Sin

      — Чимин, детка, принеси напитки! — Кричит матушка из столовой, сервируя обеденный стол. Она расставляет вазы с цветами и поправляет скатерть — сегодняшний день особенный.       Закатное лето греет лучами теплого солнца фамильный особняк Чон. Дом, где все началось.       Чимин вытирает руки полотенцем, спешно оглядывается, как если бы что-то забыл. Нервничает. Бесконечно поправляет атласную рубашку, заправляет за уши челку и кусает припухшие губы, с которых слизал всю помаду. Ему она ни к чему.       Совсем скоро приедет Чонгук.       Сладкая истома отдает жаром внизу живота. Греховный огонь лижет внутренности, растекается ядом по телу.       Чимин давно не видел своего брата. В начале лета, когда детки ушли на каникулы, муж Чимина запланировал круизное путешествие по нескольким странам. Они много плавали на судах, пароходах и яхтах, спешивались в портах и изучали достопримечательности, как самые щедрые туристы. Чимин не любит лето. Слишком долгая разлука с Чонгуком выбивает из колеи, заставляет скучать и чувствовать себя подавленно.       Братец.       — Мамочка, когда приедет дядя Чонгук? — В кухню забегают детишки, окружив омегу со всех сторон. Он улыбается и треплет по волосам самого старшего — Шинсока. Мальчик прижимается щекой к животу мамы и дует капризные губки с чувственной родинкой под нижней. Как у Чонгука.       — Они уже в пути, милый, — успокаивает детей Чимин, раздав каждому по фруктовому коктейлю. — Обещайте, что не будете мешать дяде Гу, хорошо? Ему нужно как следует отдохнуть с дороги.       Трое крепеньких альф разного возраста и роста радостно кивают и несутся в гостиную, чудом не расплескав все напитки. Чимин знает, что они набросятся на Чонгука тут же, как только увидят.       И это знание заставляет его несдержанно улыбнуться, пока омега идет за своими детьми к родителям, чтобы вместе дождаться семейство брата.       У него тоже трое детей — и тоже все альфы. Сильное потомство, плодовитая сперма. Чимин знает, как она терпка, знает, что способна зачать еще не одного щенка. И он в томлении сводит бедра, чувствуя, как киска поджимается от одних только мыслей вновь провести с братом течку.       Он знает, что Чонгук снова заполнит его до отказа. Забьет щенками и подарит свету еще одного красивого альфочку, который как две капли воды будет похож на него. Как и все дети Чимина, рожденные в браке с другим мужчиной.       Хисон знает об этом. Знает о грязи, что не сходит с рук двойняшек, знает, насколько они омерзительны в своих низменных желаниях и греховной связи. Знает об этом и омега Чонгука, кроткая и послушная. Ее маленький ротик хранит так много тайн...       Чимин не сводит взгляда с окна. Игнорирует недовольство мужа, его поджатые губы и сведенные брови. Отец Чимина заводит разговор с Хисоном, спрашивает, сколько стран они посетили за отдых, и просит показать фотографии. Никто не замечает, как Хисон одним только взглядом пытается содрать шкуру с тела своей омеги, чтобы все увидели истинное обличие: не священная Ева, вкусившая запретный плод. А настоящая змея.       Ядовитая гадина, свернувшаяся у него на шее плотной удавкой.       Их держат дети. Брачный договор и бизнес, который весь достанется Чимину, если вдруг Хисон захочет отчистить свое обляпанное грязью достоинство.       Если от него вообще хоть что-то осталось...       Каждая беременность Чимина — гвоздь в крышку гроба, где Мин Хисон погребен заживо.       Чимин даже не взял его фамилию. Чон — родовое клеймо, выжженное на сердце омеги и его грязной пизде.       Хисон надеялся, что ему под силу все изменить. Трахая омежку, слушая ее хрипы, он действительно верил, что сможет своей спермой отмыть весь тот ужас, в котором погрязли двойняшки, но еще не догадывался, что узы, соединяющие Чонгука и Чимина — многовековая стальная связь, нерушимая никем и ничем.       