Два по Три

      Застыл Бит-цепсс в дверях, в одной подмышке дрова рубленые, в другой — вода в ведёрке; лупит зенками на картину дивную. Милослава в чём мать родила. Кожа белая, что яблоко наливное, перси тяжёлые, к земле тянулись, с каплями молока на сосцах. Зад округлый, гладкий, взглядом не обхватить. Горели щёки на лице вдовьем, глаза потупились виновато. В руке одеяло держала, а под ним член ящерский уже поднялся. Три-цепсс довольно улыбался, а как собрата завидел — сразу ноги поджал и шею втянул окаянную.       — Ох, стыдоба! — печально произнесла Милослава, прикрывая груди руками.       — Что случилось? Чего это вы тут устроили? Ты что, напал на хозяйку?! — зашипел Бит-цепсс. Рухнули дровёжки на поле, пролилась вода студёная из колодца. В гневе сжал кулаки драконище чёрное, попёр в гневе на собрата.       А тот членом дёргал, одеялом прикрывался. Испугался гнева приятельского, руки выставил, что-то на своём лопотал. Но тут выбежала Милослава, встала перед змеищами. Грудь затряслись, покачались — сразу взор Бит-цепсса сменился от яростного на пристыженный.       — Не губи брата, Битцепушка! Не поднимай длани в ярости, да не серчай на горемыку! Не сотворил он худа мне, не от лиха красного я нагая стою! — залепетала вдовушка.       Руками в грудь крепкую упёрлась, поглаживает там, где сердце колотится, да понимает. На том же месте, что и людское — а значит доброта в нём есть.       — Опусти кулаки, не гневайся на нас. То только моя вина.       Три-цепсс челюсть отпустил, язык вывалил. Смотрел на Милославу сзади, дивится и задом большим и смелостью. Не каждый муж, что русов али ящеров, выходит заступаться за немца хвостатого. Совестно стало красному, что с девкой заигрался, да токмо вроде хорошо им было. Разве то надругательство или живодёрство какое? И он выпустил всё приятно, да и поляница как стонала. Неужто плохо это? А спину и помыть можно.       — Я сама к Три-цепссу полезла, мол, ты трусы сними, так ложись. А у него, ну, это же добро, что стоит, так? — всё извинялась Милославушка, персями потрясывая. Перст по пухлым губкам водит, очами избегает взгляда с ящуром гневным. — Вы же молвили, мол, не получается. А здесь у Трипушки вырос с терем, а мне дюже любопытно, как оно. Нет у меня мужика, нет Мудрославушки моего уже сколько годков. Взыграло любопытство бабье. Ежели серчаешь, то меня хоть розгами, хоть кулаками.       Вздохнул Бит-цепсс тяжко, да не от гнева яростного, а от вида голенькой вдовушки, что сладко речи заводит. Жалко ему стало Милославу, да и собрата. У одной некого, а у второго не заладилось. А тут чудо свершилось, да и обоим приятно было. Что уж тут злиться? Сам чувствовал напряжение в тряпках своих набедренных. То груди голые так чудодейственно действуют.       — Ежели так… — хмыкнул великан заморский, виновато посмотрел в сторону. — Главное, чтобы тебе плохо не было, а то нельзя злом на добро отвечать. Не злюсь я, — попытался улыбнуться тот, выдавил оскал хищный. Да и на том спокойнее стало. — Оденься только, а то замерзнёшь.       Стал Бит-цепсс собирать раскиданное самим же по полу, да покряхтывал. Тяжело стало в штанах, а в избе запах стоял сильный. Милославский, особенный, для спаривания. Только под подмышки всё накинул, сразу к дверям.       — Я это… Ещё дров принесу и воды наберу. А то раскидал всё!       