Цветок и нож

«Ты с ума сошёл? Где же твой стыд? Время движется дальше — и ты не можешь вернуть его назад. Кто в этом виноват и где всё это началось? Есть ли лекарство от твоей болезни? Неужели у тебя нет сердца?» © 12 Stones — World so Cold

      Спустя ещё пару дней Хёкджэ, наконец, сумев поесть самостоятельно, без этих надоевших капельниц, понимает, что ситуация изменилась: теперь родители ребят практически не приезжают, да и сами парни не задерживаются в палате надолго.       Теперь Хёк в основном проводит время в одиночестве — с Кюхёном и Йесоном пекарь в принципе не особо разговаривал, а от Хичоля и Донхэ парень постепенно отстраняется: пациент видит, что солистам группы непривычно и даже неприятно наблюдать за его неразговорчивостью и отрешенностью, но сейчас Хёкджэ считает это единственным верным выходом. — «У меня не было сил держаться от них подальше… но теперь это необходимо, ведь я ещё не решил, что буду делать дальше, когда поправлюсь».       На самом деле Хёк немного лукавил: после того, как он объявил общественности через менеджера, что он — Ынхёк, парень уже не сможет признаться в обмане без проблем для группы. Выбор у Хёкджэ остаётся не очень большой: официально покинуть группу и вернуться в пекарню, проживая остаток жизни под именем Ынхёка, либо — оставаться им и дальше, но в составе группы, и забыть свою прошлую жизнь. В любом случае, пекарь уверен, что от него группа будет получать одни лишь проблемы, потому он по-прежнему ещё не решил, как поступит.       Более того, Хёкджэ беспокоит совершенно другой вопрос, который он не сможет избежать — похороны Ынхёка. Парень уже знает, что в день, когда всё будет готово — его досрочно выпишут из больницы, а также Шивон и Чонсу сообщили Хёку, что место захоронения останется в тайне для фанатов, но, по желанию «музыканта», прощание пройдет в той самой пекарне, точнее, в той, жилой части, где Хёкджэ и ночевал, и место на кладбище в том же городке уже подготовлено. Хёкджэ попытался завести разговор о деньгах, необходимых для проведения и организации похорон, но начальник службы безопасности его мягко прервал, заверив парня, что все расходы полностью оплатит агентство, а распоряжался касаемо всех этих необходимых хлопот Шивон лично, даже съездив в пекарню и пообщавшись с Рёуком.       — Рёук сам вызвался проводить церемонию прощания, так что последние два дня он трудится, не покладая рук, — пояснил Шивон, стремясь успокоить пациента хотя бы той информацией, что всё будет проведено, как положено. — Ты уверен, что ребятам не стоит приезжать туда вместе с тобой? Судя по словам Донхэ, они все готовы понести гроб… если ты позволишь, конечно.       От этих слов Хёкджэ снова чуть было не расплакался: его мутило и рвало изнутри на части от того, как далеко начала заходить эта ложь. Мемберы группы действительно заслуживают того, чтобы оказать их барабанщику последние почести, но, учитывая, что сейчас Ынхёк считается Хёкджэ, а Хёкджэ считается Ынхёком — Хёк не хотел бы, чтобы ребята испытывали такой стресс и эту давящую, обременяющую их скорбь. «Хёкджэ» мемберы группы совершенно не знают, потому их желание связано лишь с попыткой поддержать «Ынхёка», который и вовсе не сможет их там видеть — и оставаться при этом в здравом состоянии рассудка. — «Я должен с этим справиться…» — с печалью думал Хёкджэ, лишь покачивая головой без ответа. — «Я и Рёук… как будто у Хёкджэ есть только мы… Даже не так — у Хёкджэ и были только мы: Рёук и Ынхёк, которым теперь считаюсь я… Всё это так неправильно».       — Ладно, как скажешь. Твои фанаты хотели тоже поучаствовать в оплате, но мы не могли им этого позволить, потому они прислали нам множество сертификатов о проведении благотворительных акций от имени тебя и твоего брата, — рассказывал Шивон, сидя в кресле рядом с койкой и наблюдая за притихшим Хёкджэ. — Нам пришлось принять меры, чтобы снизить возможность появления журналистов и фанатов на кладбище. Ты же не будешь против такого решения, Ынхёк? Фанаты очень беспокоятся за тебя и хотят поддержать, но твоя безопасность превыше всего.       — Да… — тихо ответил Хёк, не понимая всей этой связи артистов с фанатами, но искренне решая, что Шивон, как сведущий в области безопасности, плохих идей не предложит, и сожалея лишь о том, что своему лучшему другу он не сможет рассказать правду в любом случае — что бы ни случилось, для всех он теперь навсегда останется Ынхёком. — Да, пусть так и будет…. Спасибо тебе.       