Моя нежность...

Четыре минуты… Что значат они? Для Вселенной — ничтожный миг. Для всего сущего — обретённые возможности и утраченные шансы.

Выжить…

Спасти…

Поймать…

Принять...

Понять…

Есть выбор, который всегда можно сделать. Для Вегаса — бесконечную трагедию. Она идёт с ним рука об руку, таится в леденящих душу кошмарах, пронзает иглой каждый прожитый час. Чувствую горечь чужой боли в пальцах, яростно схвативших горло. Слышу собственный хриплый стон и звон стекла. Вижу свой бездушный взгляд в расширенных от безумного страха глазах и беззвучный крик, сотрясший остатки ускользающего сознания. Вегас не виноват. Подлость отца не знает границ. Ради устранения безмерно раздражающего «кривого отражения» наследника он идёт на крайние меры, накачивая старшего сына наркотиками. Виртуозно использует «неизбежные» четыре минуты замутнённого вспышкой жуткого видения сознания. Посылает беспощадную пулю в спину «негодника», пытающегося привести в чувство брата. Вегас ловит оседающее хрупкое тело, обнимая. Ощущает ладонями горячую кровь, пачкающую белую рубашку. Дрожащими пальцами сжимает горло, отчаянно пытаясь нащупать пульс. Рядом с ним разбивается об стену бутылка, и острая розочка звенит осколками по полу, купаясь в кровавом озерце. Мозг коварен и безупречно жесток. Убедить сломленный бессилием и невыносимой болью разум в неотвратимости — легко. Подменить переменные и словами дорисовать в разрушенном горем сознании убийство младшего брата — дело гнусных манипуляций отца, как «свидетеля» свершившегося непосильного греха. Вижу собственную Смерть в двух уродливых искажениях — и это такое себе удовольствие. В каждом из них умираю чудовищно, бросая в Ад растерзанную в лоскуты душу. Любимого старшего брата… Ви…

Всё то, что было сделано,

Не изменить, не зачеркнуть.

Путь твой, смертями побеленный —

Проклятый путь, единственный путь...

*** Сквозь вязкую пустоту просачивается голос. Сильный, громыхающий в безмолвии, он отражается надоедливым гулом в обезображенном до неузнаваемости сознании, невольно заставляя прислушаться: — Он должен выжить, доктор Тайм. — Я сделаю всё, что в моих силах, — второй невозмутимо-приятный голос успокаивает охваченный тревогой мозг. Боль нестерпима. Ощущаю каждый поворот лезвия глубоко под горящей удушливым огнём кожей. Хочется орать, просить, умолять прекратить эту нескончаемую пытку. Но могу только неподвижно лежать и надеяться на милость пустоты, манящей в свои заботливые объятия, обещающие вечный покой и свободу. — Ты не можешь уйти сейчас! — ставит перед фактом всё тот же голос, эхом заползающий в самые дальние уголки мечущейся в агонии души. — Не дай свершиться жестокому причастию… В голове по-прежнему тихо, но отдалённый настойчивый звук становится с каждой секундой всё отчётливее, постепенно превращаясь в разрывающий бездонную тишину родной, горький плач. Узнаю из тысячи боль, отдающуюся в сердце глухим тиканьем чужих наручных часов, чьи стрелки замерли на четвёртой минуте. Но продолжают бежать по инерции возникшего одномоментно смысла… И имя ему — Вегас…

Я бы мог всё бросить, лишь бы быть с тобой,

Даже если это всего лишь иллюзия рая.

Каждый грех и печаль, которые я взвалил на свои плечи,

Это было по велению моего сердца...

