Незаходящая звезда

Капрал вернулся ночью через шесть дней. Как ему удалось пробраться сквозь кишащую аттайскими патрулями местность было неизвестно, но когда в кольцо глинобитных стен ввели обмороженного старика, на губах старого служаки играла довольная улыбка. Дошёл. Услышав новость о возвращении гонца, Контестар поспешил к воротам. При виде молодого командира, из-за плеча которого торчала рукоять новорождённого меча, капрал посуровел, отвёл взгляд. Пренебрегая субординацией, Контестар подхватил старика под плечи и поволок в тепло. Там капрала раздели, растерли брагой и жиром, напоили горячей водой. Вскоре смерзшиеся сосульками усы обвисли, но из глаз не ушло тяжёлое выражение. По-стариковски трясущейся рукой старый служака достал из-за пазухи листок. — Казнить прикажешь за дурные вести, — пробормотал он, глядя в пол. Контестар как ни был взволнован, как ни хотел скорее прочесть письмо, решил успокоить гонца. На мгновение ему вспомнилась Тарма, но не та, что смотрела жутким взглядом своих богов. Теперь герой иногда вспоминал живую Тарму, навсегда поразившую его своей одухотворённой красотой, певучей чужестранной речью и печальными глазами. Она ведь тоже была гонцом — гонцом судьбы, гонцом воли забытых божеств, и её наказывали за плохие новости. Свирепый дракон, однажды завладевший ей, откусил ей три пальца и даже вырвал зубами ухо, когда она объявила ему о скорой кончине. Контестар никогда бы не поступил так с женщиной, тем более, если бы от неё происходили его дети. Он не сделает этого и со старым капралом, что бы ни было в письме. — Я не казню за дурные вести, — Контестар похлопал старика по плечу. — Отдыхай, поешь. За подвиг большой награды дать не смогу, но сапоги ты получишь самые лучшие. Капрал тяжело вздохнул, устало смотря ему в лицо, потом снова отвёл взгляд. Герой сломал печать, развернул листок и вчитался. Король писал сухо и чётко: отбитую крепость велено было удерживать до прибытия армии родной страны. Письмо было коротким, и к нему не прилагалось ни строчки от отца, никаких конкретных сроков. Удерживать — и всё. Контестара официально назначили офицером гарнизона. По сведениям засевших в чужой крепости собачьих плащей, враг решил скопить побольше сил, и ему пришлось отложить новое наступление на несколько дней. Таинственным образом захваченный оплот на границе вызвал у Аттая недоумение и опасения. Не раз к глинобитным стенам подбирались лазутчики, силившиеся пересчитать солдат противника. Обильный снегопад вовремя стирал следы, а потому крепость возвышалась посреди белой равнины, нетронутой ни стопой, ни подкованным копытом. Решив, что король не запрещал ему вредить врагу любыми доступными способами, Контестар задумал диверсию. Он рассуждал так: ведь враг копит силы в следующей по цепи глинобитной крепости. Аттайские стены не боятся огня, но его боятся кладовые с зерном, боятся конюшни и прочие постройки, которых враг не хотел бы лишиться. Подлый поджог, погубивший очаг, у которого прошло детство Контестара и его сестры, должен был вернуться Аттаю той же монетой. Собрав им же назначенных командиров из числа опытных солдат, Контестар заперся в башне, вполголоса обсуждая предстоящее дело. Капрал, пришедший в числе прочих, хмуро смотрел исподлобья и отмалчивался. … Зима перевалила за середину, потом пошла на убыль и задержалась на самом пороге весны. Случилось так, что Контестарова сотня удержала захваченную ими крепость — то выручала хитрость, то счастливая случайность, то вовремя налетевшая непогода. Дук поднаторел в изобретении разного рода ловушек и хитроумных военных приспособлений. Каждое порождение его изворотливого ума было просто устроено, но вместе с тем эффективно помогало в боях. Погибельное железо, принявшее форму меча, верно служило Контестару. Если нужно было убить живую цель, то клинок разил столь же неотвратимо, как крюк, из которого был сделан. Дважды на Контестара совершались покушения, но каждый раз погибельное железо предупреждало его об опасности, раскаляясь и пульсируя, а после получало кровь неуспешных убийц в качестве вознаграждения. Всю зиму шли бои, крепости, как игровые фишки, переходили из рук в руки. Линия границы извивалась в снегах, как змея, чтобы весной, оттаяв, остаться недвижимой. Однажды молодой командир решился помочь соплеменникам, штурмовавшим соседнюю крепость. Несколько десятков солдат и чёрный меч в его руках определили исход сражения. Вторжение, задуманное аттайцами с целью откусить у соседей клочок земли, заставило их самих потерять немалую территорию. Вскоре к Контестару в открытую зачастили гонцы с орлом на рукаве. Его чудом уцелевшая сотня попала в распоряжение военачальника, стоявшего на одной планке с отцом. Герой выполнял распоряжения, которые любой другой назвал бы приказом о самоубийстве — и выходил живым. Солдаты, видевшие его в бою, шептались: победитель дракона. Авторитет Контестара рос и ширился, его уважали за смелость и заботу о простых солдатах, как когда-то уважали его отца. Все чаще обращая взор на запад, туда, где ночами сияла незаходящая звезда, герой думал об отце. Тот, кто дал ему жизнь, вёл войска на вражескую конницу, и больше всего на свете молодому командиру хотелось быть рядом с ним. Контестар ждал, когда же судьба сведёт их, чтобы он мог, наконец, рассказать обо всём и почувствовать тяжёлую руку на своём плече. … Одним солнечным, уже весенним днём, когда сугробы в степи понемногу стали