Бесполезность плоти

      Массивные двери величественного дворца правосудия пугающе походили на пасть — в особенности, когда распахивались и ненасытно вбирали в себя посетителей, одного за другим; высокие, стройные и светлые колонны напоминали Кей прутья огромного намордника, но даже их вид не давал гарантию безопасности. Откинув предрассудки, она выбросила на тротуар выкуренную до основания сигарету и резво перебежала дорогу, игнорируя громкие предостерегающие сигналы автомобилей и гневные выкрики их водителей. Но на другой стороне улицы её вновь что-то затормозило — странное ощущение, которое не могло возникнуть само по себе; ощущение, словно бы на неё кто-то глядел издалека, успешно сливаясь с прохожими, поделенными на два потока, что двигались в противоположных направлениях. Кей хотела-было отыскать глаза, источающие столь усердное внимание к ней, но, моментально одумавшись, отнесла это своё ощущение к тем же предрассудкам, которые, по-видимому, не усыпила до конца. Она поднималась вверх по широкой лестнице, когда уже физическое чувство стеснило её — с каждой преодоленой ступенью ноги всё тяжелели, словно бы само её тело выступало против посещения этого места.       Внутри здания оказалось на удивление малолюдно, как если бы всякий, кого Кей ещё на улице сопровождала своим взглядом вплоть до самых дверей суда, оказавшись здесь, был бесследно переварен торжественно-белыми стенами.       Заседание уже началось. Джек, присутствие которого Кей обнаружила по прибытии, слонялся по коридору перед залом суда в ожидании своей очереди. Порядок допроса свидетелей был известен всем участникам процесса, и заблаговременное появление Кей впечатлило Кроуфорда, однако впечатление его было отнюдь не положительным. Кей знала, что Джек был против её присутствия во время слушания дела Грэма (открыто говорил об этом), и в данном вопросе она была солидарна с Кроуфордом. У них обоих были основания тревожиться о том, как пройдёт её выступление перед судьёй и присяжными. Поведение Кей во время последнего выезда с группой заставило её открыть глаза на собственную ненадежность. Однако же нравоучения Джека были бы уместны лишь в том случае, если бы Кей была вольна что-нибудь изменить, но тот факт, что Уилл покушался на её жизнь, перевёл её из ряда свидетелей в ряд пострадавших. Игнорирование же повестки с её стороны обернулось бы ещё большими неприятностями не только для Кей но и, вероятнее всего, для приближенных к ней.       Кей опустила голову, чтобы не встречаться взглядами с, остановившимся напротив неё, Джеком, который, казалось, продолжал безмолвно требовать каких-то слов от неё. Вероятно, ему хотелось услышать из её уст что-нибудь вроде: «Порядок, Джек! Я справлюсь!» — как прежде; о, Кей желала бы услышать от себя то же самое… Взгляд её упёрся в острые носы туфель, которые она надевала, пожалуй, лишь пару раз: первый уже не помнила; второй же был инициирован приглашением Лектера в оперу. Шейный платок неизменно душил, но приходилось терпеть, потому как воротник блузки, что обрела вторую жизнь после химчистки, был недостаточно высок, чтобы спрятать её свежие шрамы. Кей постаралась в этот день выглядеть особенно хорошо, нет, правильнее было бы сказать: особенно прилично. Её вид не должен был вызвать сомнений в её порядочности у присяжных, чтобы те самые сомнения впоследствии не перекинулись на её же показания. Но разум был строг и ежесекундно напоминал Кей о бессмысленности этого маскарада; её напудренное лицо, приветливая полуулыбка и искусственная опрятность не обманут прокурора, когда тот начнёт «потрошить» очередного свидетеля.       Присяжные, судья, обвинитель — в эту игру она уже играла, и правила ей хорошо знакомы. Её ведущим оружием в этой игре попрежнему была ложь… Но отнюдь не ложь должна была спасти Уилла, а — правда. Суд не снимет обвинения с Грэма, пока не получит вместо него нового подозреваемого — конкретного человека… Человека, на которого она не могла указать. Джек был прав: одно её присутствие на суде ставило Уилла в ещё более затруднительное положение; если обвинитель заинтересуется её прошлым, и ему хватит настойчивости и смекалки отстоять этот интерес, — то, что он найдёт, явится перед ним в качестве настоящего подарка для стороны обвинения. Да, лучшее, что она могла сделать не только для напарника, но и для себя тоже, — не приходить.       Рядом раздался бодрый стук шпилек. Кей нехотя оторвала взор от собственных туфель, чтобы встретить новоприбывшего. Кейд Пурнелл, — стоит упомянуть, что с этой дамочкой из инспекционного отдела Кей состояла в негласном конфликте, начавшемся с самого их знакомства, поводом для которого стал скандал, разразившийся вокруг Кей, когда ту уличили в связи с наркотиками; разумеется, такое начало не располагало к взаимной симпатии. Кей думала, что нечто похожее происходило между ней и Аланой, — с той лишь разницей, что доктор Блум порою всё же была снисходительна к агенту Эрли, тогда как Кейд стоически придерживалась, зародившейся с первого дня, бескомпромиссной неприязни к ней.       Кейд ответила на её взгляд, но скорее машинально, после чего всем телом обратилась к Джеку, тем самым не изменяя своему обыкновенному пренебрежению к его подчинённой, дурно зарекомендовавшей себя однажды.       — Момент истины.       — Вот только, истина мне не ведома.       Смертельная усталость в голосе Джека, заставившая даже Кей съежиться, мисс Пурнелл, очевидно, ничуть не растрогала. Она напряглась всей своей безукоризненной стальной фигурой, как бы объявляя тем, что готова продолжить свою довлеющую речь, в прошлом не договоренную.       — Можно тебя?.. — сказала она в то время, как её взгляд неожиданно устремился на Кей, но слова были попрежнему адресованы одному только Кроуфорду.       Не дожидаясь ответа, Кейд покинула компанию; вслед за ней отправился и Джек, не посмевший проигнорировать приглашение инспектора. Кей минуту другую стояла неподвижно, пока болезненное любопытство не толкнуло её бесшумно прокрасться вдоль стены к повороту, за которым чуть раньше скрылись Кроуфорд и Пурнелл.       — …Я не могу быть объективным? — судя по интонации, в которой отчётливо звучала претензия на какую-то справедливость, ясную лишь самому Кроуфорду, тот всё ещё сопротивлялся «наступлению» Кейд.       — Можешь, но почему-то упрямишься — опять! — воскликнула та, но сразу же одёрнула себя и снизила тон; похоже, вспомнила, что именно она была инициатором того, чтобы содержание их с Кроуфордом разговора сохранило конфиденциальность. Кей вся навострилась, внимая приглушённым звукам, испускаемым устами двух переговорщиков. — Джек, некоторые вещи забывать нельзя… как бы тебе ни хотелось… — чуть ли не с отчаянием внушала Кейд, и вдруг снова умолкла, — но, что выяснилось дальше, это была намеренно и решительно выдержанная пауза; выдержанная с той лишь целью, чтобы следующие слова инспектора воспринимались с большей важностью: — Я не могу полагаться на твоё мнение о Уилле Грэме. Ты говоришь о нём, как о своём друге, но вспомни: в одном друге ты уже однажды ошибся. Сколько ещё подобных ошибок тебе нужно совершить, Джек? — вопрос этот так и повис в воздухе без ответа. — Что она здесь делает?       — Тебе известно… Суд посчитал её важным свидетелем… — ровно отвечал Джек, когда Кейд перебила его.       — …Вот именно! Ты понимаешь, что её участие только добавит тебе проблем? Они (на пару с Грэмом) нанесут непоправимый урон твоей репутации.       — Считаешь?.. — Кроуфорд едва слышно усмехнулся — невесело, но со смирением, которое, казалось, взволновало Кейд ещё сильнее.       — Как суд отнесётся к тому, что Уилл Грэм — не первый, кто нарушил закон прямо перед твоим носом, как думаешь?.. Инцидент с одним подчинённым — допустим; два — уже закономерность. Тебя обвинят в систематическом пренебрежении своими обязанностями! В лучшем случае!..       — При чём здесь Кей?.. и все обвинения в её сторону, что внезапно вспомнились тебе… — Пурнелл громко и зло усмехнулась; эти «внезапные», как выразился Джек, воспоминания были возбуждены ничем иным, как событиями настоящего. — Суд не примет во внимание какую-то историю из прошлого свидетеля, которая, к тому же, не была подтверждена.       — Судья, может быть… но прокурор… Если я окажусь права, не рассчитывай, что прочие уподобятся тебе и предпочтут самообман. — Кейд зазвучала значительно мягче, когда заговорила вновь: — Я знаю, что не ты сделал их такими, но если ты сам не решишь помочь себе, я вместе с этим знанием буду вынуждена уйти в сторону. Ты ослеплён фальшивой виной перед теми, кого продолжаешь называть друзьями. Кто-нибудь из них, непременно, воспользуется этим, чтобы не нести ответ за свои преступления в одиночку.       Обычное дружеское намерение защитить Кроуфорда (отстоять его интересы, даже если он сам был против) со стороны Пурнелл сделалось особенно явным, когда она окончила речь, однако Кей отказывалась верить собственному замечанию; признаться, ей становилось легче от мысли, что эмоциональность Пурнелл была вызвана одной только личной неприязнью той к самой Кей.       — Агент Кроуфорд! — объявил пристав, показавшийся из зала суда.       Кей, опомнившись, немедленно вернулась на прежнее место и приняла задумчивый вид, чтобы не быть пойманной за подслушиванием. Нужды в том, однако же, не было, потому как и Кроуфорд, и Пурнелл, занятые осмыслением сказанного друг другу, на пути к залу суда не обратили внимания на неё.       Кроуфорда допрашивали дольше предыдущего свидетеля, — по крайней мере, так казалось Кей. Время словно бы замедлило свой ход для неё одной… В голове всё ещё звучал чужой подслушанный разговор. А ведь Джек так ничего и не ответил Пурнелл, настаивающей, что его «друзья» способны на предательство. Кей виделось, что его молчание являлось попросту невысказанным согласием с мнением инспектора.       Но проблема разочарования и недоверия Кроуфорда была последним, о чём Кей теперь приходилось думать. Пурнелл, заговорив о прокуроре, отчасти озвучила её собственные опасения. Кей с беспокойством ожидала минуту, когда пристав вызовет её; она поторапливала эту минуту, предчувствуя возможный свой срыв, следовательно, и побег…       Двери зала наконец вновь распахнулись, но вместо пристава в коридор выскочила Кейд, до дрожи сжимающая ручку своего кейса; одного секундного взгляда хватило, чтобы понять, что она до крайности была чем-то возмущенна и одновременно раздосадованна (видимо, её попытки вразумить Джека не возымели успеха, на который она рассчитывала). Пурнелл остановила взгляд на Кей, вознамерилась сказать что-то решающее, но пристав, высунувшийся следом из зала, опередил:       — Агент Эрли!       Кей растерянно, почти что испуганно посмотрела на него, как если бы только теперь по-настоящему осознала, что с её прошлым, действительно, было бы разумнее и безопаснее уклониться от перекрестного допроса, какими бы ни были последствия этого избегательства.       Толпа людей мгновенно захватила обзор; тяжесть многочисленных силуэтов и неприкрытого внимания легла на грудь. Кей медленно двинулась вперёд между широкими рядами слушателей, стараясь не глядеть на тех, и в мыслях запоздало репетировала обращение к судье, подбирая нейтральную интонацию, скрывающую её истинное отношение к данному процессу и к некоторым её участникам.       — Представьтесь, — прохрипел судья, не поднимая на неё своих замыленных глаз.       — Кей… Кейтлин Маргарет Эрли.       Заняв место за свидетельской трибуной, Кей с равнодушием выслушала дежурную речь о своих правах (разве что от упоминания об ответственности за дачу ложных показаний содрогнулась); вслед за тем на трибуне перед ней оказалась библия; всё вокруг как бы приостановилось в ожидании присяги.       Кей собралась проговорить нужные слова… и не смогла. Язык упёрся в онемевшее нёбо и упрямо не желал сдвигаться. Глаза Кей беспомощно обратились к залу… Ганнибал — разумеется, он не мог пропустить слушание дела Уилла. Доктор ответил на её лихорадочно-блестящий взгляд своим, полным несомненного умиротворения, и Кей пронзило тревожащее осознание: она не могла предсказать, в каком случае получит овации от Лектера?.. Если сыграет свою роль безупречно, или же если оплошает? Доктор уже критиковал её актёрскую игру; неужто явился сюда затем, чтобы увидеть, как далеко она продвинулась, совершенствуя её? Возможно. Но то была лишь одна из причин. Кей вспомнился их не столь давний разговор в машине — то с какой решительностью она утвердила, что не станет свидетельствать против Грэма. Ганнибал же сохранил за ней право выбирать — она или Грэм.       