Прочные канаты похоти и любви (у Хисона язык не повернется назвать это любовью), оплетшие брата и сестру, стискивают и его глотку. Вынуждают молчать, вынуждают смиренно опустить голову и принять, что никто, кроме Чонгука, не покроет его омегу в течку, не забьет ее щенками и не укусит. Потому что Чимин целиком и полностью — Чонгука. До кончиков темных волос, до сорванного дыхания и каждого стона — его.       Его малышка-сестра, дороже которой в мире нет никого и ничего.       Суен тоже знает об этом. Выплакал море слез в подушку, прошел все стадии принятия и понял, что с Чимином ему не тягаться. Тот всегда на ступень выше, гордый и величественный в своем предназначении.       Его предназначение — травить ему, невинному омеге, жизнь. Втаптывать в грязь острыми каблуками, колоть измученное надеждой сердце и напоминать каждый раз, что Суен здесь — никто. Лишь инкубатор для детишек Чонгука, крики которых уже слышатся с улицы.       Сердце замирает и несется сорванным ритмом, когда каждая клеточка тела напрягается до предела. Чимин выпрямляет спину, разводит затекшие плечи и дышит полной грудью, сглатывая вязкую слюну.       Его глаза искрятся и светятся, и Хисон, до побелевших костяшек стиснувший телефон, ненавидит Чимина так же сильно, как любит.       — Тетя Чимини! Тетушка!       Омега тут же поднимается с места и присаживается на одно колено, чтобы разом обнять трех галдящих мальчишек. Они наперебой обнимают омегу и лезут чмокнуть в обе щеки, чем вызывают искренний смех и тепло где-то в груди. Дети Чонгука. Хорошо, что они пошли в отца.       Суен как всегда скромен и молчалив. Топчется на пороге гостиной и переглядывается с Хисоном, ведя немой диалог, понятный только лишь им двоим. Обреченные и униженные, они ждут своей участи снова.       Затишье перед бурей.       — Чонгук в гараже, он... Занят багажом, — робко поясняет супруг Чонгука, когда чувствует на себе долгий взгляд пронзительных глаз.       У Суена бегут мурашки. Он хочет забрать детей и уйти, хочет спрятаться от Чимина, но тот, словно хищник, загнавший в ловушку свою добычу, идет прямо к нему. Обнявшись, Чимин целует омегу в щеку и с удовольствием втягивает носом затхлый аромат кислой груши.       Чист.       Он помогает омеге снять легкую накидку, сует в руки веер, чтобы согнать температуру, и предлагает напиток. Заводит глупую беседу о том, как детям понравилось в Марселе и Риме, делится замечаниями, как тамошние омеги следят за собой. Дает пару советов: Чимин с радостью делится полученными знаниями, потому что Суен ему не соперник. Имей тот хоть двадцать титулов "Королева красоты", Чонгук всегда будет смотреть только на одну омегу. Свою сестренку.       Первую, что поцеловала его, первую, что проникла в сердце и осталась там навсегда.       Чимин дарит Суену дорогую одежду, парфюм и косметику. Отмахивается от кипяточного смущения омеги и улыбается сладко, когда на шею мужа Чонгука ложится тяжелое ожерелье из кроваво-красных рубинов. На чистую девственную шею, все еще остающуюся без метки.       Суен не умеет носить такие украшения. Все подарки Чимина пылятся в бархатных коробках, потому что униженная омега не может вынести тяжести дорогих металлов и камней. Не умеет держать спину ровно, не может поднять головы, когда рядом стоит Чимин.       Его кара, его проклятье, переполненная ядом змея, упивающаяся пиршеством.       Его любимое блюдо — Чонгук, что наконец-то заходит в дом. Чимин чует его сразу, даже когда мужчина вне досягаемости жадных глаз.       Скорее увидеть, скорее втянуть носом насыщенный аромат кедровых орехов, идентичный омежьему.       Они пахнут одинаково. Природа дала им все козыри — никто никогда не узнает, чем занимаются двойняшки, пришедшие вместе в этот мир с разницей в несколько минут, под покровом ночи. Никто не знает, чьих щенят носит Чимин под сердцем после сладких течек, никто не знает, как мощное тело Чонгука жмет его к промокшим от яда простыням. Только Суен и Хисон. Жертвы, загнанные в тупик, вынужденные молчать до скончания своих лет о том, какой страшный позор они несут на своих потрепанных плечах.       — Чимин, — бархат обнимает голые щиколотки омеги, ползет под юбку, проникает между липкими от долгого ожидания половыми губами, давит на живот и закручивается узлом в груди, когда слышится голос мужчины.       Чимин оборачивается неспешно.       Он так же красив: темная копна чуть растрепавшихся волос, насмешливая улыбка на один бок, легкий прищур круглых глаз и взгляд, обгладывающий змеиный скелет до костей.       Чимин пахнет сильнее, распространяет яркие феромоны, потому что не может сдержаться. Хисон бегло здоровается и идет вместе с отцом Чонгука и Чимина помочь отнести сумки и чемоданы наверх.       Он не хочет смотреть на то, как соперник пришел взять свое. Суен бы тоже ушел, не будь он таким бесхребетным. Проще отвести взгляд, вдохнуть клубничный аромат фруктового коктейля и сделать вид, что ничего не происходит.       Что Чонгук не мечтает разложить Чимина прямо здесь, на полу в семейной гостиной на глазах у всех.       — Здравствуй, дорогой.       Мед льется из уст омеги, он весь становится елейным и жидким, таким мокрым, что киска скользит между двух плотных бедер. Чимин идет к брату медленно, и каждый шаг точно молот, оглушающий Суена в густой тишине.       Чимин льнет к Чонгуку с трепетом. Прижимается горячей грудью в атласе и жадно вдыхает чистый аромат кедровых орехов, такой сладкий и вкусный, что хочется укусить в сильную шею. Он сдерживается.       Ведет носиком по бархату кожи и мелко дрожит в крепких объятиях, пока альфа принюхивается в ответ.       В последнее время Хисон все реже трахает своего мужа.       Редкими ночами, когда член его глубоко в Чимине, он берет его сзади. Держит за волосы, как проститутку, и долбит с неистовой силой, будто так сможет доказать глупой омеге, что он тоже чего-то стоит.       Смотреть в лицо мужа Хисон в постели не может. Не может видеть это выворачивающее нутро равнодушие, не может вынести мысли о том, что Чимин в кровати с ним тих. Хихикает, когда лупят по заднице, и смотрит так, будто он и волоса его не стоит.       Хисон знает, как дрянь визжит под Чонгуком. Знает, какой изменщица бывает громкой, когда ее трахает собственный брат.       Он лишь надеется, что в этот раз, в эту поездку, ему посчастливится избежать всего того ужаса, чем не стыдятся заниматься двойняшки.       Аморальные, мерзкие, абсолютно сумасшедшие. Два животных, пожирающих друг друга, точно гиены.       Бабушка Чон выходит на улицу, чтобы собрать в кучу шестерых несносных альфят. Они шумные, громкие, счастливые. Детишки Чонгука.       Суен делает вид, что его здесь нет. Его роль — притворяться интерьером, пока Чонгук с жадностью вгрызается в омежий рот сестры, с особым наслаждением глотая пару несдержанных стонов. Чимин в его руках растекается патокой, тихо хнычет и крепко держит за плечи, чтобы не упасть на колени и не взять в рот.       — Детка, я так соскучился... — Шепчет искусанными губами Чимин, глядя на альфу занесенным мутной поволокой взглядом. Он масляный, жирный и липкий: не может насмотреться на красоту.       Чонгук утробно порыкивает, до боли стискивая жирную задницу Чимина в руках. Тискает его, словно пластилин, вспоминает мягкость тела и блаженно рокочет в тонкую шейку, обдавая мурашками.       — Я тоже скучал, сладкий.       Суен все слышит. Чавканье изголодавшихся ртов, шуршание одежды, грудной рык мужа и тихое урчание омеги.       Он отчаянно краснеет, жмет голову в плечи и не смеет повернуться лицом, потому что умрет сразу же в тот момент, как снова увидит подтверждение своей никчемности и бесполезности.       Не будь он такой тряпкой, давно нашел бы альфу получше.       Такого, который не трахал бы свою собственную сестру.       — До ужина еще есть время, — Чимин тяжело дышит, тискает упругие ягодицы Чонгука и вжимает его в свои бедра, чувствуя, как плотный стояк, стиснутый черными джинсами, просится наружу.       Довольная улыбка растягивается на устах альфы.       — Суен, присмотри за моими детьми, — голос тверд и лишен каких-либо эмоций, кроме нетерпения, — Скажи матушке, что нам с сестренкой есть, что обсудить.       Чонгук не ожидает ответа. Он даже не смотрит на мужа, когда игриво прикусывает Чимина за шею, вызвав несдержанное хихиканье. Звон колокольчиков, переливчатый горный ручей. Альфа действительно скучал по своей малышке...       Чимин идет первым. Рисует бедрами в воздухе, качает и соблазняет, пока Чонгук неотрывно смотрит на юбку, которую совсем скоро порвет прямо на нем. Сладкая изголодавшаяся детка, Чонгук испытывает острое желание накормить свою любимую малышку кремом, дать ему все, что детка ни попросит.       А потом довести членом до слез, до немых рыданий и всхлипов, потому что им нужно быть тихими.       Любимая игра детства двойняшек — прятки.       Только играли они все время вдвоем, и прятались совсем не друг от друга.       Бежали туда, где можно потрогать друг друга за писи, где можно неумело ласкаться и учиться целоваться. Где можно быть теми, кем они были всегда, не стесняясь и не скрываясь.       Где альфа любит свою омегу.       Чимин снимает туфли в одном из коридоров и оборачивается, идя полубоком.       — Ты редко звонил, — дует губки малышка, все еще не пережившая последствий долгого расставания. Бровь Чонгука изгибается вопросительно.       — Не мог кончить без моего голоса, да? Хисон совсем сдал позиции?       — Ты же знаешь, что он трахает не меня, а свою ненависть к тебе, — хихикает омега, перекинув за плечи густые темные волосы. Такие же шелковистые, как у Чонгука и их славных детей.       — Я трахну тебя, — обещает Чонгук, и взгляд его подтверждает слова. Кровожадный, глубокий и мутный, он переполнен похотью и одержимостью, которые всегда заводят омегу с пол-оборота.       Чимин перестает улыбаться, туго сглатывает, а затем срывается с места и бежит так быстро, будто за ним мчится стая собак.       Пес, которому нужно покрыть свою сучку.       Чонгук усмехается себе под нос, лижет клык и принимает вызов достойно, позволив омеге немного оторваться. Чонгук, как-никак, джентльмен. Омегам нужно уступать.       Он идет неспешно, ориентируется по сладкому аромату орешек, смакуя на языке сливочный привкус мощного возбуждения. Чонгук на мгновение прикрывает глаза, когда представляет, как поцелует малышку-сестру в нижние губки. Как сольется с ней в голодном поцелуе и оттрахает ртом, а после и членом.       Чонгук будет трахать Чимина так долго, пока тот не отключится и не забудет собственное имя.       Только его имя он будет повторять снова и снова: Чонгук.       Альфа плывет по лабиринтам коридоров невидимой тенью. Призраком, вспоминая минувшие годы. Смотрит на устланный изумрудом пол и улыбается, когда думает о Чимине. О своей любимой сестренке.       Феромоны омеги приводят его в дальнюю восточную комнату.       Она нежилая — слишком холодная в зимнее время, слишком жаркая в летнее. Здесь Чимин и Чонгук прятались от всего мира, чтобы, накрывшись одеялом, познавать все дороги любви. Самая любимая у Чонгука — та, что ведет его к киске сестрички.       Он прикрывает дверь до щелчка. Осматривает помещение и не сдерживает грудного рыка, когда видит Чимина, изваянием устроившегося на бархате постели.       Ему идет изумруд. Но еще больше — рубин. Бесстыже-красный, кровавый, как их порочная связь.       Чонгук не спешит. Любуется мягкой фигурой зрелой омеги, облизывает взглядом каждый изгиб, и мысленно раздевает, оставив на хрупкой шейке драгоценное украшение.       Камни, переливающиеся в солнечном свете закипающей кровью, отражают бурлящую страсть, взвившуюся внутри Чонгука.       Он — грязное животное. Позабывшее о нормах и морали, о достоинстве и чести. Все это уничтожается тонкими ручками омеги, пока она, прикусив пухлую губку, бесстыже задирает подол узкой юбки. Манит, дразнится, но так и не дает увидеть свою сладкую малышку.       Чонгук так любит с ней целоваться...       Рот наполняется слюной. Голос садится на несколько октав от тяжелого возбуждения.       