Я слышу, я говорю, я... Чувствую.

      Уроки речи проходили довольно хорошо. Всегда после иглоукалывания для поддержания чувствительности Дилан с каждым разом всё чаще и чаще приходил к Лололошке счастливым и с улыбкой во все тридцать два. А ведь раньше он не выдавал ни одного намёка на улыбку. И навыки какого-никакого общения с каждой неделей становились всё лучше и лучше.       Разве что у Ло возникали вопросы. Дилан постоянно просил касаний. Во время уроков брался за руки или вовсе прижимался всем телом к нему, а когда у него что-то получалось, подставлял голову, чтоб его погладили, будто он собачка или кот, которого тренируют командам за вкусняшку. А если его не гладят, то он без замедлений хватает друга за руку и проводит ею по своей голове. А вот когда гладят, он только с радостью бодается во внутреннюю сторону ладони и после кладёт обе его ладони на своё лицо, обхватывая ими его и смотря синими, словно глубокая точка океана, глазами странным взглядом в смущённые чёрные.       Не то чтобы Лололошка не понимал, что означал этот взгляд… Наоборот, прекрасно понимал, от чего, когда он уходил, густо краснел. Но предпочитал не обращать на это внимания, скидывая на обычный тактильный голод, все же тактильности до возвращения физических чувств как таковой у него не было, поэтому и пытается насытиться этими руками как можно больше вдоволь, чтоб потом их отбросить и жить, как и раньше, разве что уже со слухом, речью и ощущениями.       — Я мол-лодец?.. — голос у него стал гораздо лучше и выразительнее. И ещё так радовал слух… Глубокий, хриплый, мужской… И с прям лёгкой картавостью, ибо как бы они не пытались ему восстановить и букву «р», это были тщетные попытки.       — Конечно, ты же всегда так стараешься.       И вновь голову подставили, пододвинувшись чуть ближе. А он просто погладил его, видя, как уши среди тёмных волос краснеют. Голова придвинулась ближе на столько, что лицо утыкалось в грудь.       — На столько тактильный голод не даёт покоя? — с шутливым тоном спросил Ло, продолжая его гладить.       — Нет. У меня его нет, — быстро отвечает Дилан, поднимая голову. И снова этот взгляд, от которого мурашки по коже, а сердце стучит, как бешенное.       — А тогда из-за чего же ты это делаешь?       Уста Дилана чуть приоткрылись. Что сказать? Честно, он не знал, какие слова подобрать. И в голове всплыло лишь одно: действовать.       Приподнявшись, он приблизился к его лицу и, как ни в чём не бывало, будто это уже в норме происходящего, он касается его губ своими. Это даже поцелуем сложно назвать. Просто лёгкий парусекундный чмок в губы, после которого отстранились. Чёрные глаза широко раскрылись от удивления чужими действиями. А ему словно мало, и, склонив голову набок, он, прикрыв глаза, вновь коснулся их. В этот раз намного дольше и хоть с какими-то ещё движениями. Лёгкое посасывание то верхней, то нижней мышцы, а пальцы обхватили щёки.       Лололошка находился в ступоре и с красным лицом, пока его целовали, хотя это легче назвать попытками целовать.       — Люблю… — шепчет Дилан, открывая глаза и отстраняясь.       Казалось, это добило второго полностью. В хорошем смысле, естественно. Русоволосый откинулся назад и смущённо закрыл глаза, обдумывая сказанное. Он и сам испытывал к нему похожие чувства. Но… Насчёт него он сомневался. А что, если ему просто так кажется? Да, Ло был с ним гораздо дольше, чем кто-либо, и помогал больше, даже сейчас. Не может ли это быть просто обычной влюблённостью, которая очень скоро пропадёт, как будто её и не было?       — Уверен? Не путай любовь с обычным «нравишься».       — Люблю, — более уверенно сказал Дилан, наклоняясь для ещё одного касания, но уже к щеке. — Я… Я бы хотел… — он старался аккуратно подбирать слова, чтоб не спугнуть друга. — Всё, что не чувствовал и не делал до этого… Делать с тобой, — он неумело оседлал чужие ноги, нависая и умоляюще смотря. Пара секунд молчания, и он произнёс: — Примеш-шь меня таким?       Просто глядя в это отчаянное лицо и эти горящие искренней любовью глаза, Лололошка… Просто не мог дать отказ. Тем более его сердце в паре с собственными чувствами уже рвутся наружу.