Всё это время Хёкджэ хранил под подушкой кулон Ынхёка и его серебряное кольцо — это были единственные вещи, которые уцелели на погибшем во время аварии, так как одежда обоих близнецов была совершенно не пригодна для дальнейшей носки, но ко дню похорон всё это решилось: Рёук нашёл в комнате Хёка классический костюм, который он и передал для облачения усопшего, а Хёкджэ одежду привёз Донхэ в день выписки.       — Ынхёк… может, я поеду с тобой? — робко спрашивает лидер группы, осторожно взяв Хёка за руку, пока пациент устало оглядывает себя: чёрные джинсы, единственные из гардероба Ынхёка, которые не подраны в различных местах, чёрная футболка без узоров, туфли — и тёмный утеплённый пиджак с красным маком, вышитым на груди, всё то, что будет очень уместно в такой день. — Ты же на ногах еле стоишь. Я… я никому не расскажу о месте захоронения, если ты разрешишь мне…       Но Хёкджэ молча качает головой и, пустым взглядом посмотрев на Донхэ, парень медленно убирает свою руку от него — возможно, позже, спустя время, он сможет подпустить этого темноволосого солиста ближе, но сейчас он не готов. Весь этот обман, который устроили братья, и то, что произошло недавно между ним и Донхэ — всё это ужасно путает мысли Хёка. Парень понимает, что сейчас только обязанности брата, роль которого он изображает, держат Хёкджэ на плаву, иначе он бы просто рухнул в темноту, не желая подниматься.       Выписка «Ынхёка» прошла спокойно — Шивон пояснил на подземной парковке, что он лично отвезёт парня на одной из служебных машин, чтобы не привлекать к нему лишнего внимания, и так и получилось: по дороге их никто не преследовал, мужчина вёл машину очень аккуратно, и из Сеула Шивон и Хёкджэ выехали совершенно спокойно.       — На самом деле, у Донхэ был довольно безумный план, — рассказывает Чхве Шивон, пока со всеми предосторожностями ведёт машину. — Раз ты не разрешил ребятам присутствовать на похоронах, то они уговорили Ёнуна отвезти их всех вместе в совершенно другом направлении, чтобы отвлечь тех, кто захочет проследить за тобой. Мы с Чонсу не считали это хорошей идеей, но, как видишь, сработало — никто нас не преследует.       Хёкджэ согласно кивает, понимая, что Шивон увидит его реакцию через зеркало, которое висит в салоне, но когда Хёк, сидевший на заднем сиденье, так как рядом с начальником службы безопасности он бы попросту не смог сесть, не вспоминая о произошедшем, видит знакомую трассу и тот проклятый поворот с уже растаявшей наледью, ему неожиданно становится плохо. Задыхаясь, парень испуганно хватает ртом воздух, и, не в силах вымолвить ни слова, сильно впивается ногтями в джинсы Ынхёка, чтобы усидеть на месте.       — Ынхёк, что такое? Тебе плохо? — Шивон, услышав подозрительные звуки, смотрит на парня в зеркало на лобовом стекле и аккуратно притормаживает на обочине, обернувшись через плечо. — Нам вернуться в больницу?       Хёкджэ мотает головой и, отстёгивая дрожащими руками ремень безопасности, парень неуклюже открывает дверь машины и фактически вываливается на обочину, где его снова начинает тошнить. Согнувшись пополам, парень скулит от уже позабытой горечи во рту и с тихими всхлипами продолжает оставаться на месте, слыша через собственные рвотные позывы, как Шивон выходит из машины и идёт к нему.       — Ох, Ынхёк… прости, я не подумал, — с явным сожалением произносит начальник службы безопасности, когда парень выпрямляется — и протягивает ему платок. — Это же та самая трасса… Вот, держи. Кажется, ты не испачкался. Может, нам стоит поехать по дороге в объезд? Что скажешь?       — Даа… — Хёкджэ не любит плеваться на улице, но сейчас ему приходится это сделать, чтобы хоть немного избавиться от привкуса желчи, ведь воды в машине Шивона нет и банально прополоскать рот парню нечем. — Да, спасибо, лучше объехать. Там нигде нет магазинчиков по пути? Мне бы воды попить…       — Остановимся у какой-нибудь ближайшей заправки, — мужчина покачивает головой, соглашаясь с предложением своего подопечного «музыканта». — Отдышись немного, не спеши — и мы поедем. Мы выехали рано, так что время у нас ещё есть.       На следующей же заправке, которую они находят, Шивон покупает Хёкджэ небольшую бутылку воды — и парень долго и жадно пьёт, даже жмурясь от приятного ощущения того, как привкус желчи покидает его рот. — «Нужно будет вернуть ему деньги», — думает Хёк: после выписки, разумеется, он остался без кошелька — парень даже не в курсе, уцелело ли хоть что-то в машине после аварии.       — Потом я обязательно отдам тебе деньги, — хрипло произносит Хёкджэ, нехотя убирая бутылку от губ и закрывая её крышкой: им нужно ехать дальше. Но Шивон удивлённо смотрит на него и мягко кладет тёплую руку Хёку между лопатками, чуть погладив его по спине:       — Забудь, Ынхёк. Это меньшее, что я могу сделать для тебя.

