Дижонская горчица

2012

      Россия — это в детстве прыгать по гаражам, в юности мочиться за гаражами, в зрелости выгонять машину из гаража, в старости смотреть, как гаражи сносят. Россия — это слетевший с военнослужащего сапог на Параде Победы. Это слёзы матери на выписке ребёнка из роддома и слёзы ребёнка на похоронах матери. Это секс под дождём в семнадцать лет и золотой орден Славы на гимнастёрке девятнадцатилетнего рядового. Это пять патронов мне и винтовка ему. Это крик свободы и боли на крыше. Это соль у соседей для борща в девять вечера и два лишних стула у соседей для незваных родственников. Минус шестьдесят семь градусов на севере и замки на западе.

ɪᴛ ᴛᴀᴋᴇs ᴀ ᴄᴇʀᴛᴀɪɴ ᴋɪɴᴅᴀ ᴍᴀɴ ᴡɪᴛʜ ᴀ ᴄᴇʀᴛᴀɪɴ ʀᴇᴘᴜᴛᴀᴛɪᴏɴ

ᴛᴏ ᴀʟʟᴇᴠɪᴀᴛᴇ ᴛʜᴇ ᴄᴀsʜ ꜰʀᴏᴍ ᴀ ᴡʜᴏʟᴇ ᴇɴᴛɪʀᴇ ɴᴀᴛɪᴏɴ

ᴛᴀᴋᴇ ᴍʏ ʟᴏᴏsᴇ ᴄʜᴀɴɢᴇ ᴀɴᴅ ʙᴜɪʟᴅ ᴍʏ ᴏᴡɴ sᴘᴀᴄᴇ sᴛᴀᴛɪᴏɴ

(ᴊᴜsᴛ ʙᴇᴄᴀᴜsᴇ ʏᴏᴜ ᴄᴀɴ, ᴍᴀɴ)

      На сцене злой волшебник, заколдованная девушка и влюблённый принц. На сцене Большого театра тринадцатилетняя начинающая звезда Ирен Пенверн. Меруерт за кулисами не волнуется за младшую дочь, Рамиро и старшая сестра Жанар восторгаются Ирен с бельэтажа. Мы в середине партера на левой стороне. Он справа в серой тройке, белой рубашке в синюю полоску, без галстука, с расстёгнутыми верхними пуговицами. К брюкам пристёгнуты цепь и подтяжки, на шее цепь, на запястьях Rolex и сплетённый из кожаных верёвочек браслетик. Он седой, он отдохнул после перелёта, он гладко выбрит и пахнет цитрусами. Ему — 62, и он изумляется Ирен. Он впервые в Большом театре. Ладони на подлокотниках кресла, броги на полу. Он не шутит, не трогает меня, тихо дышит широкими ноздрями. Паскаль на четвёртом ярусе выглядывает из буфета с клубничкой во рту, угощает ягодами невидимую Дениз.       Россия — это величие и расстрел в подвале. Это Держава и отсечённая собачья голова, это густые брови и завёрнутая в газету «Краковская» колбаса, это родимое пятно на лысине и камео в западно-германском фильме. Россия — это мужской поцелуй в губы на стене побеждённого. Это рукопожатие с союзниками и выстрел без предупреждения в затылок.       Освобождение, уничтожение, спасение, обездвиживание, поражение, самовыражение, перевозбуждение, загрязнение, возрождение, воплощение, сожаление.       Это поликлиники без пробирок для крови и благотворительные концерты под открытым небом. Это вечная память об ушедших звёздах и разочарование в великих людях. Это посадить за решётку невиновного и не видеть перед носом монстра. Это не двигаться двенадцать часов у бойца в советской форме с погонами рядового. Это находить в детской песочнице засохшее собачье дерьмо.

ᴀɪɴ'ᴛ ɴᴏ ʀᴇꜰᴜᴛɪɴ' ᴏʀ ᴅɪsᴘᴜᴛɪɴ' ɪ'ᴍ ᴀ ᴍᴏᴅᴇʀɴ ʀᴀsᴘᴜᴛɪɴ

sᴜʙᴄᴏɴᴛʀᴀᴄᴛ ᴅɪsᴘᴜᴛᴇs ᴛᴏ sᴏᴍᴇ ʙʀᴜᴛᴇs ɪɴ ʟᴏᴜʙᴏᴜᴛɪɴ

ᴀᴄᴛ ʜɪɢʜꜰᴀʟᴜᴛɪɴ ᴡʜɪʟᴇ ᴍʏ ʙᴏʏs ᴘᴜᴛ ᴛʜᴇ ʙᴏᴏᴛs ɪɴ

(ᴛʜᴇʏ ᴅᴏ ᴛʜᴇ ᴄᴀɴ-ᴄᴀɴ)

