Нас двое

Пожираемый огнем, лес трещит. Макс стоит босиком на облитой топливом земле и улыбается детям, прилипшим носами к круглым окошкам вертолета. Огонь обгладывает сосны до черноты и подбирается ближе. Макс заставляет себя не думать о смерти. Он думает: «Хоть бы благополучно долетели до базы». Он думает: «Гитару жалко». Глаза слезятся от горького дыма, судорожный кашель рвет горло. Макс в огненном кольце: оно сжимается. Макс не смотрит в огонь, но понимает: сейчас. Стихия кидается хищным тигриным броском, яростно рыча. Макс жмурится, сжимаясь в ожидании удушливой волны боли. Он слышит грохот взрыва, и ощущает жар, но боль не приходит. Макс открывает глаза, чувствуя, что кто-то обнимает его — всем своим существом. Огонь смотрит на него лисьим разрезом желтых глаз. Макс не сразу понимает, что огнеупорным плащом его укрывают тени огромных птичьих крыльев. «Ангел», — думает Макс, и в голове раздается трескучий смех. Желтоглазый огонь смеется над ним, обнимая крепче. Макс думает, что сошел с ума за секунду до взрыва, и сейчас бьется на земле в предсмертной агонии, пока пламя слизывает плоть с его костей. Он тянется к проступающим сквозь огонь антропоморфным чертам, словно хочет достать мотылька из куска янтаря. Но это Макс — мотылек, сжимаемый медовой твердостью камня. «Мой, — пожираемыми огнем поленьями трещит голос в голове. — Навсегда». Шустов не чувствует желания сопротивляться. Он закрывает глаза и проваливается в сон, в котором какая-то сила поднимает его над верхушками обугленных деревьев, к чернильному небу, и Макс пьет хлынувший воздух жадно, как родниковую воду, пусть тот и отдает горечью. Внизу догорает лес. Из огня, обвившего его участок змеиным кольцом, на Макса смотрят любопытные желтые глаза. Они смеются. * Утренний воздух прохладен и пахнет хвоей. Макс вдыхает его с упоением, снимая пропитавшуюся потом и дымом одежду. Усыпанная сосновыми иголками земля приятно пружинит под босыми ногами, когда он спускается к озеру. Чистая холодная вода, точно зеркало, отражает его испачканное в саже лицо, спадающие на лоб кудри, безволосую грудь. Шустов заходит в озеро по пояс, ежась, и начинает отмываться. Сажа стирается плохо, растушевывается по коже, но Макс воюет с ней терпеливо, пока не одерживает верх. Потом ныряет и плывет к середине озера, периодически всплывая, чтобы глотнуть воздуха. Когда ему надоедает плескаться, Макс растягивается на зеркальной глади, раскинув руки. Небо над головой голубое, чистое. Ветер шуршит в тяжелых ветвях елей и рябит на воде. Зяблик разбавляет лесную тишину заливистым треньканьем. Укачиваемый озером, Макс закрывает глаза, слушая шепот природы, как колыбельную. А потом на лицо ему падает тень, и в ноздри бьет до боли знакомый запах дыма. Открыв глаза, Шустов видит желтоглазое существо, распростершее над ним свои огромные черные крылья — ни человек, ни птица, что-то среднее между. Полусонное умиротворение в миг рассеивается, и он уходит под воду, забарахтавшись. Инстинктивный страх мешается с резко нахлынувшими воспоминаниями о пожаре, вертолете и отчаянии, и Макс тонет, запутавшись в собственном теле и перестав понимать, что реально, а что нет. Человек-птица вытаскивает его из-под воды рывком, когтями впившись в плечи, и поднимает в воздух, взлетая. Мощные крылья хлопают за его спиной, рассекая пространство, озерная гладь отдаляется с удивительной скоростью, а Макс кричит и вырывается, пока в голове не раздается лаконичное «замолчи». А потом желтоглазое нечто замирает над лесом, крепко удерживая дрожащего Шустова когтистыми руками, и приказывает: «Смотри». Макс смотрит. Вид на зеркально-синее озеро в малахитовом лесном ободке открывается такой захватывающий, что паника немного отступает, и Шустов понимает, что человек-птица хоть и выглядит, как демон, но не проявляет агрессии и не пытается его съесть. Он вспоминает антропоморфный силуэт, прорезавшийся сквозь стену огня, любопытные желтые глаза и укрывшие его крылья. Смотрит вниз, и ему кажется, что это происходит не с ним. — Какая длинная предсмертная галлюцинация, — говорит он вслух, и над ухом раздается каркающий