Где-то на улице играют их дети, на улице их супруги и родители, а они — пропащие грешники, думают лишь о том, как соединить пылающие сердца запретной любовью и напиться ей до беспамятства, до отключки.       — Когда у тебя течка? — Порыкивает Чонгук, остановившись сбоку от кровати. Он нависает над тяжело дышащей омегой скалой, давит на нее липким взглядом, и Чимин под этим прессом расплывается, становится мягким и податливым, медленно расстегивая замочек юбки.       — В конце этой недели, альфа.       — Я заберу тебя домой, — вновь обещает Чонгук, и Чимин брату верит. Доверительно смотрит в глаза и слабо кивает, потому что тело сводит судорогой болезненной страсти, иглами колющей прямо в клитор.       Графичные бровки надламываются, а рот, оскверненный поцелуем с Чонгуком, жадно хватает спертый воздух. В нем — кедровый сироп, тягучий и липкий, как клей.       Чимин знает, что родит еще одного альфу. Забеременеет и порадует матушку, что у них с Хисоном все хорошо.       А под сердцем выносит сына Чонгука. Четвертого, и, конечно, не последнего.       Он родит ему столько, сколько их любви хватит заполнить мир доказательствами.       — Ах, бедный Суен, — вздыхает комично Чимин, будто ему не плевать на замухрышку Чонгука, — Пусть оставляет детишек на бабушку с дедушкой и едет с нами. Мне нравится, как он вкусно готовит.       Есть ли большее унижение в мире, чем кормить ту омегу, что ложится в постель его мужа?       Суен не уверен. Но сделает все, что прикажет Чонгук, потому что он альфа. Потому что он муж. Отец его детей, трех маленьких альф.       Суен думает, что больше не окажется беременным никогда. В последние годы связь Чимина с Чонгуком переходит все грани, они не видят никого вокруг себя и своих детей.       И Суен поучаствует в том, чтобы родился седьмой.       Как следует о них позаботится, пока Чимин, сгорающий в похотливом огне, будет скакать у его мужа на члене, снова и снова выдаивая сперму из плотного узла. Будет визжать и порочить стены их спальни, зальет шелковистые простыни спермой и потом, стирая Суена по крупицам из жизни.       Течный Чимин ложился в их с Чонгуком кровать шесть раз. Суен не уверен, что выдержит седьмой.       — Детка, как ты красив... — Рокочет Чонгук, присаживаясь рядом с омегой. Чимин вытаскивает полы рубашки из юбки, и ладонь альфы, большая и тяжелая, тут же сминает мягкий живот. — Ты родишь для меня. Родишь мне сына, омега, сядешь на мой узел. Ты же хочешь этого, да? Хочешь, чтобы я забил тебя щенятами? Этот славный животик... Здоровая омега, и вся моя, верно?       Чимин кивает болванчиком и приподнимает бедра, когда брат стягивает с длинных ног ненужную юбку. Под ней — произведение искусства.       Длинные мягкие ноги, стянутые капроном ажурных чулок.       Чонгук любовно сжимает пальцами жир до красных отметин, звонко шлепает рядом с пиздой. Видит, как Чимин ее зажимает, и шлепает ляжку еще раз, после чего массирует место удара и горячо целует мокрым ртом, вгрызаясь в ногу сестренки, как голодный хищник.       — Чонгук... — Всхлипывает тихо Чимин, не смея шуметь. Вплетает дрожащие руки в шоколадные волосы и раздвигает широко ноги, между которых — крохотный лоскуток прозрачной ткани. Черная сетка совсем не скрывает слезы плачущей киски, и Чимин пульсирует ей вокруг пустоты, упиваясь вниманием альфы.       Он завлекает, течет обильнее, как самая грязная шлюшка, и хнычет. Хочется зарычать, впиться в губы Чонгука пиздой, завыть, как изможденная потаскуха, но он молчит, потому что где-то там ходят мужья. Их супруги, с которыми они пред лицом Бога принесли клятвы в верности и любви.       Вся святость их браков рушится укусами альфы, что жрет бедра омеги, как изголодавшийся пес. Он тычется носом в молочную кожу, оттягивает резинки чулок и с болючим шлепком отпускает, чтобы оставить яркие полосы кружева греховным клеймом.       Чимин — его. Совсем скоро покроется метками, укусами и засосами, и никто, кроме Хисона, их не увидит.       