Одно сердце на троих

                           Мы входим в мир одинокими и одинокими покидаем его.       Будто наделённый вечным проклятием, Тэхён засыпает с этой мыслью и с ней же просыпается.       Его выписывают из больницы спустя только две недели. Две безумно долгие недели, для Тэхёна пролетевшие почти незаметно. Все эти дни он провёл оторванным от внешнего мира, в полном одиночестве. В собственном непрекращающемся кошмаре. Прикованный к постели и накачанный тяжёлыми обезболивающими — Тэхён мгновенно выпадал из реальности прямиком куда-то в небытие, пока чередовавшиеся с душевной тоской приступы боли заглушали сильнодействующие подавители. Подобно поцелуям Иуды, они преподносили мучающемуся блаженную эйфорию, возносили на небеса и убаюкивали в ласковых объятиях, словно мать новорожденного младенца. И вместе с тем безжалостно отнимали последние крохи дней, вырывая прямо с корнем.       Тэхён забирается в холодную постель, ощущая для себя нечто новое, давно позабытое: впервые за долгое время возвращение домой приносит облегчение и беззаботную радость, а не огорчение остаться вновь наедине с собой. Почему-то жизнь кажется теперь намного значимее и ценнее. Насыщеннее, что ли. Слаще. Хотя таковой её вовсе не назовёшь. Наверное, подобные изменения происходят с каждым человеком, однажды оказавшимся на пороге собственной смерти. И хочется жить дальше, хочется больше не сожалеть о несбыточном и начать всё заново. С чистого листа. Вот только заманчивое «дальше» стёрто без шанса на восстановление.       В собственной уютной кровати, повсюду обложенной мягкими игрушками и подушками, чувствуется намного привычнее и комфортнее, несмотря даже на то, что ни одна из этих вещей не способна заменить настоящего альфьего тепла. Годы без прикосновений, годы без поцелуев — бабочки внутри не смеют выпорхнуть, оказавшись вечно запертыми в коконе. Мир неясен, полёт губителен. А близость с истинным, тесная и глубокая, превращается в нечто недозволенное. Это божий дар, ниспосланный лишь избранным; это роскошь, не сравнимая ни с одной другой, потому и недоступная каждому. Прижаться бы сейчас своим хрупким маленьким тельцем к его, сильному и горячему, и не отпускать. Ни за что и никогда. Каково же это — спать вместе с любимым мужчиной? Тэхён неоднократно задавался этим вопросом, оставаясь без ответа. Пробовал имена истинных на звучание, произносил их с особым трепетом и благоговением, как нечто священное, для чужих ушей — запретное, и зарывался с головой в одеяла, насквозь пропахшие вишнёвыми сладостями, чтобы представить тот самый, особенный и созданный лишь для него.       А после корил себя за беспорядочные мысли и желания, раскаиваясь перед самим Господом Богом в непростительном своеволии.       Ещё в далёком детстве, прячась в скрытом палисаднике от назойливой ребятни, маленькие Чимин и Тэхён делились между собой заветными мечтами, наивно веря, что всё желаемое ими непременно сбудется. Чимин тайно грезил о некоем мальчике-альфе, отличающемся от всех остальных — суровых, всесильных и устрашающих. От которых почему-то выворачивало наизнанку. Приелась одинаковость. Истинный Чимина непременно выделился бы из серой неприметной массы, запомнился бы всем незаурядным характером и своенравием и забрал бы с собой далеко-далеко, подальше от обезумевшей толпы. Осточертело выслушивать истории любви от тех, кто вовсе не смыслил в ней. В знак обещания себе Чимин прикупил ободок с милыми кошачьими ушками, а для Тэхёна припас почти такой же, только с огромными кроличьими. «Ты только представь себе, Вишенка, мой альфа будет выглядеть точь-в-точь как домашний кот, а твой — как хорошо выкормленный, упитанный кролик. Это же прекрасно, быть не такими, как все». Тэхён соглашался, хотя и половины из всего сказанного не понимал. Со временем, многое из этого позабылось, подаренный Чимином ободок остался ни разу не примеренным, а вскоре — и вовсе заброшенным где-то на захламлённом чердаке папиного дома.       Как и все детские воспоминания.       Как и все надежды на прекрасное будущее.       Сейчас же Чимин, доведённый до полуобморочного состояния, протяжно стонет в смятую подушку и молит Ирсена остановиться, пока его ослабевшее, измученное тельце безотчётно принимает в себя массивный член и конвульсивно содрогается в очередном болезненном оргазме, не приносящем удовольствия. Об этом ли мечтал маленький Чимин-и, разрисовавший у себя в голове безупречный образ любящего альфы? Интимная близость всего лишь нужный процесс для снятия напряжения в самый разгар гона, всего лишь вынужденный акт для продолжения рода и удовлетворения прихотей альфы. Кровь, пот и слёзы. И пока его мужчина продолжительно вбивается в него бёдрами и наполняет собственной спермой, вжатого в кровать задыхающегося в рыданиях Чимина не слышат. Его никогда не слышат. Поскольку отдаться во власть животным инстинктам гораздо проще. А Тэхён, оставшись одним перед священным алтарём, складывает ладони в молитвенном жесте и ищет ответы на мучающие его вопросы. Чтобы снова не найти их и разочароваться… в себе.       Он не умеет общаться с силами свыше. Не видит знаки, показываемые ими в простых вещах. За это они его и презирают, с каждым разом насылая ему испытания всё сложнее и тягостнее.       — Я знал, что найду тебя здесь, сынок, — Тэхён слышит знакомый чарующий голос и облегчённо вдыхает полной грудью. Морозный воздух теперь не кажется таким обжигающим и ранящим лёгкие. — Ты и в детстве предпочитал скрываться во внутреннем дворике. Помнишь, что ты говорил мне тогда?       — Что мои молитвы Всевышний услышит только здесь, — отвечает Тэхён, безучастно высматривая заледенелый фонтан напротив себя. — Присаживайтесь со мной, преподобный Ли. Мне необходимо ваше присутствие.       — Смею предположить, ты нуждаешься в совете? — мужчина средних лет присоединяется к нему, поправляя широкие полы рясы. — Я знаю, через что тебе пришлось пройти, сынок. Не объясняйся. Твой папа приходил ко мне.       — Значит, вы понимаете, что именно сейчас меня тревожит?       — Естественно, — кивает мужчина. — Ты запутался, мальчик. Под натиском судьбы ищешь правильный выход, но не находишь его. Я отчётливо вижу смятение в твоих глазах и непостижимый страх. Как ни старайся — этого не скрыть.       — Но вы и представить не можете, с чем мне приходится сталкиваться каждый день.       — Почему же? — искреннее удивляется он. — Могу. Едва ты выкарабкался из самой тьмы, как всё вернулось на круги своя. Те же притеснения, те же давление и недовольство твоим образом жизни. Все правы, а ты — нет.       — Меня подталкивают совершить непоправимое, — стыдливо замечает Тэхён. — И это далеко не окружение, преподобный Ли. Это мои мысли, мои инстинкты, моя тяга к жизни. Мне тошно от самого себя.       — Сынок. Ты не первый и не последний кому кажется, что правильный путь вовсе не праведный, а наоборот — ведёт к скорой гибели. Обнадёживать не стану. В отличие от тебя, многие умалчивают об этом, закрывают на многое глаза и продолжают бороться за жизнь. Кто как умеет. Но лучше не безмолвствовать. Не полегчает, не спорю, но молчание разъест твою душу и покалечит тебя.       — Я уже покалеченный, преподобный Ли.       Пронизывающий насквозь колючий ветер сушит подрагивающие губы, заставляет сильнее кутаться в шарфы и сжимать кулачки внутри карманов пальто, чтобы удержать ускользающее тепло. Тэхён терзается сомнениями и не знает, с чего будет правильнее начать, а преподобный понимающе отмалчивается и ждёт подходящего момента, нисколько не давя собственным присутствием.       — Можно ли вообще обсуждать с вами такое, преподобный? — подрагивая мёрзнущим телом, задаётся вопросом Тэхён. — Есть темы, которые я никогда с вами прежде не обсуждал. Не думаю, что это допустимо.       — Выговорись, излишнее смущение сейчас ни к чему, — спокойно отвечает мужчина. — Столько людей приходит сюда исповедоваться, мой мальчик, чтобы поделиться всем нехорошим, что происходит с ними. А с хорошими вестями редко наведываются в церковь. Понимаешь? Такова наша сущность.       — Что ж. Это касается моей… Как же сказать-то…       — Я знаю, — кивает мужчина. — Из-за неё ты и оказался в больнице. Не так ли?       — Четыре месяца сократились до двух, преподобный, — Тэхён кусает сухие потрескавшиеся губы. — Каждый день для меня как последний, потому что теперь я без понятия, когда она начнётся снова. Через месяц? Через две недели? Сколько мне осталось? Боюсь, я ничего уже не успею.       — Ты встречал своего истинного?       — Нет, не встречал, — разочарованно выдаёт Тэхён, пряча побледневшее лицо в вязаных шарфах. — А был бы в этом прок? Мой папа забеременел мной от истинного и был брошен им же, как только узнал обо мне. Отцу было не по вкусу нянчиться со мной и заводить семью. А папа всю свою жизнь любит этого подлого человека и страдает по нему, встречаясь с каким-то альфой, чтобы только меня не оставить одного. Без себя. Кто даёт мне гарантию, что истинный меня полюбит? А если я никогда не полюблю его?       Если я вообще не умею любить, как мне жить дальше?       — С истинными альфами всегда всё было сложно, сынок, — недолгое молчание обрывается тихим мелодичным голосом преподобного. — Как и вся история с появлением этой самой «истинности». Она поразила стольких омег, не способных было залечить внезапно появившиеся раны на теле. Люди элементарно погибали только из-за воспаления, а не из-за отсутствия альфы. Словно эпидемия бубонной чумы, «истинность» унесла сотни тысяч жизней.       — И это называют божьим милосердием? — всё сильнее возмущается Тэхён, подрагивая от негодования.       — Может, мы и не заслужили носить этот крест, но мы обязаны, — эти слова нисколько не утешают, не вселяют надежду, но и обманываться сейчас незачем. — Позволь рассказать тебе реальную историю. Есть у меня знакомый, которому столько же, сколько и мне — сорок шесть. Он сильно болен, сломлен, доживает свои последние дни в не самом лучшем состоянии. Когда ему исполнилось девятнадцать, он наконец узнал, какое имя будет носить его истинный, а спустя год, ранней весной девяносто шестого, впервые встретил его. Альфа поджидал кого-то из колледжа, а омега робко наблюдал за ним издалека, не смея подойти и заговорить. Это была любовь с первого взгляда, сынок. Самая настоящая любовь. Совершенно иная, особенная, неизъяснимая простыми словами. Через неделю истинного не стало: он погиб при весьма странных обстоятельствах, о которых умалчивают до сих пор. А омега до конца своих дней остался верен своему избранному, ни разу не предавшись греховной связи с чужим ему мужчиной.       — Разве это справедливо?       — Не нам решать, что справедливо, а что нет, — отвечает преподобный. — Кто-то теряет истинного, а кто-то не дожидается вовсе — пути Господни неисповедимы. Да, его тело изношено. Сердце разбито. Да, ему пришлось через многое пройти и достаточно настрадаться, но совсем скоро он наконец обретёт вечный покой. И, может быть, за пережитые муки здесь, там на небесах, он воссоединится с любимым человеком.       — Преподобный Ли, — Тэхён неожиданно осознаёт, о каком таинственном омеге идёт речь, — а какая она, по словам вашего знакомого, истинная любовь?       — Я не отвечу тебе на этот вопрос, сынок. Поскольку верю, что в скором времени ты обретёшь её и прочувствуешь это божественное чудо внутри себя. Вот здесь, — мужчина накрывает ладонью собственную грудь и мягко смотрит в наполненные слезами раскосые глаза. — Ни за что не упустишь и никогда не потеряешь. Обещаешь мне?       — Я постараюсь, — его голос предательски дрожит. — Обещаю, — и окончательно срывается.       Мужчина оставляет расстроенного Тэхёна одного в пустующем дворике, где редко поют птицы, не слышны возгласы веселящихся детей — воспитанников церковного семинария, — а всё цветущее покоится под серебристым покрывалом, дожидаясь наступления весны. Тэхён надеется прийти сюда уже в тёплые дни, чтобы поблагодарить преподобного Ли за все мудрые наставления и советы и познакомить со своим истинным. С одним из них, если всё-таки доведётся повстречаться. Только он ещё не знает, что через несколько дней придёт весть о внезапной кончине преподобного, ни разу не пожалевшем о своём выборе остаться верным истинному альфе, погибшему больше двадцати лет тому назад.