Убежал чёрный ящур, а Милослава едва рубаху небрежно накинула, слегка груди прикрыла и посмотрела вслед великану. Тяжело вздохнула вдовушка, увидев тягость в уде змеином, пожалела несчастного, страшного, но доброго Бит-цепсса. Уловила и его запах феромонный, аж сердце затрепетало.       — Ох, неловко-то как. Совсем о братце твоём забыла. Ревнует поди, что мы тут друг дружку ласкали, а он в стороне работал. Покумекать бы с ним. Как читаешь, Трипушка?       — Э-э-э… То верно будет, — закивал красный змий, а у самого член подёргивается под одеялом. То ли от страха, то ли от возбуждения, а может и всё вместе. — Он у нас отходчивый, спокойный. Порой колотит меня, но не сильно. Главное — одежду не рвать и между ног не пинать.       — Ох, мальчишки! Всегда одинаковые, — посмеялась Милослава и на душе легче стало. — Как дети малые! Пойду-ка к Бит-цепссу, да проверю его. Люди добрые они с другими добры, а себя не берегут. Болит сердце за него.       — Иди-иди. Но приходите потом оба, — попросил Три-цепсс. — Ждать вас буду.       Так и решили. Вышла Милослава из дому, глядит, а Бит-цепсс дрова рубит. Быстро так, словно ветер море гоняет. Только щепки летят. Подивилась дева, откуда столько успел. Следит, а рядом три дерева срублено. Может в гневе, может от желания. Всё пытается руки занять ящур, да не получается. Ещё сильнее испугалась за него Милослава. Подошла аккуратненько сзади, зашуршала ножками, привлекла внимание змеиное.       — Расстроился, Битцепушка? Не губи ты лес руками своими чешуйчатыми. Мне на год дров хватит. Умаялся уже поди, устал. Может, чего болит?       Едва вдохнула воздуха чистого Милослава, как снова голова закружилась. Чувствует аромат ящерный, сильный, приятный. Манит её, не знает, как быть. Держится, да держаться за другое хочет. Села на пенёк, ножки стиснула. А у самой рубашечка сползает, плечики открываются.       — Всё хорошо, Милослава, — прорычал Бит-цепсс. Дрова медленнее стал рубить. Встал спиной, не смотрел на вдовушку; пригибался от боли. — Извини, если напугал, не хотел.       — Да что ты заладил, змеюка ты такая? Прощаю я тебя, ну, — улыбнулась пухлыми губками она. Раскрыла платье, подставила груди под солнышко. — Давай в дом вернёмся? Я вас накормлю, напою, насо… Наготовлю ещё чего вкусного?       Оговорилась Милослава, прикусила язык, а сама чувствовала тяжесть в груди. Заторчали соски сквозь одежду, вспомнили ящерские губы и язык. Ещё захотели дойки крепкой ящурской. Тяжко ей стало, смотрела на спину крепкую, да вздыхала томно.       — Вернёмся-вернёмся, — отвечал чешуйный, сверкая на солнце, что озеро чёрное. — Только дорублю и за водой схожу. Не жди меня.       Не пошла Милослава никуда. Сидела, смотрела на широкую спину, да вздыхала томно. Успела и чешуйки пересчитать, и шипы большие, цепью украшенные. Любовалась, как плечи крепкие переходят к тонкой талии, будто у треугольника безглазого. А самой так и хочетелось прижаться, успокоить, приласкать. Такой по хозяйству поможет, не обидит, да в обиду не даст. И руки такие, что груди сожмёт, а уд… Испужалась Милослава достонства ящерского. Размеры большие, рост немалый. Куда такой полезет? Да током любопытнее стало.       Подошла к Бит-цепссу сзади, обняла ручкой белой, прижалась грудями молочными к спине. Задышала в ланиту чешуйчатую; загуляли десницы по грудине заморской, что у кошки на клубке. Прекратил махать топором ящер, затрясся, как от холода, шипел тихо, присвистывающе. Чувствовал, как живот поднимался под дланью Милославовой.       — Умаялся всё же. Хрипишь, как мишка лесной, а желания-то человеческие, — прошептала она, прижимаясь к ящеру. — Аромат-то какой, будто нос щекочет да голову дурит. Что делать, не знаю я, Битцепушка. Просить прошу, а стыдно самой такой срамотой заниматься. Да мочи нет.       Задрал голову ящер, захрипел. А у самого рвалось всё внизу, трескалось от желания. Больно члену иродскому; требовал свободы и ласки. От того и у Милославы душа болела. Легли пальцы на ткань, приподняли вверх. Шлёпнулся уд о лобок ящерский, а красавица радуется. Крепче прижалась Милослава, зажала ножками его хвост, да задышала тяжело. Касались шипы маленькие лона мокрого. Трогали губы половые, дразнили. Задрожало тело девичье, упёрлись соски в спину твёрдую, а десница пенис мокрый, бугристый обхватила, да принялась ласкать. Сама шуйцей гладит грудь, щупает, где соски должны быть, а там пусто.       — Хороши тела ваши, хоть и не людские. Всё есть, а чего нет — того не надо, — улыбнулась Милослава, бёдрами двигая. — И хвосты ещё эти… Всё гадала: пошто вам нужны? А оно вот как. Ах, урвала себе молодцов!       Вспомнила как лез хвост Три-цепсса в дырку заднюю узкую, да испуганно вздрогнула. Странное оно было чувство, неприятное, но попробовать ещё хотелось.       — Они позволяют нам… Двигаться плавнее, быстрее плавать. А ещё мы используем, как оружие. И для спаривания можно.       Сжимала член руками Милослава, присаживалась на хвост. Надрачивали уд пальчики, пускали жидкости ящеринские по стволу. Стекали обильно, горячими струйками; хлюпало, что ручеёк. Да не только в руках журчало: между ног Милославы тоже мокро. Стискивали бёдра хвостище чешуйчатое. Тот то поднимется и уткнётся в половые губы, то из стороны в стороны пойдёт, подразнит вдовушку светлоликую. Поддел конец хвоста подол платьица, да обнажил ягодицы большие на радость миру людскому. И поглаживал, ирод, поглаживал ласково да нежно кожу. Хлестанет по заду, но любя, играюче.       Под руками тёплыми совсем член ящерский окреп. Налился, истёк, вырос. Обеими руками жмёт Милослава, да обхватить не может. Испугалась она, думала, как такой палицей рвал Бит-цепсс ящерские лона, а сама выпустить не может. Себя на месте ящерок представляет. Чувствовала, как набухает уд великанский, что зверь какой. А сама стонала громче да стыдливо. Волной задвигался хвост, теребили наросты нежность девичью, ласкали жемчужину. Шлёпал хвостик зад красивый, а кончик всё под копчиком тёрся. Сжимала Милослава вход узкий, не пускала ящерский отросток в место срамное, да игралась. Вся изводиться начала.       Зарычал Бит-цепсс, подкосился чешуйчатый колосс под рученьками нежными. Задвигался член толстый, словно змей наетый, забился в перстах щекотливых и дланях нежных. Голову запрокинул крепкую, выдохнул. Резко затвердела громада атлантидова, зашипела громко. Устремился член толстенный вверх, да выплюнул яд белый. Далеко метнул, много, аж трава погнулась под тяжестью соков. И вновь запустил, да поближе: не отпускали, да не разлюбили ласку рученьки женские. Выдрачивала всё до капли Милослава, а сама едва держалась.       Хвост едва не подбрасывал девицу русскую. Правильно метили наросты. Не проник, а помог Бит-цепсс: без рук и языка, движением единым сбросил срамные желания с плеч вдовьих. Всё громче стонала Милослава, пуще прежнего излилась на хвостище широкий, а после сползла на травушку. Опустила рученьки липкие, семенем покрытые, раздвинула ножки в бесстыдстве. Смотрела на небо ясное, глазки закатила.       — Славно-то как, Битцепсик, родной мой, — как в бреду молвила девица. — Без рук-то умело управился. Ах, послала мне судьбинушка радость какую.       Дышал Бит-цепсс тяжко, воздух ртом ловил. А сам на Милославу смотрит, то в радости, то в непонимании. Добра к ним дева русская и нежна. Приютила, приголубила. И хороша как, что сердитая, что срамная. Платье небрежно повязано; сиська правая, как наливная, обнажена да тяжела. С белой каплей на соске. Юбка вздёрнулась, лоно влажное видно. И взгляд такой, притупленный, да нежный, как после спаривания. Правильный. Хорошо такую иметь, что дома, что любовно. Только боится, что больно ей сделает.       — И тебе спасибо за нежности и ласки, Милослава. Никогда так хорошо мне не было.       Закинул ящер на одну руку брёвна, а другой прижал к себе поляницу. Хвостом обвязал ведёрко и понёс в избу. А сам улыбается довольно, жмёт к себе полуголую красавицу, да хвостом помахивает. Воду разбрызгивает. Довольный, как пёс.       Милославу туман сладкий опустил, вернул ум ясный. Совсем посрамилась своего поведения красавица, да покрепче в платье завернулась. Ничего с собой не могла поделать. Как посмотрит на богатырей чешуйчатых, так и сразу внизу колет, в грудях тяжелеет. И руки сами тянутся, мочи нет. Небось ящеров уже извела поведением. Да только улыбался Битцепушка. Глаза горели, язык воздух щупает, идёт чуть ли не вприпрыжку. Довольный, что выдоила всё семя. Так оно может полегче будет, когда оба братца спокойны?       — Тебе спасибо, Битцепушка, что и ты за мной ухаживаешь. Внимание-то знаешь как дорого бывает? Лишний раз приобнять — сразу жизнь легко пойдёт.       Посмотрел на неё великан. Лизнул в ланиту красную. Точно собака верная.       — Поможем тебе, Милослава. В чём хочешь, поможем.       Обрадовалась Милослава, да призадумалась. Радость радостью, но себя в руках вести надо. Слава Мокоши, дел сейчас будет много, не до срамоты и ящерских членов. Дел в избе полно, да и накормить гостей надо. А там видно будет, как кровать делить.       Весь вечер краса девица по избе бегала, да толку ноль. Глаза так и смотрели на братьев иноземных, ящеров богатырских, высоких и статных. Бит-цепсс на лавочке сидел, да рассказывал что-то Три-цепссу. А у того рана заживает скоротечно, словно и не было ничего. И ходить уже начал, и смеяться. Любовалась ими Милослава, а сама чувствовала: снова ласки хочется. Запах опять в доме сильный стоит, самецкий. Окошки пооткрывала, да что толку? Пропиталась изба страстью атлантидовой чешуйчатой.       Пялилась на промежности ящерские поляница: торчали стволы налитые, тянулись сквозь ткань. Тоже хотят, но терпят. Уважают и ценят Милославушку, не хотели хозяйку обижать и заставлять сношаться. Да только ей в радость отдаться. Совсем голова кругом пошла, огонь в лоне девичьем разыгрался. Отяжелела грудь так, что хребет заломило. Взглянула Милослава — а там пятна тёмные под платьем! Потекло молоко из сосков терпящих, не сдержалось от страсти. А богатыри сидели тихонько, да помалкивали. Накрыла груди хусточкой, а сама мечтает по лапах, да мордах жадных.              Совсем отчаялась Милослава. И уже бегать начала подмываться, и на улицу ночным воздухом луговым подышать выходила. Что по лбу горохом. Вся истеклась, вся извелась. Металась, как лань раненая, хотела двух волков на себе. А те сидели, трусы растягивали. Не выдержала душа девичья и говорит голосом заплетающимся:       — Вам, соколики, в баню бы надобно сходить. Тепло там, хорошо. Я вот уже и печь затопила и расстелила там всё. Трицепушка окреп совсем, гляжу. Раны промыть надо...       