*** Больно. Открываю заплывшие гноем глаза и жмурюсь до жгучих слёз от света, ударившего в лицо. Часто-часто моргаю, медленно поворачивая голову. Фокус плывёт, скачет, танцует белоснежными искорками, побуждая снова погрузиться в спасительную темноту. — С пробуждением, кузен, — наконец, признаю этот безразличный шёпот. От этого почему-то хочется истерично рассмеяться. — Вижу, что узнал. Это хорошо. Я боялся, что Тайм не успеет. Не хотел марать руки невинной кровью. Твоей. И хирурга. — Тебе зачем…? — хриплю, не в силах договорить до конца мысль. Слишком слаб. Но собеседник понимает: — Буду честен: ты мне нужен. Зачем — узнаешь позже. А пока поспи. Впереди долгое восстановление, для которого потребуются силы. Спи спокойно. Послушно смежаю тяжёлые веки, проваливаясь в сон. Перед взором — любимое лицо, бледное и осунувшееся. И глаза, в которых расцветает Ад.

Осень весною сменяется,

Время стирает всё.

Знаю, ещё повстречается

С сердцем твоим сердце моё...

*** Движения скованны режущей болью, преследующей каждый шаг. Иду к окну, переваливаясь и трясущимися руками держась за трость, издающую противный стук. Первая весна вдали от Вегаса печальна и безлика. Слушаю мелодичную трель ранних пташек, и сердце пропускает удар. Слежу за распускающимися цветами, проносящимися мимо пышными облаками в бирюзовой бездне Небес, Солнцем, прячущимся в зелёном омуте лесных деревьев, и глаза слезятся от слепящей красоты бытия. Трудно любоваться Жизнью, когда нет сил даже дышать. Вместо тела — сплошная рана, криво зашитая суровыми нитями и ноющая при неосторожном вздохе. — Как себя чувствуешь? — улыбаюсь беспокойству, скользнувшему в голосе собеседника. — Лучше. — Думаешь, что готов начать тренировки? — Да, Мастер. Ответом служит одобрительный смешок: — Истинный Тирпанякун. Несмотря на слухи о твоей бесхребетности. Тяжело вздыхаю. Наивное желание избалованного любовью старшего брата мальчика не ввязываться в семейные хитросплетения едва не лишило того жизни. И обрекло Вегаса на страдания.

Мафия никогда никого не щадит…

Что бы ни случилось, я всё оставлю на волю случая.

Ещё одна сердечная боль, ещё один неудавшийся роман.

Это длится бесконечно… Кто-нибудь знает, для чего мы живём?

Думаю, скоро я узнаю правду, я уже близок к истине…

*** — Ты боишься! Бей со всей силой! Врагам плевать на твои сомнения! Вторая весна проходит за дверями провонявшего гниющим мясом и затхлым льдом заброшенного мясокомбината. Тренируемся в огромной морозильной камере. Места в ней, как в тренировочном зале. Чисто и в меру прохладно. Гибкое тело противника ускользает из рук песочной струёй, рассыпающейся в ответных ударах. Мастер наносит дробящий кости удар в грудь. В последнюю секунду уворачиваюсь и бью кулаком по лицу, превращая тонкие, вымазанные смягчающим блеском, губы в кровавое месиво. Вместе валимся на пол. Стискиваю ногами худощавый торс, сдавливаю ладонями голову, больно цепляясь за длинные волосы, и с победной ухмылкой смотрю в лихорадочно блестящие глаза. Наслаждаюсь слабеющими руками, безрезультатно пытающимися отодрать от себя вцепившегося клещом ученика. — Ну всё, всё! Отпусти, фурия! Меня ты всегда сможешь прибить. Но сейчас мы нужны друг другу. — Да? А кто говорил: «никакой пощады»? — хитро щурюсь, ослабляя хватку. Протягиваю руку, помогая встать. Мастер усмехается и хлопает по плечу: — Похвально, что ты принял главный постулат нашего мира. Почтительно склоняю голову. Мастер задумчиво рассматривает побелевшие костяшки, покрытые россыпью трещин. Берёт руку в свои мягкие ладони и легонько сжимает, поглаживая пальцами хладную кожу. — Стало легче? Лающий хохот раздирает грудь тошнотворной болью, скребёт когтями сведённую спазмом глотку и вырывается изо рта тихим свистом. Не могу остановиться. Кашляю, задыхаюсь, но продолжаю смеяться, уткнувшись в подставленное Мастером плечо. Он гладит влажные отросшие пряди и шепчет на ухо: — Всё хорошо, милый. До конца принять не может никто. Но когда-нибудь тебе правда станет легче. Киваю. Истерика медленно стихает, оставляя после себя блаженное ничто. Смотрю в глаза, улыбающиеся сотням людям и ненавидящие каждого ближнего. Чеканю буквы, разрезая зачерствевший воздух, чтобы Мастер слышал лишь твёрдую уверенность: — Мне легче.