***

      Дождливое февральское утро обостряет всё притупленное: предчувствие, внезапное и зловещее, подкрадывается со спины и цепляется изогнутыми когтями, вытряхивая всю душу наизнанку. Тэхён не справляется с возникшей из ниоткуда паникой, снова предвидя неладное, пока рядом носятся маленькие непоседливые малыши, беззаботно играющие во дворе детского сада.       Чимин не отвечает на звонки. Сбрасывает или оставляет короткие сообщения о том, что не может сейчас общаться и выходить на связь. Как говорит окружение, даже самые близкие друзья со временем перестают быть близкими, а одинокие — тем более. Ничего общего больше не связывает. Всё внимание отныне уделяется альфам: и обычным, и избранным. Тем самым единственным и неповторимым, изо дня в день дарящим счастье и безграничную любовь своим омегам. Скорее, дарящие одни проблемы, и только потом исцеляющий секс как вознаграждение за хорошее поведение. Отвратительно. Некоторые альфы додумались предлагать свои интим-услуги, прикрываясь желанием помочь несчастным. Не ужасно вестись на это — любые средства хороши, когда на кону стоит собственная жизнь. Ужасно другое.       Когда настырно предлагают совокупиться, берясь приставать средь бела дня на глазах безразличных посторонних. Никто не заступается, а закон бездейственен. Альфам дозволено многое, а омегам — ничего, кроме как подчиняться и принимать условия нынешних порядков.       Взвинченный и настроенный только на плохое, Тэхён берёт с собой папку с детскими рисунками и в спешке направляется к выходу, неподалеку от которого припаркован собственный старенький велосипед. Ни разу не подводивший, спасавший из любых экстренных ситуаций. Раньше Тэхён заранее сообщал Чимину о внезапных визитах, но сегодня придётся заглянуть в гости без предупреждения. С целью убедиться, что всё хорошо. На пороге чужого дома, когда-то бывшего родным.       Однако уже на полпути планы значительно меняются: неисправный, нуждающийся в ремонте велосипед несвоевременно выходит из строя, а Тэхён мягко приземляется на усыпанную камнями дорожку, царапая нежную кожу на руках. Идеально оказаться в пустом переулке, обычно в котором мало кого из знакомых встретишь. Здесь и с незнакомыми захочешь — не пересечёшься. На подмогу никто не спешит, рыцарей поблизости не находится, зато уже за версту чувствуются альфьи запахи, перемешивающиеся в нечто едкое, зловонное. Тэхёна начинает подташнивать и шатать, как и в прошлые разы при малейшем контакте с чужаками. Вся его сущность сопротивляется, отвергает инородное, кричит: «Не твоё! Беги!» Но бежать не получается: все внутренности сковывает животный страх стать чьей-то добычей, перед слезящимися глазами возникает слепящая пелена. Другие омеги легче переносят ароматы неистинных, кого-то даже заводит чувство отвращения от неподходящих феромонов. А Тэхён травится ими, задыхается и трясётся весь, пока каждый его неловкий шаг ведёт к верной погибели.       — Эй! Куколка! Взгляни-ка сюда. Мы тебя не обидим, — а звучит так, словно не просто обидят, а истерзают всего и живого места не оставят. От въевшегося под кожу позора никогда не отмоешься.       — Мне некогда, — неуверенно отвечает Тэхён и не оборачивается, продолжая свой путь неизвестно куда. Собственный велосипед ещё никогда не казался настолько бесполезной вещью: сейчас его приходится тащить за собой, тем самым замедляя свой побег из безлюдного переулка.       — Ну не ломайся, недотрога! — до ушей доносится отвратительный лающий смех. — Мы с моими братишками тебе всего лишь помочь хотим. Бесплатно. Ты же никем не меченый. Не боишься подохнуть?       — В услугах не нуждаюсь, спасибо, — огрызается Тэхён, принимая оскорбление словно за безжалостный удар по рёбрам.       — А тебя никто не спрашивает. Остановись, сука. Живо! И будь добр, обернись.       Альфа номер один, альфа номер два и альфа номер три. Трое на одного? Прекрасно.       Тэхён поджимает губы и не слушается: это не первый случай, когда какие-то наглые альфы домогаются его и склоняют к ни к чему не обязывающей связи. Альфа удовлетворяет свои потребности, омега на мгновение ощущает себя кому-то нужным и по-настоящему живым. Все счастливы, все довольны. Только между обоюдным согласием и принуждением есть огромная разница, которую многие мужчины предпочитают не замечать. Эти альфы, что увязались за Тэхёном, вскоре оправдают себя тем, что омега своим же поведением нарвался на неприятности. Не принимает блокаторы, дерзко отвечает, заигрывает и попросту ломается. Его «нет» слышится как само собой разумеющееся «да», его отказы воспринимаются за добро. Переулок кажется бесконечной дорогой в преисподнюю, а собственная уверенность в том, что сегодня пройдёт без последствий, ускользает в беспросветной тени обречённости.       — Ты глухой, да?       — Нет, — Тэхён не скрывает нервного смешка, — просто бесстрашный. Не люблю выполнять указания будто какая-то бесхозная дворняжка.       Если и умирать, то умирать с достоинством. Красиво.       — Бесстрашный ты наш, — альфа, от которого несёт чем-то жжённым, а для Тэхёна — чем-то кисловато-тухлым, размеренно приближается к жертве, встречая полный ненависти взгляд. — Как же ты заговоришь, если трахнуть тебя одновременно всей нашей группой и прямо в тебя же спустить? А потом преследовать в течение всей твоей унылой беременности, чтобы ты от наших детишек не избавился. Знаешь, что бы мы ещё попрактиковали с тобой, сука? — он хватает Тэхёна за подбородок и больно сжимает пальцами, не отпуская. — Спроси. Ну, давай.       — Не интересно. Обойдусь.       — А ты нарываешься, — альфа отбрасывает велосипед в сторону, окончательно превращая его в бесполезную рухлядь. Папка с детскими рисунками также оказывается на земле. — Спроси меня, тварь! Или пожалеешь о том, что вообще на свет родился.       — Думаешь, я не жалею об этом? — Тэхён вольничает, грубит напоказ, ведёт себя совсем неадекватно. Ему больше нечего терять, ему ничего не страшно. — Удиви меня. Что ты там собрался со мной делать? Оценю твоё воображение.       — То-то же завёлся, — скалится альфа, пока другие двое дожидаются своей очереди. — Слушай и запоминай. Как тебе групповая долбёжка перед родами? Ты рожаешь, а мы безостановочно трахаем тебя, пока не отключишься. Повсюду плацента, кровь и ты без сознания. Что скажешь, сладкий?       Больной ублюдок, помешанный на беременности и насилии.       — Размечтался, — выплёвывает Тэхён, отдёргивая чужую ладонь от своего побледневшего лица. — Все вонючие фантазии воплощай со своими полоумными друзьями. Пожизненно сроднишься с ними.       За эту дерзость, граничащую с безрассудством, Тэхён получает увесистую пощёчину, ещё сильнее распаляющую действовать смелее и нахальнее. Кажется, даже сам Тэхён не смыслит, что творит, проживая этот день, будто последний. Что станется после — неважно: завтра может никогда не наступить. Тэхёна грубо толкают спиной к стене, дожидаясь услышать жалкие всхлипы и мольбы остановиться, пощадить. Именно то, на что, по их мнению, способны все глупые несмышлёные омеги. Однако, вместо этого альфы встречают иную реакцию, вызывающую крайнее смятение и замешательство.       — И всё? И это всё? — раздосадовано вскрикивает он. — Какое же вы разочарование! И как вы смеете после этого называться альфами, если не можете в два счёта расправиться со мной?! Жалкое посмешище!       — Да мы только начали, тварь, — тот же самый альфа снова сокращает дистанцию и хватает несопротивляющегося Тэхёна за тонкую кисть, направляя к собственному паху. — У тебя такой грязный ротик, занять бы его чем-нибудь. Ты только почувствуй, как у меня стоит из-за тебя. Давай, покажи мне свой характер, и я вырублю тебя прямо здесь. Конечно, трахать бессознательное тело совсем неинтересно. Но сегодня ты станешь моим исключением. Нашим, — самодовольство альфы длится недолго, мгновенно летя в тартарары: от его смердящего запаха, заполняющего ноздри, от ощущения чужого члена, толкающегося в распахнутую ладонь, Тэхёна выворачивает наизнанку, заставляя альфу отскочить и грязно чертыхнуться. — Ты в своём уме? Какая же ты сука! Вы это видели?! Он только что облевал мою куртку!       Никто не отвечает.       Тишина — непривычная, тревожная — режет слух. Сильнее любого вскрика и отчаянного вопля. Через мгновение слышится смачный хруст и чей-то возглас, но Тэхён не оборачивается на это, стараясь справиться самостоятельно: встать и уйти подальше, пока альфы занялись делом поважнее, чем он. Ноги отчего-то ватные и непослушные, голова начинает немного побаливать, а спазмы в животе напоминают о внезапно возникшем голоде. Как же хочется вкусно поесть, забраться к себе в тёплую кровать и скрыться от этого враждебно настроенного жестокого мира. Опираясь рукой о стену, Тэхён еле приподнимается и оставляет позади себя занятых потасовкой альф вместе с любимым велосипедом. Пусть забирают его себе на память как о неудавшемся покушении на жизнь ни в чём неповинного омеги. Они бы не воспользовались им, чтобы после легко отпустить. Они бы его убили.       Побег из засады нарушает постороннее вмешательство извне. По-другому это не назовёшь. Поскольку нечто незримое глазу заставляет Тэхёна остановиться, потерять почву из-под ног и впасть в особый транс.       Альфа номер один. Альфа номер два. Альфа номер три.       И… новый альфа, о присутствии которого заявляют возбуждающие, интенсивно выделяющиеся феромоны. Разъярённый и дикий, он присваивает себе своё и демонстрирует превосходство над другими, превращая чужие лица в кровавый изуродованный беспорядок. С особым остервенением, с невиданной прежде злостью и бешенством. До чего же прекрасной может быть жестокая физическая расправа! Этот альфа сильно отличается от всех троих отчётливо ощутимым ароматом, сочетающего в себе запахи клубники, ананаса и корицы. Пот, никем не испробованный; кожа, терпкая на вкус, никем не облизанная — Тэхёна ведёт от него и кружит голову. Каликант, запах этого незнакомого мужчины, отчаянно бьющегося с чужими ради попавшей в беду омеги, — каликант. Тэхён оказывается в невесомости, внезапно переносится куда-то далеко, в лесное уединение, где его дожидается маленький необжитый домик, окружённый этими самыми каликантами. Здесь необычайно тихо, здесь умиротворённо, здесь под ярко-голубым небом начинается новая жизнь. Возможно, поблизости над озером кружатся крошечные феи, исполняющие желания, а чуть впереди обитают эльфы, дожидающиеся звёздной ночи. Опьянённый чудным видением, Тэхён впервые счастливо улыбается, желая остаться здесь навсегда, пока его не возвращает в реальность резкое и грубое:       — Я сейчас поимею тебя, выблядок! Спрашиваю в последний раз — какого хуя увязались за ним? Отвечай. Вздумал ерепениться? За это я всю твою подноготную истреблю!       Какой диссонанс.       