Работы с барашком или восемь несчастий

Паренек на вид чуть старше него все никак не мог справиться с подобным беспорядком, берясь за это дело пусть и со всем усердием. Добрый по натуре, что поделать. Но как с другой стороны можно не помочь брату по несчастью, особенно когда больше некому? — Так что, говоришь, случилось? — Подает он голос сзади, разбирая светлые волосы на пряди безуспешно. — Маньчжуры. Односложно. Но ясно. Всем ясно. В особенности тем, кто греет уши в запретном городе. На вопрос о любой беде этот ответ исчерпывающий во все времена. Поэтому сяоцзы лишь слегка кивнул понимающе. Ох, бедный ребенок. Наверное, один из тех, кому не посчастливилось попасть в плен. Удивительно что его сюда занесло. Но помощник бы ему не помешал — да и как можно оставить на произвол судьбы такого мальца, честное слово?! Нет, покажет его матери, покажет всей прислуге. Заречется, что прокормит сам. Пусть не верят. Пусть придется поголодать и еще пару недель провести, сократив сон на часа три. Даже если не позволят, устроит его где-нибудь самостоятельно. Не проявлять алчность и скупость. Не убивай, но спасай чужую жизнь - первая заповедь. Да как он явится в храм если вот так сбросит с себя ответственность? Видимо, дорога его знатно помотала, так что просто так это гнездо не распутать. Тогда он удаляется с простым "подожди", и убегает в дом мигом, возвращаясь в спешке с каким-то девичьим гребнем. — Зачем? — Мальчишка только хлопает глазами, спрашивая не подумав. Но очевидно, что имеет ввиду. Какого черта у простого прислуги забыла доброкачественная шуби? Еще и женская. Ах, должно быть, уже с кем-то сватан. Подарок от возлюбленной, скорее всего. — Сестра отдала, чтобы в лицо ничего не лезло. Отвечает он лаконично, чем вызывает только понятливый вздох. Сестра, значит. Все же загадка, откуда у родственницы мальчика на побегушках что-то такое не присущее его сословию. Хотя кто знает, что за жизнь у него была до попадания сюда. Все же эти его лохмы и правда были чересчур дикими, а гребнем и расчесать и заколоть можно. Особенно необходимо для рабочего. Пока он об этом раздумывает, сяоцзы проводит аккуратно по его локонам расческой, с большей легкостью теперь. Все еще босой и с закатанными рукавами после занятого дня, но тем не менее крутится вокруг него как будто неустанно. Хотя усталость в его движениях невооруженным глазом видна. И даже когда заметно, что волосы его стали намного послушнее, все равно тщательно вычесывает все колтуны и соринки. Успокоившись наконец, с одним только зевком вымученно отправляется к себе опять, наказав ждать. Да куда он денется. Возвращается юноша видимо с большинством, если не всеми лентами которые у себя нашел. Все красные, что при дворе не редкость. И едва ли не все разные. Что поделать — дареному коню в зубы не смотрят. Кто-то соизволил поделиться, так надо брать. Здесь, наверное, что-то от сестры тоже есть. Просто так чуялось. Молча он перевязывает ими его отросшие чуть ли не до колен волосы, лишь теперь довольный. Хоть и с таким лицом, как будто только что отпахал в три смены. Как будто совсем дела нет, что отдает не самую ненужную вещь здесь, особенно для него. Виновник с пониманием этого вертит головой, хлестая его нечаянно новосделанным хвостом. — У меня еще есть. — Отвечает, как будто прекрасно знает, о чем он думал. Видимо, и сам задумался о таком. Да какая разница вообще, если пользуется он от силы парой штук? Сяоцзы поднимается с колен, закончив с этим гнустным делом, и только теперь спрашивает. Прежде всего — помощь нуждающимся. Потом уже формальности. — Как тебя звать? Мальчуган опускает взгляд задумчиво — не знает. Точнее, трудно вспомнить. Не помнит больше ни грамоты, ни любых других наук, поэтому говорит первое, что приходит в голову, когда речь заходит о его имени. — Шу-эр. Слуга хлопает глазами, видимо уже сделав выводы