Танцор и бездна

Кошмары. Каждую ночь засасывают всё глубже в жажду собственной Смерти. Пронизывают мертвенным холодом мысли, лишая способности разделять сон с явью. Заполняют тренированное годами тело слабостью, от которой трясутся руки и шатает до тошноты. Вселяют в сердце чувство вины и вязкий страх, что однажды они воплотятся… Чон Джин Ман не привык быть слабым. Жизнь — поле ожесточённого боя. На нём он и солдат, и командующий. Нет места пощаде. Не знает сожалений стальное сердце. Но когда в его жизни появляется младший брат, всё в одночасье меняется. Оказывается, сердце способно болеть от волнения. Мысли путаться от плохого предчувствия, когда трубку не берут после второго гудка. Руки крепко прижимать к себе, чтобы согреть, успокоить. А губы шептать в лохматую макушку; «Я рад, что ты вернулся…» Мун Джо — злейший враг и любимейший человек. Не бывает и мгновения, чтобы Джин Ман терял бдительность. Постоянно отслеживает его действия, внимательно наблюдает за выразительным ликом и глазами, в которых цветёт мрак. Но в то же время для него нет никого ближе. Никому Джин Ман не доверяет так всецело и слепо, как брату. Даже если Мун Джо — последняя станция. Джин Ман будет счастлив сойти именно здесь — в тёплой, манящей пустоте. Вместе с доверием возникает ещё одно чувство. Оно тихое, ненавязчивое. Прокладывает себе путь трепетом от мимолётного касания, детской радостью от объятий после долгой разлуки и мягким замиранием сердца на весёлое: «Братец, ты сожрать меня решил? Кто из нас красная шапочка?». Кошмары — обратная его сторона. Они приходят напомнить, что прошлое никогда не исчезнет. Принимают облики невинных людей, когда-то попавших под удар косы Бездны. Приобретают узоры смертельных ран, оставленных беспощадным скальпелем Пустоты. Впиваются в сознание пулями, пронзающими чужую-родную плоть и отражающимися в замёрзшем взгляде младшего брата. Остаются кровавой лужей под распятыми, расчленёнными на куски двумя потерянными душами, не нашедшими дорогу в Ад. Джин Ман просыпается в холодном поту. Долго смотрит в безмолвный потолок, пытаясь совладать с дрожью, овладевшей всем телом. Встаёт и бесшумно идёт в ванную. В зеркале видит унылое зрелище. В ледяных глазах — безумие пляшет с тоской, вина нежно обнимает ненависть, обжигаясь ёдкой жгучестью, а любовь прячется в тенях безразличия, уходя всё глубже. Удар жжёт прохладную кожу, не принося облегчения. Щёку украшает длинная царапина, оставленная лезвием взятого у младшего брата скальпеля, а боль всё равно рвёт в лоскуты. — Стой, братец! — приказ, которого нельзя ослушаться. Тонкие пальцы сжимают запястье, удерживая руку в нескольких сантиметрах от грудной клетки. Подбородок властно приподнимают, заставляя смотреть в глаза. Джин Ман не испытывает ничего, кроме… — Хочешь боли? — в голосе — фальшивая скука. Старший слышит в нём мягкие нотки беспокойства. Честность — точка единства уродливых душ. — Да. Помоги мне, Мун Джо. *** Колени саднят. Хорошо. Наручники сдавливают запястья так крепко, что немеют руки. Отлично. Повязка на глазах сидит так плотно, что они зудят, ноют, ранят солью слёз. Превосходно. Джин Ман ощущает себя распотрошённой тушкой второй свежести. Вроде бы пригодная, а тухлятиной попахивает. Впрочем, сгнившей мертвечиной есть кому поживиться. — Видел бы ты себя сейчас, братишка! — веселье мрачное, предвкушающее пир на всю оставшуюся жизнь. — Тебе идёт красный! Джин Ман хмыкает. Сильное тело опутано толстой красной верёвкой. Петля приятно обхватывает горло, слабо, лишь дразня лёгким удушливым испугом. Два крохотных узелка трут напряжённые соски, раздражая чувствительную кожу. Крупный виток обвивается вокруг пока ещё мягкого члена, несильно растравливая пульсирующие венки. — Родной! — голос Мун Джо полон восхищения. — Ты так жаден в своей беспомощной нужде. Но получишь больше. Гораздо больше… Что-то звенит. Заостряет рассеянное внимание, настораживает чуткий слух хищника, напрягает мышцы в защитном рефлексе. — Расслабься, — Джин Ман повинуется. Расправляет плечи и ждёт. Касание. Скользит по коже колючим морозом. Старший чувствует, как на плечах появляются маленькие царапины, ласково щекочущие горящую плоть. Он тянется за прикосновениями, дёргая скованными руками. — Терпение, братец! — голос младшего искрит голодным восторгом. — Дай мне насладиться твоим голосом. Удар. Плеть с длинными и острыми, как бритва, шипами втыкается глубоко в плоть. Джин Ман