Вихри тёмной материи

      Слабый свет едва пробивался сквозь приоткрытые шторы, как будто не решаясь нарушить мёртвую тишину пустой квартиры. Эта тишина была почти осязаемой — вязкой и душной, словно вся жизнь замерла и расплылась где-то между сном и явью. Джон медленно поднялся, чувствуя странную тяжесть и беспокойство, остатки кошмара тянулись за ним в реальность, не давая окончательно проснуться. Ему редко снились сны. Чаще всего это были кошмары. Но чтобы такие? Никогда.       Прикрыв глаза, он сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул, провёл пятернёй по растрёпанным волосам — небрежно, на скорую руку, будто хотел смахнуть с себя остатки кошмарных мыслей — и направился на кухню. Комната встретила его привычной пустотой. Мраморная плитка на стене, обычно придающая кухне свежесть и свет, теперь выглядела холодной и безжизненной, как поверхность далёкой планеты, скрытой под покровом мрака. Он молча обогнул барную стойку и подошёл к кофемашине, двигаясь на автомате, пока в голове впервые за долгое время не было ни единой мысли. Быстро клацнув по паре кнопок, он подставил чашку и с усталостью марафонца привалился к гарнитуру. Струйка тёмного кофе медленно наполняла кружку, её поток гипнотизировал, погружая учёного в этот странный транс все больше и больше. Он вспоминал обрывки сна — фрагменты с непонятными зеркалами, своей семьёй, даже с Молли и Диланом.              Сквозь завесу пустоты он почувствовал знакомые нотки раздражения. Джон знал, что сны — не просто игра воображения. Это подсознание, что-то вроде не до конца осознанной правды, рвущейся наружу. В принципе, с семьёй он мог бы смириться — он и сам был способен признаться, хотя бы самому себе, что любит их, пусть даже не всегда выражает это открыто. Но присутствие там Молли и, к его огромному негодованию, Дилана выбивало его из колеи.       Машинка звонко пискнула, оповещая о готовности напитка. Схватив чашку, Джон уселся за стойку. Парень медленно пил кофе, пытаясь выстроить логическую цепочку, но чем больше он думал, тем сильнее путался. Не облегчала жизнь и огромная антропоморфная ворона, наоравшая на него ни с того, ни с сего.       — Кажется, мне стоит сжечь стишки Аллана на жарком костре, — мрачно усмехнулся учёный, незаметно спрятав оскал за краем чашки.       Очевидно, это недобитое чудище — оплот его внезапной заинтересованности в стихотворении, которое и в образном, и в буквальном смыслах относительно недавно свалилось ему на голову. С той ночи Джон время от времени возвращался к нему, перечитывал, пропускал через себя. Непонятно чем, но стихотворение трогало его душу, несмотря на равнодушие ученого к искусству.              Многие строки — почти все, что уж скрывать — Джон уже запомнил наизусть, хотя, казалось бы, не прилагал к этому усилий. Слово за словом всплывали в его памяти, формируя знакомые фразы:       

От печали я очнулся и невольно усмехнулся,

Видя важность этой птицы, жившей долгие года. «Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, — Я промолвил, — но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда, Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?» Молвил Ворон: «Никогда».