***

      Хёкджэ собирается с силами, чтобы снова переступить порог пекарни, которая была его домом последние несколько лет. — «Я — Ынхёк», — напоминает он себе, пряча дрожащие руки в карманах, а затем, стараясь не оглядываться, он заходит в непривычно тихое заведение, сразу отправляясь в знакомую ему комнату — туда, где, как он знает, сейчас находится тело его брата.       Когда парень проходит в жилую комнату, ему кажется, что свет в ней померк и вокруг стало очень темно — на самом деле это Рёук включил лишь малую часть света, а окон в этой каморке и не было, так как Хёкджэ довольствовался искусственным освещением. Посередине комнаты на стульях без спинок стоит темный гроб, а около него сидит Рёук, постаревший, как Хёку кажется, разом лет на двадцать — парень в полном молчании вытирает слёзы со своих щёк, и Хёкджэ очень хочется обнять друга, присесть рядом с ним и всё ему рассказать, но при Шивоне парень никак не может это сделать, ведь начальник охраны ходит за ним, словно тень. — «Шивон так за меня переживает…»       Хёкджэ понимает, что Рёук вместо него отвечал за два дня и две ночи прощания с Ынхёком, которого все принимают за пекаря, потому и приходят попрощаться с парнем, которого, как все думают, они хорошо знают. Хёк должен был отвечать за всё это сам, он должен был находиться рядом с братом всё это время, но затягивать с похоронами больше было нельзя, а парня из-за его неустойчивого состояния выписали только сегодня, и то раньше положенного срока. Хёкджэ хочет поблагодарить Рёука за помощь, но не может — слова комком застывают в горле.       Рёук, в траурном наряде, с чёрной повязкой на руке, поднимает голову и тяжёлым взглядом смотрит на Хёка — парень понимает, что тот, как и все, видит в нём Ынхёка, и потому злость и горечь его лучшего друга вполне очевидны. Вдобавок, к чести Рёука, тот не срывается на привычный поток оскорблений, которые пекарь обычно выслушивал о своём брате — парень продолжает молчать, и даже немного двигается, уступая место для пришедшего. Хёкджэ на негнущихся ногах подходит к гробу и, немного наклонившись, опустевшим взглядом рассматривает Хёкджэ… Ынхёка. Себя. Не себя — брата.       Ынхёк, приведённый в приемлемый вид, насколько это возможно, лежит с таким спокойным выражением лица и даже не хмурится, как Хёкджэ привык. То, что терзало Ынхёка всё последнее время, больше не мучает его душу — на лице погибшего поистине ледяное спокойствие, что так неестественно для фактически огненного парня, в котором всегда бушевала буря страстей и эмоций. Нервно сглотнув, Хёкджэ наклоняется ещё больше и, помедлив, несмело прикасается губами ко лбу Ынхёка, закрывая глаза, и, подавляя рвущиеся наружу всхлипы, опускает голову ещё ниже, касаясь места короткого поцелуя своим лбом. — «Хёк такой же холодный, как и всегда…» — понимает парень, зажмуриваясь изо всех сил. — «Вроде ничего не изменилось… Но от этого холода мне больше не тепло. Я не чувствую ничего, только пустоту».       Выпрямившись, Хёкджэ со всей осторожностью достаёт из кармана джинс кулон Ынхёка вместе с цепочкой — и Рёук, замечая это, тут же подходит ближе, явно желая помочь. Избегая необходимости прикасаться к своему другу, которого пекарь считает Ынхёком, Рёук осторожно приподнимает голову Ынхёка, чтобы Хёк мог надеть на него кулон и застегнуть цепочку. Не находя слов для благодарности, Хёкджэ лишь мелко кивает, почти беззвучно щёлкая крепким замочком цепочки и поправляя кулон брата на его груди, но Рёук совершенно на него не смотрит и лишь тихо плачет. — «Я бы хотел рассказать тебе правду, Рёук-а… но я не могу», — с сожалением думает Хёкджэ. — «Я не смогу рассказать тебе, что выжил на самом деле я… ведь тогда ты будешь отговаривать меня от того, чтобы остаться с ребятами и сохранить всё, чего достиг Ынхёк… А я не могу так с ним поступить. Раз я виновен в гибели Ынхёка… я должен нести его дело и дальше. Прости, Рёук…»       Хёкджэ молча опускается рядом с гробом и достаёт из кармана кольцо, которое он подарил Ынхёку во время их последнего разговора в пекарне. Парень уже не соображает, что он делает, и как это воспримет Рёук — Хёк просто берёт Ынхёка за руку и медленно надевает кольцо на его палец. — «Правая рука, средний палец…» — Хёкджэ снова вспоминает, как смеялся брат, с хитрой улыбкой демонстрируя кольцо на пальце и подгибая остальные пальцы — и как он сам возмущённо вскрикнул, одёрнув его. — «Я бы позволил тебе показывать столь неприличный жест всегда, когда ты только пожелаешь… Если бы ты выжил…»       Хёкджэ не обращает внимания на то, в каком изумлении на него таращится Рёук — тот явно узнал кольцо, о котором его друг болтал без умолку последний месяц перед своим днём рождения. Хёк уже не думает ни о чём, он лишь смаргивает слёзы, заставляя себя не сорваться на новую истерику — ему хочется закричать, хочется выть изо всех сил, но не получается, и, возможно, дело в том, что перед выпиской по настоянию менеджера его заставили выпить сильнодействующее успокоительное. Хёкджэ продолжает держать ледяную руку брата, он наклоняется к Ынхёку и порывисто целует его пальцы, совершенно забыв о Рёуке, забыв о Шивоне, который отошёл к двери, но продолжает оставаться в комнате, наблюдая за ним. — «Почему ты… Почему это должен быть ты… Почему это происходит с нами?» — Хёк задаёт столько вопросов в своей голове — и не может найти ответа, потому и раскачивается, как умалишённый, не открывая глаз и прижимая руку Ынхёка к своим губам. — «Я только нашёл тебя — и снова потерял, но в этот раз уже навсегда…»       Из сердца Хёкджэ словно вырвали огромный кусок, оставляя вместо него лишь зияющую черноту. Он продолжает сидеть неподвижно, не находя никаких сил принимать и выслушивать слова соболезнования своих знакомых и соседей, которые приходят проститься и оплакивают его, Хёкджэ. Ему хочется кричать во всё горло: «Вы что, не видите?! Это не я! Всё куда хуже! Умер самый дорогой для меня человек! Оставьте меня одного!» — и, когда кто-то робко прикасается к его плечу, парень резко дёргается в сторону, отшатнувшись и не открывая глаз. Хёкджэ не хочет быть здесь, он не может найти силы на то, чтобы быть организатором происходящего и стойко выслушивать все сожаления знакомых ему людей, но и попросить людей отстать от него он не может.       