Нас двое

Или бери с собой, Или останься здесь.

За стеной вусмерть пьяный сосед разговаривал с телевизором. Сосед походил на пса с ружьем из «Ну, погоди!» — лохматый, тощий и седой. Как и положено псу, он лаял, а не говорил. Когда Игорь пришел в эту квартиру в первый раз, чуть не уполз обратно с простреленным коленом. Сейчас соседу до него не было дела — он сидел в одних семейках перед выпуклым цветным окошком телевизора, лил мутное откровение в немытый граненый стакан и опрокидывал его в себя, утирая усы тыльной стороной исполосованной синими венами ладони. Своими ладонями Игорь упирался в облезающую выцветшими обоями стену. На ощупь она не была картонной, но по факту — была. Только дыхания чужого из-за неё слышно не было. Сосед пьяно рычал на жизнь и картинки в ящике, и Игорь каждое слово разбирал отчетливо, не вслушиваясь, так что оставалось только благодарить Бога за то, что водка глушит все. Даня горячо и щекотно дышал в шею, тыкался мягкими губами в плечо, жался грудью к спине. Сосед ругался, а Игорь скулил, упираясь в стену лбом и соскребая клочьями отходящую бумагу, и пол под ногами был почти ледяной, а Данина ладонь под солнечным сплетением обжигала. И одновременно хотелось прекратить и стоять так всегда — лицом к стене, спиной к Дане, неудобно прогибаясь в пояснице, слушая соседскую ругань и собственное рваное дыхание, давясь стонами и не к месту подступающими слезами. В квартире невыносимо пахло медленной смертью — потным стареющим мужчиной, пристрастившимся к откровению. Еще пахло дымом — едко, так, что скребло в груди и тянуло прокашляться — и чем-то жареным. Но все это было за хлипкой дверью и за стеной — свою съемную комнату Даня заполнил собой: морозным одиночеством, человеческим теплом, музыкой, которую Игорь слышал даже тогда, когда плоский круглый плеер был выключен. В то, что уже завтра это будет только воспоминанием, верить не хотелось. Но Даня должен был уехать, и, в отличие от того, что он, в принципе, в жизни Игоря был, в этом не было ничего странного, хотя казалось, наоборот. Из щели в оконной раме тянуло сырым почерневшим Питером, и хотелось проклясть этот чертов город на болоте, в котором Дане не нашлось места, но в ореоле его обнаженного тепла можно было только благословлять. За стеной раздался глухой стук — сосед, судя по всему, шлепнулся на пол. Даня навалился со спины, прижимая горячо и сильно, и Игоря затрясло, ввергая в состояние почти религиозной экзальтации. Своего бога он себе выбрал сам, и за это еще предстояло ответить, но не перед людьми. — Не уходи, — шепнул еле слышно в облезлую стену. — Пожалуйста, не уходи. Даня услышал — он всегда его слышал, даже, если Игорь молчал. Обнял своими красивыми теплыми руками, способными сделать обрез из зубочистки, и устроил подбородок на Игоревом плече. И было нелепо вот так стоять лицом к стене со спущенными штанами и молчать, но, пока Даня обнимал крепко и ласково, почти получалось не думать. — Я вернусь за тобой. Обещаю. Ветер уныло подвывал за окном, сосед храпел за стенкой, а искусанные губы пекло, и кожа горела там, где соприкасалась с кожей. Игорь обернулся через плечо. Глаза у Дани были чистые, как родники, и пустынно-печальные, как монахи.