      У России, говорят, три пути — рейвы, водка и айти; а вот у Джона на данный момент всего два: забыть и разобраться.              Джон Дейви Харрис — гениальный учёный, кандидат космологических наук, чей интеллектуальный вклад уже успел оказать влияние на всю кафедру, в свои двадцать четыре года защитивший диссертацию и заработавший уважение преподавателей и коллег, несмотря на свою эпатажность. Его лекции собирали аудиторию из самых светлых умов, ловящих каждое слово, а статьи по ранней Вселенной становились предметом обсуждения научного сообщества…              И вот, этот гений сидит ночью на своей кухне без света, держа чашку кофе, и мрачно размышляет, почему его подсознание решило завести ворону. Никаких чёрных дыр и теорий квантовой гравитации, только ночные кошмары с какой-то мефедроновой птицей и бесконечные размышления о семье, о том, что ему пригрезились ассистентка и раздражающая помеха, с недавних пор находящаяся с ним ближе и чаще, чем хотелось бы. Спасибо, Эдгар Аллан По, за это замечательное вдохновение. Видимо, в мире гениальных учёных иногда приходится переключаться на поэзию, чтобы найти объяснение собственным странностям.              Джон подумал о сегодняшнем ужине с семьёй. Ему правда не мешало бы отвлечься, хоть на пару часов забыть о расчётах и об очередной редакции статьи, которую он так и не закончил. Он почувствовал лёгкую тоску, отдалённое, но всё же тёплое чувство. Неважно, как сильно его жизнь закрутилась в плотный вихрь дел и работы — отец и брат всё равно оставались для него чем-то постоянным, якорем, который напоминал ему, кто он на самом деле. И, хоть он едва ли признавался в этом самому себе, он скучал по ним, скучал по тем редким моментам, когда мог просто быть собой, не гением, не учёным, а просто Джоном.              Неясно сколько Джон сидел, погружённый в свои мысли. Возможно, прошла пара минут, а может, несколько десятков. Он сделал последний глоток почти остывшего кофе — о, точно не пара минут — и посмотрел на пустую кухню, погружённую в полумрак. Харрис понимал, что в этом сне есть какой-то смысл, возможно, скрытое предупреждение, намёк от его подсознания, но копаться в нём прямо сейчас не было ни сил, ни желания. Его ждала встреча с семьёй, и если он чему-то мог позволить занять его мысли сегодня, так это только им, а не причудливым знакам в его голове. Джон отложил в сторону размышления о воронах, коллегах и странных намёках от собственного подсознания. Может, он разберётся с этим завтра… или через неделю. Может, этот перфоманс на самом деле вообще не стоит его внимания. А сейчас ему действительно не помешало бы отвлечься.       

***

      Уставшим путником войду в твою я спальню. Без приглашения, тайком, без лишних слов. Возле тебя я сяду тихо на диване И пожелаю необычных, сладких снов.

Король и Шут — Забытые ботинки

      Как только он вошел в дом, его тут же окутал запах корицы и свежего хлеба, отчего Джон на секунду остановился, отвыкший от такого приятного наплыва запахов и тепла. Шум голосов и приглушенный смех доносились с кухни, где, как он догадывался, Ло вместе с отцом уже накрывали на стол. Семейный ужин всегда был небольшим ритуалом: скромным, но для них особенным.       Он сбросил пальто и, швырнув связку ключей на полку, прошел по короткому коридору, чуть замедлив шаг у порога кухни. Такое ощущение, что интерьер был создан для уютных семейных вечеров и долгих разговоров при свечах. Просторные окна открывали живописный вид на город, окутанный мягким светом заката. За стеклом возвышались величественные небоскрёбы, подсвеченные оранжево-розовыми оттенками неба, что придавало обстановке ещё больше тепла и уюта.       Стол, старый и добротный, из тёмного дерева, стоял в центре комнаты. На нём был разложен простой, но изысканный сервиз: чашки, тарелки, чайник, а вокруг — несколько зажжённых свечей, огонь которых едва колыхался, создавая тёплые отблески на деревянных поверхностях. Пламя от свечей наполняло комнату мягким, приглушённым светом, отчего кухня выглядела как место, где всегда тепло и спокойно, как будто все заботы оставались за дверью.       