Давай загрузим мозг в компьютер

— Ты когда-нибудь хотел загрузить свой мозг в компьютер? — Аа, — недоуменно протянул Танос, в очередной раз ерзая на их потрепанном диване, — Hey, what are you talking about? — Ну, ты бы хотел оцифровать мозг и стать цифровой формой жизни и все такое. Гипотетический вопрос типо. — Нам Гю зачем-то завертелся на старом скрипучем компьютерном стуле и, сделав три дерганных круга, вернулся за ненавистную игру, снова поджав свисающую босую ногу, принимая привычную позу креветки. — Дай-ка подумать…Хуйня идея. Вот скажи честно, нахуя оно мне. Не ну speech, конечно, заебенный может получиться, но все же хуйня идея. — Пластиковая бутылка с треском щёлкнула, когда Танос цепко за нее схватился и сделал очередную затяжку. Вместе с остатками дыма изо рта выходила вся рациональность, а сознание уносилось все дальше за пределы этого проклятого отвратительно-желтого дивана и от уже заебавшего своей нормальностью мира. Потолок с потрескавшейся штукатуркой вмиг захватил внимание. Причудливые узоры плавно перетекали из одной формы в другую, словно заигрывая со своим случайным созерцателем. Многострадальная штукатурка делила соседство с редкими черными пятнами и линиями неизвестного происхождения. Вся эта гамма форм и соединений напоминала наскальные рисунки, оставленные неизвестными творцами еще в самой колыбели человечества. — Бля, передай водник по-братски, — голос Нам Гю стал злобный и он яростно защелкал мышкой, когда понял, что в очередной раз заложал битву и уже в шаге от смачного поражения гуманоидо-образному врагу. — Опять перепроходить всю локацию, да ебаный в рот. — Уже, только адресуя себе причитания, забормотал он, чуть не плача от досады. — А встать? — Пошел нахуй, мудила, я занят. — Ну я же вставал, когда ты его тогда захапал. Come on, man. — Поганая ты скотина, Субон. Вот ты кто. Без души. Раз такой жадный, подавись там на своем диване. Заебал выделываться уже. Пригрел на сердце гадюку называется. — Окей, man. I’m sorry. I’m so fucking sorry. Нам Гю? — Шевелиться было тяжело, вата в конечностях упорно не готова была так просто отпустить, но на что не пойдешь, ради любимого всем сердцем человека. Почесав зудящее место под подбородком, Танос собрался с силами.       Пружины дивана протяжно скрипнули и наконец выпустили из своей хватки еле ползущего на трех конечностях парня. Время словно слиплось в странные желтоватые комки, какие бывают в той самой мерзкой каше из детства. Субон себя в этот миг, со странной радостью, ощутил себя диким и потрепанным жизнью первобытными охотником, выбирающимся перед рассветом из уютной теплой пещеры на нелегкий промысел, идя наперевес с огромной дубиной или высоченным копьем. В потёмках путь опасен, но такова доля отважного добытчика. — Неужели жопу таки поднял. Повезло тебе, что Нам Су меня тогда не додумался назвать, а то сам знаешь, что в тебя бы полетело. — Предмет протянутой дрожащей татуированными руки мигом перехватили. Нам Гю с чувством затянулся, но, на эмоциях, переборщил и гулко закашлялся. — Нам Гю… — Забормотал куда-то в уголок чужой шеи Танос. Его руки, как густые дикие лесные торпические лианы, мигом оплели плечи и начали топить в своем тепле. — Нам Гю…Прости меня, а. Я дурак, знаю. — расчувствовавшись от накатывающих неестественных синтетических эмоций, подселенных в черепную коробку едким дымком, Танос готов был разрыдаться и измазать уже трезвеющего Нам Гю слезами и соплями раскаяния. — Так все, я тебя понял. Проебался, поизвинялся и хватит. — Хоть тон Нам Гю оставался все еще резким, но в него добавилось что-то простое, такое бытовое и ужасно домашнее. Нам Гю нащупал одну из лежавший на него груди конечностей и переплел их с Таносом пальцы. — Еще играть будешь? — Не знаю. Опять вот на похавать пробрало, может на кухню пройдусь. Не знаю, думаю еще, — Танос готов был что-то сказать, но Нам Гю перебил, — даже не предлагай пельмени, я еще долго буду помнить, как ты тогда обдолбанный забыл, как их вообще варить и решил просто побросать на сковородку и пожарить. — Раз так плохо было, что же ты доел. — Танос уже привычно провел по чешущемуся носу тыльной стороной ладони. — Сам знаешь почему. Я бы и сырые макароны тогда сгрыз и упаковкой бы закусил. Пойду лучше нам лапшички сварганю. И отодвинься на секунду, ты тяжелый, я из-за тебя дурака встать не могу. Нам Гю прошел половину комнаты и был уже в дверях, когда услышал: “и убери уже это говно со стены. Креповая же картина пиздец.”