выгибается мостом, рассыпая по комнате тихий вскрик. Верёвка натягивается, сдавливая шею и затвердевший от грубого трения член. Соски кровоточат. По спине струятся ручейки крови, капая на пол. — Не слышу тебя, родной! — веселится Мун Джо. И делает резкий рывок. Лезвия режут плавно. Распарывают кожу с мокрым скрипом, цепляются за куски мяса, отрывая от них окровавленную мякоть, и сдирают за собой кожу, повисшую лохмотьями на разодранных краях ран. Джин Ман умопомрачительно прекрасен, когда кричит. По-прежнему не в полный голос, но так, что Мун Джо дрожит от силы, пронесшейся ознобом по коже. Изгибается ещё сильнее, почти ложась на пол. Бездумно вращает разъезжающимися бёдрами, ища новую порцию ласки. Младший не может оторвать глаз. Жадно прослеживает линии крови, переплетающиеся с нитями верёвки. Любуется ранами, украсившими спину, и ошмётками мяса на кончиках плети. Вслушивается в сладкий скулёж и бешеный стук сердца, кажется, разрывающий грудную клетку. — Отвратительно великолепно, — с придыханием комментирует он. — Но… Следующий удар приходится по груди. Рассекает мышцы с тошнотворным чавканьем, оставляя рванину вместо гладкой кожи. Старший тяжело дышит, откидывая голову. Влажные волосы прилипают ко лбу, и пот капает на полыхающие щёки, разъедая нежную кожу. Но возбуждение крепнет. Бёдра мучительно подаются вперёд, горя от лёгких похлёстываний. Дёргаются, дрожат, толкаются в жёсткий вёрст ковра, отчаянно нуждаясь во внимании к стоящему колом органу. — Какой ты жадный… Несколько минут тихо. Джин Ман выныривает из марева боли, настороженно прислушиваясь. Хочет позвать, но держит молчание. — Упрямый братик, — слышит он над ухом довольное рычание. А потом ощущает дразнящее прикосновение тонкого кончика скальпеля к головке. Оно нежное, мягко поглаживающее гиперчувствительную кожу. Любовно очерчивающее выпирающие венки, исследуя каждый незаметный изгиб. — Твой страх такой вкусный. Потому что особенный. Потому что принадлежит только мне, — Мун Джо близко. Едва касается губами приоткрытого рта, судорожно хватающего спёртый воздух. — Поцелуй или боль? — Джин Ман скалится. Яростно перехватывает губы брата, кусая до крови. Глотает громкий стон, чувствуя боль вперемешку с эйфорией. Член дёргается, сжимаемый в объятиях широкой ладонью. Младший ведёт по нему неспешно, размазывая предзякулят с каплями крови. Дрочит, распаляет недремлющий пожар. Целует несдержанно кричащие губы, трепеща от желания, умирая от дикого восторга. А потом прижимается оголенными бёдрами, садясь на колени. Приподнимается. Водит испачканным кровью членом старшего по ягодицам. Приставляет к разработанному входу и грубо насаживается, сразу до конца. Слышит болезненный стон и усмехается, обнимая плечи. — Исполни мою мечту, братец! — хрипит он и начинает двигаться, наращивая темп. Впивается ногтями в раны, проникая глубже и со смакующим удовольствием освобождая больше свежего мяса от кожи. Кусает раскрытую шею, вырывая шмоток плоти. Упивается льющимися струйками крови, греющими язык. Впитывает хриплые стоны, будоражащие нестерпимой жаждой получить, наконец, разрядку. Не может перестать посасывать сочные губы, так молящие их приласкать. — Мун Джо! — голос Джин Мана сипит, но в нём звенит сталь. — Хочу видеть тебя. Младший слушается. Желание Бездны — закон. Рывком снимает повязку и обнимает за шею, продолжая танцевать. Старший смотрит затуманенным взором. Считывает ребяческий восторг и счастье в родных глазах. Кривит губы в злой ухмылке и лениво подмахивает навстречу скачкам, завораживающе медленно извиваясь всем телом и отвечая на жаркие поцелуи. Вминается животом в живот Мун Джо, зажимая между ними член. И двигается вместе с братом, влетая и падая, лаская его с каждой секундой всё грубее, причиняя саднящую боль. — Братец! — теперь Мун Джо запрокидывает голову, подставляя горло под язык и укусы. Ощущает трепетное вылизывание бледных шрамов, ожерельем опоясавших кожу. Стонет, кричит, ускоряется, шлёпаясь об колени до синяков. Пальцами играет с узлами на сосках, затягивая туже и слушая жалобный треск рвущейся кожи. Сужает молниеносным движением петлю на шее брата, заставляя кости хрустеть. — Кончим вместе, братишка! Джин Ману кажется, что он… ничто. Настойчивые мысли, душащие кошмары — всё неважно. Важна лишь пустота, сияющая в любимых глазах. Огонь, обжёгший живот. И нежный шёпот на грани засыпающего сознания: — Спи, братец. Отныне я буду твоим Кромешником.