Рядом раздаются какие-то шаги, звучит тихий, неразборчивый голос начальника службы безопасности — судя по всему, Шивон уводит от него людей, с которыми Хёкджэ хорошо общался, которые от чистого сердца желают выразить ему соболезнования, но на всё это парню сейчас всё равно. Решив высказать слова благодарности Шивону позже, Хёк наконец открывает глаза и видит, как Шивон подходит к Рёуку, сидевшему напротив, и что-то тихо ему говорит. Парень внимательно слушает начальника службы безопасности и приподнимает голову, задумчиво посмотрев на Хёкджэ. Хёк сглатывает подступающие слёзы и снова опускает голову, пустым взглядом таращась на Ынхёка и гладя его холодные пальцы, как обезумевший. Он слышит, что Рёук встаёт с места и тихо выходит из комнаты. Шивон следует за ним, но в итоге мужчина останавливается рядом с Хёкджэ и мягко касается его плеча:       — Мы позаботимся об остальном. Тебя больше никто не потревожит. Если что — я буду сразу за дверью.       — Спасибо, — просипел Хёкджэ, благодарно посмотрев на начальника службы безопасности, который даже не успел снять своё расстёгнутое пальто, так как он сразу последовал за Хёком в комнату. Шивон лишь молча кивает в ответ, и, решив оставить «барабанщика» наедине с телом брата, мужчина тихо выходит из комнаты, прикрывая за собой дверь. Хёкджэ переводит взгляд на Ынхёка и, тихо вздохнув, медленно осматривает его: так непривычно видеть брата в костюме — чёрные брюки и пиджак, галстук и белая рубашка. — «Ынхёк никогда такое не носил…» — думает Хёк, вспоминая их давний разговор с братом.       Это произошло несколько месяцев назад — Хёкджэ и Ынхёк сидели поздним вечером на безлюдной пристани, Хёк был укрыт курткой своего близнеца, а его брат тогда чувствовал себя абсолютно комфортно под прохладным ветром. Хёкджэ тогда очень удивляло, что Ынхёк за годы жизни в Америке стал закалённым до такой степени, что, казалось, тот совершенно не может простыть, расхаживая в любую погоду в тонких майках и рваных джинсах.       — И как ты не мёрзнешь? — поинтересовался Хёк, дрожа от холода и обеспокоенно наблюдая за Ынхёком, но тот лишь засмеялся, придвигаясь ближе к Хёкджэ и приосанившись:       — У меня холодная кровь, но я горячий парень. Что, совсем замёрз?       — Немного, — Хёкджэ тихо хихикнул в ответ, растирая руки, чтобы не замёрзнуть, но Ынхёк ловким движением остановил его, мягко перехватив запястья, и начал греть замёрзшие пальцы брата своим дыханием, насмешливо фыркая над вопросами Хёка, которые, казалось, не прекращаются. — И как ты так живёшь? Вечно ходишь в рваном, драном, кожаном. У тебя есть хотя бы один классический костюм?       — Разумеется, есть, — важно ответил Ынхёк, растирая руки Хёкджэ своими и лукаво подмигивая брату. — Но я ненавижу классику, потому и не ношу её. Со мной даже стилисты справиться не могли, потому и сдались.       — Но это же так красиво, — Хёк, как и всегда, попытался переубедить брата, растерянно покосившись на барабанщика в чёрной майке и в больших джинсах с низкой посадкой. — Да и всегда пригодится…       — Хёкджэ, послушай, — Ынхёк придвинулся ещё ближе, приобняв брата за плечо, и перевёл взгляд на ночное звёздное небо. — В этой жизни я согласен надеть костюм только в двух случаях: на твою свадьбу и на свои похороны.       Хёкджэ тогда испуганно вздрогнул от столь страшных слов, но его брат лишь засмеялся и крепче обнял своего близнеца, не придавая большого значения сказанным словам. И Хёк тогда быстро успокоился, не задумываясь над словами Ынхёка, но теперь, когда «барабанщик» вспоминает об этом, его сердце сжимается тяжёлым комком. — «Неужели ты знал…»       Хёк смутно следит за происходящими событиями вплоть до конца похорон — голоса других людей для него как в тумане, он встаёт туда, куда его отводит Шивон, и делает то, что ему говорит начальник службы безопасности, так как только его голос сейчас Хёкджэ может слышать. Когда гроб опускают в глубокую могилу, пекарь на дрожащих ногах опускается на колени и, три раза неуклюже собирая пальцами горсти земли, первым бросает их в эту свежевыкопанную «постель», последнее пристанище настоящего Ынхёка, вздрагивая от того, с каким глухим стуком земля падает на крышку гроба. Горло спирает острый, режущий комок, и, уже не вытирая слёзы со своих щёк, парень в такой позе и остаётся у могилы, не мешая другим людям, которые хотят воздать «Хёкджэ» последние почести, и с пустым взглядом дожидаясь, пока работники не закончат свою тяжёлую работу — и не уйдут. Хёкджэ практически не двигается, выполняя все требуемые традиции отработанной тактикой — ему уже приходилось быть организатором церемонии прощания, когда умерла их с Ынхёком мама. Теперь же, когда Рёук взял на себя эту тяжёлую ношу, Хёк то тянется рукой к накрытому столу, заставляя себе проглотить хоть кусочек еды, чтобы Ынхёк знал, что его брат всё-таки нашёл в себе силы проводить его в последний путь, то пустым взглядом наблюдает за тем, как горят сожжённые траурные повязки и пара любимых шарфов Хёкджэ — теперь они ему не пригодятся, а, если вспомнить, что один из них был подарен Ынхёком, с точки зрения лгущего всем выжившего близнеца традиция вполне соблюдена. Рядом остаётся только Шивон, по вполне понятным всем причинам: этот мужчина отвечает за то, чтобы «барабанщик» был в безопасности, и Хёкджэ особенно благодарен Шивону за это, так как сейчас, когда все правила прощания соблюдены, парень совершенно не смотрит по сторонам, не обращает внимания на почтительные поклоны своих знакомых в сторону могилы — он не хочет сейчас совсем ничего.       