Я не лучший, но я буду бороться до конца.

У меня не самые быстрые руки.

Но смотри, как они двигаются, когда встают на мою защиту.

Я никогда не сдаюсь, нет...

*** — Открой! Третью весну встречаю в собственной маленькой квартирке на окраине Бангкока. Не один. Мастер частенько захаживает в гости после изматывающих концертов, чтобы выпить пива, поесть тёплой еды и отдохнуть в комфортной компании. Сейчас же в его карих глазах пляшут бесенята, а руки держат красивую коробку. Короткие ногти нетерпеливо царапают бархатную обшивку. — Что это? — спрашиваю настороженно. — Подарок, — пожимает плечами. Глубоко вздыхаю, унимая дрожь в руках, и осторожно приподнимаю крышку. — Боже… Теряю дар речи. Бережно подцепляю пальцами округлые края и кладу на трясущиеся ладони, с восхищением прослеживая мерцающие в свете мигающей лампы крошечные алмазные капельки, оросившие чёрную плотную ткань. — Лён, — подтверждает догадки Мастер. — Нравится? — Я не могу принять этот дар, — запинаюсь, стараясь не забывать дышать. — Не достоин. — Грейт! Вздрагиваю. Впервые за долгое время слышу собственное имя из чужих-родных уст. Оно звучит чуждо, будто из другой жизни другого человека. — Грейт! — снова повторяет он, нежно улыбаясь. — Пора выходить из тени. А это, — берёт из рук маску и надевает на лицо, ласково поправляя загнувшиеся края. — Поможет тебе не потерять связь с собой. Всеобъемлющую доброту и кроткую нежность души. Береги её, мой любимый кузен. Смотрю на себя в зеркале улыбающихся глаз. Вижу в них восторг и мрачную гордость. За нас. Мы оба нашли в друг друге веру, отнятую отцами. Веру в то, что Семья существует… Крепко обнимаю исхудавшее за последний месяц тело. Мастер слишком много работает. Совсем не жалеет ни сил, ни здоровья. Грею ледяные ладони, прижатые к бокам. И шепчу в растрёпанные пряди, сплетая наши жизни навечно: — Кимхан…

На земле богов и чудовищ я был ангелом,

Жил в саду зла,

Выживал, боялся, творил добро вопреки,

Сияя как огненный маяк...

*** Раз… Два… Три… Щёлк! Дверь со скрипом открывается, являя глазам жалкое зрелище. Толстый слой грязи покрывает полы. Пыль искрится в нагретом утреннем солнышком воздухе, вздымаясь маленькими столбцами и оседая на поверхностях густыми комками. Повсюду разбросаны бутылки из-под спиртного, а разбитое стекло хрустит под ногами, наполняя помещение раздражающими монотонностью звуками.

Безысходность…

Жажда смерти чужой и собственной…

Безвременье, замершее на четвёртой минуте…

Неизбежности…

Заглядываю в спальню и прикрываю глаза, не позволяя слезам течь. Потому что сейчас не время давать слабину… Потому что… Вегас… Плачет, горько и надрывно. Задыхается во сне от истошного крика, но никак не может очнуться. Не отпускает застарелый кошмар, затянувшийся адской петлёй. Судорожно шепчет: — Малыш, не оставляй меня… Его душат рыдания, от которых сердце кровью обливается. В Аду. Всё это время Вегас жил в беспросветном Аду. Днём пытался «жить», ходил на мелкие сделки, яростно драл руками и зубами глотки, наслаждаясь жалким блеянием жертв. Ночью же напивался до свинского беспамятства, ища в нём спасение от вечной саднящей боли. Не находя в тисках сна, не желая терять образ умершей любви. Бесшумно подхожу к кровати, присаживаясь на краешек. Мягко касаюсь впалых щёк, поглаживая влажную от слёз кожу. Вегас шевелит губами, неосознанно тянется за тёплыми прикосновениями, хмурится, на мгновение утратив желаемое, и тут же расслабляется, ощутив лёгкий поцелуй. — Поспи ещё немного, Ви. А проснёшься — я буду рядом. Больше не слышу душащего плача, не чувствую горячих слёз на кончиках пальцев. Вегас глубоко дышит, а на родных губах поселяется умиротворённая улыбка…