у себя в голове и только погрустнел чуть от понимания, что прозвище — единственное, по чему зачастую можно опознать многих таких несчастных детей. Но потом сглатывая улыбается мягко, встав перед ним как будто в торжественном завершении работы. — Сяо Шу. — С интересом пробует имя на языке. Знает, что оно возможно и временное: он уж не ребенок и настоящее вполне должен помнить. Но он любитель ласковых форм. — Как вас зовут? Заслышав это, парень распахивает глаза, на удивление этого не ожидая. Тем более такой вежливости к тому, кто едва ли на пару лет старше. Да, образованнее. Да, опытнее. В общем, взрослый не по годам. Ну ничего, дитя не глупое, грамоте обучаемо, чтению и подавно. А простой работе так точно. Ничем будет его не хуже. Говорит он осевшим тоном, как будто не привык совсем к любому интересу в его сторону. — Ду Юй. — Отвечает в той же манере, по-доброму хмыкнув, но добавил в конце: — При дворе просто сяоцзы. И тут как назло его так и окликают, от чего парень дергается от неожиданности, и Фенму это невольно кажется оскорбительным. Ну что за повадки такие, звать примерного молодого человека лишним прислугой. Очень спешно он тащит его домой, быстро поясняя что у него да где. Пояснять немного — у простых чернорабочих комнатушки небольшие и порядком скудные. И то имя его говорит само за себя — не было тут для него места. Выделила мать. После этого чуть ли не выбегает на улицу с довольно тревожным видом. Да кто вообще решил гонять его туда-сюда даже после того, как жизнь в запретном городе уже застывает и даже слуги отправляются спать? Хоть и весь вечер ему было еще тревожней, в конце концов он улегся где-то на углу кровати, стесняясь занимать хотя бы половину. На дворе, судя по переставшему падать свету из окна, стемнело окончательно, но заснуть у него плохо получалось. Когда Шу уже задремал совсем, от резких звуков инстинктивно приоткрыл глаза. Ах, этот сяоцзы. Видимо, дел этим вечером выдалось немало, так что по виду как он без чувств свалился рядом привычно, можно было уверенно сказать, что невооруженным глазом он мертвый. Свалился он довольно шумно, это точно. Но Фенму как благовоспитанный сын благородных родителей протирая глаза поднимается и пусть и с зевком, захлопывает дверь за ним и накрывает измученного забранным одеялом, сам пристроившись где-то в самом углу. *** — Сюда иди. Лицо абсолютно спокойно, но взгляд выдает злость. Смотрит, задрав голову. Настоящий принц. Сложно осознавать, что стал он тем, кем боялся стать. Но тем не менее не изменяет себе по крайней мере в религиозности до мозга костей. Первая заповедь – от убийства. Вторая заповедь – запрет на воровство. Третья заповедь – воздержание от распутства. Четвертая заповедь – запрет на ложь. Пятая заповедь – запрет на употребление дурманов. Основные принципы он давно не соблюдает, но пять главных заповедей блюсти считает необходимым. Все же человек он добрый, неудивительно что пересилил все то что всплыло в памяти только с его появлением. Даже погостить пригласил, да не абы где, а в собственных хоромах. Кровать его, неудивительно, закидана всевозможными мягкостями, и сесть рядом с ним там Фенму находит очень даже приятным. Не то чтобы демонам его вида легко дается сон — скорее, считается чудом, поэтому единственное что он может, дабы хоть немного передохнуть, это максимально расслабиться. Градоначальник грубовато разворачивает его за плечи к себе спиной. Развязывает ленты шустро умелыми руками. И немудрено — по одним пальцам Гэся видно: юркий. Игра на гуцине, черчение, каллиграфия, да и тяжелая работа в конце концов не оставляют другого выбора. Фенму распахивает глаза в приятном? Возможно, удивлении, когда он хоть и жестко, но как никак изящно прочесывает его пряди своим гребнем. Не говорит при этом ни слова. Только после вымолвил снисходительно — "Позор". Да, и правда позор. Разве