***

      Звуки пронзительно гудящего чайника наверняка можно было услышать по всех квартире, но проверить это было сейчас невозможно. Двое ее жителей скучковались сейчас в одном месте, предварительно прихватив с собой самодельный полуторалитровый бульбулятор. — Тут всегда так отвратительно воняло? — Танос поморщился и огляделся с таким сложным лицом, будто никогда раньше не был на их кухне и будто никогда не жил в этой квартире. Липкие ленты на всех шкафчиках уже давно пора было менять, но ни Нам Гю, ни Таносу этим заниматься решительно ни хотелось, что не мешало, конечно, обоим морщиться, когда кто-то вляпывался в мерзкую прилипчивую гирлянду из мух. — Ну так проветри, не вывались из окна только, пожалуйста. — Похер, обойдусь. Я тут кстати подумал снова про твой этот мозгокомпьютер. — И чего? — Нам Гю почесал голову со смешным задумчивым видом и в который раз заправил пряди, хотя причина явно была проще, чем попытка сделать умное лицо и заумный жест. Лапша уже давно переварилась и практически превратилась в кляклую бесформенную желтоватую гадость, когда Нам Гю допер, что воду так-то нужно было слить еще семь минут назад. Ну или не семь. — Да сложно там все. Вроде и интересный expiries может получиться, но блять, быть машиной скучно. У нее же вообще не interesting live. Ну или не live, как вообще цифровое существование называется. А еще души нет. Вот нам же сейчас как ахуенно, ты теплый и приятный такой и бормотуха эта твоя вкусная, а был бы я железом, то ахуел бы от пустоты, наверное. — А если ты, ну допустим, возможно, умер, то ты бы не хотел разве, чтоб твой мозг продолжил жить? — Если мою бошку в комп все-такие пересадят, то он просто лопнет и сгорит. Говорю, такое точно не выдержит, слишком hard, you know, man. — Нам Гю сделал вид, что ему вообще не забавно от такого хитросплетения мозговых извилин Таноса. — А ты представь, что это суперкомпьютер какой, ну или что-то такое. — Нам Гю кладет руку поверх чужих пальцев и со странной трогательной нежностью сжимает. Он не умеет проявлять чувства словами, зато тактильность говорит сама за себя. — Тогда другой разговор. Бля, теперь еще думать придется, как я тогда выглядеть буду и из чего состоять. — Танос пустился в странный несвязанный монолог, но сам не заметил, как залип на бледно-жёлтые узорчатые обои, автор которых наверняка был в кислотном трипе, когда разрабатывал их блевотный безвкусный дизайн. Бледные зеленые узорчатые вкрапления вызвали у Таноса яркую картину, будто они сейчас не на прокуренной старой желтой вонючей кухне, а где-то в неизвестном поезде и сидели бы они там непременно на уютных зеленых плюшевых сидениях.       С минуты Танос глядел в окно, словно желая выпрыгнуть из поезда. Время от времени лес сменялся широкими вспаханными полями, где в земле рылись кабаны, похожие на живые пятнистые камни. Всякий раз расступавшимися перед многотонным несущимся и ревущим составом. Где-то за верхушками деревьев пряталось яркое солнце, но отчего-то Таносу было страшно случайно встретиться с ним глазами. Багрово-красный идеально-ровный адский диск в воображении напоминал циркулярную пилу, готовую вот-вот вонзиться и разрезать шею до кости. От этих внезапных тревожных ассоциаций Танос поморщился и решил не думать больше о солнце. Но видение не отпускало, он словно оцепенел перед этим образом, проникшим в самые глубины сознания. Солнце потрясало перед Таносом острым и холодным лезвием у самой шеи, но вдруг вместо холода железа он погрузился теплоту.       Нам Гю сидел на своем любимом стуле месте, полностью повиснув на Таносе и уткнулся ему куда-то в грудь, что-то бормоча в складки едко-желтой футболки. Черные немытые волосы растрепались и защекотали нос и Танос аккуратно поправил их, зарываясь рукой в дебри родной макушки, и внезапно понял, что почему-то плачет. Нам Гю засуетился и лениво приподнял голову, встречаясь мутными покрасневшим взглядом с точно такими-же глазами, переполненными лопнувшими капиллярами. Танос первый потянулся вперед, и они привычно слились, став единым целым.