Стоит ли оно ожидания,

Это время, что убивает?

Достаточно ли ты силён, чтобы не сдаться,

Защищая сердца нас обоих?

*** Обхожу квартиру, неторопливо прибираясь, и иду на кухню, чтобы сварганить нам завтрак. Благо, додумываюсь прихватить немного еды. Щёлкает предохранитель. Выверенным движением выключаю плиту и медленно поворачиваю голову, прямо глядя в расширенные глаза Вегаса, наставившего пистолет. Улыбаюсь, вытирая руки о фартук. — Доброе утро, Ви! Завтрак готов. Брат молчит, продолжая сверлить безумным взглядом. Рука, держащая пистолет, нещадно трясётся. Делаю маленький шаг навстречу. Плавно, стараясь без лишних движений, удерживая пристальный взор. Ещё шаг. Холодное дуло почти упирается в лоб. Чуть отклоняюсь, и оно скользит по щеке, вызывая трепет. Третий шаг — решающий. Замираю. Рука перед лицом мелко дрожит. Четвёртый шаг, и поднятые в примирительном жесте ладони дотрагиваются до бледной кожи, стирая тонкие дорожки слёз. Нежно прижимаю к себе ледяное тело, согревая спокойным дыханием. Вегас боится шелохнуться, спугнуть сладкий мираж. — Ви… Оружие издаёт печальный звон, падая на пол. Вегас вжимает в себя со всей существующей в ослабленном горем теле силой. Обхватывает руками спину, зарывается носом в шею, жадно вздыхая родной запах, и…кричит… Так громко, что содрогаются сплетённые изнуряющей нуждой тела. Так больно, что наши сердца вот-вот рассыпятся прахом. Так смиренно, что умираю от вины, захлестнувшей разрушающей волной боли истерзанную душу. Стоим неподвижно. Не имеем сил отпустить друг друга хотя бы на долю секунды. Ощущаю страх брата всем существом. Он холодный, липкий, обволакивающий каждый кусочек сломленного сознания. Вегас задерживает дыхание и отстраняется. Робко заглядывает в глаза, пытаясь найти в них причину… поверить. — Грейт?... Мягко улыбаюсь и склоняю голову, подставляя подбородок под дрожащие пальцы. — Грейт… Наши губы совсем близко. Чувствую прохладную сухость, полузабытую, любимую. Но Вегас всё не решается коснуться в ответ, страшась развеять счастливый бред. — Ви… Накрываю приоткрытые губы, стирая с них остатки сомнений. Целую нежно, касаясь почти невесомо. Забираю себе ошеломлённый вздох, обращая в тихий, сладостный стон. Не тороплюсь, наслаждаясь долгожданной близостью. Жду, когда к нам придёт осознание… И оно приходит... Вегас целует больно, впивается глубоким поцелуем в губы, царапая зубами до крови. Проникает в рот, оплетая языком каждый доступный клочок плоти. Мягко шуршат складки сбрасываемой с плеч рубашки. Глухо стучат по полу пуговицы, сорванные нетерпеливым рывком. Одежда переплетается яркими цветами, валяясь бесформенной кучей.

Красный и белый…

Печальная любовь и вечная верность…

Огненная страсть и всепоглощающая нежность….