Начальник службы безопасности накидывает на плечи Хёка своё тёмное пальто, не обращая внимание на то, что полы пачкаются о перекопанную землю. Хёкджэ понимает, что нужно поблагодарить Шивона за заботу, но не может, не отводя обессиленного взгляда от холма перед собой: Хёк был бы счастлив, если бы ему удалось устало лечь рядом с могилой, уснуть — и больше никогда не проснуться.       — Это же сон… Разбуди меня, скажи, что это просто кошмар. Ты бы не оставил меня, — шепчет пекарь, с силой сжимая в кулаке мягкую землю: Хёкджэ всё ждёт, что пальцы почувствуют стук из глубины земли, что Ынхёк окажется жив, что он подаст сигнал — и брата нужно срочно откопать, спасти, крепко обнять, до хруста костей, разреветься, как маленький мальчик, и больше никогда не отпускать его из своих рук. Но земля не откликается на его беспомощный зов, лишь становится очень холодно.       — Ынхёк… ты замёрзнешь. Нам пора ехать, — Шивон спустя время прикасается к плечу Хёкджэ и тот медленно кивает, поднимаясь на ноги, коротко кашляя, чтобы попытаться избавиться от этого царапающего ощущения, и даже не отряхивает колени от земли, не пытаясь закутаться в пальто Шивона, несмотря на то, что он действительно замёрз, и прислушивается к словам начальника службы безопасности, который негромко продолжает говорить. — Ты хочешь попрощаться с Рёуком? Всё-таки он был лучшим другом твоего брата.       Хёкджэ, чуть подумав, кивает головой и, оглядевшись и заметив своего друга, на одеревеневших ногах направляется в его сторону, тихо шмыгая носом. Голова гудит от слёз, ему очень холодно, и мыслить Хёку сейчас невероятно сложно: парень думает только о том, что Шивон предложил ему попрощаться с Рёуком, и это действительно стоит сделать. Но, как только невысокий пекарь оборачивается на звук шагов, на мгновение выражение лица Рёука становится удивлённым, неверящим в происходящее, отчаянным в желании того, чтобы «Хёкджэ» остался жив, но через несколько секунд взгляд парня мрачнеет — Хёкджэ снова принимают за Ынхёка. Печальный коротышка делает шаг навстречу Хёку, а после Хёкджэ совершенно теряется во времени и пространстве: что-то промелькает в воздухе, всё вокруг вращается с бешеной скоростью, а затем что-то тёмное закрывает Хёка собой — Шивон вовремя перехватывает руку Рёука, резко заводя её парню за спину, не давая таким образом даже прикоснуться к «Ынхёку», и уж тем более — ударить, как, видимо, пекарь и собирался сделать в порыве эмоций. Хёкджэ испуганно отшатывается назад, как пьяный, еле удержавшись на ногах, и мотает головой, разбирая среди гула в голове яростные крики Рёука.       — Ынхёк! Ынхёк, скотина! Это всё ты! Это ты его убил! Если бы Хёкджэ с тобой не поехал, он был бы жив! — его лучший друг сейчас захлёбывается слезами, в безумии вырываясь из хватки Шивона, который уже подзывает охрану, назначенную на случай, если на похороны пожелают пробраться журналисты или фанаты. Строгие мужчины в чёрном оттаскивают Рёука подальше от Хёкджэ, а тот со слезами на глазах продолжает кричать:       — Да пустите меня! Ынхёк! Он был счастлив, пока не встретил тебя! Он год на это кольцо копил, а ты струсил оставить его себе на память! Да хоть слезу пролей, бессердечный ублюдок!       — Извини, — Шивон закрывает Хёкджэ обзор на Рёука своим телом, мягко прикасаясь к плечам парня, словно желая направить его к выходу. — Я должен был догадаться, что он так отреагирует. Идём, нам пора возвращаться.       Хёк лишь послушно кивает, следуя за Шивоном к его машине, и молчит, не отрицая той горькой правды, которую выкрикивал Рёук, даже не зная, что он пытается укорить не Ынхёка, а Хёкджэ — он действительно убил своего брата. Парень думает об этом на протяжении всего пути: Хёк даже не спрашивает, куда они едут, решив довериться Шивону в этом вопросе. Хёкджэ словно онемел, как будто всё его жизнелюбие, его голос и задор — всё это он похоронил там же, где теперь покоится его брат, и думать об этом очень тяжело.       — Ынхёк, — Шивон решает нарушить молчание, пока они снова едут по объездной дороге, чтобы парня снова не начало тошнить. — Я обещал Донхэ вернуть тебя в общежитие. Тебе не стоит сейчас оставаться одному в своей квартире. Ты не злись на меня, ладно? Мы все волнуемся за тебя.       Хёкджэ молча смотрит на свои руки, наспех очищенные от грязи: Шивон перед поездкой постарался почистить руки и брюки парня влажными салфетками от прилипшей земли. Беспокойство начальника службы безопасности вполне понятно, но поблагодарить его за всю помощь Хёк не может — он лишь медленно покачивает головой и отворачивает голову в сторону, к окну. Даже если бы Хёкджэ был против того, чтобы возвращаться в общежитие, сейчас он ничему не может сопротивляться, а Шивон явно не причинит ему вреда.