Время истекало. Кей понимала, что каждая секунда промедления с её стороны закладывала новые сомнения в головы слушателей относительно её верности будущей присяге. Всякий на её месте выбрал бы себя. Кей подумалось, что она не в первый раз находит для себя столь ничтожные оправдания и не в первый раз с такой охотой отдаётся им, но мысль эта, едва показавшись перед ней, под гнётом её ведущих идей совершенно потерялась…       — Клянусь говорить правду, только правду… ничего, кроме правды… — Кей, не выдержав одобрительной улыбки Ганнибала, которую тот, рискуя, ничуть не скрывал, опустила глаза и отстранилась от библии, что в скором времени перекочевала обратно в руки пристава.       По телу расплылась неприятная слабость — нечто подобное, вероятно, ощущалось при свободном падении с большой высоты; это было чувство бессмысленного сопротивления воздуху, что в душе делило место с ужасом необратимого.       Судья решил о чём-то переговорить с секретарем. Кей была откровенно рада этой минутной передышке и обратила внимание на присяжных, размещенных у противоположной стены в два ряда, за спинами слушателей; попыталась угадать их характеры и настроения, чтобы впоследствии спрогнозировать вердикт коллегии.       Она скользнула взглядом по одному ряду присяжных, по второму, пока что не останавливаясь ни на ком конкретном. Предприниматели, инженеры, архитекторы, учителя, но никого, кто хоть сколько-нибудь мог понять дело, которому посветил себя подсудимый. О, нет, они не видели тьмы, не соприкасались с нею… Могли ли они отличить её от света?.. Разумеется, каждому из присяжных было рекомендовано накануне процессе ознакомиться с каким-нибудь учебником по криминалистике, чтобы те имели общее представление о работе человека, которого им предстояло судить. Наверно они прочли его, в перерывах между чтением скучного текста распивая свежевыжатый апельсиновый сок. Кей полагала, что после прочитанного (познакомившись с критериями «нормального»), присяжные отнесутся к Грэму с большей предвзятостью. Само общество надело на него белый плащ, и теперь его представители с особой придирчивостью будут стараться разглядеть на нём каждое пятно. Даже их позы уже говорили о тех опасных предрассудках, которые, несомненно, отразятся на будущем коллегиальном вердикте.       «Таким, как мы, Уилл, — представителям правопорядка, имеющим чуть больше полномочий, чем другие, — стоит лишь раз оступиться… чтобы нам навсегда было отказано в прощении».       Взор Кей выборочно ухватился за одного из присяжных — мужчину средних лет (предпоследний ряд; крайний слева). Кей он почему-то сразу показался одним из тех начинающих предпринимателей, что роились тут и там, по численности своей подобные бактериям в сортире клуба «Саламандра». Мужчина всё украдкой поглядывал на своим часы и вместе с тем делал вид, будто бы попросту поправлял их на своём вздувшемся запястьи. Текущий процесс его мало интересовал. Видимо, статус присяжного привлёк его престижем. Кей отчётливо представляла себе сцену, как данный герой, распинаясь перед очередным клиентом, смещает фокус его внимания с сомнительных характеристик своего мало востребованного товара на личные качества его продавца; кичится тем, что его рука однажды пожимала руку Правосудию.       Едва переведя взгляд на следующего присяжного, Кей с горечью заключила, что ему также нечего было предложить стороне защиты. Ещё один мужчина, в своём широком «картонном» костюме издалека похожий на сплошной чёрный квадрат, но не только; Кей он по большей части напомнил девчонку, щеголявшую в материнских туфлях, что, явно, были ей не по размеру. Мужчина частенько бросался озорными, почти что смешливыми взглядами в сторону курчавой макушки подсудимого — словом, к происходящему он относился без должной серьезности.       Иная присяжная физиономия — казалось, стоит Кей отвести взгляд от неё, её глубокие морщины погонятся вслед за ним; они походили на трещины в сухом песке и являлись следствием не столько почтенного возраста, сколько тихой озлобленности, нажитой за те же лета. Сухие, и без того впалые губы присяжной были постоянно поджаты, будто бы сдерживали гневную брань. Тяжёлые серьги с крупными неопределенными камнями безжалостно тянули вниз мочки, кожа которых давно утратила свою эластичность. Госпожа присяжная без конца ёрзала на стуле, не находя удобного положения для себя, и лицо её при этом кривилось словно от боли. Кей, недолго думая, решила, что уж эта дамочка подалась в присяжные из меркантильных соображений…       — Мисс Вуд, можете начинать.       Спохватившись, она начала искать глазами ту, к кому столь внезапно обратился судья, и, увидев женщину, уверенно поднявшуюся из-за стола со стороны обвинения, оказалась глубоко впечатлена её умением до определенного (нужного) момента оставаться невидимой.       — Благодарю, Ваша честь. — Прокурор, а именно — мисс Вуд, прошла к месту свидетеля, придерживая подмышкой планшет с, прикрепленной к нему, внушительной стопкой документов. — Агент Эрли, — приветливо кивнула она. Кей всем своим вниманием сосредоточилась на персоне, чьи будущие, непременно (!) каверзные вопросы были одной из главных причин нежелания Кей находиться здесь. — Вы знакомы с обвиняемым? Уиллом Грэмом.       — Да.       — Как вы познакомились?       — Мы коллеги.       — Конечно. Но не могли бы Вы подробнее рассказать об обстоятельствах, при которых возникало это знакомство?       — Нас двоих пригласили расследовать одно дело, — всё в той же лаконичной манере отвечала Кей, попутно пытаясь определить что из себя представляла мисс Вуд и как далеко она намеревалась продвинуться со своей обвинительной позицией.       Верно или нет, но Кей узнала в ней трудоголика, до фанатизма привязанного к своему делу, одержимого им; беря в расчёт наглядную веру Вуд в справедливость обвинений, выдвинутых Грэму, можно было заключить, что она сделает всё возможное, чтобы выиграть этот процесс.       — Дело Миннесотского сорокопута?       — Верно.       — Какое впечатление он тогда на Вас произвёл?       — Сорокопут? — уточнила Кей, позволив себе удобнее устроиться на стуле.       — Обвиняемый, агент Эрли.       — Что я о нём подумала?.. Подумала, что он неплох в теории (годы в преподавании всё-таки), но вот с практикой у него, кажется, не ладится.       — Разъясните.       — Он не… не стрессоустойчив, — неохотно прибавила Кей, будучи неуверенной, что такое разъяснение расстолкуют в пользу Грэма.       Ей захотелось посмотреть на мистера Брауэра (узнать, допускала ли сторона защиты, при нелучших исходных данных, шанс на победу в этом процессе), но остановила себя, побоявшись пересечься взглядами с, сидящим сбоку от своего адвоката, Грэмом — его внимания она бы точно в этому минуту не вынесла…       — Как развивались ваши отношения с обвиняемым потом?       — Хотите знать: приходилось ли нам вместе сидеть в каком-нибудь баре после рабочего дня?.. Нет. Ни разу… Опережая Ваш следующий вопрос, добавлю: нет, мы не друзья с Уиллом Грэмом; едва ли наше общение можно было бы назвать приятельским — оно не выходило дальше рамок профессионального, следовательно, (скажу на будущее) моя оценка произошедшего с коллегой вполне объективна.       По завершении своей предуведомительной речи Кей отметила, что Вуд уступила ей подозрительно быстро. Позже, однако, выяснилось, что это было стратегическое отступление с её стороны.       — Вернёмся к началу. Вы сказали, что присоединились к расследованию похищений в Миннесоте по приглашению. Кто конкретно Вас пригласил?       Глаза Кей вновь метнулись к толпе и довольно скоро отыскали в ней Кроуфорда. Холодные непроницаемые взгляды обоих скрестились. Кей поняла, что они двое думали об одном и том же: им следовало согласовать версию минувших событий. Тем не менее, она знала Джека и склонялась к тому, что, выступая до неё, он вещал исключительно правду, известную им обоим, — это оставляло самой Кей шанс в критический момент удачно сориентироваться в собственных показаниях.       — Джек Кроуфорд, — уверенно ответила она.       — Вы ведь ранее работали в управлении по борьбе с наркотиками?.. В ФБР вернулись только ради… дела сорокопута? — с выраженным скепсисом предположила Вуд. — Должно быть, у Вас имелись и другие причины для того, чтобы вновь допустить в свою жизнь такие перемены.       — Ко мне обратились за помощью.       — Вы могли оказаться эту помощь в качестве временного консультанта…       — …И всё же, я посчитала нужным оформить полный перевод, — Кей рано начала раздражаться, чему сама не была рада; между тем она спешно соображала, отчего прокурора так интриговал вопрос её возвращения в бюро.       — Почему агент Кроуфорд (при том, что в его распоряжении был целый отдел сотрудников) за помощь обратился именно к Вам? — Вуд же продолжала намеренно формулировать свои вопросы так, чтобы свидетель не мог избежать развёрнутого ответа.       — Думаю, дело в Уилле Грэме, которого Джек… агент Кроуфорд привлёк к сотрудничеству ещё до того, как обратился ко мне, — говорила Кей, с осторожностью подбирая слова, — я заметила, что Грэм испытывал трудности в обращении с огнестрельным оружием, не мог использовать его даже при необходимости… Я же работала в оперативном отделе и к тому времени уже имела опыт с сопротивлением вооруженных преступников. Джеку Кроуфорд это также было известно, и… да, вероятно, он обратился ко мне именно из-за этого опыта.       Мисс Вуд дёрнула уголком губ (ухмылку её будто бы успела поймать только Кей) и прищурила свои лисьи глаза, отчего взгляд их сделался каким-то острым, пронизывающим… похожим на взгляд Ганнибала, когда тот брался анализировать очередную жертву — жертву своих, если так можно выразиться, научных амбиций, а не физиологического аппетита — одно другое, конечно же, не исключало.       — Благодарю за черту, которую Вы вскользь всё же обозначили в характере обвиняемого, однако, агент Эрли, Ваше замечание, касающееся отношения мистера Грэма к оружию, противоречит отчётам, с которыми мы все уже успели ознакомиться, — Вуд оглянулась на зал, как бы призывая присутствующих вспомнить её вступительную речь, в которой, без сомнений, главным пунктом фигурировала информация из тех самых отчётов, на которые она сослалась. — Мистер Грэм выстрелил в Гаррета Джейкоба Хоббса несколько раз (полагаю, больше, чем требовалось для того, чтобы только обезвредить его), что повлекло смерть последнего. Хочу напомнить, что причастность Хоббса к похищениям в Миннесоте тогда ещё не была подтверждена; Хоббс находился в статусе подозреваемого — данный факт ставит под сомнения, что действия Уилла Грэма были мотивированы законом. — Кей, с трудом удерживая спокойное выражение на своём лице, хотела было напомнить самой Вуд о том, что к моменту задержания Хоббс успел прикончить свою жену, после чего добрался и до дочери (статус подозреваемого, как аргумент в пользу склонности Уилла к превышению полномочий, был выдуман самой Вуд — это должны были видеть остальные!) Но прокурор опередила её: — Вы ведь присутствовали тогда в доме Хоббса. Почему же действовали не Вы — человек, который не колеблется, — а Ваш, нерешительный в отношении насилия, напарник? — саркастично поинтересовалась она.       Кей непроизвольно посмотрела на свои руки, спрятанные под трибуной, попутно вспоминая ту (едва не уничтожившую её всю — целиком) слабость, которую почувствовала в пальцах, когда нужно было нажать на курок… Ткань блузки начала прилипать к коже между лопаток из-за резко выступившего холодного пота, — если бы она сама и забыла тот проклятый день, прочертивший внутри неё разделительную черту, тело её продолжило бы помнить его… Она всё же выстрелила, в своём воображении… Но пуля прошибла пустоту.       — Я… растерялась… — пробормотала Кей; со стороны — будто в бреду.       В зале после этого ещё несколько секунд стояла полная тишина. Казалось, столь ничтожный, несодержательный ответ привёл в замешательство всех.       — Растерялись, — несколько изумлённо, недоверчиво и нарочно громко, чтобы заразить недоверием и прочих слушателей, повторила Вуд. — Мне известно, что во времена обучения в академии Вы неоднократно принимали участие в соревнованиях по стрельбе и даже пару раз занимали лидирующие места в рейтинге курсантов; инструкторы особенно отмечали Вашу реакцию… Однако же, Вы?..        «…Растерялись», — Вуд намеренно не окончила мысль, не открыто, но довольно-таки предсказуемо оставляя это за Кей. Вероятно, чтобы та ещё раз посмаковала собственное выражение, мучаясь химическим «вкусом» нежизнеспособного оправдания.       — Должна признаться, — твёрже заговорила Кей, возвращая себе собранность, — в тот день я ощущала… думаю, физическое недомогание. Точная причина моего тогдашнего дурного самочувствия мне неизвестна; в больницу я не обращалась. Но о чём я действительно сожалею, так это о том, что не известила о своём самочувствии руководство… тем самым я, безусловно, подставила людей, с которыми работала — особенно Уилла Грэма. Неудачное задержание Хоббса отразилось на нём… нелучшим образом; после этого Уилл размышлял о том, чтобы уйти…       — Раз уж Вы сами заговорили об этом, — ловко подхватила Вуд; — скажите: он этими размышлениями делился с Вами лично?       — Да.       — Почему же он всё-таки не ушёл?.. Почему не оставил поведенческий отдел, работа в котором (как здесь уже было озвучено) настолько травмировала его?       — Уилл остался не по своей инициативе, — начав весьма уверенно, Кей быстро сдала… Стоило только вспомнить их давний разговор с Грэмом и собственные ухищрения, к которым она прибегнула с одной целью — удержать напарника в отделе. Если бы он тогда ушёл, — возможно, Лектеру бы не удалось почти беспрепятственно подобраться к нему... — На этом настояли его коллеги… в том числе и я… — Кей посмотрела на Ганнибала, отчего-то находя публичное признание, которого теперь не могла избежать, интимнее всего, что когда-либо происходило между ними. — Ещё до смерти Хоббса нам стало известно, что сорокопут обзавёлся подражателем. Я же… Я допускала мысль, что самостоятельно не справлюсь с поимкой последнего.       — Вы усомнились в собственных качествах, или же причина в самом подражателе? Вы сочли его дело беспрецедентным? В рамках конкретно Вашего опыта.       — О, да-а, — с мрачным оттенком и одновременно с усмешкой, протянула Кей, не отрывая своих немигающий глаз от Лектера, который в свою очередь смотрел на неё со вниманием, которое ей довелось засвидетельствовать лишь однажды, — так он смотрел на представление той оперной дивы; несомненно, признание Кей воспринималось им с чувством, как если бы оно было произнесено в личном разговоре. — Я, — с жёсткостью выделила Кей, возвращаясь вниманием к прокурору, — упросила Уилла Грэма остаться. После разговора со мной он принял окончательное решение — продолжить работу в поведенческом отделе. Обвинению должно быть известно, что в скором времени у Уилла выявились симптомы вирусного энцефалита; он рисковал здоровьем, раз за разом соглашаясь продолжать работу, — закончив, Кей подметила, как мистер Брауэр, внимающий каждому её слову, что-то с энтузиазмом шепнул Грэму, однако тот проигнорировал его.       — Очень трогательный рассказ, — приблизившись к свидетельской трибуне, вполголоса проговорила Вуд — так, чтобы услышала одна Кей. После же продолжила своим обычным тоном: — Подражатель — он же убийца Кейси Бойл, Марисы Шур и других… Агент Эрли, у Вас не возникало мысли, что Уилл Грэм так активно распространялся о своём намерении уйти с той лишь целью, чтобы сманипулировать своими коллегами, отвести их подозрения от себя?       С места внезапно подорвался мистер Брауэр, решивший впервые за всё время вмешаться в допрос:       — Протестую. Обвинитель задаёт наводящие вопросы.       Кей весело приподняла бровь, заручившись поддержкой адвоката, на которую особенно не рассчитывала, и посмотрела на Вуд, ожидая, чем же та будет «перекрывать»… Однако в спор между двумя сторонами преждевременно вступил судья:       — Протест отклонен.       Решение его выбило из груди Кей возмущенный вздох — единственную реакцию, которую она могла себе позволить при нынешних обстоятельствах. Она находила судью (который, по её мнению, неприкрыто потакал обвинителю, забывая о беспристрастности) вегетативным созданием, чьи претензии на, оставленный где-то в прошлом, авторитет были попросту смешны ей. «Его честь», в настоящем не способный на самостоятельный анализ, очевидно, и впредь собирался придерживаться версии той стороны, которая не будет требовать с него излишних моральных и умственных усилий и участия, — иначе сказать, популярной версии, принадлежавшей стороне обвинения.       К слову, о прокуроре — Вуд, похоже, и не готовилась отвечать на простест защиты, словно бы не видела в том необходимости.       — Если мистеру Брауэру будет угодно, я перефразирую, — уступила она. Но Кей в её словах слышала только насмешку над неудовлетворенным мистером Брауэром, тем более что уступка её ни на что не влияла. — Агент Эрли, полагаю, за свою практику Вы не раз имели дело с преступниками, чьи психологические портреты теми или иными чертами совпадали с портретом подражателя. Скажите, если бы в Вашем окружении появился такой, условно, интеллектуальный психопат с наклонностью к садизму, Вы бы смогли разоблачить его?       Кей, немного подумав, решила, что было бы неплохо хоть сколько-нибудь подпортить настрой Вуд, которая после поддержки судьи держалась ещё бодрее.       — Мне не совсем понятен Ваш вопрос.       — Все претензии к мистеру Брауэру. Это его не устроила прежняя формулировка, — Вуд всё веселела. — Хорошо. Ситуационная задача, если позволите: положим, у Вас есть коллега, который проживает две жизни — в одной он презентует себя, как заступник закона; во второй — этот же закон нещадно дискредитирует своими поступками, которые защищает от гласности…       — Не могли бы выражаться чуть менее юридически… — невинно перебила Кей, изображая, полную растерянности, физиономию.       Однако Вуд, разобрав игру свидетеля ещё на первых этапах, теперь успешно адаптировала её правила под собственные нужды:       — …Вам теневая сторона Вашего коллеги, разумеется, пока ещё неизвестна. Итак, Вы двое из необходимости совершаете совместные путешествия по местам преступлений; ездите в одной машине; спите в одном отеле; вместе спускаетесь к завтраку… Коллега раскрывается Вам — насколько позволяет профессиональная форма вашего общения и его собственные мотивы, тем не менее, на этом этапе Вы уже имеете фактическую возможность составить определенный портрет из его привычек, наклонностей, возможно, даже потологий — словом, Вы можете вообразить себе, что из себя представляет его жизнь вне работы и, известных Вам, социальных связей. Пока что это лишь Ваши фантазии, но в этих фантазиях имеет место быть что-то, что, вероятно, должно бы Вас насторожить… Вопрос: как скоро, при учёте выше перечисленных условий, Вы разоблачите Вашего коллегу и поймёте: всё, что он транслировал Вам и другим прежде, — фикция?       Кей скривилась в ухмылке, мысленно похвалив Вуд за попытку сбить свидетеля своим нудным и путаным рассказом.       — Боюсь, невозможно назвать конкретный срок, — легко отвечала она, — но одно могу сказать точно: я бы при любых условиях заподозрила, что с моим коллегой что-то не так, если бы это «не так» в действительности имело место быть, — такой ответ Вас устроит?       Вуд скопировала выражение лица Кей, подыгрывая её поддразниваниям.       — Сейчас главное, что такой ответ устраивает Вас… Я понимаю (уверена, и другие поймут) Ваше желание верить в свой профессионализм, но на этот раз Вы обманулись; аналитические способности подвели — отчасти поэтому мы и здесь. — Разгорячившись, мисс Вуд развернулась и продолжила свою речь прямиком в зал: — Своим ответом агент Эрли только что дала понять, что она — агент бюро, специализирующийся на преступлениях, подобных преступлениям обвиняемого, и на протяжении длительного времени тесно коммуницирующий с самим Уиллом Грэмом —, она не имела никаких подозрений на его счёт. Этот факт подтверждает, что Уилл Грэм — не тот, кем его пытается представить нам сторона защиты. Он — чрезвычайно умный человек, оригинальный манипулятор, и, несомненно, он мог без каких-либо посторонних «инструментов» ввести в заблуждение своих опытных коллег.       «Сука», — беззвучно прошипела Кей, испепеляя взглядом спину прокурора, и попыталась воспрепятствовать вербовке присяжных, но первые попытки не принесли результата. Мисс Вуд повернулась к Кей только когда она заявила о своём несогласии так громко, что игнорировать её и дальше было бы откровенно неприлично.       — Вы не согласны? С чем именно?       — С обвинениями в адрес Уилла Грэма, разумеется. Вам ведь нужно моё видение произошедшего (за этим меня и вызвали), так вот, я скажу: у меня нет достаточных оснований считать его убийцей.       — Изобилие вещественных доказательств не является для Вас достаточным основанием? — с осуждением проговорила Вуд и для большего эффекта указала на стол, на котором в ряд были разложенны предметы, иллюстрирующие её замечание.       — Если бы в своих расследованиях, мисс Вуд, мы опирались только на вещественные доказательства, — спокойно отвечала Кей и тем самым охотно демонстрировала, что ничуть не была сконфужена жестами прокурора; — тюрьмы штатов к сегодняшнему дню были бы переполнены, и уже ни в одной из них не нашлось бы места для Уилла Грэма, — помнится, она часто прибегала к этой излюбленной нестареющей «шутке», используя её в качестве аргумента в похожих переговорах.       — Мы с Вами знаем, что в случае обвинительного приговора его будет ждать отнюдь не тюрьма, — почти шёпотом напомнила Вуд; слова её молниеносно произвели должный эффект. Она отступила от трибуны, открывая прочей публике Кей, слепо уставившуюся перед собой. — Хочу напомнить, что в данном процессе сторона обвинения аппелирует к уликам, собранным поведенческом отделом, следственно, и Вами отчасти.       Кей, поставленная на место простым напоминаем о том, какая участь ожидала Грэма при наихудшем раскладе, мгновенно растеряла всю язвительность и теперь цеплялась взглядом за разные случайные предметы, пытаясь сбежать от мучительных мыслей, что догоняли и отпускали её попеременно. Она многое успела наплести за время допроса; все её поддразнивания в адрес прокурора и беспородные попытки извернуться, — она снова заигралась и запамятовала, что было накану. Только одно могло бы разрушить линию обвинения… Её совесть требовала с неё слишком высокую цену.       Мисс Вуд тем временем замерла на одном месте и заглянула в свои бумаги, будто бы сверяясь с их содержанием. Но Кей была уверена, что она знала его наизусть, могла бы пересказать всё с первой страницы до последней, ни разу не нарушив последовательность, изложенных на них, сведений. Неужто затевала новую хитрость или, наоборот, планировала ударить прямотой — этим и поразить?.. В самом деле, к чему Вуд церемониться с Кей теперь, когда она убедилась, что та не окажет ей содействия в этом процессе, несмотря на то, что выступала от стороны обвинения. Наконец Вуд оторвалась от чтения, созрев с вопросом:       — Ваш напарник стрелял в Вас?       Кей слега сгорбилась, когда дыхание её перехватило, и подумала о Джеке — кроме него, при той сцене присутствовал только Лектер, но доктора не приглашали свидетельствать. Увы, она не смела винить Джека в сговорчивости перед прокурором. Солгать он не мог (он, пожалуй, и подчинённым лгал крайне редко; уместнее было бы сказать, что он задерживал правду), как не мог и изменить реальность, к сотворению которой они все приложили руку.       Мистер Брауэр, не сдержавшись, поспешил выступить с новым протестом. Кей была бы ему очень признательна (выразила бы эту самую признательность взглядом или жестом), но с недавних пор всем её вниманием ревностно владела Вуд, чьи вопросы и уловки не оставляли Кей шанса в спокойствии дотянуть до окончания допроса.       — Позвольте, данный вопрос неуместен, — деловито начал мистер Брауэр. — Насколько мне известно, сама мисс Эрли о нападении не заявляла…       — Мисс Эрли не заявляла, — перебила его Вуд, решившая на сей раз самостоятельно ответить на протест защиты; — однако нападение состоялось, и об этом заявляли другие свидетели. Мы не можем не взять во внимание этот инцидент, потому как он дополняет портрет обвиняемого. От целостности его портрет в свою очередь зависит и вердикт коллегии присяжных. К тому же, да, агент Эрли не заявляла о нападении, и лично мне не ясна её мотивация в этом вопросе. Быть может, дело в её подлинном отношении к обвиняемому, о котором она умолчала, — если так, то я вынуждена буду поднять другой вопрос — вопрос о непредвзятости свидетеля…       — Мисс Эрли, как и прочие свидетели, высказывает субъективное мнение о произошедших событиях, в которых участвовал мой подзащитный, — с невинной ухмылкой заметил Брауэр, которому, очевидно, разгорающееся открытое противостояние с Вуд доставляло некоторое удовольствие. — Обвинять свидетеля в предвзятости некорректно, мисс Вуд.       — Агент Эрли имеет право высказывать свои наблюдения — именно за этим её и пригласили, как она сама заметила. Однако из её же уст чуть раньше прозвучало заявление, что она будет объективна в своих показаниях. Если она солгала о характере своих отношений с обвиняемым, — стало быть, имела умысел…       — Мистер Брауэр, мисс Вуд, достаточно, — вмешался судья, прекращая затянувшийся спор между обвинителем и защитником. — Мистер Брауэр, Ваш протест отклоняется… Мисс Эрли, ответьте на вопрос мисс Вуд.       — Обвиняемый стрелял в Вас? — последняя повторила свой вопрос — не для Кей, но для слушателей позади себя, будто бы те могли за такой короткий промежуток времени его забыть.       Уилл с той минуты, как его бывшая напарница вошла в зал, казалось, не изменил ни разу ни своей позы, ни выражения лица. Кей, жалобно подглядывающей на него теперь, подумалось, что разумом он находился вовсе не здесь, а далеко — там, куда ей хотелось сбежать вместе с ним. Может, её присутствие в зале он также не вполне осознавал? Если бы так… Эта мысль могла бы утешить её хоть сколько-нибудь, но, нет… По, скованному напряжением, лицу Грэма пробежалась едва заметная судорога (аккурат после того, как Вуд повторила вопрос о нападении) — явный признак сознательности; глаза его будто бы потемнели, выражая какое-то тайное непереносимое чувство.       Кей заставила себя дать правдивый и неизбежный ответ:       — Да… Непреднамеренно!.. — бессмысленно поспешила добавить она, когда по залу прошлась волна удивлённых вздохов, перемежающихся с осуждающим шепотом.       Судья быстро успокоил рой голосов; публика поутихла, — но никак не само впечатление, засевшее в каждом.       — Не могу не поинтересоваться: подмечали ли Вы, пока работали с обвиняемым, какие-нибудь особенные таланты за ним? — к счастью или нет, но Вуд не стала развивать дальше тему нападения.       — Смотря, что подразумевать под талантами… — с отсутствующим видом пробормотала Кей.       — К примеру, его интеллектуальные способности, которые Вы, очевидно, выделяли для себя, потому как в общем деле решили положиться именно на них…       — Это всё?.. Вся линия обвинения построена на этом? — Кей враждебно посмотрела на Вуд, чувствуя как к горлу подкатила желчь, которую она и без того сдерживала в себе слишком долго. — Уилл Грэм слишком умён, чтобы не быть психопатом?! Ваш вопрос, мисс Вуд, несёт провокационный характер, и я не вижу ни малейшего смысла на него отвечать!       Забывшись, к концу своей реплики Кей всё же сорвалась на крик, на что живо среагировал судья:       — Агент Эрли, соблюдайте порядок… и, да, я попрошу Вас впредь воздерживаться от оценки вопросов, подготовленных обвинителем.       — Я поняла, Уважаемый суд… воздержусь… — сквозь зубы процедила та, чувствуя, как меж лопаток в отместку ударила тяжёлая ладонь ущемленного достоинства.       — По всей видимости, ответы на вопросы, касающиеся личности обвиняемого, Вам даются с трудом. Может быть, о себе Вы расскажете что-нибудь с большей охотой?.. — Кей с опаской глянула вновь на Джека; без сомнений, Кроуфорд не меньше её понимал, к чему теперь вела сторона обвинения. Сложно было предугадать, во что выльется назревший разговор. — Итак, известно, что до перевода в поведенческий отдел Вы работали в УБН. Я хотела бы уточнить один момент… Вашему зачислению в УБН предшествовал… — Вуд повторно заглянула в свои документы, словно бы усомнилась в прочитанном только что, и с притворным изумлением закончила: — предшествовал скандал с наркотиками.       — Скандал возник на почве домыслов и слухов, — Кей пыталась выглядеть безразличной к теме, открытой прокурором, но та ожидаемо нервировала её до дрожи в конечностях.       — Вас обвиняли в хранении и употреблении наркотических веществ.       — Подозревали, — мисс Вуд, как никто другой, должна была чувствовать эту разницу. — Вы хорошо осведомлены о том инциденте. Тогда Вам также должно быть известно, что результаты внутреннего расследования опровергали те слухи.       — Вы правы, — примирительно улыбнулась Вуд, однако продолжила; — может быть, Вы разъясните одно совпадение: спустя почти что год, после перевода в УБН, вы оказалась участницей ещё одного внутреннего расследования, за которым следовало судебное разбирательство, и (вновь!) Вы выступали в роли свидетеля тогда, как обвиняемым был Ваш коллега… Кажется, тогда у Вас не было никаких сомнений насчёт виновности человека, с которым Вы работали чуть дольше, чем с Уиллом Грэмом, — Вуд всё говорила. Но Кей никак не могла заставить себя сконцентрироваться на словах, произносимых ею; не могла и сопротивляться нахлынувшим воспоминаниям…       флешбэк       Маркус Корнуэлл — с него-то, пожалуй, и начались личные несчастия Кей, но вместе с тем именно через негласное противостояние с ним она когда-то обрела своё место, на котором до поры ощущала себя весьма гармонично.       Мистер Корнуэлл, или урожденный Вакслер, был отпрыском фатально неблагополучных людей. Его мать, Марша, судя по отсутствию всяких упоминаний о трудоустройстве, проживала жизнь отчаянной содержанки; отчаянной потому, что в покровители себе выбрала на редкость жестокого и невежественного, при том не самого состоятельного, человека. Кемпер, множество раз привлекавшийся к ответственности за вождение в нетрезвом состоянии и непристойное поведение в общественных местах, к тому же, как оказалось, систематически избивал свою симпатичную безголосую супругу — в основном, за расточительность.       Несмотря на чрезвычайно худой доход, семья Вакслер долгое время проживала в довольно приличном районе своего города, где обитали преимущественно представители класса «выше среднего». Однако вся эта, казалось бы, благоприятная среда (вне стен дома, разумеется) не пошла на пользу развитию единственного сына Марши и Кемпера — Маркуса. Являясь материалистом по природе, он ежедневно созерцал вожделенные предметы, принадлежавшие другим, и с каждым годом такого созерцания всё лучше понимал собственную непоправимую обделенность. Так, с раннего возраста, он начал заниматься мелким воровством (крал он весьма талантливо, надо сказать, для своих-то лет), но, что странно, за украденными соседскими игрушками проводил свой досуг крайне редко; казалось, его совсем ещё юному разуму был важен не предмет, который он прежде столь сильно вожделел, но сам факт, что этот предмет был отнят у кого бы то ни было.       Временами семейство Кемпера, невзирая на сомнительную репутацию, приглашали на барбекю. Но за такими приглашениями стояла одна цель: понаблюдать представление, которое мог разыграть Кемп, стоило его лишь только хорошенько напоить. Участливые соседки во время таких мероприятий исподтишка глумились над Маршей, которая с вопиющей наивностью разглагольствовала о том, как прекрасно устроен их с мужем быт. После фантастических рассказов Марши обыкновенно начиналось то самое «представление от Кемпа»; здесь следует добавить, что сам Кемпер не видел ничего постыдного в том, как жила его семья, потому озвученные фантазии Марши воспринимались им не иначе, как попытка несправедливо принизить его мужское достоинство; её робкие мечты — свидетельство её же неблагодарности. Маркус, также присутствуя на таких вечерах, не единожды становился свидетелем публичного унижения обоих родителей, не подозревающих, что в обществе им были выделены роли уродов, — возможно, потому в будущей своей жизни Корнуэлл был так озабочен удержанием своего авторитета, словно бы малейшая уступка кому-либо могла впоследствии подвести его к той же роли.       Маркуса Кемпер, впрочем, не трогал, — если на то и была какая-то особая причина, то вряд ли сам Кемп осознавал её; со стороны складывалось впечатление, что Вакслер-старший попросту не видел своего сына (в глазах окружающих они выглядели, как люди совершенно чужие друг другу); в отношении Маркуса он был предельно скуп на любые проявления, в том числе и деструктивные. Маркус, волей неизвестно чего убереженный от побоев, ни будучи ребёнком, ни подростком за свою мать не вступался. Что-то исключительное образовывалось в нём в течение тех лет, что он лицезрел сцены жеводерства и вместе с тем своей кожей никогда не терпел подобного. Страдающий сам, стало быть, способен сострадать?.. Страдал ли Маркус? Сердцем ли?.. Своим критическим, перспективным разумом — да, пожалуй; особенно, когда задумывался о будущности и о своих множественных амбициях, для реализации которых не находил ресурсов. Что до живых иллюстрации насилия, «расцветавших» на его глазах ежедневно, — с какого ракурса ни взгляни, все они принимались Маркусом, как нечто в самом деле повседневное, то есть без сопровождения каких-то специальных чувств.       Брак Кемпера и Марши просуществовал восемнадцать лет — поразительный срок, учитывая специфику их взаимоотношений. Иногда в подобных семьях происходил переломный момент, когда один, более не способный переносить домашний гнёт, предпочитал уход в пугающую неизвестность. В семье Вакслер этот момент был спровоцирован отнюдь не решительностью Марши, а внешними обстоятельствами.       Альфред Корнуэлл был вдовцом и имел бизнес, который снабжал его не только финансами, но и множеством полезных знакомств, в том числе — в государственных органах; что именно из себя представляли его бизнес-идеи — неизвестно; всякий, кто хоть что-нибудь мог знать о настоящих делах Корнуэлла, предпочитал отмалчиваться на этот счёт. Также не было известно, каким образом состоялось знакомство Марши и Альфреда, и то, чем она очаровала его столь сильно, что вскоре женщине, уже состоявшей в браке, было предложено замужество. Марша не долго думала над этим предложением и в один день поставила своего всё ещё законного супруга перед фактом; в тот же день она и её восемнадцатилетний сын оставили Кемпа, — с такой спешкой, словно бы боялись, что шанс на лучшую жизнь упархнет к иным счастливцем.       Однако, если что-то и изменилось в жизни Марши после ухода от Вакслера, — только то, что впредь синяки на её теле оценивались гораздо дороже. Но Марша была счастлива, оправдывая роскошной жизнью всё. Маркус, как прежде, не вступался за неё, но теперь его бездействие было по-настоящему мотивировано.       Между ним и Корнуэллом возникли интересные взаимоотношения, более похожие на деловую договоренность, о которой, впрочем, эти двое вслух ни разу так и не обмолвились. Мечта — избавиться от позорного клейма «Вакслер», напоминавшего о прошлой безидейной жизни — толкнула Маркуса первым начать оказывать знаки расположения своему «новому отцу». Корнуэлл эти знаки принимал и, когда Маркус изъявил желание взять его фамилию, поддержал его в этом, но едва ли из-за, возникших в нём, отеческих чувств к пасынку. Скорее тут имел место быть тот же расчёт: Альфред, хорошо разбирающийся в людях и умеющих качественно оценивать их, быстро распознал в Маркусе исключительный потенциал, который в будущем мог сослужить ему самому пользу, — таким образом Маркус стал для него чем-то, на вроде многообещающего проекта, в который Корнуэлл в дальнейшем инвестировал свои средства.       