Вегас гладит губами кожу обнажённых плеч, оставляет алые следы на острых крыльях ключиц. Усмехается, когда нервно сглатываю, облизывает дёргающийся кадык. Прижимается ухом к груди, жадно считывая мерные удары. Замирает в руках, крепко обвивших талию. Четвёртая весна наполнена счастьем. Мир теряется в ударах сердец, отбивающих единый ритм. Находит безупречное отражение в глазах, окроплённых слезами радостной встречи и болью долгой разлуки. В сознании — блаженный покой. Лежу в нагретой, пропахшей сигаретным дымом и виски, постели, утопая в судорожных объятиях. — Я боюсь заснуть. Тихонько смеюсь, скрепляя наши пальцы в замок. Поворачиваю голову и коротко целую в искривлённый страхом уголок губ. Придвигаюсь вплотную, впечатываюсь в худое тело всем собой, согревая. Вегас дрожит, шарит свободной рукой, лихорадочно ощупывая каждый миллиметр. — Не бойся. Когда проснёшься в следующий раз — я буду с тобой. Обещаю, Ви. Многое предстоит рассказать, объяснить, преодолеть… Но это… потом… Сейчас же важны только… Мы…

Час на часах, ночь, как змея ползла по земле

У фонаря смерть наклонилась над новой строкой

Двое не спят, двое глотают колёса любви...

Нечего ждать, некому верить, икона в крови

Пусть мир благополучно катится в Тар-тарары

Двое не спят, двое сидят у любви на игле...

*** — Это ведь ты? — смотрю в экран смартфона и ухмыляюсь. Вегасу присылают видео, в котором неизвестный мочит голыми руками группу телохранителей очередного самонадеянного идиота, решившего поиграть в крутого мафиози и похитить старшего наследника одной из влиятельнейших семей Бангкока. Инцидент трёхмесячной давности. — А ты как думаешь, Ви? — задаю вопрос в лоб. — Предыдущие разы — тоже? — Да. — Почему не объявился раньше? Нравилось наблюдать моё падение? Этот разговор должен был случиться, как бы ни хотелось его отсрочить. Пытаюсь быть честным перед Вегасом и самим собой: — Ви. Я не знал, готов ли ты принять такого меня? Поверишь ли, что я выжил? Простишь ли меня или прогонишь, потому что причинил много боли своими необдуманными решениями? Прошлыми и настоящими. Я боялся, что потерял тебя, Ви. Потерял навсегда. Не сразу сознаю, что плачу навзрыд, закрывая лицо руками. Только когда слёзы пропитывают рубашку Вегаса, прижавшего к своей груди. — Нежность моя…, — вздрагиваю, слыша эти слова, сказанные осипшим голосом на затаённом от боли выдохе. — Ты ни в чём не виноват, слышишь меня? Даже не смей думать, что всё дерьмо произошло из-за тебя. Виноват кто угодно, но не ты, Грейт. Понял? — киваю, утыкаясь в плечо брата и выравнивая дыхание. Несколько минут сидим молча. Вегас перебирает длинные пряди и оставляет в них целомудренные поцелуи. — Грейт, — осторожно начинает он. Вскидываю голову и жду дальнейших слов. — Твоё искусство мести восхищает меня. Твоя жестокость — пугает: «Не убий, но заставь жаждать Смерти». Я не хочу, чтобы ты этим занимался. Поклянись мне, что больше никогда не притронешься к проклятой маске. Не будешь спасать меня, рискуя жизнью и светлой душой. Молю тебя, не становись мной… Сколько отчаянной, ломающей красивый голос, боли в последнем слове. Ощущаю её вкус на губах, остро-сладкий, гниющий. Потому что эта боль не утихнет до тех пор, пока мы существуем. Кривлю губы в усмешке, похожей на зловещий оскал брата. А потом улыбаюсь нежно, преданно глядя в глаза и шепча: — Я клянусь, Ви! Знаю, что не раз нарушу данную клятву. Таковы реалии нашего с братом мира. Доброта тонет в пучине жестокости, жадности и вселенской подлости. Но впредь не позволю Вегасу волноваться. — Тебе нужно позаниматься, Вегас. — Что, не привлекает тебя твоя блёклая копия? — обижается, выпячивая нижнюю губу. — Ты вон как раскачался! Громилой стал! — Тебя просто надо встряхнуть! — тащу бурчащее тело к турнику. — Меня ты привлекаешь всегда, Ви. Даже когда хрупкий и ворчливый! — вижу дёрнувшиеся в счастливой ухмылке губы и тихо смеюсь, повисая в воздухе. — Давай ко мне! — Вегас подпрыгивает и обхватывает ручки, и теперь мы висим лицом к лицу. Подтягиваемся синхронно, и каждый следующий подход Ви встречаю короткими, ласковыми поцелуями. Нос, бархатные веки, горящие лёгким румянцем смущения щёки и влажные от нескончаемых касаний губы. Он довольно жмурится, отвечая утробным урчанием и заставляя сердце заполошно стучать.