***

      — Ынхёк… ты упал? — Хичоль первым подаёт голос, пока ребята, сгрудившись в коридоре, настороженно рассматривают парня, которого привёл начальник службы безопасности. — Не поранился? Может, вызвать врача?       Хёкджэ вздрагивает и опускает голову, медленно оглядывая себя: грязные в области коленей джинсы, туфли в грязи и свежей земле, испачканные руки, хотя Шивон старался оттереть всю грязь влажными салфетками — неудивительно, что парни так испугались его внешнего вида. На их месте Хёк бы наверняка встревожился не меньше, так что их поведение пекаря совершенно не удивляет.       — Нет, всё прошло спокойно, — негромко отвечает Шивон, держась за спиной Хёкджэ и явно дожидаясь, когда парень вернёт ему пальто, хоть и не прося об этом Хёка напрямую. — Я сейчас же отчитаюсь Чонсу о том, как прошли похороны. Думаю, сегодня он не будет вас всех беспокоить. Хотя, я могу остаться, если надо…       — Нет, не нужно, — мягко возражает Хичоль, приблизившись к Хёку и аккуратно снимая с его плеч пальто, явно большое по размеру для «барабанщика», как будто специально двигаясь медленно и неторопливо, чтобы не напугать Хёкджэ, и возвращая верхний элемент одежды начальнику службы безопасности. — Спасибо тебе за помощь, Шивон, но лучше мы сами останемся с ним, ладно?       — Да, лучше вам всем пока не приходить сюда, чтобы не дёргать его лишний раз, — в разговор вступает Йесон, многозначительно кивая головой. — В крайнем случае сперва позвоните кому-то из нас.       — Конечно, я обо всём позабочусь, — Шивон принимает из рук Хичоля своё пальто, перекидывая его через руку, и с сочувствием смотрит на Хёкджэ, неловко прижимающегося к стене и старающегося не двигаться. — И вы тоже звоните мне в любое время, если я чем-то ещё смогу помочь. Это всё так ужасно…       — Конечно, Шивон. Спасибо тебе, — резюмирует Чонун, завершая разговор и позволяя таким образом мужчине наконец уже покинуть общежитие. Донхэ же всё это время молчит, держась неподалёку от ребят и неотрывно, практически не моргая, глядя на Хёкджэ. Кюхён же, переминаясь с ноги на ногу, стоит за спиной лидера группы и, наверное, впервые в жизни не смотрит на парня враждебно: скорее, макнэ растерян и по-своему даже испуган. Хёкджэ понимает, что он после похорон выглядит ужасно, но пекарь не обращает на это никакого внимания: ему хочется просто лечь на пол прямо здесь, где Хёк стоит, закрыть глаза и сжаться в комочек, чтобы остаться наедине со своими мыслями.       — Ынхёк, ты приходи пить чай, ладно? — Чонун легко машет рукой, привлекая внимание Хёкджэ к себе, и спокойно продолжает говорить. — Ты ведь наверняка голодный. Мы будем на кухне, а ты ступай умыться и переодеться, хорошо?       Хёк лишь коротко кивает, понимая, что Йесон прав: ему нужно умыться и вымыть руки, а затем ещё и переодеться, так как ходить по общежитию, в котором явно делали уборку сегодня утром, в грязной одежде, будет неправильно и некрасиво по отношению к ребятам, которые старались навести порядок в квартире. Но и этого движения оказывается достаточно, так как гитарист тут же понимает, что таким образом пытается ответить ему Хёкджэ, и, кивнув в ответ, парень поворачивается к ребятам, явно намереваясь увести их всех на кухню, чтобы не мешать Хёку приводить себя в порядок.       — Ну всё, айда на кухню. Донхэ? — Йесон прикасается к плечу Донхэ, который, кажется, совершенно не слышал, о чём тут все разговаривали, потому что от движения гитариста парень вздрагивает от неожиданности, и, часто моргая, удивительно послушно отправляется следом за остальными на кухню, то и дело оборачиваясь и глядя на Хёкджэ таким доверчивым и взволнованным взглядом, что Хёк решает поспешить скрыться с его глаз. Разувшись, парень сперва отправляется в ванную комнату, где он долго умывается и моет руки, смывая с себя грязь и радуясь, что ему хватило ума не накрасить глаза подводкой, ведь он столько плакал, что выглядел бы ещё хуже с макияжем. И только когда его руки стали чистыми от приятно пахнувшего мыла, Хёкджэ идёт в комнату Донхэ и Ынхёка.       — «Вернее, это теперь моя комната…» — напоминает себе Хёк, заходя в комнату, в которой его не было несколько дней. Аквариум остался на месте, и, более того, он выглядит чистым, пять крохотных рыбок немного подросли и кажутся бодрыми и здоровыми, и в комнате в целом практически ничего не изменилось. Хёкджэ равнодушно проходит мимо постели, на которой, как он думал, парень провёл лучшую ночь в своей жизни, и открывает шкаф, понимая, что ему нужно переодеться. Снимая с себя пиджак и футболку и бросая их на пол рядом с собой, так как Хёку нужно потом отнести эти вещи в стирку, парень начинает перебирать вещи на одной из полок в поисках чего-то домашнего.       