      В сказе о девушке-лебеде разворачивается история верной любви, зла и коварства. Па-де-де принца Зигфрида и Одетты — Ирен придерживается сложной техники, забывая о стёртых пальцах на ногах. Маленькая девочка рассыпается на три части в па-де-труа на балу в замке. Принц Зигфрид узнаёт в Одиллии Одетту — Белый лебедь и Чёрный лебедь. Ирен Пенверн неотразима в Чёрном лебеде. Как по волшебству, белая пачка превращается в чёрную. В балете 19-о века музыка служила аккомпанементом, однако Чайковский, следуя строгой форме жанра, наполнил музыкальное содержание симфонической глубиной. Сердце справа пропускает удар. Ему нравится.       Россия — это поцелуй в холодные уста. Весёлая песня строится на супер страшном миноре, многокилометровые дороги кладутся на кладбища. Это доллар по тридцать пять, евро по сорок семь, восьмидесятый бензин и пачка сигарет по двадцать рублей. Это три дочери Ольги у четырёх семей на одной лестничной клетке и коврик «Осторожно! Злая собака» у кошатников. Прыгать голыми в сугробы и болеть в июне.       Инаугурация, проституция, Конституция, революция, консервация, провокация, радиация, дегенерация, инфляция, капитализация, манипуляция.       Россия — это вкусный завтрак, вкусный обед, вкусный ужин, вкусный чай в кровать перед сном. Это много масла в сковороде и салат из горбуши на чёрном хлебе. Это антресоли с банками: это помидоры в банках, огурцы в банках, ягоды в банках. Сытно зимой и освежающе летом. Россия — это культ мяса: мясо в супе, мясо холодное, мясо на бутерброде, мясо в салате. Поэты-самоубийцы с детства учат нас писать письма и неправильно любить. Россия — это серьёзная мадам в черепаховых очках и папиросой «Беломорканал» за рулём двадцатитонной фуры «Wildberries». Сначала появились русские, потом вымерли динозавры. Сначала взорвётся Земля, потом исчезнут русские.       В этой версии Одетта умирает на сцене. Принц Зигфрид потерял Белого лебедя. Рамиро и Жанар аплодируют стоя. Меруерт за кулисами рыдает от гордости за дочь. Жанар перехотела связывать жизнь с балетом после перелома большого пальца на ноге. Ирен пообещала танцевать за двоих. Чёрный соблазн победил Белую уязвимость. Ирен Пенверн благодарит партер, бельэтаж, амфитеатр, балконы. В пустом зале аплодируют пятеро, сцена трещит под букетами цветов. Ирен прожила три жизни за полчаса. Ирен жива.       «Великолепно», — читаю в голове Фабриса.       — Понравилось? — поправляю помаду на губах.       — Весьма недурно, — Фабрис принимает из рук Паскаля коверкот: — Благодарю. А я ждал, что Рамиро станцует передо мной в пуантах и белых колготках.       — Дурак.       — Я знаю, — он улыбается.       Семейство Пенверн-Юсуповых подходит к гардеробу. Ирен в джинсах и свитере подбегает к Фабрису.       — Твой букет самый большой?       — Конечно, — он наклоняется и целует в щёчку. — Ты потрясающая. Мне очень понравилось. Спасибо тебе, — обнимает. — Ты безумно похожа на папу.       — Спасибо, Сантарелли. Я никому не показываю, как кручу па. Ир, надевай куртку.       — Мне хватило дивертисмента под Парижем двадцать лет назад. Балет тебе идёт больше, чем бои без правил, Пенверн. Меруерт, — Фабрис протягивает руки, — премного благодарен. Удачи и счастья тебе и твоим девочкам… и муженьку, — целует тыльные стороны ладоней.       — С каких пор ты называешь меня «Меруерт», Париж?       — Ты навсегда останешься стройной женщиной с милым носиком, — поцелуй в висок. — Ну? — оборачивается на нас с Паскалем. — Шоколадный пудинг далеко в прошлом. Я дико хочу пить и есть.       К началу.       Час дня в аэропорту Шереметьево. Самолёт приземлился. Я не видела его ровно десять лет. Он провожал нас — мы его встречаем. В этом году ему — 63, я простилась с пятидесятидвухлетним Фабрисом. Чёрная тройка из шерсти и рубашка в персиковую клетку, цепь на брюках, коричневые броги. Правой рукой везёт чемодан на колёсиках, в левой чёрный коверкот.       «Он постарел», — подмечает Паскаль.       «Он давно состарился».       Фабрис улыбается. За круглыми розовыми очками бездонные глаза. Улыбался улетающим, улыбается встречающим.       — И табличка не нужна. За километр видно ведьму и дворецкого.       — С приземлением, месье Сантарелли, — Паскаль прячет за спину табличку «Paris». — Как долетели?       — Нормально, жопу не отсидел, — кладёт коверкот на чемодан. Смотрит на меня поверх линз. — Чё? Нет? Не обнимешь старого друга?       Я бросаюсь на шею, щека к щеке. Метр девяносто с каблуками к метру девяносто в брогах. Цитрусово-цветочный аромат, напряжённые мышцы, дорогая ткань костюма. Любовь, которую я отпустила. Старый бабник.       — Я скучала, — шепчу на ухо.       — Горчичка, — утыкается носом в шею, водит ладонями по талии. — Грудь стала ещё больше? — заглядывает в глаза. — Это хорошо. Ха-ха. Ночью тебе и мне будет хорошо. Хренок, — тянется к Паскалю, — и тебя обниму.       Десять лет назад мы так же прощались в аэропорту Шарля де Голя, а теперь встретились в аэропорту Шереметьево.       — Матерь моя померла полвека назад, — Фабрис в шоке от «Победы», — что за тумбочка на колёсах?       — Любимая машина мадам Бут, — Паскаль убирает чемодан в багажник. — Прошу, — открывает заднюю дверцу.       — Я подозревал, что у тебя сомнительный вкус на тачки, — залезает, не залезается. — Да… бля… — ногу на коврик ставит, задницу опустить на сиденье не может.       — Сантарелли, подтолкнуть?       — Я сам! — лезет в салон на четвереньках вперёд головой.       В 1991-м Паскаль вёз нас на «Богине» в парижский бар. В 2012-м Паскаль везёт нас на «Победе» в московский ресторан французской кухни.       — Хрен-Хрен-Хрен, — Фабрис двигает пальцем вверх-вниз по кончику носа. — Горчичка-Горчичка-Горчичка, — зацеловывает меня в щёку. Коленки упираются в спинки кресел, большому Фабрису не хватает места в небольшой машине.       Я заказываю себе морские гребешки, телячьи щёчки и яблочный крамбл, ему — тунца с гуакамоле, Веллингтон из перепёлки с фуа-гра под трюфельным соусом и лимонный тарт. Фабрис заказывает Паскалю пате из куриной печени с грушей и малиной, стейк из говядины и шоколадный флан.       — Вы привезли меня во французский ресторан для отвлечения? Какую русскую гадость ты приготовил на ужин? — Фабрис запивает тунца золотистым Тинтонелли.       — Русские блюда все вкусные, месье Сантарелли, — Паскаль пьёт воду.       Фабрис перехватывает руку с вилкой и снимает перчатку, разглаживает зажившие ожоги.       — В моём присутствии ходи без перчаток, — угрожает взглядом. — Ты и зад в них подтираешь?       — Мы не настолько близки, месье Сантерелли, чтобы говорить о личном.       Мысок брога ползёт вверх по голени. Фабрис закуривает красный «Мальборо».       — Ну вы и дижонцы, — оранжевый фильтр прилипает к верхней губе. — Шапки-ушанки носите зимой?       — Я не покажу ему свитер с серпом и молотом, — Паскаль шепчет на ухо так, чтобы Фабрис слышал.       До «Текстильщиков» мы едем под зажигательные русские песни. Фабрис ни черта не понимает.       — Господи! А ещё пафосней нельзя было сделать? — Фабрис отдаёт коверкот Паскалю. — Я живу в центре Парижа, но такого себе не позволяю! А чё вы сразу рекламный щит не поставили в саду? «Колдует ведьма» — крупными буквами.       — Я пока в раздумьях, оказывать ведьминские услуги или нет. Приглядываюсь, захожу издалека. Паскаль, проводи Фабриса в его спальню.       — Слушаюсь, мадам, — Паскаль везёт чемодан к лестнице.       — В его спальню? А я не с тобой заселяюсь?       — Сантарелли, у тебя на третьем этаже личный туалет и гостиная с телевизором.       — Я что, приехал к тебе телевизор смотреть и срать в отдельный толчок? Паскаль, заселяй меня к мадаме! — Фабрис прижимается ко мне. — Что за цирк ты устраиваешь? Игнорируешь меня. Мы не спали в разных спальнях в разных кроватях. Мы спали вместе, — подаётся к губам.       — Я не чувствую, что ко мне приехал старый любовник.       — Я не трахну тебя сейчас, дождусь ночи, но это не означает, что я не хочу тебя сию секунду, — проводит пальцами по груди.       — Кхм, — кашляет Паскаль. — Так куда заселяем месье Сантарелли?       — Ко мне, но ты всё равно познакомь его с Раисой.       — С Раисой? — Фабрис отпускает меня. — Сомнительное звучание, смысл не ясен.       — Тебе понравится, — глажу по татуировке сквозь рубашку.       — Нихуя себе! — доносится с четвёртого этажа. — Вот это Рая! Как? — Паскаль повторяет. — Раечка! Такой Рае я бы вдул. Это твой туалет? Потерпишь, я похожу в него до завтра.       Рогволд назвал тянку Раисой. По-русски звучно, по-японски невинно-соблазнительно.       Чемодан и пиджак Фабриса в спальне, я переодеваюсь в гардеробной.       — Красивая, — старый любовник подсматривает.       — Всё посмотрел? — снимаю золотые подвески.       — Да, мне понравился дом, — обнимает сзади. — Куда собираешься? На Красную Площадь? — прикусывает шею. — Выстрелим из Царь-пушки?       — Она не стреляет, — накрываю руки на животе.       — Тогда я заберусь на неё, а ты меня сфотографируешь.       — На каблуках неудобно ходить по брусчатке, — опускаю его ладони на бёдра.       — Я понесу их, а ты рядом пойдёшь со мной за ручку.       Фабрис в очках с диоптриями проверяет сотовый телефон. Бизнес не отпускает в выходной, работе плевать на пенсионный возраст.       — Какие планы? — Фабрис оставляет на гримёрном столике очки с телефоном и присаживается на кровать.       — Вечером пойдём в Большой театр. Меруерт и Ирен подготовили для тебя «Лебединое озеро».       — А вдоль Москвы-реки нельзя пройтись? У вас под боком прудик. Чем не озеро с лебедями?       — Ты пойдёшь со мной на балет, — нависаю над ним. — И рубашечку посветлее надень.       — Надень закрытое платье до колен, — дыханием на губах отвлекает от ласки на бедре.       — Больше мне ничего тебе не сделать? — толкаю в плечо. Фабрис ложится поперёк кровати.       — Я подготовился, — накрывает пах моей рукой.       — Побрил большую письку?       — Ага, но ты её увидишь ночью, — притягивает и переворачивает. Место Фабриса сверху. — Блять, хочу тебя сейчас.       Поцелуи расстёгивают блузку, пальцы поднимают юбку. Волосы поседели, привычки не изменились. Прокол в мочке зарос, сильные руки не лишились нежности. Фабрис заводит с одного касания. Фабрис — это любимый музыкальный альбом. Мудак-Герой. Это первый поцелуй и первый секс. Опасно-притягательно. Это видеть его сквозь костюмы, сквозь очки, разрывать кожу, чтобы пробраться к сердцу. Поцелуй в губы вернёт меня в отели, в «Богиню», на улочки Лиона и Парижа. Губы и язык утащат в любовь. Фабрис не целует.       — Почему ты не целуешь меня в губы? — отрываю его голову от груди.       — Потому что сдохну от любви к тебе. Дай пожить с тобой до полуночи.       — Что-то я не чувствую любви ко мне, — хватаю за пах.       — Он встаёт, не переживай. Если бы не вставал, я бы не приехал. Чем собралась удивлять меня на ужин? — держится на локтях.       — Студнем.       — Стю… стьюд… Что, блять? — хмурит брови. — Стюдь… Погоди, слюни скапливаются, — громко проглатывает. — Сь-сь-сьтюдьнем?       — Ага, студнем, — не смеюсь, но на грани.       — Стюднем… стю… ой, пошёл в пизду!       Поворот на сто восемьдесят. Осёдлан. Расстёгиваю жилетку. У Фабриса не было в молодости кубиков, у Фабриса стальной живот.       — От минета не откажусь, — ухмыляется.       — Не беру в рот вялые сардельки.       — Тебе нравилось, как я дрочу.       — Не возбуждают дрочащие старикашки, — ставлю руки за голову, чмокаю в губы.       — Я ужасно постарел… — прикрывает глаза.       — Ты хочешь спать, — глажу по гладкой щеке.       — Не спал в самолёте, плохо спал ночью. На часах начало четвёртого, а меня тянет в сон.       — Поспи. Разуйся и ляг.       — Тогда я поступлю, как старик. Ты спишь днём? Нет. А я терплю, чтобы не быть стариком.       — Не говори ерунду, — освобождаю пуговички на груди. — Я поработаю немного, а ты наберёшься сил. Ты мне нужен ночью, — хватаю за подбородок. — Минет и студень. Не сниму с тебя брюки, если не попробуешь студень.       — Сьтю-день, сьтюдень, — смеётся. — Разбудишь?       — Не против сна с Раечкой?       — Можешь не будить, — Фабрис сбрасывает меня и тянется к шнуркам.       К 62-м годам у Фабриса никого не осталось. Комиссар Гийом Депардье не поздравил «крокембушевую пирамиду» с юбилеем. Гийом поздравлял ежегодно, но не в тот год. Фабрис обиделся на старого друга, а потом обиделся на себя. Женщины жизни, испробовавшие Фабриса в разное время, конечно, не забывают его. Мужчина умеет дружить с женщинами. Фабрису хватает секса и не хватает понимания. Седьмой десяток давит на испорченный разум. Дети выросли, внуки подрастают, неприязнь к жене не повысила децибелы. Фабрис сделал всё, чтобы Маттиас, Луи и Мере его возненавидели. Фабрис на грани. Фабрис приехал не за сексом.       — Это всё мне? — Фабрис на кухне перед шкафом с винами. — Я же просил водку.       — Она в холодильнике, месье Сантарелли, — Паскаль угощает его шоколадным рисовым пудингом.       — О-о, другое дело.       Фабрис проспал с Раей два часа. Я успела пообщаться с поставщиками из Баварии, Рио, Чэнду. Дозвонилась до Лёши — Лёша в Вагаршапате. Не отвлекаю. Игорь порадовал новостями: Света сообщила в офисе о беременности. Вторая беременная в Блуменау ест пучками рукколу, а её муженёк шьёт на машинке шторы в детскую. Прошла неделя, как Троллеты улетели из Москвы. Жанчик точно родится в этом году.       — Её мать, да? — Фабрис перед портретами облизывает ложку от шоколада.       — Совершенно верно, месье Сантарелли.       Я предупреждала Паскаля, что Фабрис не даст ему готовить расспросами. Праздничный ужин со вчерашнего дня в холодильнике. Дворецкий — экскурсовод и историк.       — Вот эта хорошенькая. Грудастенькая, улыбчивая. Не похожа на ведьму, похожа на кладовщика.       Я слежу за ними с третьего этажа, свесив руки с перил.       — Мадам Фату была воспитателем. Она воспитала меня и мадам Бут. А эту мадам помните? — Паскаль показывает на средний ряд.       — А должен? — Фабрис прижимает полупустую формочку к груди. — Я знаю, моя бритоголовая. Других не рассматривал.       — Мадам Шедид. Вы пригнали для неё Ситроен «Приму-балерину».       — А-а-а-а! Да ты шутишь! — Фабрис ударяет его в плечо. — Да это не она! — присматривается. — Та была другой!       — Мадам Шедид выросла и вышла замуж.       — И… умерла… — Фабрис отходит от стены. — Все умерли.       Паскаль засматривается на верхний портрет. «Отстаньте от него! Мадам Клотильд, что Вы в самом деле!» — ругается в голове.       — Клотильд, не флиртуй с Сантарелли! — кричу с третьего этажа. — Успокойся, старая танцулька! Я вижу, как искрятся твои глаза на портрете.       — Ёбнутая, — Фабрис шагает к лестнице. — Я бы не прожил больше двух дней с тобой и фотками мёртвых ведьм. А с Паскалем бы затусил. А что? — вопросом на мой удивлённый взгляд. — Водка есть, готовить он умеет, нарисованная баба в туалете встречает ладошкой высунутый член. Я уже говорил, что у тебя очень мило в доме? Нет? — засовывает ложку в рот. — У тебя очень миленько, Горчичка.       — Через полчаса собираемся на балет. Быстрее доедай пудинг.       — Разрешишь переодеться с тобой в гардеробной? — прикусывает губу по середине.       — Найду для тебя белые колготки.       Теперь.       — «Ведь з-а-а-автра в семь двадцать две я бу-у-уду в Борисполе», — мне весело в «Победе» после «Лебединого озера». Я начинаю праздник в машине с бутылки Ламбруско и французского мотива. Не в том возрасте, чтобы пить водку.       — «На-на, на-на-на-на», — Фабрис на задних сидениях подпевает и «подпивает» из горла. — Нихуя не понимаю, но тебе весело, а значит песня не говно. Паскаль, подпевай! Я не вытягиваю.       — Месье Сантерелли, к счастью, я не пою, — посмотрим после первой бутылки водки.       — «…а там ещё немного и Прова-а-а-анс!» — кидаюсь на щёчку Паскаля с поцелуями. Отменное Ламбруско.       Фабрис сказал: «Нахуй столовая? Восемь стульев за столом. Мы по кругу за водкой будем бегать?» Я сказала: «Столовая и точка, иначе я поджарю в камине твою задницу», на что Фабрис перетащил из гостиной музыкальный аппарат. Водка, шампанское, маринованные грибы, квашеная капуста, студень — на выбор хрен и горчица, «селёдка под шубой», картошка в мундире, мясная и сырная нарезки.       — Это вот эта хуйня, про которую ты говорила? — Фабрис с сомнение трогает вилкой студень.       — Студень, — Паскаль разливает водку.       — Сьтюдень, — фыркает Фабрис. — А я не обосрусь после него? Я не против зажечь с Раисой пару часиков, но мне утром обратно в Париж.       — В бизнес-классе хорошие туалеты, — размазываю по студню горчицу.       — И это прям вкусно? — крутит вилку в пальцах. — Хм-м… не в обиду, Паскаль, сраный сьтюдень выглядит так, словно кто-то… обосрался после сьтюдьня, и его дерьмо заморозили в морозильнике, — Бабка Шурка шипит на окне. — Он что, блять, живой?! — Фабрис выпрыгивает из-за стола.       — Я готовил по её рецепту, — Паскаль кивает на фикус-плющ.       — Это ещё и она?! — Фабрис на взводе.       — Лучшая женщина России. Неповторимая, — от слов Паскаля фикус мурчит и причмокивает.       — Дай бабке кусочек.       — Охуеть… — у Фабриса отвисает челюсть. — Ёбнутые. Кормят цветок сьтюдьнем, — Бабка Шурка рыгает после съеденного кусочка. — Приятного, бабуль.       — Шурик, на здоровье, — желаю через плечо. — «Александра, Александра», — неожиданно вспомнилось. — Сантерелли, тебя долго ждать? Шампанское в бокале нагревается.       — Помереть спокойно не дашь, перед смертью накормишь непонятной хуйнёй, — садится за стол. — А обязательно мазать его всякими замазками? У вас кетчупа нет? Я не ем хрен и непохожую на дижонскую горчицу горчицу.       «Сказал человек, который кормил нас личинками и гусеницами», — Паскаль накладывает себе квашеную капусту с луком.       — Сантерелли, я ногой затолкаю в тебя сту…       — Что кричать-то? — мажет горчицей и хреном. — Зачем кричать? Я понимаю с первого раза, — выделывается. — Побереги голос для стонов, — отламывает кусочек с горчицей. У меня ноготь на мизинце больше отломанного кусочка.       Классический рецепт: говядина, говяжьи голени и чеснок. Не процеживать. Мне по душе холодец, но последний раз Паскаль приготовил его из индейки — получилось отвратительно. Я дала себе перерыв от холодца.       — Непонятная хуета. Ничего не понятно, — интенсивно жуёт. За мелкие косточки незачем беспокоиться, Паскаль не пропускает, а Бабка Шурка пропускала. — Мясо как мясо. Я бы лучше кусок мяса сожрал, чем эти… — подцепляет вилкой, — волокна.       — С чем вкуснее: с хреном или горчицей?       — Без сьтюдьня, — отламывает с хреном. Понравился с хреном. — Ладно, вполне съедобно. Я в Африке с голоду жрал говно аборигенов. Что мне жаловаться? Пора пить, да?       Ни одна русская свадьба не обходится без драки. Ни одно застолье с Сантарелли не обходится без разговоров на повышенных тонах, пошлых историй и громкого смеха. Паровоз гудит — Фабрис смеётся — одинаковый звук. Фабрис съедает стеклянное блюдо студня с хреном, выковыривает селёдку из салата, пачкает пальцы в золотистом мундире и укропчике. Крупный мужчина много ест и пьёт. Паскаль выкидывает первую выпитую бутылку водки.       — Когда пойдём танцевать?       — Через полбутылочки, — ловлю грибок на тарелке. Поднимаю глаза на Фабриса. А-а, вопрос не мне.       — Перекурим и пойдём, — предлагает Паскаль.       — Поддерживаю, — Фабрис наливает ему водку, — а сначала выпьем.