***

— Может уже переключим на что-то другое? — Цыц. Тихо. Я смотрю. — Цыкнул полушепотом Танос, даже на секунду, не отрывая взгляда от едкого ненормально яркого экрана, а у Нам Гю от злости чуть задёргался глаз. — Да ты заебал, я уже не могу эту помойку смотреть. Ты уже пол часа пялишь на эти ссаные машины. Что такого залипательного в том, что какие-то два конча их постоянно разбирают и собирают. Старые пидоры блять. Переключи, пожалуйста, я с этими двумя мудаками больше ни секунды в одном помещении не выдержу. Говноедство же отборное. — You are too loud, bro. Wait, — Нам Гю готов был разораться от переполнявшей его злости, но вмиг сменил гнев на милость, когда в трепыхающуюся нервную руку почувствовал небольшой пакетик. Он что-то хмыкнул себе под нос, вскочил и быстро зашлепал босыми ногами в ванную, многозначительно хлопнув дверью. — Wellсоme back. — Бросил Танос куда-то в глубь зияющего чернотой коридора, снова услышав милые сердцу шуршания.       Вернулся Нам Гю уже совершенно другим человеком и сразу же привалился к уютному плечу Таноса, смахивая свободной рукой остатки белого порошка с кончика носа куда-то на край дивана. На экран он больше не смотрел, все внимание сплелось на татуированной руке, взгляд обволакивал кисть и длинные красивые пальцы с облупившимся цветным лаком. Даже в практически абсолютной темноте, в которой единственным источником света служил телевизор, Нам Гю мог по кошачьи точно видеть все своими глазами угольками.        Пальцы Таноса приятные, расслабленные и гладкие, правда подушечки почему-то холодные. Намного холоднее остальной руки. Сбитые костяшки уже практически зажили, но все еще пестрят краснотой и на ощупь ощущаются неровные рубцы. Косточки в пальцах с Таноса длинные, острые. Такие руки хочется мять, сжимать и разжимать, щупать из раза в раз, изучать любую мелочь, каждый шрамик, порез, заусенец.       Таносу до безумия нравилось каждое прикосновение Нам Гю, любое его действие или реплика. Нам Гю его человек, по-настоящему свой, родной. Перед ним не хочется становиться лучше, исправить жизнь и как-то меняться. Они как будто родились уже сломанными, неправильными. Ни что не сравнится со странными счастьем разрушать себя с кем-то рядом, особенно если это его, кажется, любимый человек. Танос не был уверен, что любит Нам Гю, как и не был уверен, что Нам Гю любит его, но в такие моменты он всякий раз вспоминал вырезку из какой-то псевдопсихологической статьи, где говорилось что-то про всепринятие. А они точно принимали друг друга. Раз принимают, значит любят. — Нам Гю…— Как-то особенно странно тянет Танос. — Чего, — гулко буркнули на плече, все-еще не отпуская его руку, из-за бесконтрольного порыва тактильности. — Давай загрузим мозг в компьютер. Твой и мой. В один. И будем всегда вместе. — Давай, — Нам Гю отпустил ладонь Таноса, переключив весь тактильный голод, все неиспользованное внимание на тонкую, практически прозрачную холодную рептилью кожу чужой шеи.        Запах Нам Гю был странный, такой, как могут пахнуть только наркоманы. Те, кто хоть раз слышал этот запах, уже ни с чем его не спутают. Такое не забывается. Он странный и пугающий, но что-то будоражит из раза в раз. Внутренний пещерный человек ликует, ссытся кипятком и готов утонуть в том, что его разрушит, но подарит животное удовольствие. Такой человек сидел и в Таносе и плавился от прикосновений. С Нам Гю он терял и без того давно потерянную голову, забывал и о себе и о всем вокруг. В моменты их близости они словно обо оказывались в небытие, сплетаясь душами и телами.        Танос аккуратно обводит линию челюсти своего родного человека и слегка приподнимает вверх, от чего чужие чёртики в глазах затряслись в судорогах предвкушения. Тонкие губы Нам Гю далеко не мягкие, они обветренные и покусанные, но для Таноса нет ничего, что бы могло затмить их в эту секунду. Тяжесть тела другого человека на своих коленях будоражит, эмоций слишком много и сдерживать их нет больше ни сил, ни смысла. Нам Гю смотрит прямо в душу своим голодным завораживающим взглядом, после которого хочется то ли прожить тысячу лет, то ли упасть замертво. Нам Гю не целует, а продолжает гипнотизировать и пожирать, выжидая, пока Танос не выдержит. И он не выдерживает.        Поцелуй получается горячим, страстным, он переполнен агрессией, животной похотью и может быть капелькой любви. Сумасшедше колотится сердце, когда Таноса опрокинули, не переставая жадно пожирать, свободной рукой зарываясь и царапаясь под футболкой, которая тотчас улетает куда-то вниз. Во рту тесно и мокро, два языка превратились в брачующихся слизней. На вкус их поцелуй отдает чем-то странным, водянисто соленым и почему-то в нем отчетливо чувствуется железо.        Танос с ужасом понимает, что у него из носа хлещет и там не кровавый ручеек, а целая горная река. Лицо Нам Гю тоже перепачкано красным, особенно в районе губ и подбородка. Картина яркая, но совершенно не пугающая, хотя почему-то Танос чувствует, как быстро тревожно бьется сердце и звенит в висках. — Блять, я мигом, жди, — убегая в ванную, бросает Танос, почему-то странно замершему и оцепеневшему Нам Гю.       Картина в старой деревянной рамке, с повешенным мужиком в белой окровавленной рубахе, мерзко наблюдает в след убегающему, ехидно провожая его закатившимися от агонии глазами.