Теребила подол платья Милослава, да руку останавливала, чтобы себя не трогать. Была бы воля, сейчас бы разделась и прыгнула к ящерам великанским. Уже в голове былина появилась, как оба братья её с двух сторон берут, не жалея. Всё бы вытерпела, все утехи плотские.       — Баня-баня… Припоминаю что-то такое, — сказал Три-цепсс. — Это когда кровища и кишков полно?       — Это помещение, где моются русы. Горячий сухой воздух, веники и тазики с водой. Ты что, историю не учил? — фыркнул Бит-цепсс.       — Да в сон меня тянуло. Меня же создали трахаться и убивать, — отмахнулся ящер. — Правда, мне первое больше нравится.       — Охальник какой, — широко улыбнулась Милослава, чуть юбку не задрала. — Так что там история, вы сами посмотрите! Давайте, ступайте в предбанник, раздевайтесь. Токмо до гола, чтобы ничего не было на вас.       Озадаченный Бит-цепсс и ухмыляющийся Три-цепсс зашагали в ванну, размахивая хвостами. Переглянулись братья, но спорить не стали. А вдова вздохнула полной грудью, руку с подола убрала. Хоть немного полегчало, а то вся извелась.       — Ну подожди, Милослава. Выжди минутку-другую и заходи. Теперь-то никуда не убежите, соколики мои змеиные.       Подождала она, прислушалась к дверям. Утихли разговоры, скрипнула дверь в баню. Вошла Милослава внутрь, а на лавке только трусы липкие братские. Улыбнулась девица, взяла в руки ткань, потрогала. Всё липкое, всё влажное и запах сильный. Задрожала девица, ахнула. А потом выкинула на улицу тряпки ящерские. Теперь пусть голыми ходят, пока она им рубахи не свяжёт. Хоть глаза порадуют.       Сняла с себя хусточку, сбросила платье на пол. Обдало тело воздухом жарким, ещё пуще прежнего соски затвердели. Упали молочные капли на пол деревянный, что слёзы мольбы. Положила руки под груди Милослава и вошла в баню.       Сидели на полках ящеры, меж собой что-то шептали. Члены поубавили в размерах, опустились немного. Как только увидали Милославу, в чём мать родила, грудь держащую, что каравай, так налились кровью. Окрепли уды змеиные, вытаращились глаза. Улыбалась девица красная, груди покачивала и молоко роняла.       — Соколики вы мои, Битцепушка и Трицепушка. Нет мочи держаться мне, совсем изнемогла. Теку как ручеек. Влажная, что раса утренняя. Стыдно мне, да делать что, не знаю. Хочется мне вас, ласковые мои, хочется! Вы так милы ко мне, так добры. Уж не обидьте меня, вдову несчастную. Сделайте любовницей своею.       Таращились ящеры, рты закрыли, хвост лавки обвили до треска. У самих стекает с концов прозрачные слёзы, грудища поднимаются. Хотят, да боятся, чего-то ждут. И Милослава ждёт.       — Чего же ждёте, сильные вы мои? Вон как у вас встали члены. Хочется же! Берите скорее! Вся вашей буду!       — Да понимаешь, Милосавушка, — почесал голову Три-цепсс. — Нам только в радость, а если ты понесёшь от нас? Вдруг уродится какой русоящер? Или размеры большие для тебя, порвём случайно.       — Коли уродится такой, так на то воля Мокоши. Буду любить и беречь, молоком кормить всех буду троих, али четверых. Да хоть десятерых! А что до размера, думается, что у страха глаза велики. Уж потерплю я!       Потянулась нить серебряная из щели девичьей, потекли белые ручейки из сосков красных. Ближе подошла Милослава, сжала груди пальцами. Пустил струйки на колени ящерские.       — Я вам себя принесла. Молоком напою, языком ублажу. Вы меня только возьмите, как чтоб по-взрослому. Вся ваша буду.       Поднялся вдруг Бит-цепсс, подошёл к Милославе. Опустил руки мощные на плечики и взглянул в глаза.       — Если согласишься, то мы тебя часто любить будем. Когда захотим. Обижать не будем, но всю возьмём. И брать будем сразу, если придётся.       Прошёлся коготок по подбородку, поласкал Милославу. А она кивнула и поцеловала ящерский нос.       — Всю берите, но умоляю душевно. Сиськи-то подоите наконец, а то болят так, что сил нет.       Спрыгнули братья к красавице, впились пастями в перси тяжёлые, обхватили соски языками. Затряслась от радости Милослава, схватила за голову Бит-цепсса. Три-цепссу руку под подбородок положила, наглаживает. Обхватили языки соски страдальные, выдаивали молоко в пасти голодные. А сами трогают красавицу за ноги и за руки. Щупают ручины попку широкую, дразнит палец лоно мокрое. У ящеров что перстни, что члены человечьи — одинаково тверды и крепки. Двигались в стенках влажных, да раздвигали, готовили к входу.       — Пейте, ласковые мои! Всю пейте! Выдоите меня досуха! — радовалась Милослава, прижимая головы к большим грудям.       Сама опустила десницу с шуйцей, трогала набухшие головки членов. Места чувствительные, ранимые, даже великаны-братья дёргаются. Прикусили соски девичьи, отпустили груди послюнявленные. Усадили Милославу на коленки, прижали члены крепкие к щекам. Любовалась размерами поляница, за основания поддерживала. Ещё могли длани ухватить стволы, пока те не раздулись. Уста целовали плоть нежную, язык лобызал смазку пахучую.       А потом и взяла в рот достоинство ящерское. Аж до половины приняла член Бит-цепсса, за обе щёки. Всё равно что сладость сосать. А сама улыбалась, смотрела на пах чешуйчатый, безволосый, трогала одной рукой, да второй Три-цепссу подрачивала.       — И я хочу! — прорычал Три-цепсс. — Языком меня.       Потянул за русую косу, грубовато чутка. А Милославе нравится. И насадил на себя бедняжку-красу. Окреп член, разбух. С трудом взяла Милослава, даже до середины не дошла. А ублажать ублажала, как должно.       — Ох, хорошо. Умница… — рычал Три-цепсс. — Язык твой хоть и маленький, а щекочет приятно.       Встретились взглядами братья и поняли, что делать надо. Вытащил великан член изо рта Милославы, помог ей усесться на среднюю полку. Развернул к себе попкой пухлой, раздвинул ягодицы. Ахнула Милослава! Опять ящерские языки себе лишнего позволяют. Да ещё и лезут в дырку узкую.       — Охальник, ты чего творишь? Так разве оно туда надо?       — Ну-к тихо! — прошипел Три-цепсс и шлёпнул по ягодице упругой. Взвизгнула Милослава, но не от боли. Радость то была. — Согласилась быть нашей любовницей — терпи. И расслабь дырку, а то я же всё равно залезу.       Бит-цепсс руки под груди девичьи положил, приподнял красавицу и сам давай лобок с половыми губами лизать. Вскрикнула Милослава, схватилась за пальцы ящуровы. И молоко с грудей полилось, и язык щели тревожит. Вогнал Бит-цепсс в киску отросток свой и водит. А Три-цепсс следом запихнул в дырку узкую. Стыдно, неловко, даже дискомфортно, а на душе как-то хорошо. Использовали щели Милославы, как им хочется. Вопроса не вопрошали. Доверилась она им и не жалела. Пусть хоть куда берут, хоть когда. Всё им позволила с собой тешиться.       — Языки-то как хороши! Ах, что спереди, что сзади — любо как. Но вы бы свои штуки уже использовали, набухшие, да окрепшие. Приму я их, не бойтесь.       Фыркнул Три-цепсс, снова подхватил Милославу, да нагнул на лавку. Упёрся членом толстым в колечко хрупкое да узкое. Всё лез внутрь, толкался и выскальзывал наружу. Не сдавался ирод, раздвигал ягодицы шире, пока на чуть-чуть совсем не пролез. Коготь положил под лоно, да теребил нежность девичью. Весь палец покрыл соками.       — Соколик, а если не войдёт? — вопрошала Милослава. С опаской смотрела.       — Войдёт-войдёт. Сама же сказала, — рычал богатырь, да пошлёпывал.       И вошёл. Сначала немного, потом ещё чуть-чуть. Закатила глаза Милослава, то ли от боли, то ли удовольствия, да закричать не смогла. Бит-цепсс к себе развернул и пропихнул член в уста сладкие. Сам за груди поддерживал.       — Ещё хочу твоего поцелуя глубоко. Хотя бы чуть-чуть, — прошипел ласковый змей.       Толкали они Милославу друг на друга. Мычала девица, возмущалась. В попу глубже заталкивался уд толстый, а во рту член пульсировал. Замахала руками поляница, слёзы пускала, молоком текла. Уже покусывать член начала. Пришлось вытащить.       — Что же ты, соколик-то, не слушаешь меня? — откашлялась Милослава и хриплым голосом вопросила. — Я же внутрь хотела. Почем обижаете? Я в лоно хочу, как оно надо. А то один в рот, другой в жопу. Мне третьего ждать?       Посмеялся Бит-цепсс и кивнул. Приподнял девицу за ноги и насадил на себя, да до самой матки вошёл. Запрокинула голову Милослава, обхватила голову Три-цепсса руками. Наконец-то, услышали мольбы ящеры. Трахают её в обе дырки, да стонут. Увеличились уды, заполнили изнутри, вылезти не могут. И больно, и приятно вдове. Качались груди, дразнили рептилоидов страстных. То Три-цепсс за сосок потянет, то Бит-цепсс укусит играючи. Привыкла к ласкам Милослава, сама насесть пытается на оба члена.       Ускорились братья, сжали сиськи лапищами, пролили молоко. Испугалась Милослава, да стоны не прекращает. Чувствует, как в третий раз изольётся, да теперь по-настоящему, по-взрослому. Члены богатырские тёрли с двух сторон, пихались, будто сквозь стенки бились. Вжались зубы Три-цепсса в плечико белое, забегал язык Бит-цепсса по челу светлому. Вскрикнула Милослава от неожиданности да радости. Глаза в потолок устремились, тело задрожало, из сосков молоко так и хлынуло.       Тут Бит-цепсс и Три-цепсс как вжались в девицу красную, как спустили разом внутрь тела Милославы. Испугалась поляница, головой замотала, рот открывала, а молвить не могла. Наполняли её ящуры изнутри, аж до боли. И живот чуть разбух и голова закружилась. Резко вытащили братья из Милославы члены: все их труды потекли на пол.       Уложили вдовушку полную на полотенце тёплое на рядок нижний, чтобы горячий воздух хуже не сделал. Сами уселись рядом, поглаживать стали. Бит-цепсс молоко сосал, сосок теребит зубами. Три-цепсс пальцы в дырки пихал. То не давал семени вытечь, то выпускал целые струйки.       — Ох, ящеры вы мои ненасытные, — дышала Милослава. — Спасибо вам, что утешили меня. Оставайтесь со мной, я вас так любить буду, так кормить. Самыми счастливыми будете.       Омыли хозяйку ящеры, вычистили и легли с ней спать. Лежали втроём, а сами жмутся к тёплой русовой плоти. Но не мешают. Завтра день будет новый, завтра и приголубят бедняжку. Решили до утра терпеть, но тут Милослава глаза открыла, на колени уселась и попу подставила. Негоже это, чтобы гости терпели. Особенно такие дорогие.