Бордовый горизонт,

Бордовое Бордо в бокале

      Я за барной стойкой обмазываюсь свёклой из салата. Я в чьём-то пиджаке: по цвету Паскаля, но я не вижу пиджак на Фабрисе. Двое в жилетках танцуют на кухне румбу. Итальянские туфли и французские броги, чёрный костюм дворецкого и серый костюм флика. Я пьяна и влюблена.

Поверить не могу,

Что это всё уже так близко.

      Паскаль — женская партия, Фабрис — мужская партия. Не помешали бы белые колготки. Двое мужчин в страстно-пьяной румбе. Паскаль держится за плечо и за руку Фабриса, Фабрис поддерживает Паскаля за талию и обожжённую руку. Один повыше, другой пониже, один постарше, другой помладше. В кровать ко мне обоих.       — «Ведь за-а-а-а-автра, — пою громче музыкального аппарата, — в семь двадцать две я бу-у-у-у…»       В звонок на воротах агрессивно звонят. Щелчок пальцами.       — Вырубите музыку, нахуй! Законы читали? После десяти не слушают музыку!       — Богомолов, — Паскаль в страхе отпускает Фабриса, Фабрис нехотя отпускает Паскаля. Музыка тише.       — Кто такой? — не понимает Фабрис. — Хуйло? Надоедает? Надо въебать? Щас въебу, — закатывает рукав.       — Не открывай, — еле шевелю языком. — Нас нет дома.       — Свет горит, — Паскаль показывает на люстру, — музыка орёт. Бабка Шурка развлекается?       — Выгони Богомолова, — прогоняю пустоту ладошкой. — Выпусти Шурика.       Фикус-плющ, словно змея, следует по полу за Паскалем в коридор. Приоткрыть дверь — выпустить цветочек погулять. Фабрис сажает меня на барную стойку, отпивает из бокала шампанское и целует в подбородок.       — Пошли, — забирает на талию, — растрясём твой жирок.       Не могу смело утверждать, что трясу наеденным жирком, но Фабрис сотрясает дом, а я скачу на нём, как на коне. Бабка Шурка возвращается, громко рыгая. Бабка Шурка самостоятельная — сама открыла дверь ручкой или ножкой. Паскаль в одиночестве за барной стойкой выпивает рюмку за рюмкой.       — «Сиде-е-еть в самолёте и-и-и думать о пилоте, — в ноты не попадает от слова совсем. — Чтобы о-о-он хорошо взлете-е-ел и кра-а-айне удачно сел…»       — Вы поёте превосходно! — кричу с плечей Фабриса, душу ляжками. — Сто баллов из десяти!       — «…где-нибудь, — икает, — в Парижу… а там…» — икает. — Что-то меня всё это не радует. Хмы-ы, — хнычет. Закутывается в пиджак и вытирает нос зелёным галстуком. — Я устал, — роняет голову, — и хочу любви.       — Ему вызвать кого-то? — Фабрис задирает подбородок. — Есть телефончик? У меня только парижские работницы.       Заглушаю музыкальный аппарат:       — Его надо отвести спать.       Ведём расслабленную улитку на чердак. Телепортация в пьяном состоянии опасна для всех. Правая рука Паскаля на моём плече, левая рука — на Фабрисе, по центру дворецкий в говно еле передвигает ноги.       — Я не убрал грязную посуду в посудо… — Паскаль рвётся развернуться.       — Да никто её не загрязнит! — Фабрис толкает его вперёд. — Бабка-цветок помоет.       — Подожжи-подожжи, — упирается.       — Да что «подожжи»? Ты в одно рыло выжрал бутылку водки! Хрен, мы не пойдём мыть посуду!       — Да подожжи! — Паскаль тянет Фабриса за расстёгнутую рубашку. — Я не сказал… тогда я не сказал тебе…       Фабрис в темноте переводит на меня непонимающий взгляд:       — Под какой подушкой ты прячешь пижаму?       — Он спит в трусах, — поясняю я.       — Я не сказал тебе… — Паскаль на полусогнутых, ноги шатаются, туфли в заломах. — Спасибо. Фабрис, спасибо за то… что ты сделал тогда… — Паскаль впервые вслух назвал Сантарелли по имени.       — Без проблем, — он хлопает по щеке. Паскаль, как пьяный кот, расплывается в дурной улыбке. — Я хотел вам помочь, и я помог вам.       — Фабрис, спасибо тебе за неё, — машет на меня пьяной ручкой.       — Ха-ха, — Фабрис мотает головой, — Хрен, ты такой смешной, когда бухой. Я думал, ты — вечный трезвенник.       Ведём трезвого-нетрезвого дальше, его комната на горизонте.       — Подожжи-подожжи, — ножки упираются. — Я кое-что забыл…       — Паскаль, мы поняли, что ты забыл загрузить грязную посуду в посудомойку…       Он затыкает меня пронзительным взглядом:       — Я люблю тебя, — приближается к губам, — Гайя, — водочкой пахнет отменно.       — Ребят, у меня рейс утром, но если вы закажете такси в отель, то я не против.       — Сантарелли, ты никуда не поедешь. Паскаль пьяный. Ты оставишь меня в доме с пьяным дворецким?       — С ним? Да, — Фабрис двигает голову Паскаля ко мне. — Делай своё дело, дружок.       Паскаль пылко целует. Это не поцелуй тридцатилетнего дворецкого в однокомнатной квартире в Зюзино. На языке преданность, на мягких губах первая любовь. Я сравниваю поцелуй Паскаля с маленькой звёздочкой, прячущейся в ярком созвездии.       — Давай спать? — держу за подбородок. — Ты много выпил, утром провожать Сантарелли. Паскаль, надо поспать.       Он поворачивается к Фабрису.       — В чём-то хочешь признаться? — усмехается.       — И тебя я люблю, Париж, — стучит вялой ладошкой по щеке.       — Да знаю. И со мной пососёшься?       — Не против?       Предвидела ли я поцелуй Фабриса и Паскаля? Конечно нет. Удивляюсь? Отчасти. Бьются в губы, по-мужски целуются. Слава верховной, без языка и слюней, мои слюни остались во рту Паскаля. Грех не поцеловаться после трёх бутылочек водочки! Грех не поцеловаться, как Брежнев с Хонеккером. Мы делаем историю! Мы на рекламном щите «Любовь втроём. Люби их так, как они любят тебя».       — Втроём сосаться не будем. Я пробовал. Мало место и много языков.       Я снимаю с Паскаля пиджак, жилетку, рубашку, Фабрис — обувь, носки и брюки. Паскаль уже спит, Паскаль храпит на подушке. Наутро алкоголь сотрёт воспоминания о фамильярности и поцелуях.       — Увидимся, — Фабрис натягивает одеяло и гладит по волосам.       Бабка Шурка на кухне моет посуду в посудомойке. Фабрис без рубашки и в брюках с подтяжками ест за гримёрным столиком студень с хреном.       — Ты скоро? Бля, ты опять переодеваешься? Сколько можно?! Встречала меня в брючном костюме, по дому ходила в юбке и блузке, на балет поехала в платье с рукавами и воротником, бухала в платье-футболке. Что теперь-то? Паскаль не заебался стирать твои платьишки?       Чёрный кружевной комплект: бюстгальтер бралетт и трусики-брифы. Я закрыта, не вульгарна, подчёркнутая красота. Фабрис забывает о студне, всё-таки в старости стал впечатлительным. Мужчин легко удивить, Фабриса сложно дразнить.       — Чё ты не предупредила-то? — тяжело сглатывает. Глаза опускаются под шею на золотые бусинки на золотой цепочке. — Я, блять, совокупляюсь со сьтюдьнем и хреном, — показывает на блюдо, — а ты… — падает к чемодану, лихорадочно дёргает молнию.       — Что ты делаешь?       — Собираюсь почистить зубы. У меня во рту чеснок с хреном.       — Не чисти. Мы целовались и не с таким амбре. А я? — вскидываю сбритую бровь.       — А ты великолепна, — в свете торшера карие глаза блестят. Фабрис подходит с протянутой рукой, переплетает пальцы, два обручальных кольца звенят: — Почему мы расстались? — грубый голос хрипит от тоски. — Почему мы не вместе? Что ты увидела во мне?       — Твою смерть, — произношу на выдохе. После секса я увидела смерть Фабриса, перед сексом я признаюсь в причастности.       Он по-доброму улыбается и прикрывает глаза:       — Ты же понимаешь, что я умру раньше тебя, — кладёт руки на обнажённую спину. Грудью к груди, подбородок на плечо. — Ты будешь жить столетия, не вспомнишь обо мне через век, а я умру, забрав с собой бесценные воспоминания о нас.       — Я не забуду тебя, — окольцовываю талию, утыкаюсь носом в ключицу. От Фабриса пахнет цитрусом, потом и водкой.       — Я разрешаю тебе забыть меня. Я надеюсь, что на том свете буду счастлив с Элли. Это не значит, что я разлюблю тебя, Гайя. Как я умру? — шёпот пускает мурашки по коже.       Я обманула его у статуи Бартольди двадцать лет назад. Я не слышала беспокойство Элли о Маттиасе. Сказать о любимой — лучшая приманка. Фабрис знает, что я не общаюсь с мёртвыми.       — Нет… нет. Прошу, не заставляй меня отвечать, — ладони на щеках, губы на губах. — Я в трусах и лифчике, а ты говоришь о смерти.       — Ты убежала от моей смерти… убежала от меня… — губы лениво накрывают губы.       — Чтобы принять, — отодвигаю в грудь. — Я слишком сильно тебя любила, секунды недостаточно для принятия твоей смерти.       Мне потребовались годы, чтобы забыть кровь на теле Фабриса. Я не веду отсчёт, не думаю, о том, сколько мне будет лет, когда Фабриса не станет. Я рву в голове страницы календаря, нарочно забывая прожитые годы. Я не поставлю на себе крест после его смерти, не умру от горя — не заберу невиновного.       Он сильный в 62 года, он горячий от алкоголя и холодный от серебряных цепей. Поцелуй Фабриса — проникающий через слюну яд. Он отрастил волосы и сбрил виски, а я до сих пор размазываю сопли по носу длинными ногтями.       — Почему ты не приезжал раньше?       Он сверху в брюках и подтяжках на плечах, я снизу голая и слабая. Принятие в сцепленных руках.       — Я был в отношениях. Я не встречаюсь параллельно с двумя-тремя женщинами. Сейчас я свободен, поэтому приехал к тебе.       — Ты свободен. Ты не спросил, свободна ли я.       — Ты с кем-то встречаешься сейчас? — Фабрис садится на бёдра и расцепляет руки.       — Я не изменяю мужчинам. Мой мужчина не узнает, что я отведала тебя в пятницу вечером.       — И кто он, если не секрет?       — Умный, талантливый, образованный, воспитанный, в очках. Я впервые увлеклась мужчиной в очках и на десять лет младше меня.       — Хм-хех, — Фабрис слезает с бёдер и опускается рядом на кровати.       — Ревнуешь? — оттягиваю подтяжку на боку.       «Я не ревную тебя только к Паскалю», — читаю в голове, но вслух Фабрис отвечает: — Я же не дурак. Я встречаюсь с женщинами, ты встречаешься с мужчинами. Честный расклад судеб.       — Ты знаешь мужчину по фамилии Фусик, по прозвищу Мардагайл?       Ядерный гриб нависает над Фабрисом, два носорога бьют в два предсердия. Белый лебедь умирает.       — Как? — глупое-сосредоточенное лицо. — Почему ты спрашиваешь? — не отвечает, что не знает.       — Потому что влюбилась в него десять лет назад и до сих пор влюблена.       — Вот как… А почему я его должен знать? — ревность.       — Меня устроили к нему на работу. Меня пригласили на собеседование после того, как я сказала тебе, что хочу работать и зарабатывать. У Пенверна нет связей во Франции, он полностью обрусел, а ты — флик на пенсии, ты умеешь душить и стрелять по ногам.       Фабрис опускает стопы на коврик. Поник. Он не признается, что договорился с Фусиком о моём будущем в России. Фабрис — заказчик, Пенверн, Фусик и Анетта — исполнители.       — Три года раз в три месяца я посещаю психиатра, — палец у виска. — Об этом знают только Момо и Лилиан. Реалистичные кошмары, мёртвые девушки и живой тотем. Я схожу с ума. Дожил… в 60 лет общаюсь с мозгоправом.       — Хороший специалист?       — Сложно судить. Я не следую терапии, прихожу на сеансы, когда мне надо, а не ему. Мы говорим о моих снах, но я умалчиваю о галлюцинациях. Он не задаёт лишних вопросов, не копает глубоко, а я храню в себе самое страшное. Я знаю, что не изменюсь, не выздоровею, наверное… наверное, я не могу больше жить с ложью.       — Как его зовут?       Фабрис неотрывно смотрит на меня. Не вспоминает имя, ни разу не называл его по имени.       — Люк. У него дебильная бородка и полосатые галстуки. Тебе бы понравился.       — Что будет дальше? — Сегодня? — В жизни.       — Что будет дальше? — Сейчас? — В жизни.       — Выскажись ему, — сажусь за спину Фабриса. — Тебе станет легче. Участи сеансы.       — Глупость. Я уже думал об этом. Какая глупость…       — Мы перейдём к делу? — цепляю губами мочку уха.       Он сверху в брюках и подтяжках на плечах, я снизу на подушках. Он медлит, я в его сильных руках.       — Я не трахаю в одежде, но предпочту оставить тебя одетой и недоступной на несколько мгновений, — облизывается на грудь.       Зарываюсь пальцами в волнистые волосы, притягиваю для поцелуя. Прелюдии Фабриса глубже фистинга.       — Покажи-ка, — заваливается на бок. — Сексуальная татуировочка, — гладит большим пальцем по внутренней стороне бедра. — Я не против зубастых рисунков на твоём теле.       — Я не против твоих зубов в моём теле.       Он целует сквозь кружева, сквозь кожу, сквозь кости. Бесконечным занятием можно заниматься вечность. Отдаваться Фабрису можно быстро пять минут и долго три четверти часа. Лампочка в торшере перегорит от напряжения, Фабрис не начнёт раньше начала.       Корова мычит в спальне. Я двинулась? У мужчины на мне не вырастают бычьи рога.       — Моя ферма!       Фабрис в очках на краю кровати с телефоном в руках.       — Сантарелли?.. — вытираю поцелуи с губ.       — Еженедельное задание началось. Тут каждые две недели новое задание, — «чпоньк-чпоньк-чпоньк» из телефона. — Кофе, блять! Посадите кофе! А у меня пшеница! Подожди, сейчас быстро посажу кофе и вернусь к тебе. Я шесть лет играю в неё, нельзя и дня пропускать.       — Сантарелли, ты — фермер?       — У моей фермы сто восемьдесят третий уровень, — горделивая улыбка. — Не смотри на меня, как на дебила. Я старый. Старикам положено заводить фермы. Отстань, я на пенсии!       Со мной Фабрис не носил очки и не играл в телефоне. Бритоголовый, вульгарный, заносчивый. Всегда придёт на помощь, не упустит возможности посмеяться над губошлёпками. Сорвётся с места и спасёт от смерти. Я не спасу от смерти седовласого, постаревшего Фабриса.       — М? — трётся щекой о мою стопу на плече. — Щас, щас, поставлю молоко.       Фабрис приехал не за сексом.       Ухожу в гардеробную. Коричневая тройка и голубая рубашка ждут утренний рейс на вешалке.       — Ты опять переодеваться? В пижаму? Штаны не надевай.       — У тебя в чемодане есть свободное место?       — Да. Если бы взял запасные трусы, не осталось бы. А что? Ой… — двигает головой. — Что… что это?       — Мой подарок. Из России с любовью.       — Это… это шапка? — снимает. — На ушанку не похожа.       — Шапка Мономаха.       Византийский император передал власть русскому царю. Опушка из соболя, на золотых пластинах сапфиры, шпинель, изумруды, рубины, жемчуг, золотой крест на макушке не отвалится.       — Ты больная?.. — округляет глаза. — Это ж, блин… сколько миллионов у меня в руках?       — Очень-очень много. Фаб, ты сделал для меня больше.       — А что за шар с крестом?       — Держава. Символ владычества над миром. Её держат в левой руке, — перекладываю из правой.       Золото, обручи из бриллиантовых листьев, посредине большой миндалевидный бриллиант, сверху овальный сапфир в бриллиантах, бриллиантовый крест. Я говорила, Игорь талантливый.       — Горчица, ты больная, — Фабрис снимает очки.       — Я тоже тебя люблю.       — Напомни, — держит за запястье, — как ты называла в юности Паскаля? Такое… дурацкое слово.       — Манул? Пушистый котик манул?       — Котик! — смеётся. — Точно, котик! А ко мне пристало слово «кисик». Вертится и вертится.