Служба в управлении по борьбе с наркотиками как идея тоже принадлежала Альфреду. Имея связи в министерстве юстиции, он часто размышлял о том, что было бы выгодно запустить в эту структуру от себя кого-то более проверенного, послушного и привязанного к нему — скажем, родственника. Итак, не без помощи тех самых связей Корнуэлла-старшего, Маркус скоро сошёлся с мистером Сесслером — главой оперативного отдела УБН. Сесслер, в прошлом являвшийся выдающимся управленцем, с годами потерял свою хватку; многие отмечали, что «ум его заступился», вследствие чего он более не мог повлиять на самоуправство подчинённых. Маркус, попав в управление, довольно скоро начал активнее прочих злоупотреблять возврастными изменениями в сознании своего пожилого начальника и впоследствии, став руководителем одной из групп захвата, среди её участников установил собственные законы.       Что до старшего Корнуэлла, — как-либо распорядиться плодами своего инвестирования он не успел. К тому времени, как Маркус заимел вес в управлении, у Альфреда выявилась сердечная недостаточность, вследствие чего он был вынужден многие свои проекты оставить. Но то был не единственный недуг, накрывший его. Близкое окружение начало замечать за Альфредом некоторое душевное расстройство. Однажды Марша явилась к своему сыну, тогда уже проживавшему отдельно, и едва ли не в панике сообщила, что её «обезумевший муж» вознамерился пожертвовать своё состояние неизвестному монастырскому приюту; не только Марша, но и, разумеется, давние партнёры Корнуэлла такой порыв не оценили. Пообщавшись с юристами самого Альфреда и заручившись их поддержкой, Маркус решительно взял дело в свои руки. Через несколько дней после того врач, наблюдавший Альфреда во время болезни, обнаружил его мёртвым в постели.       К подчинённым своим Маркус относился как к инструментам; каждый должен был эффективно исполнять свои функции и, непременно, при том или ином случае быть полезным интересам самого Корнуэлла. Всех постоянных членов своей группы он отбирал лично, опираясь на качества довольно непопулярные, отчего выбор его часто был непредсказуем. Так уж вышло, что единственным агентом, чья кандидатура не была одобрена им, но который вопреки тому попал в группу, стала Кей. Сесслер настоял, после получения рекомендаций от Кроуфорда, которого знал лично и уважал сверх меры. Маркуса, с ревностью относившегося к своему авторитету, такое распоряжение «старого маразматика», разумеется, не устроило. Позволить себе продолжительный спор с начальником он, впрочем, не мог; Сесслер, несмотря на своё прогрессирующее слабоумие, и без того в последнее время будто бы пристальнее начал приглядывать за своим подчинённым. С поражением Корнуэлл смириться однако не смог, и предчувствие, что за этим поражением последуют и другие, не оставило в нём и толики снисхождения к новопоступившей персоне, которая, справедливо говоря, фактически не была причастна к его опасениям.       Кей, заранее подготавливающая себя к холодному приёму, всё же ни секунды не предполагала возможность столь яростного столкновения с дискриминацией по половому признаку. В поведенческом отделе подобное незамедлительно и строго пресекалось самим Кроуфордом, и Кей, как агент воспитанная им, не сразу сумела адаптироваться к правилам и условиям противоречившим, внушенным ей когда-то, канонам. Первое время она даже наивно допускала, что одного её характера хватит на то, чтобы подчинить новых коллег и отстоять перед ними своё право вести себя так же вольно, как она вела себя в прежнем коллективе (уж очень не хотелось менять старые привычки). Иллюзии те разбились при первой же полномасштабной операции в группе захвата.       Корнуэлл тогда прибывал в необычайно дурном настроении, которое в его случае выражалось через противоестественную гипертрофированную весёлость. О причине такого настроения, пожалуй, знали все (понимание того, что его состояние было прозрачно для коллег, будто бы сильнее доводило Маркуса). Причина тому состояла в том, что, накануне операции, маршрут, разработанный им (и ещё некоторые его предложения), был отвергнут. Корнуэлл этот отказ понял не иначе, как следствие недоверия высшего руководства к нему; то, что с его мнением уже второй раз не посчитались, стало для Маркуса назидетательным знаком — предчувствие его сбывалось, и наличие нежеланной персоны в его коллективе отныне ставило под сомнения саму власть его решений.       В тот день в служебном фургоне, раскалённом жаром обеденного солнца, к тому же, застрявшего на трассе из-за непредвиденных неполадок, атмосфера царила недружелюбная. Внеплановая остановка затянулась, и каждый из присутствующих в салоне уверенно восходил на вершину своей нервозности. В таких-то условиях закономерно и состоялось первое открытое разбирательство между Кей и Корнуэллом. Началось всё с самой обыкновенной словесной перепалки, состоявшей из уничижительных насмешливых замечаний Маркуса (задачой которого было доказать полную непригодность Эрли) и встречных реплик Кей, обороняющейся в той же манере. Вовремя обнаружив провокационный элемент в речи босса, она держалась успешно — вплоть до того момента, как Корнуэллу пожелалось вслух заинтересоваться: отчего бы Джеку Кроуфорду озадачивать себя вопросом дальнейшего устройства экс-подчиненной? До того даже, что он самолично отрекомендовал её Сесслеру. Корнуэлл не погнушался высказаться вслух и своё главное предположение — по его мнению, тут не обошлось без сексуальной связи между Кей и бывшем наставником —, более того, он оперировал такими выражениями, как «чернильница» и пр. и пр., что только прибавило ядовитых красок возмущению Кей, и, в конце концов, полностью отключило её рассудок. Отстаивала она, конечно, вовсе не Кроуфорда, решением которого она была обижена настолько, что и имени его слышать не желала, но его супругу — Филис Кроуфорд, достоинство которой косвенно, но так грязно было оскорблено дважды. Стоит заметить, что в то время Кей ещё мало знала о прошлом Корнуэлла, потому, когда решилась вслух (в ответ на его предположение) составить характеристику его самого, целилась по большей части вслепую. Остриё злословия однако же попало в десятку; оно пронзило самомнение Корнуэлла, возможно, даже глубже, чем было рассчитано Кей… Среагировал босс незамедлительно и прибегнул к физическому воздействию. После нападения, когда Кей своим мстительным видом натолкнула Корнуэлла на мысль о возможной жалобе, тот обратился к свидетелем сцены его самовластия. Общая реакция гарантировала в дальнейшем полное молчание — для Маркуса; для Кей же — отсутствие поддержки со стороны свидетей в случае, если она решит придать произошедшее гласности.       В дальнейшем, надо сказать, Корнуэлл удерживал себя от физической грубости в отношении Кей. Она, конечно, тоже в некотором смысле переменилась к нему, но об этом позже. Самая суть будто бы была в другом: произошедшее в фургоне так или иначе оказалось случаем беспрецедентным, поразмыслив над которым, Кей поняла, что её оскорбительное заключение о сущности Корнуэлла (которое она высказала скорее машинально, даже интуитивно — не иначе, потому как сама находилась в крайне разгневанном состоянии, в котором было не до расчёта) — оно возымело над Маркусом чрезвычайное влияние; характеристика, данная ему Кей (или же какой-то её подсознательной частью, которая порою считывала окружающие объекты получше самой Кей), — в представлении Маркуса характеристика та более подходила иному субъекту, известному одному Корнуэллу и, по-видимому, всеми своими признаками возбуждавшему в нём презрение такое силы, что доводило до бешенства. В придачу ко всему сказанному, движение в сторону Кей, не остановленное Маркусом вследствие того непереносимого впечатления, словно бы только подтвердило его единство с ненавистным образом — подписалось под ним!.. Итак, всесторонне проанализировав известный инцидент, Кей подытожила для себя, что дальнейшее поведение Корнуэлла, из которого он исключил физические атаки, ни разу не было следствием ни раскаяния перед подчинённой, ни страха, что та всё же пожалуется на него. Возвратив себе контроль над своими же реакциями, он лишь хотел оборвать шлейф самоунижения, который, как он сам чувствовал, тянулся за ним с момента происшествия…       Как уже было сказано, после того происшествия и с Кей случилась капитальная перемена. Переосмыслив своё положение и на сей раз взглянув на него без иллюзий, она обнаружила себя в тупике: отступить она не могла, потому что позади её ожидали неразрешимые обстоятельства, от которых она как раз-таки и бежала в УБН; двигаться вперёд — тоже не представлялось возможным, потому как Корнуэлл, несмотря на изменения в нём (рассказанные выше), в целом, оставался той непреодолимой стеной, которая закрывала для Кей все перспективы.       Она, размышляя о том, как изменить свою сложную ситуацию, перебрала множество вариантов, пока не остановилась на одном — ей нужно было во что бы то ни стало избавиться от Корнуэлла… Да, сам по себе вариант был фантастическим, но в сравнение с другими выглядел наиболее реальным. Самым сложным этапом на практике оказалось ожидание… Следующие месяцы Кей молча, не проявляя враждебности, терпела продолжавшиеся придирки и замечания Корнуэлла. Разумеется, такая резкая перемена в ней должна была заставить его задуматься, но Кей умело употребила себе на пользу его срыв и как бы демонстрировала своим тихим поведением, что она вынесла урок из его нападения и впредь даже и мысли не допускала, чтобы в чём-то перечитать боссу, — одним словом, она всячески старалась убедить Маркуса, что ему удалось её подавить.       К серьезным делам он, разумеется, её не подпускала, и существовало на то две причины (по крайней мере Кей вывела только две): первая заключалась в том, что Корнуэллу, несомненно, доставляло удовольствие занимать Кей, убежденную в своей компетентности, мелкими поручениями, тем самым всякий раз напоминая ей её место; вторая причина происходила из осторожности Маркуса, то есть таким образом он подстраховывал себя от утечки информации, относящейся не только к служебным планам, но и к частным, которые Корнуэлл составлял и исполнял параллельно.       Спустя пол года дело Кей, которое всё это время словно бы стояло замороженным, наконец-таки сдвинулось. В «конференц-зале», как между коллегами было принято называть обычное помещение со множеством стеллажей (с документами самого разного назначения), выстроенными вдоль стен для экономии пространства; с «островками» сотрудников и длинным столом почти в центре, который употреблялся для планировок и прочих корпоративных мероприятий, — собственно в конференц-зале к вечеру оказалось непривычно малолюдно (обыкновенно многие со своими недовыполненными делами засиживались до ночи, а то и до утра). Корнуэлл и парочка сотрудников, с которыми он внешне приятельствовал, играли в покер за тем самым длинным столом. Присутствие Маркуса в такой час в офисе было ещё необычнее, чем отсутствие других сотрудников; в ближайшее время операций не намечалось, и в такой «тихий» период Корнуэлл зачастую занимался развитием собственных проектов.       Завидев Кей, только вошедшую в зал и лишний раз подметившую привычку босса — смотреть на всех кругом, как на неживые объекты, — он подозвал её к себе и потребовал отчёт о том, как прошёл визит к Сесслеру. Тут стоит разъяснить одну деталь: Корнуэлл, доныне считавший Кей бесполезной, всё же нашёл ей применение; «старый чёрт» всегда задавал так много дополнительных вопросов, когда Маркус лично отчитывался перед ним, а вот «мисс Эрли» отчего-то стеснялся задерживать, — выходит, что и с неё был толк… Пожалуй, был, но признавать это открыто Маркус не стал. Однако с той пор он словно бы начал терпимее относиться к присутствию «своей бракованной безделушки» в команде… Намерении самой Кей тот факт, конечно же, не поменял.       Корнуэлл, выслушав её отчёт и удовлетворившись им, неожиданно предложил Кей присоединиться к игре. Та в свою очередь какое-то время не могла решиться: стоило ли садиться с ним за один стол?.. Маркус снова будто бы был «на веселе», а Кей хорошо помнила, чем в прошлый раз его веселье обернулось для неё. Она боялась, — но не столько самого воскрешения конфронтации с боссом, сколько её последствий (не хотелось, чтобы Корнуэлл вновь стал бдителен по отношению к ней). В конце концов, Кей приняла приглашение и с опаской разместилась напротив Маркуса.       