На полках над рабочей поверхностью были расставлены банки с сушёными травами, специями и крупами, аккуратно выстроенные в ряд, добавляя немного деревенской простоты. Здесь и там стояли небольшие зелёные растения в горшках, которые Солус любил выращивать сам, чтобы привнести в городскую жизнь немного природы.       Несмотря на внешнюю простоту, в этой кухне чувствовался вкус к деталям и любовь к уюту. Такой была вся квартира отца. Это место, где всё казалось непринуждённым и естественным, но в каждой детали угадывалась забота, — место, которое Солус не один год создавал с особым трепетом, чтобы его дети всегда чувствовали себя окутанными любовью, даже когда отца не бывало рядом.       Встречаясь сейчас с родным домом, где привычные лица и звуки казались неизменными, он ощущал себя как будто немного в стороне — наблюдателем, хоть и своим, но всё же чужим.              — Джон! — воскликнул Ло, как ошпаренный отлетая от стола и прыгая на брата с объятиями. Харрис тихо ойкнул от неожиданности, машинально обхватывая неугомонного балбеса руками, дабы они не завалились с ним подобно домино. Его окутал сладковато-пряный аромат, тонкий и обволакивающий. Он уловил нотки корицы и ванили, видимо, намертво пропитавшие не только квартиру, но и самого Ло. Джон машинально вдохнул этот запах, ощущая, как он заполняет грудь странной теплотой, от которой становилось немного легче. Учёный лишь хмыкнул на собственные мысли, едва закатив глаза и уже увереннее заключив в объятия Ло. Сегодня можно побыть размазнёй. У него такое настроение.                    Наблюдатель и чужой — Джон по привычке снова скрылся в этом образе. Но ровно до момента, как брат, моментально заметив его, не вовлёк в домашнюю суету. Джон невольно сравнивал себя с потерянным элементом, который, встав на своё законное место, заставлял механизм работать как никогда эффективно. Как будто только здесь, среди знакомых запахов и шумов, в руках тех, кого он мог назвать семьёй, он мог стать собой, без этих тяжёлых масок.       — А вот и наш выдающийся учёный, — раздался спокойный, но насмешливый голос у плиты. Отец стоял у гарнитура, держа перед собой противень с только что испечёнными синнабонами. Джон ощутил острый укол в груди, заметив больше седых волос, чем он помнил. В последний раз он видел отца не так давно, однако Саймон периодически закрашивал седину в родной цвет, но сегодня, видимо, что-то пошло не так. Время никогда не останавливалось, не ждало и не собиралось это делать. А Харрис так им пренебрегал. Вёлся на визуальный обман, не обращая внимания на факт неумолимого старения отца. Джон вдруг осознал, что невольно уповал на некое внутреннее "завтра", когда будет больше времени на семью, когда можно будет вернуться и наверстать упущенное. Только вот этих завтра у него уже набралось слишком много, а дни его жизни всё больше превращались в череду таких вот “завтра” и “ещё успею”. Он вёл себя так, словно его семья будет с ним всегда, всегда доступна и неизменна, как прочный якорь в неспокойном море, к которому можно вернуться когда угодно.       А теперь, глядя на редкие пряди седины у висков Саймона, Джон чувствовал, как медленно, но прочно заполняет его тяжёлое осознание собственной ошибки. Эти изменения — результат времени, от которого никуда не деться, но Джон, весь поглощённый своими делами, долгое время игнорировал этот простой факт.       — Джон? — прошептал Ло, вырвав брата из пучины мыслей. — Всё хорошо? — он не разомкнул объятий, лишь немного отстранился, дабы взглянуть учёному в глаза. В его взгляде читалась та же забота, с которой он когда-то осматривал его разбитые коленки в детстве. Или слушал о неудавшемся эксперименте по созданию самодельного фейерверка. Конечно, Ло заметил его ступор. Конечно, он выглядел обеспокоенным. Кончено, он уже простил ему долгие увиливания от вечера с семьёй. Так много конечно. Брат смотрел на него своими пронзительными голубыми глазами, проникая в самую душу. Джон любил эту их чрезвычайно редкую особенность. Вероятность того, что один из близнецов будет иметь карие глаза, а другой — голубые, очень низкая, но всё же не нулевая. И вот — пожалуйста. Они сорвали генетический джекпот, оказавшись на полюсах возможного, связанные невидимой нитью и в то же время такие разные.       — Да вот думаю, почему ты так плохо выглядишь, — с излишней напыщенностью ответил учёный. Браво, Джо-он. Ты снова обосрался.       Ло прищурился, будто пытаясь понять, что творится за этой внешней дерзостью. На его лице отразилась целая гамма эмоций: от недоумения до скепсиса, закончившаяся закатанными глазами и легкой усмешкой.       — Мы близнецы, Джо-он, — протянул он с преувеличенно недовольным видом, немного повысив голос. Затем его руки мягко легли на плечи Джона, как якорь, как напоминание о том, что он здесь, рядом, как всегда. Позади Ло послышался тихий бархатный смех.       — Ну что поделать, онтогенез сильно тебя потрепал, — со знанием дела кивнул Харрис, пару раз кивнув и копировав жест Ло, кладя руки ему на плечи.       На этот раз близнец рассмеялся, чуть запрокинув голову, и свет его улыбки был почти заразителен. Он слегка сжал плечи Джона, давая понять, что его не так просто провести.       — Булочки как раз испеклись, ты вовремя, — как ни в чём не бывало сменил тему Ло, оставляя брата в покое и, на удивление Джона, подойдя к своему телефону, оставленному на столе. Парень начал что-то быстро печатать, глупо улыбаясь. — На самом деле, это вторая партия, просто первая... получилась слегка солёной.       — Солёной? — недоверчиво спросил Харрис, всё ещё косясь на брата.       Не поймите его неправильно, Джон не сталкер! Но и Ло не из тех, кто по доброй воле возьмёт телефон в руки без особой надобности. Он живёт реальным миром, а не виртуальным. Старается общаться со своим бесконечным кругом друзей и знакомых вживую. По телефону до него часто просто-напросто не достучаться — гаджет оказывается либо забытым, либо разряженным, либо утонувшим где-то в канаве. Чтобы Ло на семейной встрече отвлекался на телефон? Кажется, одному из них явно нужно проспаться.       — Человек должен быть готов к тому, что его действия могут вызвать ошибки, но важно помнить, что именно ошибки делают нас человечными... — начал Саймон с умным видом, стоя всё с тем же булочным арсеналом, опоясанный тем же идиотским фартуком что и десять лет назад. Пламя многочисленных свечей мерцало по всей комнате — на столе, на полках, на подоконнике, создавая особую атмосферу, где прошлое и настоящее сливались воедино.       — Папа несколько раз вместо сахара насыпал соль, поняли мы это слишком поздно, — хихикнул Ло, отложив телефон и забирая выпечку в отца, чтобы выложить её на тарелку, пока Солус возьмёт на себя тяжёлую ответственность по третированию Джона.       — Главное — это учиться на своих ошибках, что я и сделал, — гордо заявил Саймон, отмахиваясь от подколок сына. Он шагнул к Джону с протянутыми руками, намереваясь прижать его к себе, как когда-то в детстве, когда все проблемы мира могли раствориться в его объятиях.              Джон попытался скрыть расплывающуюся улыбку — хотя, по ощущениям, получалось у него из рук вон плохо — и принял его объятия, чувствуя, как воспоминания о детстве пронзают его сердце. Это было то самое отцовское тепло — немного грубоватое, чуть сдавливающее, но всё же невероятно уютное и защищающее. Запах его рубашки впитал в себя ароматы выпечки и легкие нотки древесного мыла, Саймон был воплощением домашнего очага.       Джон никогда не был таким сентиментальным, не замечал за собой ностальгии по детству и всякой прочей чепухи. Но усталость и стресс таки дают свои плоды. Вечера, такие как этот, вдруг обрели особое значение, и он невольно начал видеть в них что-то большее. Окунуться в семейный уют после недель нервотрёпки и непрерывной работы стало чем-то вроде спасения — неожиданной отрадой, в которой он, сам того не осознавая, давно нуждался.       