Твоя любовь подпускала близко. Прощала крики, по нервам била.

Прощала боль, признавала риски. Твоя любовь во мне всё мирила.

Твоя любовь прикасаясь к телу. Меняла временно запах кожи.

Твоя любовь становилась целым из двух частей, что так не похожи.

*** — Вегас, сиди тихо! — рычу, затыкая ладонью рот хотевшему решительно возразить брату. Всё-таки нас хотят уничтожить. Обе семьи объединяют свои силы и отправляются атаковать квартирку. Полчища телохранителей ломятся в запертые двери, разбивают окна и посыпают градом пуль. — Прости, Ви! — в руках блестит многоцветными крохотными гранями маска. — Мы должны выжить во что бы то ни стало, — Вегас хмыкает, доставая из-за пояса два ствола. Берёт в руки маску и на мгновение прижимает к губам, шепча: — Защити моего малыша… С горькой усмешкой надевает на лицо, разглаживая краешки: — Станцуем, моя нежность? — едва заметный кивок. Мы выныриваем из укрытия в тот момент, когда дверь с жутким треском слетает с петель. Сжимаю собственническим захватом талию Вегаса, делая резкий поворот и слыша грохот пуль, смешанный с ударами тел об пол. Второй поворот, и новая порция трупов и пуль. Брат стреляет в головы, чтоб уж наверняка. Злобный крик перекрывает остальной рёв: — Вот ты где, гадёныш! Да я тебя…, — закатываю глаза на эту несусветную дурость. Удостаиваю Пита скучающим взглядом и спрашиваю: — Не живётся? Пит принимает боевую стойку. Смелый. Даже жаль калечить милое, по-детски улыбчивое личико, сейчас искажённое гримасой гнева. А потому, тяжело вздохнув, первым делаю выпад, провоцируя, отвлекая взоры напарников от Вегаса, прокладывающего путь к выходу. Пит увёртывается. Пытается ударить кастетом, целясь в печень, но промахивается и теряет равновесие, попадая в ловушку. Скрестив руки парня на груди, говорю в ухо: — А сейчас? Впрочем, в ответе не нуждаюсь. Сжимаю пальцами трепещущее горло, чувствуя, как под ними бешено пульсирует сонная артерия. Хватает одного несильного нажатия, и Пит повисает на руках безвольной куклой. С секунду смотрю на него и думаю, что у малого всё ещё впереди. У него есть выбор, которого никогда не было у нас с Вегасом. Тем временем, бойня продолжается. Бью без разбору, во всей яростной силищей. Кому-то пробиваю череп, приложив несколько раз к раковине, кому-то ломаю ногами рёбра, поймав бёдрами в стальные тиски, кому-то просто сворачиваю шею. Нет времени вершить страшную месть. Наши с Ви четыре минуты вот-вот будут отсчитаны.

Выжить...

Спасти Вегаса...