В игре ей не везло; она всё выбывала почти что после самой раздачи; карманы её продолжали опустошаться на ставках, и Кей даже хохотнула про себя, подумав, что в этом и состояло возмездие Корнуэлла, — решил разорить её таким нелепым способом; видимо, по этой причине он и не выпускал её из-за стола, хотя, справедливости ради, Кей не особенно-то и рвалась прочь, боясь показаться излишне встревоженной и тем раскрыть факт избегательства со своей стороны.       Анекдоты и замечания по игре постепенно сменились деловым разговором. Кей сочла за невероятную удачу возможность присутствовать при нём, однако изнутри всё точило предчувствие, что Корнуэлл играл отнюдь не в карты, а ею… Он заводил и поддерживал такие разговоры… словно бы через них рассчитывал выманить наружу её истинные помыслы.       Разговор шёл о каком-то человеке, который не так давно помог компании Корнуэлла отмыть n-сумму денег. «Точно ловушка», думала Кей, сохраняя непричастный вид, «не стал бы он в столь однозначных выражениях говорить о своих делах». Стив, негласная правая рука Маркуса, коротко и даже будто бы с неохотой изложил тому своё предложение: оставить себе, обещанную «банковской крысе» за участие, долю, дескать, тот «в бедственном положении, и едва ли за него кто-нибудь вступится; к соответствующим органам он тоже не рискнёт обратиться, — не настолько же он туп…» Но Корнуэлл, выслушав расклад коллеги, настоял на том, чтобы вся обещанная сумма была выплачена. «Поведение, которое ты предлагаешь, отпугнёт других наших партнёров, которые рискуют куда большими суммами. Лёгкая и быстрая прибыль для тебя приорететнее, чем долгосрочные отношения с надёжными людьми?» — с благороднейшим видом проговорил он, проводя через весь свой монолог тот смысл, что «неучтиво заставлять нервничать своих партнёров», доверивших им свои дела.       К слову, о Корнуэлле: он довольно часто в общении с кем бы то ни было прибегал к какому-то, непонятному Кей, джентльменскому тону (да, и одевался, как она заметила, слишком… празднично, то есть совсем не под стать характеру их общей деятельности); очень часто он ссылался и на какой-то «деловой этикет»; говорил что-то про «важность соблюдения порядка и условий сделки» и т.д., — да, Кей не всегда в полной мере понимала настоящее значение его проповедей. Но априори знала: тут, как и везде, впрочем, имела место быть какая-то определенная игра со стороны Корнуэлла. Маркус, будучи невероятно изворотливым человеком, мог, распространяя свои принципы среди других, уже в следующую секунду отречься от них и начать им же противоречить. О!.. Кей видела, что его манеры крайне редко сходились с его же решениями и действиями.       Тему разговора перевели, но тон оставили прежний; начали рассуждать о каком-то новом деле, о котором Кей до сих пор не слышала. Из рассказа Маркуса ей стали ясны три вещи: во-первых, что на рынке появилась новая «дрянь», приводящая к такому эффекту, что человек и после единичного употребления опускался до стадии животного поведения (несмотря на этот самый эффект, или же отнюдь благодаря ему спросом новинка пользовалась невероятным); во-вторых, Корнуэлл нашёл производителя и послал к нему доверенное лицо (лично он, разумеется, на такие встречи никогда не являлся), — послал не просто так, а с предложением своего покровительства, однако процент за свои услуги задал такой, что производитель тот решительно отказался от сделки; наконец, в-третьих, оказалось, что не одной Кей разговорчивость Корнуэлла в тот вечер виделась странной и противоестественной. Стив, к которому и обращались по большей части, выслушивая рассказ, периодически с напряжённым сомнением оглядывал присутствующих, потом взгляд его, в котором читался призыв прервать беседу, останавливался на Маркусе. Последний же будто бы и вовсе ничего этого не замечал.       Стив беззвучно вздохнул, сделал жест, заявляющий, что он как бы «умывает руки», и потом спросил у Маркуса: если обсуждаемая сделка так важна, почему бы ему не пойти на небольшую уступку и не снизить процент? — между тем, как озвучивал вопрос, вернул Корнуэллу и его недавний упрёк в мелочности и жажде быстрой наживы. Маркус же настаивал, что тут «дело другое»; говорил, что ему никак нельзя снижать процент, потому как иначе других действительных партнёров оскорбит такая избирательность.       Кей, внимательно слушающая весь разговор, не сразу обратила внимание на то, что после очередного круга в игре остались только они с Корнуэллом. Вероятно, ей стоило выйти из игры, спасовав с остальными, но она, сама до конца не понимая зачем, удвоила ставку, чем, видимо, повеселила Маркуса. В глазах его блеснул азарт, когда он приготовился вскрыть свои карты… но внезапно притормозил. Главной же неожиданностью для Кей в тот момент стало то, что он (Маркус) в открытую поинтересовался у неё: как бы им деликатно склонить к сотрудничеству потенциального компаньона, увы, уже ответившего отказом? — будто бы его в действительности могло волновать её мнение… Карты свои он всё же продемонстрировал. Кей глянула на них и подметила, что вместе с теми, которые ровным рядом лежали на столе аккурат между двумя игроками, они составляли неплохую комбинацию. Но и для Кей выпала недостающая десятка; выпала и пара для туза, — удача подвернулась не вовремя… Секунду поразмыслив над вопросом, который был задан ей наверно неспроста, и, в целом, над своей ситуацией, Кей с абсолютно будничным выражением ответила, что «она предпочтёт положиться на компетентность босса», и одновременно с тем сбросила свои карты в пас, не показав их Корнуэллу. Тот после этого выглядел несколько разочарованным; где-то с полминуты он безотрывно глядел на выброшенные карты Кей, затем, «победителем» поднявшись из-за стола, пустился в шутливых выражениях критиковать «безынициативных работников».       Кей после того оригинального вечера ещё долго металась между двумя своими страхами: с одной стороны, ей крайне не хотелось попасться в ловушку Корнуэлла, намёки на которую она видела в самых обыкновенных репликах его и жестах; с другой же, проиграть собственной паранойе, пожалуй, было бы ещё мучительнее… Итак, (скорее из интереса, нежели следуя какому-то плану) она решила проверить, — существовал ли в действительности привередливый недокомпаньон, о котором так много было сказано в тот вечер; Кей с самого начала преследовала мысль, что вся ситуация с ним была выдумана Маркусом. Мысль та однако же не подтвердилась, сама ситуация — да. В сущности, конечно, этот факт не отменял вероятность тайной проверки от Корнуэлла… Но Кей видился шанс, которого она долго ждала. Дело было во многих аспектах опасным, но, как ни странно, понимая всю опасность, Кей упрямо следовала задуманному; по-видимому, свойственная ей, жадность до риска подстёгивала её продолжать…       Проведя небольшое расследование, Кей самостоятельно и, разумеется, в тайне от всех вышла на производителя «новинки», которая широко прославилась среди соответствующего контингента за феноменально короткие сроки. Тогда же выяснилось, что производителей было двое — напарники. Один заведывал своей импровизированной лабораторией, — тогда, как второй по большей части отвечал за сбыт товара и маркетинг, если так можно выразиться. Оба произвели на Кей впечатление… далёкое от приятного. Их лица так надолго отпечатались в её памяти… С первых же нот их общения в ней встрепенулось предчувствие, что доверять таким людям то или иное дело неразумно. Но интуицию заглушили два обстоятельства: внешняя необходимость и внутренний патологический авантюризм.       Встретили Кей они с пренебрежением, нарочито выставленным на показ, однако это не отменяло того, что в самой встрече они были заинтересованы, раз уж согласились на неё. Они сопроводили Кей в какие-то подвальные помещения, столь же неприветливые на вид, сколь и их хозяева, — там-то и состоялись, так называемые, переговоры, в начале которых один из мужчин, назвавшийся Гейбом (Кей заведомо была уверена, что её собеседники непременно представятся под фальшивыми именами), справедливо заметил, что люди её сорта, то есть стеснённые служебным положением, обыкновенно держались правил и «не светили лицом», — в связи с этим замечанием, смелое появление агента Эрли здесь наталкивало на определенные подозрения… Враждебность этих двух наркоторговцев к каждому, кто имел отношение к управлению, было предсказуемо, — тем более после визита посредника Корнуэлла.       Кей пришлось применить много приёмов с той целью, чтобы убедить своих собеседников, что она прибыла отнюдь не затем, чтобы настаивать на заключении сделки на, выгодных её боссу, условиях; в качестве доказательства своей самодостаточности в этом вопросе она подарила им «пакет» информации о Корнуэлле, чья личность до сих пор оставалась в статусе инкогнито. Гейб, с самого начала отличившийся прогматичностью, особенно выделил, что эту информацию они с компаньоном вполне свободны использовать против самой визитёрши, к примеру: обратиться напрямую к её боссу, личность которого им теперь известна, и сообщить ему о самоуправстве «крота» из его группы; Корнуэлл, как человек практичный, вероятнее всего, ответил бы благодарностью полезным разоблачителям, — со своей точки зрения разумно рассудил Гейб. Кей однако же была вполне готова к таким очевидным угрозам и даже рассчитывала на них, — после же эту иллюзию вооруженности, намеренно внушенную оппонентам, использовала как подводку к той информации, которая в действительности должна была заставить их обеспокоиться будущем своего бизнеса.       Несколько месяцев неблагодарной, моментами даже постыдной работы под руководством Корнуэлла позволили ей наблюдать его в самых разных ситуациях, следственно, изучить алгоритм его действия при тех или иных обстоятельствах, — этот же алгоритм она пересказала своим собеседникам, тем самым предрекая недолгую жизнь их бизнеса; между прочими предупреждениями согласилась, что Корнуэлл не проигнорирует их разоблачительное сообщение, если они таковое всё же решат донести, однако благодарность, на которую был сделан главный расчёт, за тем не последует. Положение их отныне было безвыходное, как и у Кей, — о чём прямо заявила она сама; как и почему их положение сделалось безвыходным также объяснила в подробностях. Покидая неприятных ей людей, она надеялась, что они сделают верные выводы на основании, подаренных ею, данных.       Вынужденная вновь принять выжидательную позицию (до той только поры, пока не поступит окончательный ответ от Гейба и его напарника), Кей не стала расходовать время совершенно впустую. Тем более, что, помимо внешних связей, ей чрезвычайно требовался «свой» человек внутри коллектива, на которого она могла бы положиться в критической ситуации. Претендентов на звание такого «друга» было не много… ни одного. Все её коллеги, если и не были преданы (в общепринятом понимании этого слова) Корнуэллу, то, по крайней мере, были довольны теми условиями, которые он обеспечивал для своих подчинённых. Однако тот прелестный вечер в офисе, о событиях которого было уже много рассказано, предоставил Кей не одну зацепку…       Среди прочих тогда в зале присутствовал и Бен. Придётся сказать пару слов и о его характере, чтобы у всех имелось хоть малое представление о том, что это за человек. Пожалуй, главное, что о нём следовало бы сказать, — с точки зрения Кей он в той или иной степени всё же выделялся из общей массы её коллег, которые в свою очередь всецело разделяли образ мысли и увлечения их общего начальника. Бен, несомненно, презирал Кей наравне с остальными, даже будто бы с брезгливостью сторонился её, но, в отличие от остальных, ему всегда хватало внутреннего достоинства (если это было именно оно) не принимать участия в массовой травле. В этом отношении Бен был личностью даже, можно сказать, незаурядной: он мог всей своей кожей, — что уж там… — всеми своими органами не переносить одного конкретного человека и в особенно эмоциональную минуту желать ему всего наихудшего, но, стоило неприятелю попасть под каток общественного гнёта, — в такие вот моменты в Бенджамине возбуждалось независимое неодобрение всего происходящего, и, тем не менее, это не обязывало Бена к зарождению симпатии к самому неприятелю. С таким же неодобрением он глядел и на позор Кей, которому ту систематически подвергал Корнуэлл. Однако Бен никогда не предпринимал попыток как-то вмешаться в сцену, вид которой раздражал его чувствительную природу; порой казалось, что своей чувствительности он и сам был не рад, потому старательно скрывал её от других, предпочитая бездействие.       