Ло поставил булочки на стол и принялся раскладывать по местам тарелки и столовые приборы. Действовал он быстро и ловко, как всегда — парень любил, когда всё было в порядке, но при этом с лёгкой хаотичностью, которая делала обстановку живой и настоящей. Саймон, заметив настроение Джона, не стал ничего говорить, но перед тем как отодвинуться, посильнее сдавил сына в объятиях.       — Ло, поставь, пожалуйста, салат ближе к центру, а то опять только ты его и съешь, — поддразнил его Саймон, оставляя Джона в покое, принявшись осторожно расставлять блюда.       — Да пап, один раз же было! — возмутился парень.       Джон присоединился к сервировке, взяв на себя ответственную роль нарезки хлеба. Если уж в научной сфере он ас, то что-то кроме нарезки продуктов, заварки чая и создания бутербродов ему лучше не доверять. Постепенно его усталость отступала, сменяясь чувством удовлетворения.       Последние приготовления завершились: стол был накрыт белоснежной скатертью, по краям которой аккуратно лежали приборы, а в центре стояли блюда, от которых исходил приятный аромат. Саймон с торжественным видом поставил на стол последнее блюдо, после чего хлопнул в ладоши, словно обозначая начало их вечернего сбора. Джон молча взял свой стул и, со слегка насмешливым видом, поправил приборы, которые Ло разложил немного небрежно, на что тот лишь фыркнул, но спорить не стал. Через секунду все трое устроились за столом: Ло — напротив Джона, а Саймон — между ними, с лёгкой улыбкой наблюдая за сыновьями.       Один разговор плавно перетекал в другой, иногда прерываясь на приятное молчание, в котором слышалось лишь негромкое потрескивание стульев и звук столовых приборов. Обсуждали всё: заговоры правительства, мероприятия в волонтёрском центре, которым так горит Ло, и забавные выходки студентов Солуса. Джон по большей части слушал, хотя обычно был тем, кого не заткнуть. Он подпирал голову рукой, стараясь не дать себя укачать, но тёплая атмосфера ужина и убаюкивающее присутствие семьи действовали на него расслабляюще.       Брат то и дело отвлекался на телефон, в то время как в его глазах сверкали огоньки радости. Улыбка расплывалась по лицу Ло, когда он читал что-то на экране. Парень мельком бросал взгляды на собеседников, отвечая Джону или Саймону, но сразу возвращался к экрану. Чуть видимая улыбка трогала его губы, порой он даже тихо хихикал, и тогда уголки его губ слегка подрагивали от смущения. Пальцы бегали по экрану легко, как будто ему не требовалось и секунды на раздумье над ответом.       — ...и Дженна кинула монетку в фонтан, — рассказывал Ло об очередном походе креативных и напористых волонтёров в очередные ебеня. Он весело размахивал руками, изображая, как это выглядело, а Саймон, с улыбкой наблюдая, добавлял свои комментарии.       — Не отделяйся от коллектива. В следующий раз кинь тоже в лужу какую-нибудь дрянь, — хмыкнул Джон, подпирая голову рукой и наблюдая за братом из-под полуприкрытых век. — За успех моих исследований, например, — добавил он с ленивым сарказмом, слегка откинувшись назад. Выглядел он так, будто вот-вот завалится на стол. Сонный, разморённый, но спокойный.       — Например? — Ло бросил на него короткий взгляд и, едва заметно улыбаясь, откусил кусочек коричной булочки. — Монетку кидают, чтобы вернуться.       — Не знаю... плюнуть можешь, мне без разницы, — покрутил второй рукой с ложкой Джон, опуская взгляд на недоеденную булочку с корицей, лежащую на его тарелке.       Ло тихо хихикнул, притягивая к себе чашку, а потом покачал головой:       — Сомневаюсь, что есть такая примета.       — Значит, появится, — пожал плечами Харрис.       — Плюнуть на успех, говорите? — Солус с серьёзным видом откинулся на спинку стула и хмыкнул. — Джон, если эта примета сработает, я первый в очереди. Представь: плевок на кафедру — и вуаля, меньше заявок на пересдачу!       — Думаю, силы плевка не хватит на свершение чуда, папа, — театрально протянул Джон, едва сдерживая усмешку. — А вот на небольшой пинок в исследовании — вполне.       