Последний родственник майора Грома

      — Да нормально всё, — ворчит Гром, стараясь делать это пободрее. — Фильм просто не понравился. Не люблю ремейки.       — Ты вылетел с таким видом, будто призрака увидал, — не соглашается Юля.       Игорь хмурится, но молчит. Он может максимум извиниться, ведь Юля побежала за ним, тоже не досмотрела и вообще свидание коту под хвост. Не станет же он объяснять, что в Трубадуре ему померещился Максим Шустов, его покойный брат. Качественно так померещился, как будто снова привет с того света передавал.       И, наконец, сдаётся:       — Давай скачаем и досмотрим дома, на диване, — предлагает он.       Юля смеётся.       — Майор полиции предлагает пиратить! — потешается она. — Какая это статья?       — Административная или уголовная? — отзывается Игорь.       — Это же подстрекательство к преступлению, сядем вместе.       — Да там за первый привод штраф максимум, — ухмыляется Гром, заражаясь её игривым настроением. — Я скажу, что ничего не видел, иначе предварительный сговор навесят, — он поднимается, нахлобучивает кепку и хватает куртку: — Шаву или попкорн?       — Попкорн, — бормочет Юля, уже поглощённая поиском нужного торрента на своём ноутбуке.       Спуститься, пройтись до ближайшего супермаркета и обратно — дело десяти минут, но Игорь тянет время и по пути заворачивает-таки за шавермой, а то одной кукурузой сыт не будешь. Да и не хочет он на самом деле этот проклятый фильм смотреть хоть в кино, хоть на диване, результат всё равно одним и тем же будет.       Или нет. Грому всё-таки интересно проверить, что там дальше. Может, просто песня неудачно легла на тоску, и он себе всё придумал?       Поначалу он в это даже искренне верит. Вот маленький Трубадур остаётся без матери, попадает к разбойникам и его отправляют в темницу. Полицейский в Громе негодует: дать ребёнку двадцать пять лет за особо крупный по ОПГ — это перебор, тут десятка максимум. Пятнадцать, если учесть нападение при исполнении и сложить. Для взрослого. Такую мелочь и вовсе только на учёт бы поставить, тем более у него смягчающие, сюда бы адвоката нормального, да вообще хоть какого-нибудь. Опять же, УДО по примерному, с пятнадцати лет можно на принудительные, заодно польза обществу...       — Товарищ майор, верните Игоря! — смеётся Юля и кидает горсть попкорна в Грома, едва тот делится с ней своими размышлениями.       — Сама посуди, Королю дорого отдавать десять монет за песенный конкурс, а у самого налоговые иждивенцы, — не унимается Игорь.       Они обмениваются шутками по уголовному праву, политике Бремена и гриму животных ещё пару минут, пока снова не доходят до злосчастной песни Трубадура. Гром почти смиряется, что строчки просто совпали и нет в них никакого подтекста специально для него, хотя не помнит у Трубадура никакого брата, но фильм не сдаётся, подкидывая новую издёвку:       — Горел я в огне и летал в облаках, — гордо тянет Трубадур свою часть импровизации, — неведом мне был за жизнь мою страх...       Сов-па-де-ни-е. Просто совпадение.       — Кровавую жертву принёс я за всех, поэтому здесь обречён на успех!       — Тебе не кажется эта песня... странной? — сглатывая ком в горле, сипло спрашивает Игорь.       — Мрачновато немного, — задумчиво соглашается Юля. — Но чувственно, хорошо постарались.       Гром решает дать фильму последний шанс на исправление. В детстве он любил смотреть мультики и фантастические фильмы про попаданцев куда угодно, даже игры такие на «Сеге» находил, и они с Игнатом могли рубиться хоть до утра, даром, что тётя Роза вечером обязательно возвещала, что завтра в школу, а Игнат мог бы ради исключения и уроки выучить. Но то были мультики, фильмы и игры.       А это — реальность. Которая в том же детстве довольно быстро объяснила, что в настоящей жизни чудес не бывает. По крайней мере, в его, Грома, жизни.       Это никак не может быть Максим, даже спьяну в такое не поверишь.       Фильм исправляться отказывается.       — Скажи, человек, что это такое, эта ваша... мечта? — спрашивает кошка у Трубадура, когда они едут в повозке после изгнания из Бремена.       — Мои мечты остались в прошлой жизни, — сдержанно улыбается тот. — Я мечтал снова увидеть брата и отца, своего родного отца, которого пришлось оставить. Теперь есть только желание — вернуться.       — К тем, кого потерял? — затаив дыхание, спрашивает пёс.       — И к своей раб... своему ремеслу, — пожимает Трубадур плечами, длинные пальцы любовно оглаживают гриф чёрной электрогитары. — Я же на самом деле не музыкант.       — А кем ты был?       — Огнеборцем. Спасал людей из горящих лесов.       Игорь долбит по «пробелу» так, словно хочет расколоть проклятую клавишу на две части. Кадр трагично замирает на крупном плане Трубадура.       Максима. Теперь Гром уверен, и никто его не переубедит.       — Игорь! — возмущается Юля, помня ещё, каких трудов ей стоило воскресить ноутбук после прошлого раза, когда бравый майор Гром «отмыл его от грязи». Но смотрит на его лицо, и гнев тут же сменяется беспокойством: — Ты в порядке?       «Нет, не в порядке», — хочет сказать Игорь, только язык не слушается. Получается лишь головой покачать, а потом схватиться за неё, запустить пальцы в волосы, пытаясь успокоиться.       — У тебя паническая атака?       — Я опер, у меня не бывает... панических атак, — выдавливает Гром. — Не положено.       — Тогда?..       — Дай отдышаться.       С этими словами он вскакивает с дивана, идёт к окну, открывающему панораму на ночной Исаакий там, где стекло не заклеено материалами недавно закрытого дела.       — Думай, думай, — привычно бормочет Игорь себе под нос.       Вариантов, на самом деле, немного. Или у него крыша едет и нужно к мозгоправу, что, скорее всего, так и есть, или... или погибший здесь Максим каким-то образом попал в сказку, где сейчас живёт и здравствует.       Бред. Это однозначно кукуха. Ещё и годовщина отца скоро.       — Игорь, ты меня пугаешь, — Юля предусмотрительно не приближается, но всё-таки пытается воззвать Грома к благоразумию.       Игорь сам себя пугает, только не каждому признаётся в этом.       Сделав глубокий выдох, который ничерта не помогает, однако хоть как-то заполняет повисшую паузу, Гром лезет в тумбочку возле окна. Приходится изрядно покопаться, но в конце концов он выуживает из глубин лежащих там вещей старый фотоальбом. Раскрывает на первой странице, вытряхивает неподклеенные фотографии в поисках нужной.       — Вот, — наконец-то находит и кладёт перед Юлей карточку с улыбающимся лицом, обрамлённым выгоревшими на солнце русыми кудрями, над цыплячьего цвета полевым кителем авиалесоохраны.       Пчёлкина удивлённо поднимает брови.       — Это не моя, — подсказывает Игорь.       Юля берёт фото в руки, буквально сканирует взглядом, сверяя лицо на картинке с Громом. А потом подносит к монитору с застывшим Трубадуром и хмурится.       — Это — он?       — Если ты про актёра, то нет.       Следующее фото, которое Игорь показывает, уже из вклеенных в альбом, одно из последних. Фотографиями заведовала мать, а отец потом просто спрятал эту часть их с Игорем жизни подальше, так и не решившись выбросить.       На этом фото в обнимку сидят два кучерявых мальчика лет пяти или шести, похожих как две капли. Каллиграфическая подпись под изображением возвещает, что здесь запечатлены Игорь и Максим в девяносто первом году.       — Это, — Гром указывает в сторону первой фото, — Максим Шустов.       — Шустов, Шустов... — бормочет Юля, разглядывая снимок. — Знакомая фамилия, — и тут её осеняет: — Точно, это же пожарный, который в Карелии детей спас, о нём в новостях долго говорили, я тоже заметку писала. Герой России… — она смотрит на Игоря и, сглотнув, продолжает уже тише, начиная понимать, к чему тот ведёт, — посмертно. Он — твой родственник? — она робко смотрит на второе фото.       — Брат-близнец.       — Ты не говорил, что...       На самом деле Гром много чего и кому не говорил о своём прошлом, и Юля здесь не исключение. Но теперь всё-таки приходится поделиться сокровенным, так ревностно оберегаемым от большинства окружающих. А заодно своими догадками.       — ...и сейчас ты скажешь, что мне нужно к Разумовскому соседом по парте, — подытоживает Игорь свою пламенную речь.       Юля всё ещё разглядывает снимки и стоп-кадр, пытаясь постичь услышанное. Хотя бы то, что у Грома есть... был целый родственник, очень близкий, которого он так долго скрывал. Даже умершего, но скрывал ведь.       — Игорь, не хочу тебя обижать, — осторожно начинает она.       Гром со стоном уваливается на диван и устало откидывает голову на спинку.