И вот, тем вечером, присутствовавший в зале вместе с остальной компанией, но не принимавший участия в игре, Бен в очередной раз отличился своей реакцией на рассказ Корнуэлла. Последний, объясняя качества нового наркотика, пересказал недавний случай, произошедший с двумя его потребителями. То были двое мужчин, с молодых лет состоявших в дружеских отношениях, — на момент же самого инцидент они уже являлись возрастными, порядочными, как заверяли знакомые, семьянинами. Вдруг пришла в их головы идея — как-нибудь разнообразить совместное препровождение времени. Не имея к своим годам богатого опыта в употреблении, они (на волне безобразной моды) решили испытать «новинку». Персонал клуба, где они проводили свой досуг, обнаружил друзей в разгар полового акта, которому те придавались друг с другом; страсть между ними — вернее, её происхождение, как выяснилось, имело синтетический характер. Протрезвев, друзья едва ли помнили события прошедшей ночи, а вспомнив, от стыда перед друг другом решили разойтись навсегда. В ходе повествования Корнуэлл отзывался о них в выражениях до невозможности уничижительных. Кей, внимательно наблюдавшая за всеми тогда, не могла не заметить, как при каждом грязном слове из уст Маркуса в сторону невольных мужеложцев, лицо Бена болезненно и одновременно гневливо морщилось, как если бы в сию минуту оскорбляли лично его, — конечно, можно было бы заключить, что это был лишь признак той же чувствительности Бена, о которой было рассказано выше, но Кей разглядела за тем нечто большее; определение тому она пока что дать не могла, но, взяв след подобно голодному зверю, вознамерилась разобраться в том.       Некоторое время спустя, после визита к наркоторговцам, Кей удалось реализовать свой замысел, относительно разгадки реакции Бена, так заинтриговавшей её однажды. Отыскав его за работой, обособленным от всех, она, пользуясь отсутствием Корнуэлла в офисе, проводила свою «цель» под правдоподобным предлогом в соседнее пустующее помещение, чтобы провести беседу без свидетелей. У Бена её приглашение вызвало недоумение; он не мог припомнить ни единого случая, чтобы она обращалась к нему лично по какому бы то ни было вопросу.       Оказавшись наедине с ним, Кей предоставила ему видеозапись с участием его самого, которая почти что с первых секунд погрузила Бена в состояние кататонического ужаса. Первой его живой реакцией стала попытка защититься — выпад почти безотчетный, оттого и бессмысленный: глядя на лицо Кей, сидящей напротив и с мерзкой ухмылкой смотрящей на него в ответ поверх ноутбука, Бен попытался возразить её как бы преждевременному злорадству, напоминая про наказание за вторжение в частную жизнь. «Можешь подать на меня в суд», — с чувством абсолютного превосходства говорила она тогда, пресекая всякое встречное намерение застращать её, — «всем будет интересно увидеть, что послужило причиной для иска… особенно твоей жене… сыну».       Бен был потрясён, — как содержанием компромата, так и поведением Кей, с которым та презентовала его. С первых дней их знакомства Бен предчувствовал «нечто неприятное», зреющее в ней… и вот оно распустилось перед ним бесстыдною и наглою беспринципностью. Все нервы в теле Бена, казалось, тогда завязались в единый напряжённый узел, развязать который Кей не спешила, оставляя коллегу на какое-то время запутанным в своих страхах и моральных страданиях.       Наконец, призвав обратно выдержу, в общем-то типичную для его характера, Бен взглянул на ситуацию с большим рационализмом стороны и озадачил себя поисками мотива Кей. По завершении этого поиска, который длился не дольше минуты, Бен открыто предложил ей деньги. Но попытка выкупить у неё компромат только разозлила Кей; искреннее представление коллеги, что вся её мотивация сводилась к материальной составляющей — оскорбило её. Бен мыслил низко; её же претензии были куда выше. Кей всё же дала ему правильный ответ на вопрос, который он пытался разгадать самостоятельно, — что ей было нужно от него?.. «Что может понадобиться девушке в таком брутальном коллективе?.. Разве что поддержка», — невинно объяснила она. Бена такой ответ, разумеется, ничуть не утешил, потому как никакой ясности в его видение возникшей ситуации он не привносил. Под «поддержкой» можно было подразумевать всё, что угодно… Неопределенностью своих желаний Кей заключала и его в рабство на неопределенный срок.       Ощутив ненависть, возраставшую в Бене по мере его осознания собственного бессилия, она уже без насмешки, но с какой-то хладнокровной справедливостью заметила, что виной его теперешнего несчастья была отнюдь не она, а его же непредусмотрительность. «Тебе даже повезло, что свидетелем твоих ночных приключений стала я, а не, скажем, Корнуэлл… О! Ты лучше меня знаешь, что уж он-то с такими, как ты, не церемонится», — Бен не был настолько упрям характером, чтобы отрицать частицу правды в её словах, хоть бы и перед самим собой. Но правда, как повелось, куда ненавистнее мнительным сердцам, чем ложь.       Кей уже уходила, когда почти что в дверях её нагнал голос Бенджамина, очнувшегося после очередного болезненного кувырка своего сознания. Последовал обмен правдой друг о друге. Бен, чей рассудок ещё минуту назад пьянел от страха, с абсолютно трезвой рассудительностью сообщил Кей своё свежее наблюдение о её неумелом подражании манерам Корнуэлла. Та в долгу не осталась, и в следующие минуты эти двое, будто бы державшие в руках по сосуду, поочередно переливали желчь из одного в другой.       Интимная перебранка с Беном, в сущности, ничего для обоих не поменяла; Кей и после неё осталась в полной уверенности, что её невольный соратник, попавшийся «на крючок», в ближайшем будущем с этого «крючка» не сорвётся. Через несколько дней и Гейб дал свой окончательный ответ, который был в пользу их союза. Они ещё раз встретились и переговорили на тему развития общих предприятий. Ещё через несколько дней Кей встретилась с Нэнси Уолш. Она помнила, как, забравшись в салон, «девчонка» огляделась и невзначай подметила, что автомобиль принадлежал не её благодетельнице, пуста та и приехала на нём, — её правда.       Помимо «цепких глаз», захватывающих в плен своего внимания самую невзрачную и незначительную мелочь, у Нэнси было полно и других талантов, которыми она мастерски пользовалась, несмотря на свой юный возраст, — оттого-то в своё время Кей и приняла её к себе в качестве информатора. По тому, как Нэнси на практике исполняла свои обязанности, со стороны Кей никогда не было никаких нареканий, и всё-таки она не могла игнорировать явный недостаток Нэнси (в общем-то присущий и ей самой), как работника, — зависимость, которая так или иначе должна была угнетать интеллектуальные способности девушки. Кей не раз представляла, как та, наплевав на предосторожность, в неясном сознании губит, доверенное ей, дело, и всё же продолжала обращаться к ней с поручениями.       Мать Нэнси (по заверению последней) начала употреблять ещё до её рождения; эту же поистине смертоносную привычку унаследовал брат Нэнси, который в свою очередь приучил к ней младшую сестру, когда той не было и двенадцати. Сама Нэнси в разговорах с Кей называла день, когда впервые попробовала наркотики, «счастливейшим» в своей жизни, — называла его таковым не из-за недостатка осознанности. Отнюдь, осознанности в этой девушке было много… пожалуй, слишком много для человека, рождённого в её положении. Она сама же и объясняла, что была рада «ампутировать» часть своего органа, «видевшего» и понимавшего всё… Сцены из жизни, которыми делилась она, потрясали даже, испытанный годами работы в бюро, разум Кей. В своих рассказах бедная Нэнси не преследовала цели разжалобить её, но это так или иначе произошло; та, против собственной воли и против воли Нэнси, преисполнилась к последней брезгливой жалостью — наихудшим из всех чувств, что когда-либо испытавала Кей; и это чувство заставило её почти что возненавидить девчонку.       Обдумывая свой план накануне встречи с Нэнси, — точнее, когда эта встреча ещё и не была назначена, — Кей сообразила, что ему не хватает одной «стороны». У неё были: Гейб вместе с его неразговорчивым придатком; Бен; в конце концов, сама Кей; четвертой стеной, стало быть, предстояло выступить Нэнси. По правде говоря, больше было некому.       Но сколько ночей её душили сомнения — по поводу судьбы Нэнси и своей собственной… Кей припоминалось, что, когда Гейб пригрозил ей разоблачением, — в тот момент она почему-то не ощутила никакого страха, хотя, пожалуй, именно страх был самым ожидаемым и уместным чувством в её положении. Но, представляя Корнуэлла, преждевременно узнавшего о её смелом намерении избавиться от него, она испытала совершенно обратное — восхищение, но к чему конкретно оно относилось, она так и не смогла определить… Тем не менее, последствия разоблачения представали в её воображении в столь извращённо-соблазнительных формах, что Кей в ту же минуту, — минуту своих фантазий, — могла бы, если бы только до конца подалась тем фантазиям, самостоятельно погубить реальное дело, — всё для того, чтобы увидеть титаническое недоумение Корнуэлла, оттого что она сама «развязала ему руки» против себя, наяву; чтобы узнать, что он будет делать дальше со своими впечатлениями и… с ней.       Странная эйфория прошла, и Кей, отделавшись от своих безумных видений, все следующие дни вязла в тревоге; пару раз даже думала совсем отказаться от своего плана (по крайней мере, отсрочить его исполнение на тот срок, пока всё внутри неё не успокоится), — но то были инфантильные и наивные мысли, который теперь было невозможно осуществить; Гейб и его компания наркоторговцев, согласившихся на сделку с ней, не пошли бы на попятную.       Сомнений прибавляло и, как уже было сказано, неизбежное участие Нэнси в грядущем деле. То, что девчонка при своём психологическом состоянии до сих пор справлялась с поручениями, было скорее счастливой случайностью, повторяющейся неоднократно. Отправлять её прямо к Корнуэллу было рискованно, к тому же, вставал вопрос: стоила ли победа над Маркусом (которая могла и не случиться) жизни Нэнси? Но, если не смерть, то что ожидало её дальше?.. Временами Кей совершенно непроизвольно задумывалась, что бы она могла дать «этой девчонке», кроме тех средств, которыми та впоследствии оплачивала наркотики; могла ли она, вместо поощрения отсутствия у Нэнси всякого стремления к иной жизни, подарить ей эту самую жизнь — более качественную, более… значимую… Но мысль о лучшем будущем для Нэнси в голове Кей никогда не задерживалась; глупое нежизнеспособное желание вывести её «на свет» — тоже. Кей сама не видела этого «света» и не знала дороги к нему… Зато она знала Нэнси — так же хорошо, как себя, вследствие их печального сходства. Нэнси была человеком без смысла, без устремлений и без претензий, — их, и вправду, отличало немногое. Но именно это «немногое» сыграло роковую роль в итоговом решении Кей. К тому же, ей нельзя было оставлять Нэнси в живых хотя бы из соображений собственной безопасности. Девушка, безусловно, была талантливой, смышлёной, но… ввиду её частой «нетрезвости», крайне ненадёжной.       События следующих дней развивались столько стремительно, что Кей едва ли поспевала с осознанием этих событий, спровоцированных ею же; дело продвигалось невероятно «гладко», будто сама её идея скользила по замороженным чужим судьбам. Нэнси, задачей которой было увлечь Корнуэлла и наедине «накачать» его наркотиками, со своей частью справилась без каких бы то ни было погрешностей, следом, по распоряжению Кей, она созвонилась с Гейбом, и тот вместе со своей компанией приехал по указанному адресу. Забрав служебное оружие Корнуэлла, они оставили его самого в почти бессознательном состоянии одного на трассе «дожидаться приезда патрульных», — как однажды выразилась Кей. После Нэнси уехала с компанией Гейба. «Этот человек предоставит тебе укрытие на первое время», — обещала ей Кей. Разумеется, девушка не знала о второй части плана, в которой она фигурировала уже не как исполнитель, а как расходный материал. Однако Гейбу и его приятелю «быстрая смерть от огнестрельного ранения», — такими выражениями оперировала Кей, давая им распоряжение по поводу устранения Нэнси, — в исполнении, по-видимому, показалась им слишком скучной, потому они решили добавить в план свои «корректировки», чем только «развезли грязь», как после заключила Кей. Правда, об этих корректировках она узнала уже многим позже — когда увидела новости… Транслировали репортаж с обнаруженным трупом девушки, избитой и расстрелянной посмертно; в обезображенном теле Кей едва признала свою осведомительницу.       