он брал его под крыло, как какой-то наставник, ради того чтоб его дорогой воспитанник в посмертии ходил вот так вот даже не причесываясь?! — Смерть далеко не оправдание выглядеть неопрятно. — Ругает он взыскательным тоном. Оборачиваться на него он не посмел, но как будто спиной видел, что Симэнь надменно задрал голову. Вдруг с инстинктивной дрожью в затылке почувствовал, как он уверенными, пусть и сонными движениями сплетает ему достаточно тугую косу. Опрятную. — Зачем?! В ответ Юмэкуй затягивает одну из прядей сильнее, не от злостной реакции, а просто приструнив как будто. Впрочем, его точно так же можно приструнить за хвост. Но мало ли кто после этого обнаружит себя живым. — В столице не ходят как попало! С невозмутимым видом он сплетает его длинные волосы неспеша, озвучивая этот факт только сейчас. Конечно, можно догадаться об определенном дресскоде, но по всем его владениям бродит куча разномастных как гостей, так и постояльцев! — У сюнчжана в городе полным полно как знатных особ, так и попрошаек. Со мной что не так? На это он слегка дергает его за наполовину готовую косу, что заставляет скорчить недовольную мину. — Мы рады всем, пока они пристойно себя ведут. — Да разве я... Что-то вдруг резко заставило его поскорее сбавить обороты, так как уже за ближайшие десятки ли от хозяина города атмосфера исходила очень зловещая. Как будто черным по белому в воздухе: заткнись. Мысль понятно. Рады всем. Но не ему. Не лицам из прошлого. А своему убийце в особенности. Фенму даже несколько раз подумывалось, не вынашивает ли он вендетту. Продолжает он в молчании, очевидно жгучей ненависти к нему не питает, но расстроен очень. Да глупо это все, чтобы твое творение когда-то подняло на тебя меч! Закончив, подвязывает лентой конец и горделивым жестом вставляет гребень в основание. Удивительное дело, чтобы его высочество кому-то давал его даже коснуться, не то что... Да у него же сотня таких теперь, в конце концов. Ничего особенного заботливого творить он бы не стал никому. Особенно ему. — За какие заслуги? — Завтра идешь за меня отдуваться перед Аматерасу. Пока Фенму ошарашенно на него глядит, этот черт только посмеивается довольно. — Шучу. На это демон только ворчливую рожу корчит. У этого человека юмор вряд-ли может быть не жестоким. Но отправлять к этой людоедке кого-либо он если даже очень хотел, просто не мог. Самому же хуже будет. Лениво спускает ноги с кровати, поднимая его за собой за шкирку. Нянчиться не собирается. Хорошо хоть не избил по наитию. Когда Симэнь волочит его к двери — оставлять его у себя на больше, чем просто привести в пригодный вид, намерен и не был. Порывшись где-то у себя в ящиках вне его поля зрения, сурово вручил стопку одежды. Вот честь конечно — с барского плеча. Но Баку-гэся фамильярен, да и если хочет здесь и сейчас, лучше отдаст и какое-то свое старье, а не будет ждать до утра. Что-то здесь, как видно, светлое, что-то красное. Едва ли он бы учел его предпочтения, скорее просто сбывает с рук то, что давно не носит. Все, разумеется, по приличиям. А как же с ним иначе. Ку, тайку, светлая рубашка под сам ханьфу. На самом никаких узоров, вышивок и всего подобного. Ясно. Не подобает ему такое носить. Вот и пылится. — Сильно велико быть не должно. — Гэся бросает хоть и что-то такое простое, но даже грозным тоном. "Чтоб глаза мои тебя больше не видели, по крайней мере в этом непотребстве", у него на лбу написано. — Мы рады всем. — Говорит он чуть ли не зубами скрипя, выдавливая из себя что-то такое язвительное по какой-то причине. Если переводить на человеческий, говорит, приказывает — "остаешься". Сразу после градоначальник захлопывает дверь, оставляя его в едва светлых палатах в одиночестве. Даже дурачок тут не потеряется при наличии повсеместно этих неживых болванок чжанлинь. Уж беспокоится о непрошенных гостях он точно не будет.