Поймать заветную минуту покоя…

Принять ценность минувших страшных дней…

Понять…

— Фурия! — слышу сквозь шум знакомый голос и оборачиваюсь, быстро склонив голову в приветственном жесте. — Привет, Вегас! Жарко тут у Вас! — Ким?! Кимхан подмигивает шокированному старшему кузену и с боевым кличем скрывается в беснующейся толпе, орудуя миниатюрным топориком, радостно режущим глотки. Паника постепенно охватывает выживших бойцов. Последний «контрольный» выстрел Вегаса, снёсший половину башки заметавшемуся новичку, обращает их в бегство. Они улепётывают, таща за собой находящегося без сознания Пита. — Безмозглые псы! — сплёвывает вошедший в опустевшую квартиру Кан, усмехаясь поднявшему прицел Вегасу. — Осмелишься, щенок? — Нет, конечно! — добродушно смеётся Корн, выходя из-за спины своего брата. — Я прав, ребятки? Не хватит духу! — он театрально всплёскивает руками, указывая на пол, усеянный трупами. — Вы чего тут бардак устроили, а? — дядя негодующе качает головой. — Что же с Вами делать, бесхребетные выродки? — Бла-бла-бла! Как всегда, трёп ни о чём! А часики-то тикают! Грейт? Вот он, момент. Наконец-то понимаю, для чего выжил. Зачем был спасён Кимханом. Старикашка больше не улыбается. С презрением смотрит на Кана, переводит брезгливый взгляд на Вегаса и пожимает плечами: — Ты прав, Ким. Перейдём к делу. Настигаю дядю прежде, чем тот успевает выхватить оружие. Заламываю руку до жалобного хруста, наслаждаясь искренним воплем. Принуждаю опуститься на колени и склонить голову. — Живыми или мёртвыми? — спрашивает Мастер. — Живыми! — отвечаю, встречаясь глазами с Каном и видя в них бессильную злость. — Отдаю Ваши жизни на милость Судьбы. Щёлкаю зажигалкой, предлагая кузену поджечь сигарету, а затем бросаю её в кучу обломков. Беру за руку Вегаса, и мы проходим мимо отца, что стоит как вкопанный, нависая над сидящим на коленях дядей. В глазах обоих отражается Время…

8:04

Никто не узнает всей правды. Никому не удаться выяснить истинную причину ужасного пожара в квартирке одного из домов на окраине Бангкока. Только на одном из найденных у дверей обожжённых трупов обнаружат пулевое ранение, а на обезображенной руке старика — часы, чьи стрелки замерли на четвёртой минуте. Навеки…

Переверни страницу, мне нужно видеть что-то новое —

Теперь моя наивность разодрана в клочья.

Мы не можем оставаться на этом угнетённом пейзаже,

Как бешеные псы войны...

*** — Грейт… Открываю глаза под тихий плеск воды. Вегас чем-то встревожен. — Что такое, Ви? — сажусь рядом с ним на песок и обхватываю руками побледневшее лицо, призывая смотреть в глаза. — Мы… свободны? Вегас не верит. Страшится, что очнётся в холодной постели и всё опять начнётся по кругу. Хитро ухмыляюсь и надеваю проклятую маску, заставляя сердито заворчать. — Теперь веришь? Вегас вздыхает. Бережно снимает её и запихивает в карман дорожной сумки. — Не обязательно убеждать так радикально, — слышу в голосе лукавую улыбку и звонко хохочу, свалив нас обоих на остывающий песок. Закат раскрашивает окружающий мир оттенками алого. Небо подёрнуто нежно-розовой дымкой. Пушистые облака отливают золотисто-красными красками, плавно исчезающими в ласковой тёмно-синей бездне. Солнце скрывается за горизонтом, рассыпая последние алые лучики. — Куда держим путь, моя нежность? Приподнимаюсь на локтях. Улыбаюсь проскользнувшему в любимых глазах смущению. Нежно целую приоткрытые в немом прошении губы. Ласкаю подушечками пальцев по-прежнему болезненно осунувшееся лицо, следя, как напряжение уходит из тела брата, оставляя воздушную лёгкость. Поднимаю слезящиеся от безграничного счастья глаза к прекрасным Небесам и молвлю, чувствуя шелест ровного дыхания на коже. — К звёздам, Ви!

Как может мгновение длиться вечно?

Как наше счастье терпит муки?

Любовь остаётся прекрасной и чистой,

Несмотря на любые невзгоды!

Любви не знакомо одиночество,

Она течёт в душе, будто поток.

Защищает, борется и не сдаётся,

И не даёт нам погибнуть…