Этот кто-то ругается слишком грязно и изощрённо, не стесняется отборных выражений, а наоборот — использует их по-мастерски и кичиться этим. Должно быть в такие моменты считает себя особенно притягательным и сексуальным. Чушь. Подобное ещё никого не красило, однако Тэхён почему-то вслушивается во всё это и не морщится. Из-за стресса, наверное, совсем помутился рассудок. Ему нужно бежать — сами во всём разберутся и поделят неделимое, но вместо этого он завороженно наблюдает за тем, как слишком высокий, крупный в размерах и очень сильный альфа разбрасывает каких-то троих щенков в стороны, разносит в щепки, наказывая за содеянное. Словно тот самый блюститель закона Сорвиголова, появляющийся словно из ниоткуда и мстящий за непростительные преступления. Этот незнакомец затмевает всех троих, доминирует над ними во всех смыслах. Его стойкий аромат перебивает чужие; его кулаки вдвое больше каждого летящего ему в лицо. И эти трое по сравнению с ним ничтожно слабые, жалкие и ни на что не способные.       — Отъебись! Ты совсем обезумел?! Какой же ты мелочный мудак! И всё из-за какой-то бесхребетной омеги! Опомнись, мы в одной команде.       — Блядь. В одной команде. А ты забавный, — Доминант хватает одного из провинившихся за затылок и клацает зубами прямо перед носом. — Разуй глаза! Где ты, а где я? Такие, как ты, обязаны валяться в мусорном баке. Желательно изувеченными и выпотрошенными. Знаешь, что я делаю с подобными тебе?       — Трахаешь? — вырывается у второго нападающего. — Ты грозился отыметь нас всех. Дерзай, если осмелишься!       — Пиздец. Одни шутники собрались, — Доминант отшвыривает от себя одну бестолковую жертву, чтобы перейти к другой. — Да. Трахаю. Пока все кишки не вывалятся наружу. Ищешь острые ощущения? Ты по адресу.        — Эта шавка без метки, — выплёвывает третий. — Мы имеем полное право делать с ней всё, что только нам захочется. Ищи себе другую.       Это было лишнее.       Явно лишнее.       Доминант сплёвывает собравшуюся во рту кровь и медленно отстраняется, готовясь к финальному раунду: судя по его неоднозначной реакции, его терпение лопается как мыльный пузырь. Он обнажает острые резцы, неестественно острые резцы, которых прежде Тэхён ещё никогда не видел. Ни у одного альфы. Такими только рвать глотки и вцепляться намертво, пока жертва не отключится от болевого шока. В глазах обескураженного Тэхёна Доминант принимает образ альфы жестокого, беспощадного, не умеющего прощать. Его приятный аромат напоминает уютный дом, где царит радость и счастье; его внешние данные и действия — тюрьму, где борются за выживание и умирают вдали от близких. Тэхён обознался, когда посчитал этого незнакомца своим спасителем; этот спаситель ничем не отличается от всех остальных. Он просто отнимает чужую добычу, чтобы полакомиться ею самому.       Пока один пытается напасть исподтишка, Доминант вынимает из куртки перочинный нож и набрасывается на атакующего, приставляя сверкающее лезвие к самой уязвимой точке на шее. Безумие в больших чёрных глазах плещется и выходит за грани; рука не дрожит, хватка не ослабевает. Всего одна полоска — и кровь брызнет фонтаном.       — За «шавку без метки» я найду всю твою семью и убью прямо у тебя на глазах. Медленно, мучительно, извращённо. А потом, вырезанными на мелкие куски, скормлю тебе и твоим уёбищным друзьям.       — Нет… не может быть, — вопит альфа, широко распахивая глаза. — Я знаю, кто ты. Сука, я вспомнил тебя!       — Да что ты, — Доминант язвительно усмехается. — Уверен? Что-то подсказывает мне, что ничего ты не знаешь, выблядок. Я — возмездие. Я — Божий гнев, мать твою. Помолимся же перед смертью, нечестивый. На колени передо мной!       — Остановись! Остановись сейчас же! — Тэхён находит висящий на шее крестик и касается его дрожащими пальцами, выпрашивая Всевышнего простить альфу за богохульство. — Я не пострадал. Я целый и невредимый. Видишь? Прошу, не бери грех на душу. Никто не стоит того, чтобы просто взять и одним необдуманным решением перечеркнуть всю свою жизнь.       — Почему ты ни во что не ставишь себя, а! — срывается Доминант, вызывая у всех присутствующих недоумение. — Знай себе цену, омега. Ты должен этого стоить.       — Что?       От услышанного Тэхён на мгновение теряется и путается в несвязных мыслях, пока в нём отважно борются благоразумие и бесовское наваждение. На опережение выходит второй — взгляды молодых намеренно пересекаются. И небеса пронзают молнии. Тэхёновы глаза необычайно красивые, ясные и согревающие; глаза Доминанта — чёрные, пытливые и бесстыжие. В них ничего святого, один порок и аморальность. Всё то, что должно отвергать, неистово соблазняет. Побитые альфы разбегаются врассыпную, пока самый главный отвлекается: Доминанту до них больше нет никакого дела, они унижены и оплёваны, издеваться над ними — пустая трата времени. И пока Тэхён не смеет шевельнуться и клянётся не загубить себя своей же доверчивостью, его альфа прячет перочинный нож, чтобы вторгнуться в личное пространство, не вызывая при этом опасения.       — Не обижу, чертёнок. Дыши ровно.       Тэхён позволяет себе вольность рассмотреть Доминанта вблизи и делает шаг навстречу; альфа же разрешает изучать все его неровности и мелкие шрамы и подставляет лицо и крепкую шею. Он — безрассудный и вспыльчивый, ему не больше тридцати, и только глаза выдают его молодость — они добрые у него, озорные. Детские. Не те, что были минутами ранее. Невероятное преображение. Альфа чему-то улыбается, и на щеках появляются милые ямочки, а верхняя губа приоткрывает немного выпирающие вперёд зубы. Как у маленького кролика, ты помнишь, Вишенка? Спаси невинную душу, боже. Тэхён опускает глаза вниз, пока сердце пропускает один удар за другим: альфьи костяшки разбиты в кровь, кожа рассечена, а на кисти виднеются татуировки, которые отталкивают. Тэхён никогда не любил татуировки. И никогда не полюбит. Под тяжёлой подошвой обуви валяется смятый детский рисунок, вылетевший из разорванной в клочья папки. Доминант ловит растерянный омежий взгляд и осторожно наклоняется, чтобы поднять обрывок бумаги.       — Дети тебя любят, — альфа морщит крупный нос и довольно улыбается. — Твой ребёнок рисовал это?       — У меня нет детей, — по глупости признаётся Тэхён. — Я работаю в детском саду.       — Ты учишь детей писать, чертёнок? — спрашивает он. — Тут подписано: «Будьте счастливы и любимы, сонсенним».       — Этого не может быть. Дай взглянуть.       — Забудь, — альфа отдёргивает руку, избавляясь от рисунка. — Сейчас это не имеет никакого значения. Просто хотел узнать, ты занят кем-то или нет. Что-то твой парень совсем о тебе не заботится. Взял и пустил сюда. В гадюшник.       — Ты же догадался, что у меня нет никакого парня. Ни метки, ни чужого аромата. Чего тебе от меня надо?       — Чтобы не разгуливал один в местах, где водится всякое отребьё.       — А ты что тогда здесь забыл?       Ударь себя по губам, Тэхён.       — Я такое же отребьё, чертёнок, — спокойно отвечает альфа, незначительно меняясь в лице. — Я гораздо хуже тех ублюдков, что пытались тебя обидеть. Только в отличие от них, иногда я стараюсь быть джентльменом. Изо всех сил стараюсь, чтобы быть похожим на моего брата. В этом плане мы с ним совершенно… разные.       — Ладно. Спасибо, что вступился, — Тэхён переводит внимание на сломанный велосипед и тяжело вздыхает: придётся забрать с собой обломок того, что осталось, и «похоронить» в ближайшем мусорном баке. И как можно поскорее. — Дальше я сам. Мне пора.       — Ты намерен тащить этот металлолом по всей улице? Где ты живёшь?       — Неважно.       — Постой! — альфа неуклончивый и слишком настырный: Тэхёна всё это начинает напрягать. — Я верну ему прежний вид. Ну, не совсем я, а Джун. Мой друг. Он знает толк в мотоциклах. Уверен, с твоей игрушкой он точно разберётся.       — Не думаю, что смогу отплатить тебе.       — А мне многого не надо. Всего лишь посвяти мне своё время, — и снова эти ямочки. Эти ямочки, от которых Тэхёну становится пугающе непривычно. Они не подходят ему, они не должны появляться на его щеках и смущать невинное сердце. — Иди за мной. Закинешь велик мне в багажник.       — Я… — от мысли, что придётся сесть в машину к какому-то наглому и бессовестному альфе, возникает тревожное чувство.       — Не беспокойся, чертёнок, — настойчиво убеждает Доминант. — Доедем тихо и спокойно. Я не собираюсь ублюдничать.       Облачённый во всё чёрное и держащий при себе холодное оружие, он словно дьявольское искушение, ведущее за собой в самое пекло, чтобы воссесть на собственный трон и насладиться очередной жертвой, покорно согласившейся стать вкуснейшим ужином. Альфа вдоволь наслаждается вишнёвой карамелью и вдыхает его поглубже, уверенно шагая вперёд; омега следует за ним и старается не вкушать запретный плод, не привыкать к нему, не узнавать получше. Иначе, если узнает, влюбится бесповоротно и разобьётся. Как каждый раз разбивается Чимин.

***

      Незапланированная поездка могла бы пройти в неловкой тишине, иногда прерываемой вздохами и неподходящими расспросами о личной жизни, однако альфа не намерен смущать Тэхёна. В его планы входит другое. К примеру, включить ритмичную музыку, чтобы расположить к себе омегу, сидящую рядом словно на иголках. Он не подглядывает, не распускает руки, не своевольничает — не позволяет себе ничего из того, чем обычно грешат многие альфы. В присутствии омеги, тем более одинокой и никому не принадлежащей, Доминанта должно подменить грязное беспринципное животное, но сейчас… Он сдерживает обещание, чтобы заслужить доверие, но омега ни в какую не поддаётся. Те альфы из подворотни вызвали ничего, кроме презрения и жалости, а Доминант пробуждает беспокойство, мурашки по коже и неизъяснимые ощущения, от которых в жилах стынет кровь. Он просто постукивает пальцами по рулю и негромко подпевает, а Тэхён детально изучает его мужественный профиль и приходит в изумление — пирсинги. Эти пирсинги, прости Господи, они у него почти везде. Проколотая бровь, ухо и нижняя губа, страшно представить, где ещё он успел поизгаляться над собой. Чонин часто называет Тэхёна занудой и ханжой, когда дело доходит до мужских внешних данных: по мнению первого, татуировки, пирсинги и шрамы — главное украшение, делающее их обладателя по-особенному красивым и сексуальным. А для второго — настоящее извращение и уродство.       — Мы приехали, — альфа останавливает автомобиль неподалеку от сомнительного на вид заведения и тянется через Тэхёна, чтобы открыть ему дверцу. — Это место — мой второй дом, поэтому я привёз тебя сюда. Здесь я познакомился с лучшими друзьями, здесь впервые подрался и попробовал секс. Здесь я стал мужчиной. Для тебя отныне — это самое укромное и безопасное место.       — К чему мне эта информация? Обычный паб, — с укором замечает Тэхён. — И с каких пор злачные заведения — безопасные? По статистике больше всего преступлений происходит именно здесь.       — Всё правильно. Значит, без меня сюда ни ногой. Идём за мной, чертёнок. Не отставай.       Тэхёну незачем упрямиться и возникать: сам согласился пуститься в путь неизвестно с кем неизвестно куда. Вот и пожинает плоды из-за необдуманного поступка, фыркая себе под нос. Он послушно следует за альфой и озирается по сторонам, замечая чужие любопытные взгляды и плотоядный интерес. Одинокий омега, самовольно забредший в логово свирепых животных, жаждущих испробовать что-то новенькое, невинное. Будто бабочка, залетевшая в хитросплетённую сеть, чтобы угостить голодного паука пёстрыми, разноцветными крылышками. Бабочка-самоубийца. Они хищно облизываются, они раздевают одними глазами, они злорадно скалятся. Неисправный велосипед, глухой переулок, грязные отщепенцы и Доминант, предложивший помощь — всё вело к этому. К началу конца. Надо же было легко повестись на уговоры и сдаться. А как только Тэхён входит в заведение следом за альфой, он останавливается и не смеет двинуться дальше: кругом одни подвыпившие альфы — неопрятные, потрёпанные и бестактные.       — Я рядом с тобой, чертёнок, — Доминант чувствует волнение, распознает его запах и привкус. — Никто тебя не тронет. Пусть только попробуют.       — На сегодня с тебя достаточно. Погляди на свои разбитые руки. В первую очередь стоило обработать твои раны, а потом уже заявляться сюда.       — Переживаешь за меня? — чёрные глаза вспыхивают адским пламенем и азартом и внимательно всматриваются в чужие. Задевают что-то изнутри и натягивают, будто тонкую струну. Приблизившись к Тэхёну, Доминант нарочно касается губами чувствительной мочки и порождает в восприимчивом к ласкам теле волнительную дрожь. — Не думай ни о чём, я в полном порядке, чего не скажешь о тебе. Запрыгивай на стул. Вот так, аккуратнее.       Все остальные невзрачные альфы, поодаль сидящие за низкими столиками, исподлобья поглядывают за Доминантом, с некой опаской обсуждают его и омегу, подбирая только правильные слова. Если до альфы долетит что-то нелестное, заведение сравняют с землёй за считанные минуты вместе со всеми пьянствующими здесь. Кто-то наконец решает подойти и поздороваться: излишнее внимание ему только льстит и тешит самолюбие. Альфе нравится показываться перед Тэхёном, нравится видеться в его глазах признанным авторитетом, а Тэхён, в свою очередь, вообще не понимает, что происходит. Кто такой этот Доминант? Откуда все его знают? И по какой причине побаиваются его и ползают перед ним на четвереньках? Те приставшие в переулке отступили, как только поняли, с кем имеют дело. Это не есть хорошо. У любой славы — и заслуженной, и дурной — имеется обратная, тёмная сторона, о которой не всем положено знать.       — Хённим! Какими судьбами? — молоденький бармен, на вид которому не больше двадцати, с радостью встречает альфу и уважительно склоняет голову. — Давно вас здесь не было. Такая честь увидеться вновь. Вам как обычно?       — Мне — да, а вот ему, — Доминант осматривает перед собой истощавшее тело и недовольно хмурит брови, — два двойных бургера с мясом средней прожарки, с ветчиной и острым соусом. Добавьте побольше свежих помидоров и сыра. И домашнюю картошку рядом.       Под ложечкой нещадно сосёт, в животе предательски урчит, а во рту собирается слюна, которую сглотнуть становится трудно. Свежие помидоры, маринованные огурцы и хрустящий лук — один кусок и райское наслаждение обеспечено.       — Хённим… — бармен на мгновение запинается. — Но… здесь мы подаём только лёгкие закуски к пиву.       — Меня это не касается, — сухо отвечает альфа, снимая с себя кожаную куртку. — Я сделал заказ. И каким бы он ни был — выполняй.       — Но, хённим…       — Добудь. Ты альфа, в конце концов, или кто? Пошевели мозгами и действуй. Живее.       Бармен согласно кивает и наливает Доминанту разбавленный вермутом виски, чтобы после побыстрее удалиться в неизвестном направлении: он выбегает из заведения на всех парах, словно пушечное мясо, слепо выполняющее очередное грязное поручение. Альфа не видит в этом ничего такого, будто помыкать людьми изо дня в день для него обычное дело. Распоряжается чужими жизнями и жонглирует ими, как только вздумается. Не лучшее качество. Тэхён краем глаза наблюдает за подозрительным, не вызывающим доверия альфой, замечая крепкие стальные мышцы под рубашкой, готовой на нём вот-вот разорваться. Какое разочарование — одно сплошное позёрство. Есть такая излюбленная фишка — носить неподходящие по размеру вещи, чтобы хвастаться выдающимися бицепсами перед омегами, часто предпочитающих сильных и мускулистых, чем обычных и ничем не примечательных. Тэхён от таких держится подальше и близко не подпускает, зная одно прекрасное правило: не хочешь остаться с разбитым сердцем — не влюбляйся в самоуверенных и красивых. Он клянётся себе, что не станет, а сам рассматривает правую руку, забитую яркими татуировками, явно обозначающими что-то важное и ценное. Для Тэхёна всё это должно быть бессмысленным и портящим вид безобразием, однако…       — Как часто ты водишь сюда малознакомых парней? — интересуется Тэхён, пытаясь выведать скрытые мотивы альфы.       — Не часто, — честно отвечает Доминант, улыбаясь собеседнику. — Только приглянувшихся мне. Уже ревнуешь меня?       — Мне это не знакомо. Я не умею ревновать.       — Со мной научишься, — настолько самоуверенно и заносчиво, что хочется возразить, но альфа опережает. — Не надо, чертёнок. Проиграешь же. Пререкаться со мной бесполезно.       Запыхавшийся бармен возвращается с заказом и забегает за барную стойку, стараясь поскорее выровнять дыхание и приступить к делу. Он раскрывает угощение перед Тэхёном, словно найденный сундук с сокровищами, и незаметно посматривает на альфу, желая получить одобрение за быструю доставку. Но всё внимание Доминанта уделено облизывающейся от голода омеге. Тэхён аккуратно вынимает бургер из упаковки и слизывает с пальцев стекающий соус, довольно причмокивая. Блаженство. Альфа широко улыбается и глядит с неприкрытым восхищением: вид аппетитно трапезничающего омеги нереально заводит и будоражит, пробуждает в нём всё дикое и звериное. Первобытное. Он самец, добывший пищу никем не помеченному омеге — хрупкому и уязвимому, кажущемуся совсем беспомощным и недоедающим. За Тэхёном не присматривают, о Тэхёне не заботятся и не защищают. Беспредел. За ним нужен глаз да глаз — и только. Альфа пододвигается поближе, указывая бармену исчезнуть из поля зрения и не мешаться.       — Не торопись, чертёнок. Это всё твоё. Накормить тебя своими руками? Еда покажется ещё вкуснее. Всё, чего касаются мои руки, приобретает незабываемое послевкусие. Попробуй.       — Не стоит, — отвечает Тэхён, продолжая поглощать пищу за обе щеки. — Я сам неплохо справляюсь.       — Видимо, ты не понимаешь намёков. Или просто делаешь вид, — альфа скрещивает руки на груди и переходит к более активным действиям. — В любом случае, я подыграю тебе. Мне не сложно. Как ты смотришь на то, чтобы стать моим омегой? Моей парой? Больше не потребуется переживать о всяком и опасаться нападения. Всему плохому придёт конец. Я гарантирую тебе безопасность.       Кусок плохо пережёванного мяса застревает в горле. Тэхён давится и начинает сильно кашлять.       — Прости, что? — недоумевающе переспрашивает омега, откладывая недоеденный бургер в сторону. — Так вот к чему всё это было. Ох… Лучше бы мне просто послышалось. Я не занимаюсь такими делами.       — Какими «такими»? — посмеивается альфа, принимая Тэхёново негодование за кокетство и обычные омежьи капризы.       — Я не сплю с альфами, — он ставит Доминанта перед фактом. — Я никогда с ними не спал. Ни за деньги, ни за что-то ещё.       До альфы не сразу доходит смысл сказанного: он непонимающе разглядывает Тэхёна и пытается разобраться, а Тэхён серьёзно и пристально смотрит прямо в почерневшие глаза и согласно кивает. Не сопротивляйся, не беги от реальности — ты всё правильно понимаешь. Чёткие скулы, болезненно бледное лицо и тонкие худенькие ручки, на коже которой виднеются маленькие, не успевшие посветлеть синяки и кровоподтёки. Неужели он из тех, кто смиренно дожидается того самого, кто никогда не появится? Наивный мечтатель-мученник, слепо верящий в невозможное, абсурдное. Альфа начинает нервно посмеиваться и противиться мысли, что неотступно стучится и проламывает кулаками голову: этот омега перед ним медленно умирает и принимает свою участь за божью милостивость, чёрт его дери.       — Так ты из тех недалёких, что надеются на «истинные» отношения? — Доминант разъярённо поигрывает желваками, не нуждаясь в очевидном ответе. — Ты не в себе, да?       — А ты из тех, кто занимается благотворительностью?       — Срань господня! Это для тебя шутки какие-то?! — альфа ударяет кулаком по барной стойке, и все присутствующие замолкают. — О чём ты только думаешь? Убиваться ради не пойми кого! Ладно… погорячился. Слушай. Я предлагаю тебе настоящие, здоровые отношения, в которых тебе будет комфортно. Нет, я не вешаю лапшу на уши. Нет, я не обнадёживаю, чтобы только воспользоваться тобой. Я, блядь, честен сейчас как никогда. Хотел бы трахнуть без каких-либо обязательств — взял бы прямо в своей же машине и выкинул бы на ближайшей остановке. Шлюхи — они повсюду, я сыт ими по горло. Мне нужно другое.       — Хочешь сказать, что я особенный? — Тэхён снова теряет самообладание, не обращая внимание на всех слушающих поблизости. — С какой стати я должен тебе верить? Альфы только тычут мне в нос о моём положении, хотя вам всем глубоко наплевать на меня. Никто из вас не задумывается о состоянии омеги, вас заботит только собственное самоутверждение и секс. Сдалось мне ваше исцеляющее совокупление. Исцеляйте себе подобных!       — Твой истинный знать не знает о твоём существовании!       — Да что ты?!       — Я бы никогда не упрекнул тебя в том, что на твоём теле имя какого-то левого мудака. Не знаю, с кем до меня тебе доводилось встречаться — поверь: истинные оказываются тем ещё дерьмом.       Как твой отец, Тэхён-и. Верно?       — Неважно. Я бы ни за что не стал тебе парой, — слова вылетают разрывными пулями. — Ты мне не нравишься. Мне в тебе ничего не нравится. Ни твои татуировки, ни твоё лицо, ни твоё поведение. Всё в тебе отталкивает. Всё!       Зачем, зачем ты говоришь ему всё это?       — Вот как, — низко произносит Доминант, достойно принимая пощёчину за пощёчиной. — А ты по самую рукоятку вставляешь. В курсе?       — Отвези меня домой, — Тэхён давится подступающими слезами, не понимая, почему ему настолько плохо. — И не смей впредь ко мне приближаться.       — Сначала доешь.       — Да мне кусок в горло не лезет! — дрожащие ладони накрывают лицо, а в голове пульсирует разбивающая сердце мысль: «Что ты наделал?» — Пожалуйста, отвези меня отсюда.       — Хорошо, — соглашается альфа и встаёт с места, желая выпустить гнев на первом попавшееся. И чем скорее, тем лучше. — Будь по-твоему. Только скажи мне. Как тебя зовут, чертёнок? Я обещаю, взамен ты больше меня не увидишь.       Ты всё ещё злишься на меня, Вишенка? Давай помиримся. У меня же больше кроме тебя никого нет. Всего однажды Тэхён ощутил себя самым последним человеком: когда плачущий Чимин заявился к нему глубокой ночью, в знак примирения принеся с собой свои любимые мягкие игрушки. Глупая ссора, насквозь ранившая обоих. Чимин просил остаться друзьями, не прогонять и впустить домой. Умолял не разрывать связь, заливаясь горькими слезами. Вот до чего Тэхён способен довести людей, желающих ему только самое лучшее. Эта ненависть к себе — жгучая, ядовитая — просыпается в нём снова и безжалостно раздавливает, превращая в недостойное жить ничтожное существо.       — Тэхён, — прощается он, не смея взглянуть. — Меня зовут Тэхён.       — Тэхён… Оно подходит тебе, чертёнок, — альфа отважно борется со своей животной сущностью, отчаянно пытающейся вырваться наружу, чтобы наделать непоправимого. — А меня — Чонгук. Чон Чонгук.       Чон Чонгук.       Чон.       Чонгук.       Почему, когда я должен расправить крылья и воспарить в самую ввысь, твоё имя пронзает моё сердце сотнями игл?       Под повязкой на изувеченной груди проступают первые капельки крови.