Ло фыркнул, продолжая жевать булочку, но вдруг его взгляд снова привлёк экран телефона, который он достал под столом, надеясь, что это не привлечёт внимания.              Джон прищурился, переводя взгляд с экрана на брата.       — Ло, — протянул он с лёгкой насмешкой. — Это вообще законно, так активно залипать в телефон на семейном ужине? Что у тебя там происходит?       Близнец вздрогнул, будто пойманный с поличным, и тут же спрятал телефон в карман, откашливаясь с наигранной небрежностью. На щеках у него проступил лёгкий румянец, но он поспешил поднять голову, изображая безразличие, как мог.       — Да это... ничего такого, — замялся он, пытаясь отмахнуться. — Просто... ну, знакомые... — пробормотал он, прокашлявшись, чтобы придать голосу уверенности.       Его глаза заметно избегали встречаться с Джоном или Солусом, и он чуть заметно поёрзал на стуле, поджав губы, чтобы скрыть смущённую улыбку. Солус, наблюдая за этой сценой, весело приподнял бровь, а его взгляд искрился тем самым лёгким, добродушным любопытством, от которого парень краснел ещё сильнее.       — Ну-ну, Ло, "просто знакомые", — протянул Солус, с лукавой улыбкой подмигнув Джону. — Что-то этот "знакомый" явно вызывает у тебя больше эмоций, чем ты пытаешься показать.       Ло окончательно покраснел до состояния зрелого помидора, потирая затылок. Он сжал губы, пытаясь сдержать улыбку, но та всё равно вырывалась, словно упрямая искра.              — Правда, ничего такого. Это... — он закусил губу, стараясь подобрать слова и не выдать, что бы он там ни скрывал. Или кого.       — Не переживай, малыш, у нас тут не комната допроса, — примирительно мягко сказал Солус. — Будь у вас там хоть дружба, хоть работа, хоть "всё сложно". В общем, захочешь — расскажешь, захочешь — познакомишь…              — Папа! — взвизгнул Ло, накрывая руками пылающее лицо и чуть ли не сворачиваясь в клубок на стуле. Его уши горели, как у школьника, и в глазах металась смесь смущения и слабого протеста.       — Вот-вот, папа, — ехидно подстрекал Джон, — продолжишь в том же духе — и Лолоша будет первым человеком, откинувшимся от смущения. А вообще, — Джон доверительно наклонился брату, — лишь бы сексом не занимался. А то знаешь, заболеешь хламидиозом и помрешь…       Комнату наполнил звонкий смех отца и сына, пока второй близнец старался не отправиться к праотцам прямо здесь и сейчас. Ло больше напоминал варёную креветку, нежели человека.       Смотря на брата, Джон неожиданно поймал себя на мысли, что, каким бы ни был секрет Ло, он всё равно откроется, если будет нужно. И если у брата есть что-то важное, что он пока не готов рассказать, — это нормально. Придёт время, и он сам поделится, без давления, просто потому, что они семья и всегда могут положиться друг на друга.       Сейчас здесь не было научной гонки, вечной суеты или нескончаемого списка задач, что обычно витают в голове Джона. Сейчас он не гнался за чем-то большим, не старался отвоевать своё место под солнцем. Вместо этого он чувствовал, как находит себя в этом простом моменте — среди смеха, лёгких поддразниваний, спокойного и тихого семейного счастья.       Эта осознанность, почти неожиданная в своей простоте, нахлынула, заставив его улыбнуться чуть шире. Сейчас было просто хорошо. По-настоящему хорошо. Ему не нужно было никуда торопиться, не нужно было ничего доказывать. Здесь, в кругу семьи, он был не исследователем, не гонщиком за успехом, а просто Джоном — братом, сыном, человеком, который смеётся над близнецом, смущённым до красноты, и подшучивает над отцом.       — Со всем остальным я справлюсь, — подумал он, ощущая тихую, спокойную уверенность. Словно внутренний компас, долго вращавшийся в поисках верного пути, наконец-то остановился на том, что действительно важно. Будут трудности, будут ошибки и долгие поиски ответов, но это будет потом, а пока этот момент принадлежал им — их смеху, их тихим шуткам и семейному уюту.

Зажгу свечу я, но будить тебя не стану, Не отрываясь, буду пристально смотреть. И этот миг мне силы даст, залечит мои раны, И он сумеет сердце мне согреть.

Король и Шут — Забытые ботинки