Нас двое

Какие могут быть дороги на небе? Свершение.

Макс прыгал по облакам, как по льдинам. Облака пружинили, окунаясь в небо, как в воду, и становясь прозрачней, а потом выныривали, наливаясь молоком. Гитара била по спине при каждом прыжке, будто подталкивала или подсказывала ритм. Макс разглядывал морское дно земли сквозь щели между белыми льдинами и напевал под нос. По слову на облако: и есть — еще — белые — белые — дни — белые — горы — и белый — лёд — но всё — что мне — нужно — это — несколько — слов — и место — для шага — вперёд. Морское дно было ярко-зеленое, с серыми прожилками рек, игрушечными деревнями на склонах холмов и крошечными людьми, пасущими овец. Макс вглядывался в них с любопытством, как в мозаичную картину. Засмотревшись, прыгнул мимо облака и провалился в щель, ухнув вниз утомившейся звездой. Дно приближалось быстро, обрастая деталями, будто невидимый художник дорабатывал схематичный набросок, прорисовывая мелочи и добавляя оттенки. Что у него есть крылья, Макс вспомнил, уже шлепнувшись в траву. Подумалось, что Птиц определенно был бы недоволен его рассеянностью и отвесил бы подзатыльник, будь он здесь. Но покинуть Карелию он не мог, так что Макс остался без своей порции нотаций: покрутил запястьями, хрустнул спиной, поправил гитару и пошел дальше уже по земле — это было ничуть не скучнее, чем по небу. К вечеру, когда солнечный каравай закатился за горизонт, духота отступила и по персиковому небу медленно плыли лиловые корабли облаков, Макс набрел на аул, выстроенный из каменных домов-кубиков на зеленом холме. Пахло костром, бараниной, зирой и чабрецом. Из чьего-то двора доносился смех и пение — глубокоголосое, низкое, сопровождаемое игривым струнным звоном пондара и барабанным стуком. В груди задрожало, отозвалось, и Макс пошел к чужому домашнему теплу и свету, легкомысленно, как мотылек. У костра танцевали молодые черноглазые женщины в расшитых серебряными бусинами платках, плавные, как волны, и браслеты звенели на их гибких руках в такт движению. Макс смотрел на них, кажется, вечность, пока в правой ладони не оказался хрустальный армуд с душистым чаем, а в левой — горячая лепешка, и осталось только улыбнуться первому, кто попался на глаза, потому что остальные были слишком заняты праздником, чтобы выслушивать благодарности. Улыбнулся мальчику лет двадцати — загорелому, голубоглазому, по-армейски бритому. Мальчик был в камуфляже, с мягкими губами и ласковым взглядом. Среди темноглазых бородатых кавказцев он смотрелся пятном мела на черной рубашке. Макс снял гитару, сел рядом с ним на землю и, отхлебнув чая, спросил: — Тебя как зовут? — Ваня, — улыбнулся мальчик. — А тебя? — Макс. Приятно познакомиться. Взял лепешку в зубы, протянул ладонь. Руки у Вани были такие же красивые, как улыбка. Макс захрустел лепешкой, осматриваясь: не хотелось упустить ни черточки. — А ты как тут оказался? — спросил, дожевав. — В плен попал в девяносто шестом. А ты? — А я с облака упал. — Заметно, — рассмеялся Ваня. — Весь в траве. Сейчас. Запустил пальцы в Максовы кудри, вороша, и Макс довольно зажмурился, пока с него, как с взбитого стога сена, сыпались травинки. — Все, больше нету. — Спасибо, — улыбнулся Макс. — А ты сводишь меня в горы? — Свожу. А крылья покажешь? — Покажу. Ночь опустилась на аул темной вуалью, расшитая звездами, как платки черноглазых танцовщиц — серебряными бусинами. Дым от костра ластился к ней, как кот, а музыка по-детски задорно дергала за подол, звеня: «пойдем же, пойдем». Бородатые горцы пели на гулком чужом языке, но Макс все понимал, потому что границ между ними уже не было — все они вошли в одну дверь. Ваня был красивый, как свет, теплый, как остывший уголек, и спокойный, как вечность. Макс таких никогда еще не видел, поэтому отводить глаза не хотелось, но, к счастью, было и не нужно. Будь Макс порасчетливее, он бы непременно подумал, что ему повезло, что Птиц со своей территории не может уйти, но Макс не думал ни о чем, кроме Ваниного лица, с которого ему улыбалось солнце. — А пойдем сейчас? — предложил. — Пойдем, — согласился Ваня, не уточняя, куда. Макс протянул армуд смуглой седой старухе, перекинул через голову гитарную лямку и взял Ваню за руку. Спускались с холма неторопливо, сопровождаемые пением. Ночь обнимала бархатно, и звезды мерцали с её платья голубыми топазами. — Ты не хочешь вернуться домой? — спросил Макс. — К родному небу? — Небо везде одно, — отозвался Ваня. — Да и не могу я Саню оставить, а его не отпускает пока. — Кто такой Саня? Ваня улыбнулся. — Друг мой. Мы вместе в плен попали. Когда сбежать пытались, он пастуха убил. Ну, ему горло и перерезали. Вредный, конечно, но хороший мужик. — А почему в ауле его не было? — Обидчивый. И компании не любит, ходит всегда один. Меня только навещает периодически, предлагает сбежать. — Никак? — сочувственно поинтересовался Макс. — Не-а. Держит. Подул ветер — прохладный, надушенный цветочным полем. Вдалеке забелели горы. Макс снял гитару и упал на влажную траву рядом с Ваней, пристроившись плечом к его плечу. — Если ты не сможешь со мной уйти, — сказал, глядя в мерцающее небо, — я буду к тебе приходить. Споем? — Споем, — улыбнулся Ваня.