Чонгуку нравится эта игра — послания муженьку омеги альфа оставляет любовно, напоминая из раза в раз, какое тот ничтожество.       Пуговица за пуговицей предстает взору истинное обличие демона. Чимин, — похотливая сучка, — расстегивает бюстгальтер и остается в одних чулках, сбросив на пол все человеческое.       Его грудь, налитая, сочная и мягкая, манит альфу точно запретный плод. Он сглатывает вязкую слюну и трепетно накрывает ртом ареолу с соском, щелкает кончиком языка по твердой вершинке и всасывается, как измученный жаждой путник.       Чонгук знает, какое на вкус молоко этой омеги, а оттого фантазии разгораются новым кострищем, заставляя альфу терять последние крупицы рассудка. Он глухо рычит утробным зовом, сообщая, что собирается взять свое. Предупреждает.       И Чимин готов к этому. Распахивает врата в ад гостеприимно, водит ладонями по толстым ляжкам и жмет пальцами опухшую из-за прилившей крови пизду, размазывая чавкающую поблескивающую смазку в лучах полуденного солнца.       Чонгук вгрызается в киску несдержанным поцелуем. Интенсивно сосет твердый клитор, прикусывает мягкие губки и лижет языком вдоль маленькой щелки, которая совсем скоро растянется вокруг его члена.       Чонгуку нравится смотреть на то, как Чимин его принимает. Нравится наблюдать за своим толстым членом, покрытым жирной слизью, пока он скользит туда-сюда в омеге, натягивая ее маленькую вагину до покраснения и хлюпанья. Нравится, как низ живота сестренки набухает, когда маточка заботливо наполнена узлом и кончой. Нравится, как Чимин превращается в месиво, кончив перед этим несколько раз.       Чонгук снова сделает из него сучку. Глупую послушную куклу для ебли, а после любовно поцелует в рот и отнесет в ванную, где они будут долго нежиться в горячей воде. Чонгук так сильно любит это...       Хнычущее вожделение сочится из искусанных губ омеги мяуканьем и редкими стонами. Он прикусывает ребро ладони, чтобы не сорваться на крик, когда ерзает бедрами по постели в поисках усиления стимуляции. Омега так жаден до наслаждения, что срывается на несдержанный темп, трахая альфу в рот, как течная сука.       Чонгук пьет его смазку, лакает, как пес, и виляет хвостом, чувствуя, как всю нижнюю часть лица пачкают выделения. Всегда такая мокрая для него сестренка... Только лишь для него.       Чонгук отрывается, когда чувствует, как зажимающие голову бедра начинают дрожать. Он не дает Чимину кончить, звонко шлепая отсосанную пизду ладонью. Довольно урчит, слыша тихие писки, и снимает одежду рывками, чтобы в следующим момент грубо схватить Чимина за раскрытые бедра, подтягивая к себе.       Приставив член головкой ко входу, Чонгук не торопится проникнуть. Он купает ствол в смазке, полирует его, и только тогда одним слитным рывком заполняет узкое нутро, громко зарычав от прошившего тела удовольствия.       Девочка успела соскучиться по его толстому члену и сперме. Чонгук тоже соскучился.       — Моя сладкая, — рокочет Чонгук, дав сестренке привыкнуть к размеру. Чимин тяжело дышит, из-за чего сиськи колышутся и идут волнами. Чонгук жадно сминает пухлую грудь, тискает в крупных ладонях, делая первый пробный толчок.       Член скользит туго, но без препятствий, поэтому темп несдержанно ускоряется, а шлепки мокрой кожи становятся громче.       Животное берет над альфой верх. Одной рукой он до синяков сжимает бок омеги чуть выше сгиба бедра, а вторую кладет на тонкую шейку, вжимая сестру в подушку. Чонгук любовно оглаживает пальцами ароматную железу, а затем срывается на звонкую долбежку, стиснув в ладони хрипящее горло.       Хлюпанье и чавканье киски сводит с ума. Чимин такой мокрый, что под ними образуется большое мокрое пятно. Чонгук трахает его до одури правильно, как необузданный бык, долбясь внутрь на всю длину как можно глубже.       Чимин скулит и хрипит, вцепивщись в крепкое запястье брата. Он не пытается убрать его руку — удушение действует как допольнительный стимулятор. Перед глазами мутно из-за недостаточного количества кислорода, омега чувствует себя пьяным, когда его трахают, как последнюю проститутку.       — Хочешь, чтобы Хисон вошел сюда и увидел, как ты подставляешь брату пизду? — Рычит Чонгук, нисколько не сбавляя скорости. Он долбит матку с поразительной четкостью, нисколько не сбиваясь с ритма. Член вспенивает выделяющуюся смазку, та белыми нитями растягивается меж мокрых промежностей двойняшек, связывая в очередной раз согрешивших.       Если быть грешником так приятно, зачем им замаливать грехи? Разве любовь — это грех?       Когда лицо омеги становится красным, а от хрипов невозможно дышать, Чонгук отпускает измученное горло и шлепает омегу по щеке, чтобы привлечь внимание. Тот еле разлепляет залитые слезами глаза и растягивает губы в одурманенной похотью улыбке, словно одержимый под новым приходом.       Чонгук скалится и отвешивает звонкий шлепок по прыгающей сиське, лупит вторую, не прекращая ебать членом безотказную дырку. Чонгук чувствует, что долго не протянет. Разлука с Чимином была слишком долгой, они оба изголодались.       Он вколачивается в омегу автоматической дробью, не прекращая отвешивать шлепки по мягкому молочному телу. Тискает, жмет, оставляет синяки и красные метки, пока Чимин из последних сил сдерживается не сорваться на громкий крик, чтобы все вокруг знали, как хорошо ему делает член брата.       — Ах, Хисон мог бы присоединиться, — выдавливает натужно, еле ворочая языком Чимин. Он скалится, когда видит зажегшуюся в глазах братика ярость, и целует его кусачим агрессивным поцелуем, чтобы принять все, что даст ему альфа.       Чимин всегда на коне. Он дразнится специально, потому что знает, что выдержит все, на что способно животное Чонгука. Ведь он сам — животное.       Два хищника, два необузданных зверя, что грызут друг друга в соитии до исступления.       Рука Чонгука снова на горле омеги. Снова душит его, пока он трахает до глухого хрипа и полуотключки свою сучку-сестренку. Змея.       — Не называй его имени, — ревностно скалится Чонгук, с силой шлепая жирную ягодицу. Чимин пьяно хихикает и открывает слипшиеся глаза, мутно разглядывая нависающего перед лицом брата. Красные, взмокшие, растрепанные и совершенно затраханные... Чонгук выглядит, как Божество. И Чимин склоняется перед ним единственным, молится ему и возносит оды, отрицая все остальное.       Он — его запретная религия.       — Он бы трахал меня сзади, Чонгука, — давит омега своим каблуком, прокалывая остатки самообладания брата, — У него толстый член...       — Заткнись! — Чонгук снова ведется.       Ведется каждый раз, как глупый щенок, рыча и скуля одновременно. Знает, что он самый первый, знает, что никто не сравнится с ним, не отнимет любовь сестренки к нему, но бесится и срывается, превращая омежку в месиво слез, хрипов и смазки.       Опустив руку меж потных тел, Чонгук яростно дрочит растраханную киску, совсем не жалея. Он сам зажимает рот Чимина сильной ладонью, вдавив голову в подушку для лучшей фиксации. Так трахать еще удобнее: кукла, которой можно вертеть, как вздумается.       Чонгук чувствует, как пизда заходится сильной пульсацией. Это подгоняет сперму к яйцам, и он заполняет теплую дырку кремом, пока Чимин брызжет сквиртом ему на живот.       Движения не прекращаются. Альфа трахается на последнем издыхании, пока узел не ограничивает движения, пока Чимин не начинает захлебываться немыми рыданиями из-за силы оргазма, таранящего узла и наполненности матки. Она полна щенками. Забита под завязку, и совсем скоро это горячее семя вновь подарит ему ребенка. Их ребенка. Еще одного альфу.       Чимин отключается сразу, когда Чонгук осторожно поворачивает их на бок и валится рядом, устало целуя омегу в лоб.       Все то животное, что драло его изнутри, успокаивается, когда его сперма на ближайщий час заключена в матке. Им нужно отдохнуть перед тем, как матушка Чон пригласит всех на ужин.       Семейный ужин, нерушимой традицией сплочающий три счастливых четы.