Когда-то мы были людьми

Тростниковый сахар, гвоздика, черный перец, кардамон. Все это залить спиртом, поджечь и, дождавшись, когда сахар карамелизуется, вылить в очень крепкий свежесваренный кофе. Пить строго без молока. Вольфрам Окс залез в чужой потрепанный временем дневник совсем не для того, чтобы черпать оттуда рецепты, но, пожалуй, «Дьявольский»¹ кофе звучал как то, что ему сейчас было жизненно необходимо. Первый глоток окатил горечью, густотой и яркостью специй, но сложно было поспорить, что этот напиток при желании и мертвого бы из могилы поднял. Если бы он оживил автора дневника, Вольфрам не отказался бы взять у того интервью. Он пересек океан и забрался в самое сердце Луизианы ради загадки, которая так долго не давала покоя не только ему. Тайна, раскрытая пусть даже спустя столько лет, несомненно стала бы сенсацией. Личность маньяка, державшего в страхе Новый Орлеан вплоть до 1933 года, могла стать его козырем в продвижении по карьерной лестнице. «Амбициозный молодой телеведущий из Германии решил провести собственное расследование, бросив вызов громкому делу двадцатилетней давности, которое так и не было раскрыто», — фантазия рисовала заголовки на первых страницах газет. Возможно, он немного перегибал палку в своем энтузиазме, но пока идея горела в нем, побуждая к действию, он не мог и не хотел сопротивляться ее пьянящему безумию. Дневник, над расшифровкой которого он трудился вот уже неделю, неохотно, но все же приоткрывал запретные двери. Прежде чем это сокровище оказалось в его руках, Вольфраму пришлось потратить драгоценное время на рассмотрение нескольких абсолютно бессмысленных версий. Пока однажды, слушая записи новостей из фонда местной радиостанции, он не обратил внимание на манеру, в которой эти новости подавались одним конкретным диктором. Это без сомнения был азарт, который Вольфрам узнал мгновенно. Более того, это был вызов, которого по странным стечениям обстоятельств никто не считал. Радиоведущий повествовал о всех ужасах, связанных с преступлениями маньяка, будто испытывал необъяснимую гордость. Нотки насмешки и презрения мог уловить только очень внимательный слушатель. Он смеялся из радиоприемников над чужим страхом, но никто не замечал этого, потому что никто никогда не обращает внимания на того, кто остается «за кадром». Дом, в котором некогда жил Аластор Генри Маджетт, был выставлен на продажу, и Вольфраму достаточно было представиться новым потенциальным покупателем, а затем очаровать барышню из бюро недвижимости, чтобы получить на руки ключи под залог и отправиться на осмотр без сопровождения. Дневник обнаружился в тайнике под увядшим кустом роз в самом дальнем уголке запущенного сада. Кто-то словно подкидывал подсказки одну за другой. И стоило начать работу над записями, как стало предельно ясно: автор рассчитывал на то, что однажды найдется достаточно сообразительный и упертый любитель нераскрытых тайн, чтобы зайти настолько далеко. «Браво, друг мой. Если ты читаешь эти строки, мне остается только поаплодировать, ведь ты первый, кто подобрался ко мне настолько близко», — гласил первый разворот, украшенный витиевато выведенным именем. Это было не просто признание — откровение. И Вольфрам тонул в нем с восторгом медиума, нарушившего законы времени и границ миров. Стоило продраться сквозь описания рутины и размышления, завязанные на религии — тоже в целом неоднозначные, — чтобы в конце концов наткнуться на настоящее сокровище. «Память моя постепенно оживает: один из вечеров много лет назад, тусклое мигающее бра на стене коридора, дорожка грязной воды, натекшей с зонта и ботинок отца. Он не был пьян, просто очень зол. Тогда я не мог понять, почему, но теперь смотрю на эту сцену будто со