ᴘᴀʀᴛʏ ʟɪᴋᴇ ᴀ ʀᴜssɪᴀɴ

ᴇɴᴅ ᴏꜰ ᴅɪsᴄᴜssɪᴏɴ

ᴅᴀɴᴄᴇ ʟɪᴋᴇ ʏᴏᴜ'ᴠᴇ ɢᴏᴛ ᴄᴏɴᴄᴜssɪᴏɴ ᴏʜ

ᴘᴜᴛ ᴀ ᴅᴏʟʟ ɪɴsɪᴅᴇ ᴀ ᴅᴏʟʟ.

      Он ходит по спальне в брюках с подтяжками на плечах, шапке Мономаха и с Державой в левой руке.       — Царь. Очень приятно, царь. Зовите меня Царь Сантарелли Грозный. Переименуй в списке контактов в «Царь Сантарелли». Берёшь в руку телефон, а тебе звонит сам «Царь». Клёво, же?

ᴘᴀʀᴛʏ ʟɪᴋᴇ ᴀ ʀᴜssɪᴀɴ

ᴅɪsᴄᴏ sᴇᴅᴜᴄᴛɪᴏɴ

ᴘᴀʀᴛʏ ʟɪᴋᴇ ᴀ ʀᴜssɪᴀɴ ᴏʜ

ʜᴀᴠᴇ ɪᴛ ʟɪᴋᴇ ᴀɴ ᴏʟɪɢᴀʀᴄʜ.

      — Последнее, что я хотел предложить тебе… — Фабрис привстаёт на локтях.       — Фаб, твою мать! — хлопаю по ягодицам. — Ты со спущенными брюками и семейниками, с полутвёрдым членом между моих ног что-то собираешься мне предлагать?! Что я не пробовала с тобой?! — Подливу. Нет, Фабрис на такое не согласится. — Фистинг — нет. Вагина не выдержит твоей жирной руки, да и мои нервы не растянутся, как двадцать лет назад.       — Не обижайся. В 43 ты возбуждаешь меня больше, чем в 25, — целует в нос. — Моё предложение касается Паскаля.       — Не пригласим его третьим.       — «Адвокат дьявола». Я не слишком верующий, но и не богохульствую. В парижской церкви пообщался со священником после исповеди, расспросил про «адвоката дьявола». Знаешь, что за профессия такая «правая рука дьявола»?       — Я тоже неверующая, но знаю, чем занимается в церкви «адвокат дьявола».       — Я нашёл «advocatus diaboli» в белом костюме — того самого, из парижского бара. Он… уже не занимает эту должность, но работает и живёт в Ватикане. Паскаль достоин. Подумай над моим предложением. Телефончик «адвоката» оставлю.       Я сверху без кружевного бралетта, он снизу полураздетый на подушках. Спускаюсь руками по предплечьям, спускаюсь губами по мышцам на животе. Фабрис ненавидит жену, но носит обручальное кольцо. Фабрис любит меня, но потерял перстень со львом в Конго. Трёхдневная щетина в паху — стиль пенсионера. Глубокий вздох: я замолкаю, Фабрис не сдерживает стон. От полутвёрдого до каменного один рывок по языку. В спальне нет возраста, статуса, моей молодости, его свирепого нрава. Мы не любим друг друга в спальне, мы сопротивляемся порывам и перетягиваем любовь на свою сторону.       — Готова?       В двух руках один член, мои пальцы поверх пальцев Фабриса. Я киваю, секс медленно начинается.       — О, о-о… подожжи… — удерживаю за бицепсы.       — Ты же дала понять, что готова, — он тихо смеётся.       — Отвыкла от твоего размера. Останься пока так, дай пару секунд привыкнуть, — засовываю в рот его цепочку. Холод на зубах, острые ногти впиваются в горячую спину.       Последний секс, как последний день рождения — следующий не состоится. Это последнее Рождество в кругу семьи — на следующее не понадобится лишний стул. Давний друг не порадует неожиданным звонком, не нагрянет посреди ночи с пачкой чипсов и сладкой водой. Цветок не принесёт новые плоды. Он любит медленно и напористо. Целует неутолимо и без раздумий. Любить по-взрослому — не отталкивать и дышать одним афродизиаком. Любовь — это духи с феромонами, широко раскрытые рты и язык на языке. Фабрис не умрёт в мыслях, я не сотру воспоминания о единственной любви. Смерть — не конец любви. Любовь оседает на постельное бельё. Перкаль цвета шоколадного крема не охлаждает грудь после поцелуев. Нежно на Фабрисе, но не под одеялом. Любовь в мелочах: в стёртой перед засосом испарине, в сброшенной на пол ненужной подушке, в слабом свечении торшера. Любовь обжигающая, как чеснок, и пикантная, как хрен. Поэты славились любовными похождениями, они изменяли жёнам, чтобы спрятаться от любви, застреливались и вешались, потому что устали скрываться. Любовь — это ожог на подушечках пальцев, размазанная по губам помада и покраснения на гениталиях. Жизнь кончается, секс кончается, любовь не гаснет. Фабрис приехал не за сексом.       Нас будит шум в ночной тишине.       — Что это? — Фабрис садится на кровати, правый глаз закрыт. — Цветок устроил генеральную уборку на кухне?       — Будь здесь, я слетаю посмотрю.       — Э-э, нет. У вас там опасный сосед. Я тебя одну не отпущу. Мало ли…       — Фабрис, я — ведьма. Что мне сделает сосед? Он фикуса боится, как ты гвоздей.       В пеньюаре и трусах телепортируюсь на кухню. Включаю свет. Паскаль, как курица с выпученными глазами, сидит на барной стойке, голова под наклоном.       — Ты больше не будешь пить водку.       Телепортирую его на чердак и возвращаюсь в спальню.       — Что там? — шепчет Фабрис.       — Ничего. Музыкальный аппарат трещит.       Через несколько минут Фабрис толкает меня в спину:       — Я свихнулся?       Паскаль в дверном проёме. Паскаль в боксерах упирается рукой в косяк.       — Да что он не спит? — снимаю со стула пеньюар.       — Он шумел на кухне?       Обратно на чердак. Паскаль не спит и не понимает, что творит. Незнающий решил бы, что Паскаль околдован, но всё куда проще — Паскаль в дребедень. Ему явно кто-то помогает, потому что запертая дверь моей спальни открывается простым нажатием ручки. Паскаль уверенным шагом направляется к кровати.       — Да твою…       — Погоди-погоди. Посмотрим, что ему надо.       Паскаль ложится третьим к окну. Паскаль, Фабрис и я.       — Слушай, удобно, — Фабрис выпячивает грудь. — У него спина прямая.       — Выгони его.       — Да он безобидный. Захотел поспать с нами. Что такого? Мы ж ничего не делаем. Оставь его, — обнимает меня за живот под одеялом. — Он не трогает тебя, не трогает меня… О-о-о, — матрас трясётся. Фабрис сильнее прижимается ко мне. — Перевернулся. Чёрт-чёрт-чёрт… мягкое сзади, мягкие трусы и волосатая грудь. Он не перепутает меня с тобой?       — У Паскаля не встаёт. Не в смысле, что у него проблемы. Он возбуждается не членом.       — А чем? Я пойму, что он возбудился?       — Вряд ли. В темноте не увидишь.       — Бля-я-ять, — шипит. — Сиську мою сжал и чмокает на ухо.       — Фаб, нам вставать в шесть утра, а вы, два алкаша, не спите и мне не даёте. Ты решил его оставить? Вот теперь мучайся.       Секс втроём потный, сон втроём непрерывный. Я не сплю, закрытыми глазами вижу, как Фабрис по-тихому собирается. Выпивает половину графина воды, убирает в чемодан вчерашние костюмы и шапку Мономаха. Одевается в гардеробной, находит мои шубы. «Не мёрзнет зимой, не мёрзнет без меня, — трогает норку, — доросла до роскошной чёрной шубы». Оставляет смс на телефоне. «Не провожайте меня. Я не вынесу прощания», — оглядывает спящих в кровати и не целует перед уходом.       На первом этаже разговаривает с фикусом:       — Извините, Вы не откроете дверь и ворота? Не хочу будить мадам Бут и Паскаля, — Бабка Шурка напоминает о коверкоте, дёргая за ручку шкафа. — О, точно! Спасибо большое. И… сьтюдень по Вашему рецепту невероятно вкусный. Благодарю за приём.       Бабка Шурка выпускает Фабриса на улицу. Он оборачивается у ворот и машет на второй этаж: «Прощайте, Горчичка и Хренок». Фабрис приехал проститься.       «Я поехал в аэропорт. Вы красиво смотритесь в кровати. Шар с крестом не взял, нет места в чемодане, шапку забрал, буду носить зимой. Спасибо за подарки, за тёплый приём и наивкуснейший ужин. Попробую найти сьтюдень в Париже и уговорить бабку-цветок открыть входную дверь. Спасибо за ночь втроём. Если сотрёшь Паскалю воспоминания, напомни ему, что я его люблю. Спасибо за 21 год», — читаю смс. Ниже контактный номер и имя «адвоката дьявола» в белом костюме.       Фабрис мочится на участке Богомолова со словами: «Только попробуй их тронуть, ублюдок». Фабрис не видит, как я наблюдаю за ним со второго этажа. Вытянутая в сторону рука и поднятый большой палец. Такси. «Шереметьево» с акцентом и сто долларов. Рейс в девять утра.       Сейчас. Потом не будет.       «Победа» выжимает из себя последние силы. Восьмидесятый бензин найти затруднительно, девяносто второй портит двигатель. Деньги позволяют сменить машину. Жаль. Нам очень нравилась «Победа». Я выбираю внешний вид, Паскаль — технические параметры, мы выбираем чёрный низ и белый верх. Чёрный Ролл-Ройс «Гоуст» 2010-о года рождения с серебром на капоте, крыше и багажнике. Салон из белой кожи, буковки «RR» на подголовниках. Солидно? Солидно за тринадцать миллионов рублей. Имя «Фантом» подходит англичанину. «Победу» отгоним в музей ретроавтомобилей.       — Мадам, — Паскаль возвращается домой, — «Победа» готова.       — Угу, — тушу сигарету в пепельнице. — Подай леденец с апельсином. Шурик, — встаю из кресла, — поставь планшет заряжаться.       Закрываю вкладки, читала новости, пока Паскаль выгонял из гаража «Победу». К выходным обещают дожди. Пора. Люблю дождь летом. Палец промахивается, вместо «крестика» обновляю французские новости. На первой странице фотография Фабриса в чёрном костюме с тремя расстёгнутыми пуговицами на рубашке. Фабрис в ресторане, мы не встречаемся, потому что я работаю директором ювелирной компании.       — Мадам, леденец, — на ладони конфета.       Большими буквами на французском: «Фабрис Сантарелли скончался на 63-м году жизни». Планшет выскальзывает из пальцев и падает экраном вниз.       — Мадам?.. — обеспокоенный голос.