***

       В глазах темнеет и Танос опускается на колени во тьме коридора, приходя в себя через тысячелетие. Из-за неровного падения он, видимо, поранил горло, и оно странно побаливало и саднило. Мучительные резкие боли словно отдавались от его шеи и расходились по всему телу. Мысли могли пробиться в него голову только тогда, когда он осознал, что, очевидно, уже теряя сознание, он как-то максимально неудачно упал на висевшую на двери шкафа черную сумку и она его чудом не задушила. К своему ужасу он действительно нащупал на шее тканевую плотную веревку. Мерзкий ремешок чуть не стала причиной его смерти, его персональной удавкой.        Мозг, в который практически прекратила поступать кровь, снова заработал. Голова горела, как в огне, руки с неохотой, не слушаясь своего хозяина, странно задергались. Все чувства Таноса стали необычайно обострены, нужно было освободиться. Скинуть с себя эту мразь. Эту сволочь, которая так хотела его смерти, которая сама заслуживала быть убитой, растоптанной и заживо сожженной. Танос ненавидел эту мразь. Наконец он скинул с себя веревку, собрался с силами и встал. От пережитого ужаса Танос даже забыл куда шел. В ванную. Точно. А потом к Нам Гю. Как же блять хотелось к Нам Гю, до слез, до боли в выпученных глазах.       По ощущениям он шел уже минут три минуты, но коридор никак не заканчивался. Танос и не думал, что живет в такой большой квартире. Он опирался рукой о стену и поэтому, видимо, так медленно плелся. Он был готов обессилить, но мысль о ванной и, в особенности, о Нам Гю, гнала его вперед. Нужно было вернуться как можно скорее. Потолок возвышался над Таносом, как стволы могучих деревьев, которые он видел, он видел тогда, в поезде. Пару раз Таносу показалось, что он расслышал шепот на незнакомом языке. Раз. Другой. Вот, опять где-то рядом. Как-будто звуки из другого мира. Шея болела, хотелось высунуть язык, чтобы унять жар.        Очевидно, Танос опять отключился или уснул на ходу, потому что теперь перед глазами была совсем другая картина. Он подумал, что возможно просто очнулся от бреда. Он стоял двери. В то самое место. Все осталось как было, груда застеленных кроватей, поднимающихся под потолок, как библейская вавилонская башня. Но почему-то в просторном помещении практически нет никого. Кроме Нам Гю. Он сидит на его кровати. На его кровати – на Таноса и смотрит, в самую душу, а затем встает. Непонятная странная нежность переполняет, когда он видит Нам Гю, идущего не встречу. Его Нам Гю. Хочется подбежать и крепко обнять его, слегка чмокнув в висок. Танос раскрывает объятья, он уже совсем близко и хочет уже прижать Нам Гю к груди, как резко, откуда-то снизу, под шеей, обрушивается удар. Ослепительно-белый свет в грохоте человеческих кричащих голосов вокруг него, а затем мрак и безмолвие. Чхве Субон был мертв. Его тело с торчащей из шее вилкой неподвижно лежало на холодной кафельном полу, а Нам Гю этой ночью снился очень странный сон.