стороны, прокручивая старую пленку. И мне противно. От того, что я его понимаю. От матери мне досталась внешность. Смуглая кожа, тонкие черты лица, стройное телосложение, большие глаза и непослушные темные волосы, которые должны бы виться на концах, как у нее, но вместо этого вечно торчат в разные стороны, сколько ни приводи их в порядок. Матушка красива. Ею я могу любоваться вечно. Но мне это наследство совсем не к лицу. От отца же я получил и вовсе дурной подарок перед тем, как он исчез из нашего дома и из Нового Орлеана. Мне было шесть. Но я до сих пор помню, как заслонил собой стоявшую на коленях мать, готовый принять удар вместо нее. Я видел его глаза. Я смотрел в них очень долго. Сейчас эти же глаза смотрят на меня из зеркала, и я могу сказать наверняка: они абсолютно пусты. “Я убью тебя, — сказал тихо и твердо тот щуплый шестилетний мальчик, прежде чем отлететь от удара по лицу к стене и приложиться о нее головой до потемнения в глазах. — Когда я вырасту, я тебя убью” Больше отец не сможет ударить ни ее, ни меня. Больше не сможет сбежать из этого города в поисках чертовой славы. Его кровь повсюду. Под моими ногами, на моих руках, красные брызги рассыпались по стенам его квартиры. Красный на желтом смотрится отвратительно, зато почти черная от густоты лужа любопытно растеклась по рабочему столу. Интересно, гадают ли жрецы вуду на крови? Надо будет узнать. Хотя я и так могу предсказать свое ближайшее будущее: вести новостной эфир больше некому, а я наконец открою им нашу маленькую тайну. Король умер, да здравствует король. Это то наследство, которое мне пришлось забрать самому. Пока ты уверен, что тебя не раскусят, можешь делать все, что захочешь. Но как же это было хорошо, черт возьми. “Папа, я больше не хочу слышать ни одного паршивого слова, потому что на другие ты не способен вне сценария“ Я не хирург, но копаться в его горле, пока он давился кровью, было весело. Похоже, я немного перестарался с топором, потому что теперь эта груда мясных ошметков едва ли напоминает человека. Меня совершенно заворожил звук ломающихся костей и разрубаемой плоти, и я наносил удары без перерыва, пока не выдохся сам. Музыка смерти. Сейчас я слушаю заключительную часть. Тиканье часов, шелест страниц, жалобные помехи из новенького радиоприемника. Я оставил гри-гри² возле ведра с кровью, вложенным в отрубленную руку. Пожалуй, дневник теперь придется прятать. Спустя годы его найдут и прочтут как увлекательный триллер. Это странно. Но я не чувствую ничего, когда думаю о том, что эта картина написана мною. Будто тоже смотрю на нее только из зрительного зала» Вторая чашка кофе уже не ощущалась такой ядреной, Вольфрам привыкал к этому вкусу так же, как привыкал к стилю злого гения из не такого уж и далекого прошлого. Все последующие убийства описывались с не меньшей живописностью, а подробности становились все красочнее и уродливей. Если он представит широкой публике истинную историю знаменитого маньяка из Нового Орлеана, заработает славу, построенную на скандале — самую надежную из всех. Ведь даже если суждено будет столкнуться с обвинениями в подделке, он уже будет знаменит. Он сможет выкрутиться. Оценил бы это сам Аластор Генри Маджетт? Что ж, возможно, однажды они встретятся по ту сторону, и тогда Вольфрам задаст ему этот вопрос. Возможно, это произойдет даже быстрее, чем он бы того хотел. Газеты напишут об автокатастрофе и упавшем с обрыва Ford Custom Tudor 1950 года, владельцем которого был известный в Германии телеведущий Вольфрам Окс, среди друзей просто Вокс. А пока он, пожалуй, сварит еще немного кофе по-луизиански, предвкушая долгую ночную дорогу навстречу своему успеху. Потому что удача слишком капризна, чтобы ждать его лишних пять часов.