Рука задевает какую-то приятную чёрную ткань, и, потянув за неё, Хёкджэ достаёт из шкафа водолазку с высокой горловиной. Эту вещь парень узнал бы из тысячи — именно в этой водолазке Ынхёк приезжал к нему в пекарню чаще всего. — «Возможно, это была его любимая вещь…» — думает Хёк, поднося водолазку к лицу и глубоко вдыхая въевшийся запах парфюма брата, после чего у него подкашиваются ноги. С тихим стуком парень падает на колени, одной рукой беспомощно сжимает ворот водолазку, а другой Хёкджэ зажимает себе рот и плачет навзрыд, окончательно принимая произошедшее. Если в больнице Хёк ещё надеялся, что всё это — лишь дурной сон, что он проснётся, а брат будет в соседней палате, то сейчас, сжимая любимую вещь Ынхёка в руках, Хёкджэ наконец понимает, что Ынхёк больше её никогда не наденет. Хёк больше никогда не обнимет его, не засмеётся, не поцелует в макушку, когда Хёкджэ в очередной раз забеспокоится из-за очередной выходки Ынхёка. Ничего не будет, ведь Ынхёка больше нет.       — Ынхёк… — парень слышит голос рядом с собой и вздрагивает, поднимая голову. Над ним немного нависает Донхэ, обеспокоенно рассматривая Хёка, и тот, ничего не понимая, с пустым взглядом смотрит на подошедшего к нему парня. У лидера группы странно поблескивают глаза, но спрашивать что-то у Хёкджэ нет ни сил, ни желания — он продолжает тихо всхлипывать, прижимая водолазку к своей груди, и Донхэ это явно замечает.       — Ынхёк… — мягко повторяет лидер группы и медленно протягивает к Хёкджэ руку, на которую парень смотрит с плохо скрытым ужасом. Логика в его суждениях попросту отключается, остаются только тупая боль и желание спрятаться, закопаться так глубоко в себя, чтобы никто не достал. — «Что ему нужно? Он хочет отнять водолазку?» — Хёкджэ булькающе всхлипывает и, подскочив на ноги, в ужасе отшатывается от Донхэ, врезавшись затылком и спиной в шкаф лидера группы и даже жалобно заскулив от боли. Прижимая водолазку к груди и крупно дрожа, Хёк испуганно смотрит на растерянного Донхэ, который опасливо замирает на месте и чуть наклоняет голову набок, нахмурившись:       — Что с тобой? Ты не ушибся?..       Замотав головой, Хёк поводит ноющим плечом и медленно оборачивается, с облегчением вздохнув: в отражении зеркала на дверце шкафа он видит себя. Нет, не себя — брата: Хёкджэ всматривается в эти пустые глаза, в это исхудавшее лицо и улыбается. — «Хёк… ты здесь, ты рядом… Всё хорошо…» — путаясь в реальности и в собственных желаниях, парень протягивает руку к брату, чтобы прикоснуться к нему, провести рукой по его взъерошенным волосам, а затем — крепко обнять Ынхёка, но, к удивлению Хёкджэ, парень напротив повторяет его движения. — «Что?..» — Хёк не понимает, что происходит, но голос Донхэ, звучащий позади него, приводит пекаря в чувство:       — Ынхёк?..       Вздрагивая, Хёкджэ переводит взгляд немного в сторону и видит в отражении зеркала Донхэ: растерянного, взволнованного, обеспокоенного. — «Это всё нереально…» — понимает Хёк, прижимая к себе чёрную водолазку дрожащими руками. — «Ынхёка больше нет… Его нет…» Хёкджэ несколько раз пытается вдохнуть — и у него не получается. Он сипит, сгибается пополам, беспомощно сползая по зеркалу на пол — и душераздирающе кричит, сгорбив спину, втянув голову в плечи, съёжившись на полу крохотным, беспомощным существом.       Донхэ тут же отшатывается назад, как будто Хёкджэ его с силой отпихнул от себя или даже ударил. Хёк ничего не соображает из-за слёз, воспринимая всё вокруг себя как что-то буквальное. — «Что это за капля на щеке Донхэ… Слеза?»       — Что такое?! Ынхёк? Донхэ?! — на крик пекаря прибегают остальные ребята, и Хёк при виде их замолкает и сильно закусывает губу, пытаясь отползти в сторону, в самый дальний свободный угол, стать незаметным, не привлекать к себе внимание своим отчаянным плачем скорби. — «Почему Шивон не отвёз меня на квартиру Ынхёка?» — с сожалением думает Хёкджэ, пытаясь вжаться в стену и в ужасе оглядывая всех парней, которые замолкают и многозначительно переглядываются. — «Так было бы проще для всех…»       Он видит, как Хичоль, не отводя от Хёкджэ своего взгляда, подходит к Донхэ и медленно кладёт руку на его плечо, мягко потянув лидера группы назад, к Чонуну и Кюхёну. Донхэ растерянно смотрит на Аску, самого старшего из них, и явно хочет что-то сказать ему, но не успевает — Хичоль медленно покачивает головой и переводит взгляд на гитаристов позади них.       — Уведите его, — негромко просит Хичоль, и затем, дождавшись, когда парни уведут Донхэ из комнаты и прикроют за собой дверь, корейский солист снова многозначительно смотрит на Хёкджэ и, негромко вздохнув, парень медленно садится на пол рядом с кроватью Ынхёка, опираясь о неё своей спиной и продолжая молча наблюдать за Хёком. Хичоль даже практически не шевелится, чтобы не напугать Хёкджэ: лишь по дыханию пекарь может понять, что в комнате с ним всё-таки живой человек, а не прекрасная фарфоровая кукла, выполненная искусным мастером. Хёк нервно сглатывает, вспоминая слова Ынхёка: «Если что пойдёт не так — держись Хичоля. Он никогда тебя не укусит», — и парень не может сопротивляться наставлениям своего брата-близнеца. Пекарь понимает, что ему остро необходима помощь, хоть кто-то безопасный рядом, надёжный, который не причинит ему вреда. От остальных Хёкджэ хочется убежать, спрятаться, не попадаться им на глаза лишний раз, а на Хичоля его разум не реагирует так остро. — «И он сейчас так походит на Ынхёка…» — понимает Хёк, поддаваясь под своё желание: зажимая рот рукой, он неуклюже двигается по полу к Киму, дёргано, опираясь на дрожащую руку, с конвульсиями по всему телу, но всё-таки постепенно приближается к нему.       Хичоль так и не двигается — он просто ждёт, надеется, что Хёкджэ сам к нему придёт, если захочет. И Хёк приходит: усевшись рядом с корейским солистом, таким похожим на Ынхёка, в его огромной футболке, скрывающей щуплое телосложение, и в длинных штанах, парень несколько секунд смотрит ему в глаза, как будто пытаясь что-то там отыскать. — «Возможно, я ищу там тень Ынхёка?..» — полагает Хёкджэ, закусывая губу и нервно глядя на неподвижного Хичоля. — «Они же были лучшими друзьями…»       Хичоль продолжает молчать, с сочувствием глядя на Хёкджэ, который не выдерживает: это слишком для него — потерять брата дважды, потерять Ынхёка уже навсегда. Истошно завыв во весь голос, он утыкается лбом в плечо Хичоля, прижимая к себе водолазку — и, изо всех сил зажмурившись до тёмных пятен перед глазами, парень ревёт, задыхаясь от собственных слёз и застывшего в горле крика. Он боится, что сейчас кто-то чужой снова ворвётся в комнату, чтобы узнать, что происходит — но к ним так никто и не приходит, а Хичоль даже не вздрагивает от удивления: видимо, он догадывался, что парня рано или поздно «прорвёт», потому и отправил подальше Донхэ с гитаристами, чтобы те не позволили ему вернуться в собственную комнату именно сейчас, когда парень в таком подавленном и фактически разбитом состоянии.       — Знаю, милый, знаю, — голос Хичоля такой же хриплый, как у Ынхёка, но с совершенно другими нотками, более протяжными, более кошачьими и плавными. Он не Ынхёк, но рядом с Хичолем спокойно, как брат и обещал Хёкджэ — длинные пальцы корейского солиста осторожно прикасаются к голой спине Хёка, ведь он так и не оделся, и в этот раз пекарь не отстраняется от объятий старшего: парень сухо кашляет, подавившись своими же слезами, и придвигается ближе к Хичолю, надеясь, что станет хоть немного легче. Хичоль продолжает молчать, бережно поглаживая парня по спине: он не пытается сказать, что всё будет хорошо, и за это Хёк ему очень благодарен хотя бы потому, что Хёкджэ сейчас в это ни за что не поверит.       Когда поток слёз Хёкджэ постепенно начинает иссякать — за окном становится очень темно. Хёк устало трёт свои покрасневшие глаза, словно пытаясь почистить их от песка, который как будто где-то под веками мешает ему и колется. Голова парня неприятно потяжелела, дрожь понемногу отступает, а глаза сами начинают закрываться. — «Нет… нет, я не могу сейчас уснуть… Я не могу, нет…» — Хёкджэ ёрзает на полу, хрипло дыша и доверчиво прижимаясь к Хичолю, зябко поёжившись.       — Засыпай, дорогой, — мягко произносит корейский солист, поглаживая парня по волосам и не мешая тому съёжиться под его боком, наблюдая за тем, как Хёк устраивает голову на его коленях и тихо поскуливает. — Сон лечит.       — «Нет…» — Хёкджэ вяло сопротивляется, устало всхлипывая, но сил на борьбу со сном остаётся всё меньше, и Хёк сам не замечает, как засыпает, лежа головой на коленях Хичоля и прижимая водолазку к своей груди. В полусне он чувствует, как корейский солист, аккуратно приподняв его голову, кладёт на свои колени подушку Ынхёка, а продрогшего от холода парня Хичоль укрывает одеялом, стянутым с постели рядом с ними.       Ким больше ничего не говорит, не пытается убаюкать парня — он лишь продолжает медленно гладить Хёкджэ по волосам в едином ровном темпе, благодаря чему Хёк проваливается в тёмное забытие. Сил вставать у пекаря уже не было.