смешок. Шустов поворачивает голову, встречаясь с вниманием янтарных глаз и лисьей улыбкой. — Там моя одежда, — говорит, кивнув вниз. — Надо забрать. Человек-птица фыркает, и его трескучий голос снова раздается в голове Макса: — Если ты умираешь, зачем тебе одежда? — Ну, — стопорится Шустов. — Хотя бы штаны. Холодно ж без. — Я согрею, — отвечает желтоглазый и обнимает его когтистыми пернатыми руками, крепче прижимая к себе. Макс неловко закашливается. — Эм… в общем, спасибо за спасение, но мне к своим пора. Они ж волнуются, наверное, думают, что я умер. Надо найти способ связаться со штабом. — Поверь, тебе уже никуда не надо. Птица начинает снижаться, и это немного напоминает прыжок с парашютом. Макс на мгновение забывает обо всем, захваченный падением-полетом, всколыхнувшим внутри смесь восторга и ужаса, всегда сопровождавшую его в профессии. Но когда они приземляются и Макс, отыскав оставленную на берегу одежду, впрыгивает в штаны, осознание бьет по голове здоровенным молотком. — То есть как, никуда не надо? — спрашивает он. Человек-птица складывает крылья за спиной, насмешливо сверля его янтарными глазищами. — Я же сказал. Ты теперь мой. Навсегда. — Вот как, — говорит Макс, выдерживая зрительный контакт. А потом вспоминает, что у него длинные ноги, и срывается с места прежде, чем успевает осознать бессмысленность действия. Сердце бешено колотится, под босыми ступнями больно ломаются ветки, нечаянно разорванная паутина липнет к лицу, а в голове смеется Птица, огненным потоком перепрыгивающая с одного дерева на другое. Макс видел однажды, чем заканчиваются такие гонки с огнем, но все равно иррационально надеется, что сможет убежать. Возможно, в глубине души он понимает, что это только игра. Пламя дышит гарью в затылок, подбираясь ближе. Огненная петля затягивается, лишая путей к отступлению. Удушливый ужас кровью шумит в ушах и течет потом по обнаженной спине. Огонь не промахивается. * Когда Макс открывает глаза, то видит над собой пробивающееся сквозь верхушки елей бледно-серое небо. «Чего только не приснится», — думает он, ощупывая себя на предмет повреждений. Но на коже — ни единого ожога, и штаны на месте. Только футболки, почему-то, нет. Макс решает не заморачиваться на её счет. Мотает головой, отгоняя дурной сон, и встает с земли. Жуткого человека-птицы нет рядом, да и не было, наверное, никогда. Просто дыма наглотался, вот и привиделось. Думать так легко и приятно, и Шустов позволяет себе поддаться заблуждению, пока идет по лесу, не разбирая дороги. Он слышит зов и тянется к нему, точно сердце его обмотано нитью, и кто-то далекий дергает за её свободный конец, приманивая. Макс приманивается. Влажный мох пружинит под ногами, а в воздухе разлит запах прошедшего дождя. Холодные капли периодически шлепаются с ветвей на макушку и плечи, заставляя ежиться. Увидев вдалеке хижину, Макс ободряется и припускается бегом. В голове радостным щенком прыгает мысль о людях и возможности связаться с ребятами. На выцарапанные на заборе странные знаки и цветные веревочки он не обращает внимания. Стучит в дверь и прислушивается, поглядывая на зашторенное окно. Потом дверь распахивается, и брови Макса резко подскакивают. С порога на него взирает темноглазый растрепанный парень в леопардовой шубе, с немного скошенным вправо носом. На фоне старенькой хижины он смотрится столь же уместно, как трактор посреди Лувра. — Ты чего тут делаешь? — спрашивает Макс, не удержавшись. Леопардовое безумие окидывает его критическим взглядом и хмыкает. — А ты? Я другого звал. — Ясно, — врет Макс. — Слушай, родной, мне бы позвонить надо. Есть у тебя телефон? Теперь уже брови леопардового безумия подскакивают под русую челку. — Зачем тебе? — Ну, заблудился я, понимаешь? Друзья беспокоиться будут, надо сообщить, что я жив. И координаты сказать, чтоб забрали. Мы где, кстати? — В лесу, — отвечает безумие. — Мм. Резонно. А точнее? — А точнее, телефона у меня нет — раз. Связи тут тоже нет — два. Ну, и друзьям твоим врать смысла нет — три. В груди у Макса неприятно холодеет. Зрачки у безумия настолько расширенные, что радужки не