Расчёт её сработал: Маркуса Корнуэлла, после отъезда Нэнси и остальной компании, скоро обнаружили патрульные; задержание было произведено на месте. Арест его возбудил сильное волнение в управлении; тяжелее всех переживали произошедшее, разумеется, члены его группы, но и те по большей части были обеспокоены своим положением, нежели дальнейшей судьбой своего, «нелепо попавшегося», «предводителя». Кей, которая накануне происшествия намеренно взвалила на себя множество рабочих задач и вовсю имитировала занятость, подыгрывала общему негодованию. Единственным в коллективе, кто сумел сообразить что к чему, был Бен, — это соображение впоследствии и помогло ему разгадать, что имела ввиду Кей, говоря о «поддержке».       Немного спустя Корнуэлла, привлёкшего к своей проблеме связи из министерства, на время разбирательств освободили под залог, и настала очередь Кей биться в искренном беспокойстве. Но, к её счастью, Маркус не успел ничего предпринять в отношении самой Кей или же её сообщников; вовремя обнаружились тело убитой Нэнси Уолш и пистолет Корнуэлла с его же отпечатками подле трупа, и Маркус вновь расстался со свободой. «С чего бы ему подозревать в авторстве инсценировки меня?.. Нет, он слишком высокомерен, чтобы подозревать меня …» — успокаивала себя Кей по дороге к Сесслеру; цель приглашения заранее была ей известна. Разговор с руководителем оперативного отдела был долгим; в основном обсуждался, ожидаемо, арест Корнуэлла; вследствие результатов внутреннего расследования дело теперь переходило в суд. Сесслер, в отличие от других, ничуть не выглядел поражённым обвинениями, выдвинутыми Маркусу, и, казалось, у него не было и толики сомнений в его виновности. Кей, конечно, поначалу такую реакцию начальника приписала к собственным заслугам (ведь не зря она все эти месяцы, прикрываясь отчётами, исправно наведывалась к Сесслеру и аккуратно намекала на самоуправство Корнуэлла, тем самым подготавливая почку для будущих событий). Однако в ходе беседы с Сесслером возникали факты, которые насторожили её и заставили задуматься в ином направлении; такие факты, как, к примеру, то, что Сесслер даже утяжелял положение Маркуса, освещая, ко всему прочему, его должностные преступления, которых сам же Сесслер прежде не отслеживал или, что более вероятно, делал вид, что не отслеживал.       Покидая его кабинет, Кей с трудом сдерживала нервный смех; они с Корнуэллом, виделось ей, оба оказались пешками в игре третьего — это предчувствие, постепенно трансформирующееся в полноценный домысел, изгнать из себя было непросто. Быть может, Сесслер и не такой «недалёкий старый маразматик», как о нём обыкновенно отзывался Маркус? Кей подозревала, что глава оперативного отдела хитрым образом использовал её в устранении Корнуэлла, осточертевшего ему своей самодеятельностью. Справилась бы она с Маркусом, если бы не Сесслер, в тайне разделяющий её отношение к нему? — этот и подобные ему вопросы беспрестанно мучали Кей. Если предчувствие не лгало, не ровен час, когда на месте Корнуэлла окажется она сама — этого-то она и опасалась после свидания с начальством, обернувшегося для неё неприятным озарением. Но опасение те, как известно, в течение следующих двух лет забылись ею безостаточно.       Тревоги её однако же происходили не из одной ситуации с Сесслером. Возможной мести Корнуэлла Кей страшилась не меньше, — этот страх возник как-то внезапно, хотя всегда имел место быть. И, как это она сразу не подумала о том, что заключение Маркуса отнюдь не гарантировало ей полную неприкосновенность?.. Даже будучи физически ограниченным в своих перемещениях он мог попросту подослать к ней кого-нибудь, — после этого открытия Кей несколько недель изводила себя паранойей; возвращаясь поздно домой, поминутно оглядывалась на безлюдную улицу и держала пистолет наготове… Она даже хотела обратиться к Сесслеру и выпросить у него внеплановый отпуск под вымышленным предлогом, чтобы на какое-то время покинуть Балтимор и скрыться от всех — пока всё не «уляжется». Но отъезд был невозможен из-за скорого слушания по делу Корнуэлла, на которое её обязали явиться. Уже во время дачи показаний Кей резко расслабилась, возвращая себе былую уверенность. В конце концов, в распоряжении Маркуса не было никаких «предметов», с помощью которых он смог бы доказать её причастность к своей вине…       конец флэшбэка       Все эти многочисленные сцены из прошлого, как-то сами собой пронесшиеся перед Кей единой цепью с верной последовательностью звеньев, низвергли на неё вывод, который окончательно расстроил её нервы. Она смотрела на обвиняемого и на лице его ей мерещилась насмешка, как если бы ею вновь было упущенно что-то, и только он знал об этом упущении; победа была у неё в руках (совсем как тогда — за игрой в покер), но как получилось, что победителем опять вышел он?       Мистер Брауэр в третий раз выступил с несогласием; в своей пылкой адвокатской речи сослался на свидетельский иммунитет, чем наконец-то добился того, что его протест был принят судьёй. Мисс Вуд вынужденно прервала допрос о прошлом свидетеля, и угроза разоблачения Кей, казалось, отступила, но последняя будто бы и не обратила на это никакого внимания — настолько глубоко была погружена внутрь своих переживаний; всё, что до этого так беспокоило её, на фоне свежих выводов о себе просто не замечалось ею.       Мисс Вуд тем временем прибегнула к своему заключительному, по всей видимости, приёму, рассчитывая умножить им значимость всего, что было сказано ею прежде. Проекционный экран слева от судьи вспыхнул холодным светом и начал транслировать серию фотографий с жертвами обвиняемого, чем разом привлёк всеобщее внимание; зрители раздались скорбными воздыханиями. Кей, невольно повернувшая своё лицо к экрану вместе со всеми, уже не слышала сопутствующей речи Вуд, как и её риторических вопросов, которые та продолжала задавать. Кадры сменялись один другим, пока лента не остановилась на последней жертве.       Кей попытался отвести взгляд от экрана и… не смогла. Что-то, желающее возвысить её до последней ступени эмоционального потрясения, насильно принуждало её смотреть. Статичное выражение лица Эбигейл, запечатленное, казалось, в тот редкий счастливый период её жизни, начало изменяться… По её веснушчатой обветренной коже прошла рябь, вслед за ней проявились какие-то неестественные ужимки. Лицо всё изменялось, как если бы к нему была приложена рука невидимого скульптора, — в нём теперь узнавался характер не только Эбигейл, но и Нэнси. Все их, беспрестанно двигающиеся черты, мелькали перед взором Кей неопределенными разнокалиберными фигурами калейдоскопа. Сумасшедший фестиваль слияния лиц двух покойниц возбудил в ней горькое, безобразное и как будто бы уже знакомое ей чувство…       Тут это знакомое чувство навело Кей на ещё одно воспоминание, словно бы обещавшее всё разъяснить: «Человека определяет среда», — однажды пытался оправдать её Ганнибал, полагающий, что все её скверные проявления во внешнем мире — есть ничто иное, как следствие её длительного контакта с «не самыми порядочными представителями человечества». Кей и теперь сомневалась, что доктор Лектер мог рассуждать о подобных вещах настолько поверхностно. Зачем было выдумывать оправдание, в котором она видимо ничуть не нуждалась? Стало быть, у «наивного» утверждения доктора была иная цель — усилить её самообман, который Ганнибал верно прощупал.       Единственное желание, полностью принадлежавшее одной Кей (без всяких «оттеночных» чувств), неизменно отображалось в её стремлении обезопасить себя от сочувствия в отношении кого бы то ни было и от ответственности, что также подразумевал под собой этот «высокий порыв». До сегодняшнего дня ей представлялось, что лишь Эбигейл удалось «пригрозить» её эмоциональной безопасности, но воскресшие воспоминания опровергли это представление. Нэнси — если она и не была первой, то точно была одной из тех, кто пострадал от этого хронического желания Кей; последняя никогда не отрицала того своеобразного счастья, что она испытала, когда девчонки не стало; с её «исчезновением», казалось, исчезли и те чувства, которые Кей невольно питала к ней. Но, вот — она впервые ужаснулась перед своим подлым счастьем; никак не могла сообразить, отчего оно так легко было принято ею?.. словно бы чужая жертва всегда была неотъемлимой частью её благополучия, без которой оно было невозможно…       Сколько бы она ни скорбела по Эбигейл — это не отменяло того, что по отношению к ней она (Кей) поступила, номинально, так же, как и по отношению к Нэнси. И даже после этого она снова позволила себе соблазниться мечтой — думать о себе лучше… Однако таким мыслям (чтобы поддерживать их жизнь) необходимо было соответствовать на деле — этого-то Кей не умела; её слабость перед обвинениями, выдвинутыми Грэму, стала подтверждением того, что она способна на мелочь — кратковременное намерение, но не на его исполнение. Она солгала себе — о своём отношении к аресту Уилла. Может… может, ей хотелось, чтобы и он «исчез»… как Нэнси и как… Эбигейл… Увы, это больше походило на правду о ней. Отвратительнее всего, что Уилл понял эту правду, — то, что все её благотворительные намерения — сплошь притворство, — гораздо раньше самой Кей, потому не подпускала её к себе, — теперь и она понимала это.       Осознание происходящего между ней и Уиллом стало последним рубежом, преодолев который, Кей больше не могла выносить своего прибывания на публике. Весьма кстати сам судья решил окончить перекрестный допрос, — после того, как мистер Брауэр со своей стороны заявил, что у него нет никаких вопросов к свидетелю. Мисс Вуд, несмотря на объявленный перерыв, всё не унималась со своими подозрениями насчёт «агента Эрли». Кей же это было уже маловажно; едва судья произнёс своё последнее слово, она поднялась и прежде всех остальных кинулась к выходу, как если бы за ней гнались. Ганнибал, попрежнему сидящих на своём месте, невозмутимо повёл головой, следя за отступлением Кей, но на полпути остановил взгляд, необыкновенно резко перерезая нить своего внимания к ней.       Кей действительно предполагала погоню; ей виделось, что Ганнибал, или же Джек, — один из них точно, — постарается нагнать её, чтобы о чем-нибудь расспросить. Но единственный, перед кем бы она хотела объясниться, будь такая возможность, — Грэм, — хотя Кей и не знала, в каких словах сформулировать это объяснение. Если она и обманывала его, то только потому, что сама верила этому обману, — в какой форме подать это Уиллу, чтобы он не принял сказанное за попытку оправдаться?       Очередной приступ головной боли застал врасплох; различные объекты, встречавшиеся на пути, озарялись вспышками перед глазами Кей в такт ударов внутри её черепа. Торопливо забрав куртку из гардеробной, она бросилась на улицу. Но вне стен здания суда стало будто бы в разы хуже. Она приобняла широкую колонну, опираясь на неё. Вид ступеней, по которым она поднималась не так давно, вызывал, ко всему прочему, головокружение. Кей подумалось, что если она попытается спуститься самостоятельно, то непременно полетит вниз. Участие Ганнибал и Джека теперь отнюдь не помешало бы, но она ошиблась… Ни один не отправился за ней.       Внизу тем временем переговаривалась компани мужчин, кучковавшихся возле припаркованных машин. Кей непроизвольно вычленила одного из них; глядя на него, она испытала чувство, сходное с тем, что возникло у неё ещё до допроса, при попытке отыскать того таинственного наблюдателя. Мужчина, вероятно, ощутив посторонний взгляд на себе, обернулся, и тогда Кей вновь увидела мираж — почти идентичный тому, что предстал перед ней на месте Уилла в зале суда. Но этот мираж имел способность передвигаться, и двигался он к Кей, медленно и с каким-то тихим торжеством восходя по лестнице. Лицо его на поверхности выглядело бесстрастным, но в глубине — содержалась давняя насмешка.