проседать, Контестару пришёл приказ явиться в ставку. По крепости молнией разнеслась весть, что родной народ принимает их вновь в своё лоно. Конец борьбе за выживание, может быть даже конец войне. Герой немедленно выехал на трофейной аттайской лошади. Он подумал было взять с собой драконью голову, но рассудил, что нарты задержат его. Контестар скакал по мокрому, местами уже оттаявшему тракту. Из серых туч ласково сочились солнечные лучи, а копыта выбивали мерную дробь, и в ответ ей стучало где-то под снегом огромное, могучее земляное сердце. Герой ловил лицом первое весеннее тепло, надеясь на скорую встречу с отцом, облегчение и освобождение от тёмного нечеловеческого холода, навсегда выстудившего его не старую ещё душу. Высокое небо рассекали клинья перелетных гусей. Контестару было легко и радостно, впервые за прошедшие месяцы. Под знаменами с вышитым орлом, сложившим одно крыло и расправившим другое, шли солдаты, тащились тяжело гружённые нарты и не спеша ехали конники. Со всех сторон войска тянулись к ставке, чтобы после отправиться на запад, в родные леса, а сама ставка была похожа на муравейник, деловито обустраивающийся на новом месте. Контестар оставил коня, проследовал за провожатым между шатрами и кострами, по пути выскивая среди множества лиц одно-единственное, родное лицо отца. Отца не было. Вместо него перед глазами Контестара появились сначала бежавшие комендант сгоревшей крепости и офицеры, потом нарты с установленной на них пустой клеткой, а с ними отряд обряженных в чёрное королевских солдат. Контестару зачитали приговор. Изменник и сын изменника, он обвинялся в поджоге крепости, в убийствах и в наушничестве, в осознанном зле, направленном против родной страны. Его надлежало везти в столицу, где после суда уже ждала плаха. Контестар стоял неподвижно. Герой видел, как к нему приближаются люди, держа в руках позорное одеяние, в котором ему предстояло проделать путь к месту суда. Дворца клетки, приоткрытая, со скрипом покачивалась на ветру. Кто-то вынес кандалы и выкликал кузнеца, чтобы помог заковать предателя. Изменник и сын изменника. Контестар обнажил меч. Чёрное лезвие нагрелось, предчувствуя скорую поживу. Известие ударило героя, как плеть, оставив место шрама длинную морщину поперёк высокого лба. Изменник и сын изменника?! Он ни на мгновение не верил, что арест его увенчается успехом, лишь выбирал, с кем из ненавистных палачей скорее расправиться. — Изменник? — переспросил Контестар холодно. — Всю зиму я воевал за вас, а как стал не нужен, так, значит, изменник? Он не помнил, скольких убил в тот час, проведённый на истоптанном снегу ставки. Эту память сохранило погибельное железо, согревавшее его многие дни и ночи после. Насытив первый приступ ярости, Контестар вскочил на чужого коня и стал прорубаться обратно к тракту, к заснеженной степи и крепости, ставшей ему домом. Бедное животное ненароком подставило шею под удар погибельного железа, и оно мимоходом, играючи, не встречая сопротивления, отсекло лошадиную голову. Наездник упал, залитый животной кровью, вскочил и через недолгое время завладел новым конем. Он действовал почти бездумно, и бездумно после скакал обратно к своему форпосту, а разорённая ставка даже не послала погони за ним. Слишком много позади осталось разрубленных человеческих и лошадиных тел, горячих шатров и повозок. … Караульные на стене издалека увидели одинокого всадника и узнали в нём Контестара. Ворота были немедленно открыты, копыта дробно простучали по крепостному двору. Шатаясь, точно пьяный, победитель дракона спешился, сделал несколько шагов и опёрся плечом о деревянное бревно, опустив окровавленный меч. Невидящий взгляд его был обращён на землю. Его отец казнён в начале зимы, вероятно, он умер немногим позднее гибели сестры. Его отец… На шею Контестара упала холодная тягучая капля, потом ещё одна, и ещё. Герой медленно-медленно поднял глаза вверх. Драконья голова оттаивала, оказавшись на весеннем солнышке. Давно остывшая, замороженная, а теперь оттаявшая кровь вытекала из неё и капала за шиворот убийце. Контестар бесконечно долго смотрел на неё снизу вверх, плотно стиснув зубы, пытаясь ухватить какую-то простую мысль. — Скажи мне, — медленно и разборчиво произнес Контестар, поворачиваясь лицом к старому капралу, — когда ты три месяца назад отвёз в столицу моё письмо, видел ли ты головы казнённых на колах у ворот? Капрал остолбенел под взглядом Контестара и с трудом смог кивнуть. — Ты служил под началом моего отца, — продолжил герой, — ты жил с ним бок о бок тридцать лет. Ты принимал роды у его жены, моей матери. Ты помнишь его лицо? — Да… — выдохнул капрал, отступая. Он уже выдал своим страхом то, что знал все эти месяцы, но Контестар безжалостно продолжил допрос. — Ты видел голову моего отца на колу? Старик тяжело кивнул, подался вперёд, желая что-то сказать, но выражение лица Контестара его остановило. В следующую секунду он попятился, но двое молодых солдат подхватили его под локти с двух сторон. Их командир негромко бросил холодным голосом: — Вздёрнуть. — Ты ведь не наказываешь за дурные вести!!! — закричал капрал в отчаянии и ужасе. — Я тебя держал на руках, когда ты родился, я же… Я не смог тебе сказать, но я не виновен! Не виновен перед тобой! — Я наказываю за глупость и преступное молчание, — заявил герой в ответ. Какое-то время внимание солдат было приковано к агонизирующему старику в петле, а после все глаза обратились к Контестару.