ʜᴇɪ ᴘᴜᴏɪ ᴄʜɪᴀᴍᴀʀᴍɪ

ʜᴇɪ ᴘᴜᴏɪ sᴇɴᴛɪʀᴍɪ

ᴇ ʀɪᴄᴏʀᴅᴀʀᴍɪ

ᴇ ᴅᴇsɪᴅᴇʀᴀʀᴍɪ

      — Забери «Фантома» без меня… — задыхаюсь. — Я не могу… я не поеду.       — Мадам? — непонимание в спину.       Принятие в каблуках по деревянной лестнице на второй этаж. Любовь обитает в спальне. Она не умерла, он умер. Фабрис внезапно появляется и так же внезапно исчезает. Наслаждайтесь мной, а я посмеюсь над вами. Кровь не течёт из раны в кадыке, хрипы стихли. Он хотел умереть так, чтобы о нём не говорили. Да поглотит меня кошмар. В моей версии Фабрис умер в Конго. Любимый сын оплакивает отца в Африке, любимый второй сын отбивается от журналистов в Париже, любимая дочь отклонила встречу с клиентом — она плачет на корточках с сигаретой в щербинке между передними зубами, нелюбимая жена потеряет сознание через десять секунд. Фабрис — это Париж, город любви над Городом Тьмы. Притягательный и тёмный. Фабрис — это студень: сначала воротишь нос, а потом привыкаешь.

ǫᴜɪ

ɴᴏɴ ᴄɪ sᴏɴᴏ ᴀɴɪᴍᴇ

ᴄᴏᴍᴇ ᴛᴇ ᴇ ᴄᴏᴍᴇ ᴍᴇ

ᴄʜᴇ sᴏɢɴᴀᴠᴀɴᴏ ᴜɴᴀ ᴠɪᴛᴀ ᴄʜᴇ ᴀɴᴄᴏʀᴀ ɴᴏɴ ᴄ'è

ᴜɴᴀ ᴠɪᴛᴀ ᴘᴇʀ ᴛᴇ ᴇ ᴘᴇʀ ᴍᴇ

      Я запираю спальню. Мой склеп — гардеробная, в ней нет места мужским костюмам-тройкам. Не трогать, не звать, не утешать. Паскаль поднимает планшет и читает строки. Обкусывает губы, часто моргает — слёзы мешают. Там Париж-Париж, что увёл меня у тебя. Там Париж-Париж, что целовал и трахал меня в отеле у тебя на глазах. Там Фабрис, который всегда уважал тебя. Там Фабрис, который ответил на звонок и приехал на Велочетте в Дижон. Он назвал тебя Павлом. Обожжённые пальцы сжимают леденец. В памяти «Спасибо, Фабрис», «И тебя я люблю, Париж». Двое в кровати без одного.       Паскаль опускается на колени и прижимает к груди заблокированный планшет:       — Я не попрощался… я не попрощался с тобой… Мы никогда не прощаемся.       Фабрис не опоздал на рейс, рейс отменили. Фабрис вернётся домой через два дня. Маттиас моет мёртвого отца в туалете аэропорта.       Всего лишь новый этап жизни. Русский балет великолепней Стеклянной Пирамиды. Гранд-поклон Фабриса Сантарелли — приезд в Москву.       Твой личный Ролл-Ройс под потолком, Люк.       Летом не идёт град. Город не утопает под ливнем. Личную трагедию не выплёвывают на других. Я седая в 44 года.