видно. Огромная несуразная шуба виснет на худых плечах. «На Ромку похож немного», — думает Шустов. И спрашивает: — А ты чего так вырядился? Сутенер, что ли? Безумие смотрит ему в глаза до костей пробирающим взглядом, а потом внезапно начинает хохотать, содрогаясь всем телом. — Слушай, принеси чего-нибудь пожрать, — говорит, перестав смеяться так же резко, как и начав. — Умираю с голоду. И захлопывает дверь у Макса перед носом. Несколько мгновений тот стоит в прострации, переваривая новое знакомство, а потом тяжко вздыхает и идет искать. Спустя пару часов поисков Шустов возвращается к хижине с горкой черники в сложенных лодочкой ладонях и грибами в карманах — двумя съедобными и одним весьма подозрительным. Стучать в дверь приходится ногой. Лохматое леопардовое безумие выглядывает наружу и, просканировав его темными глазищами, спрашивает: — Это все? — Все, — терпеливо отвечает Макс. Безумие горестно вздыхает. — Ладно, заходи. Только калитку сначала закрой, чего нараспашку оставил. — Так у меня ж руки заняты. Безумие закатывает глаза и шлепает к калитке самостоятельно, пока Макс с любопытством оглядывается в хижине. В глаза бросаются пучки трав, подвешенные на протянутой над печкой веревке, и стоящая у входа длинная кривая палка, иссеченная такими же странными символами, как и забор. — Вот беспомощные духи пошли, ничего сами сделать не могут, — ворчит безумие, захлопнув дверь и бесцеремонно забравшись к Максу в оттопыренные добычей карманы. Осмотрев грибы, пародия на сутенёра остается особенно довольна подозрительным и откусывает кусок шляпки, даже не удосужившись помыть. — Ты чего делаешь? — возмущается Макс. — Траванешься ведь, дурень. — Я не дурень, я Денис. — Очень приятно, я Макс. Дай тарелку, что ли, ягоды выложить. Денис засовывает в рот остаток гриба и с раздутыми как у хомяка щеками начинает заторможенно искать емкость. Макс качает головой, думая, что встреча с леопардовым безумием посреди карельского леса — это еще более странно, чем сны про живущего в огне человека-птицу. Потом Денис протягивает ему алюминиевую чашку, и Макс ссыпает в нее чернику, оставаясь с фиолетовыми ладонями. — А что ты имел в виду, когда сказал, что мне нет смысла обманывать друзей? — спрашивает, усаживаясь на табурет возле стола. Денис смотрит на него из-под челки внимательно, меланхолично дожевывая гриб. — Новенький, да? — констатирует вместо ответа. — Не понял еще? — О чем ты? — хмурится Макс. Денис отправляет в рот ягоду. Потом еще одну. Говорит: — Умер ты. И продолжает есть, как ни в чем не бывало. Будто про погоду сообщил, мол, «сегодня дождь обещали», или «к вечеру похолодает». Макс закрывает глаза и медленно выдыхает. — Наркоман ты, что ли? Прячешься тут от ментов, грибы галлюциногенные ешь. Да? — Пизда, — отвечает Денис. — Мои кулинарные пристрастия не отменяют того факта, что ты сдох. А раз здесь остался, значит, кто-то тебя держал. Крепко так держал. Макс трет лицо ладонями и впервые в жизни жалеет, что не курит. Впервые в жизни, хах. — Карелия-то горит, — замечает внезапно, чтобы отвлечься от странных мыслей. — Не боишься тут сгореть вместе с хижиной? — Моя не сгорит, — ухмыляется Денис, облизывая синие пальцы. — Знаки видел? Защитные. Да и договор у нас с Линту, он меня не трогает. — С кем? — не понимает Макс. — Ну, с местным духом огня. Я ему жертвы приношу, а он придерживает свой норов. Шаман я. — Что ж ты его не уговоришь людей не трогать, раз ты шаман? Заставь его уйти. — Это не в моей власти, он слишком сильный. Я могу только приманить другого духа, чтобы тот с ним в схватку вступил. Денис замирает, не донеся ягоду до синего от черничного сока рта. — Так это ты! — восклицает вдруг, уставившись на Макса ошалелыми глазами. — А по тебе сразу и не скажешь. — Ты дуркович? — спрашивает Макс. — Мне кажется, хватит тебе грибы сырыми есть, совсем кукуха уже протекла. Денис отмахивается, подскакивает из-за стола и хватает Макса за локоть. Тот позволяет выволочь себя на улицу, с удивлением отмечая, что хватка у него поразительно сильная для такого дрища. Денис же хватает испещренную символами палку и начинает неистово выстукивать ей ритм на заборе, издавая странные гортанные звуки. Макс смотрит на это беснование с открытым ртом, раздумывая, следует ли Дениса успокоить, или это в порядке вещей. Но потом бледное солнце закрывает тень, и все мысли вылетают из головы: огромная черная птица пикирует прямо на них со скоростью кометы. Денис замолкает и перестает колошматить палкой по забору, но Макс не успевает утащить его обратно в дом. Птица резко раскрывает свои внушительные чугунные крылья, демонстрируя покрытое черными перьями человеческое тело, рыжие волосы до плеч, янтарные глаза. Макс перестает дышать. Сердце колотится так сильно, что становится больно. — Здравствуй, — как ни в чем не бывало обращается к Птице Денис. — Как жизнь? — Мое, — каркает дух, прожигая Макса взглядом. — Верни. Денис оборачивается на Макса и хмыкает. — Да я его не держу. Забирай. Невидимая нитка, обвивавшая сердце, обрывается, и Максу вдруг становится легко и очень страшно. — Не может такого быть, — шепчет он, пятясь к хижине. — Галлюцинация. Ты и меня чем-то отравил, да? Денис закатывает глаза и открывает калитку. Птица ухмыляется и проходит сквозь прорванный барьер, одобрительно потрепав шамана по голове когтистой лапой. Макс оседает на землю, потому что ноги перестают держать. — Ну, что, набегался? — думает Птица в его голове. А потом хватает за плечо и выволакивает за забор. Денис оперативно захлопывает калитку, восстанавливая защитный круг. — Ну же, накостыляй ему, — подбадривает Макса. — Я тебя за этим призвал. — Я тебе сейчас накостыляю, — хрипит Макс, обеими руками вцепившись в сжавшуюся на горле лапу. — Ты что наделал? — Правильно он все сделал, — усмехается Птица. — Мы возвращаемся в гнездо. И взлетает прежде, чем Макс успевает что-то возразить, так и не разжав хватку на горле. Примостившееся на скале гнездо оказывается огромным, колючим и устланным листьями и засохшей травой. Птица бесцеремонно скидывает в него Макса и осторожно опускается следом. Шустов отплевывает траву и перья и сердито косится на желтоглазое чудище. — На кой черт тебе гнездо? — спрашивает. — На кой черт тебе штаны? — парирует Птица, склонив голову набок. Макс тяжко вздыхает. — Ладно, глупый вопрос. Он садится в гнезде и осторожно выглядывает за край. Внизу — малахитовое полотно, с сапфировыми вкраплениями озер. От беззащитности перед высотой плохеет, и Макс отодвигается от края, закрыв глаза. Птица обнимает его руками и крыльями, прижимаясь грудью к спине. — Отсюда не так просто будет убежать, — шепчет на ухо и прикусывает мочку. В его объятьях жарко, как у костра, а угольно-черные перья пахнут дымом. Макс вспоминает проглоченного стихией зеленого Сашку и звериные прыжки огня с одного дерева на другое. Вспоминает сорванную свадьбу, детей и вертолет. Вспоминает выгоревшую дотла гитару, обугленные деревья и сжавшееся вокруг него огненное кольцо. Птица тычется в щеку острым носом, сжимая до хруста ребер. Макс не чувствует боли. Он знает, зачем остался. * Лес горит. Едкий чёрный дым поднимается в небо, пока огненный змей ползает по веткам деревьев, обгладывая зелень с жадным хрустом, прыгает по верхам. Макс смотрит на открывшуюся картину с ужасом, восхищением и гневом. Люди, которых он пытался предупредить об опасности заранее, не видели и не слышали его, проходя либо мимо, либо сквозь Шустова. Но сейчас он стоит перед деревней, и люди за его спиной мечутся, охваченные паникой, пытаются унести близких, скот и нажитое. Те, что умнее, бегут, бросая пожитки. Но Макс знает: сегодня никто из них не умрёт. Он расставляет ноги пошире и разводит руки, точно пытается загородить собой целую деревню. Огонь подбирается ближе, почти дыша ему в лицо. Из огня на него смотрят желтые глаза, полные азарта и восхищения. Огню весело. Он поет: будь со мной, танцуй со мной, борись со мной. Только ты можешь убить меня, я разрешаю. Только я могу убить тебя: ты мой. Мы с тобою будем вечно гореть. Вместе. Макс выдыхает — медленно. Ему не страшно. Он знает, за что умер и за что теперь живет. Макс загораживает деревню своими прозрачными крыльями, не пропуская огонь. Максу дышится легче.