Лампочка

Кристина Метельская.

— Я сегодня должен помочь матери, так что после пар ничего не планируй, потому что ты едешь со мной. Безапелляционно заявил Егоров, заставив меня подавиться кофе, который, кажется, навсегда оставил ожог на моем нёбе. Я закашлялась, смотря на него с таким выражением лица, будто он только что совершил каминг-аут и признался, что является агентом инопланетной разведки. Егоров же, с его обычной самоуверенностью, кажется, нисколько не смущен моим замешательством — наоборот, легкая усмешка играет на его губах, словно он предвкушает мою реакцию. — У тебя есть мама? — удивлено спрашиваю, запоздало понимая насколько по-идиотски это звучит. Хотя, прежде всего, наверняка, следует спросить, каким боком в формулу «Егоров + его мать» вписываюсь я. Либо мой мозг решил, что сейчас самое подходящее время для проявления максимальной тупости, либо я брежу — или это просто последствие субботних событий, которые я всеми силами пыталась вычеркнуть из памяти — потому что, после того, что произошло, я ожидала чего угодно, но никак не знакомства с его матерью. Нет, я, конечно, понимаю, что мы с ним притворяемся парой — это, конечно, в какой-то степени логично в рамках наших притворных отношений — но я явно не расчитывала, что это выйдет за пределы универа и придётся играть еще и перед его родственникам. И почему-то эта перспектива вызывает во мне странную смесь тревоги и какого-то странного возбуждения. — А ты думала меня аист принёс? — с усмешкой отвечает Егоров, приподнимая бровь. Закатываю глаза, но уголки губ предательски дергаются. — Нет, думала, что тебя высидела каменная горгулья, — комментирую, на секунду действительно представив себе горгулью, высиживающую яйцо Егорова. И тут же невольно усмехаюсь этой нелепой картине, которую нарисовало мое воображение. — Кир, я, конечно, понимаю матушка — это святое и все дела, но причем здесь я? — Ты — моя девушка, нет? Выдает, как само собой разумеющееся. С таким видом, будто это аксиома, не требующая доказательств. — Не настоящая девушка. — Да, да, «ненастоящая девушка», — отмахивается хоккеист, въезжая на университетскую парковку. — Ты ведь согласилась на это, помнишь? — Да, но я не соглашалась играть пьесу на три акта! — отвечаю, слегка повысив голос. — И, полагаю, я удостоилась чести ехать с тобой в качестве кого… козы отпущения? Или ты решил, что моя харизма спасет твою маму от очередного нервного срыва? Хоккеист вытащил ключи из замка зажигания и, казалось, специально тянул время, прежде чем ответить. — Ну, ты же знаешь, как это бывает, — наконец отвечает, скрестив руки на груди. Его взгляд скользит по моему лицу, изучая мою реакцию. — Мама давно хочет познакомиться с моей девушкой. Я как-то обмолвился, что она у меня есть… Он замолчал, давая мне время переварить эту информацию. Я, честно говоря, вообще не понимала, зачем ему врать своей матери, если он не планировал меня с ней знакомить. Ну, то есть, я понимала, что это все часть нашей «легенды», но зачем, а главное, почему сейчас? — И ты решил, что вот так просто меня притащишь к своей матери, чтобы она убедилась в существовании твоей призрачной «девушки»? — я скрестила руки на груди, копируя его позу. — Почему сейчас? И вообще, зачем ей врать? Все эти «притворные отношения» на глазах превращались во что-то реальное, и это пугало. Я буквально чувствовала, как границы между игрой и реальностью начинают стираются. И весь этот фасад наигранности, который мы так тщательно выстраивали, даёт трещину, обнажая что-то более… настоящее. Ощущение, словно я стою на краю пропасти, и только одно неверное движение может меня погубить. — Ты задаешь слишком много вопросов. Пойдем, иначе опоздаем. — Нет, — я уперлась, не двигаясь с места. — Егоров, ты мне не ответил. Почему вообще твоя мать должна думать, что я твоя девушка? Парень усмехается, как будто я сказала что-то смешное. — Ну, может быть, мне просто нравится, когда девушки делают то, что я говорю? А если серьезно, то тебе не все ли равно? — хоккеист приближается ко мне, словно хищник, который загнал свою добычу в ловушку. — Или ты хочешь сказать, что эта игра уже перестала быть для тебя игрой? Его тон меняется, становится более хриплым, словно шепот, пробегающий мурашками по коже, и в его словах сквозит легкая насмешка, которая щекочет нервы. Вскидываю подбородок, глядя прямо в его глаза. Я не собираюсь проигрывать в этой словесной дуэли, не сегодня. — А что, если да? — усмехаюсь, копируя его манеру, и слегка наклоняю голову. — Тебя это так сильно беспокоит? Может, тебе тоже не все равно? — О, ты хочешь поиграть по моим правилам? Это интересно, — на его лице появляется хитрая ухмылка, а глаза блестят от интереса. Парень приближается ко мне, сокращая расстояние. — Может, тогда попробуем сделать эту игру более… правдоподобной? Егоров медленно наклоняется ко мне, его взгляд останавливается на моих губах, и я чувствую, как мое сердце начинает бешено колотиться. Я буквально чувствую его дыхание на своих губах, и мое тело на секунду отказывается меня слушаться. — Например, — шепчет. — Мы могли бы начать с этого… Он делает паузу, словно ожидая моей реакции, а его губы оказываются в нескольких миллиметрах от моих. Я не знаю, что на меня нашло, но я не отстраняюсь, наоборот, словно завороженная, тянусь к нему навстречу. Мое тело словно само тянется к нему. Его губы накрывают мои, и я чувствую легкое покалывание по всему телу — это не похоже на притворство — это что-то совершенно новое. Что-то, чего я не ожидала от нашей игры. Что-то, что вызывает одновременно страх и непреодолимое желание. Поцелуй легкий и нежный, но в то же время от него сносит крышу. В этот момент, раздается резкий гудок соседней машины, и мы оба вздрагиваем. Егоров отстраняется, в его глазах мелькает легкое замешательство, так не похожее на его обычную самоуверенность. — Ладно, — хрипло, отводя взгляд. — Видимо, нам не суждено было «начать с этого»… А насчет твоего вопроса, матушка действительно все время спрашивала про мою «девушку», и я не придумал ничего лучше, чем сказать, что познакомлю ее с тобой. А еще, она попросила помочь ей украсить дом к новому году… вот я и решил совместить приятное с полезным. Гениально, Егоров, просто гениально. Кажется, он решил одним выстрелом убить двух зайцев: маму успокоить и меня выбесить. — Ах, ну конечно, — отвечаю, стараясь придать своему голосу легкость. — Значит, сначала играем в счастливую парочку, а потом наряжаем елку. Мило, — тяну, закатывая глаза, хотя изнутри разрывает от желания задать вопрос какого хрена сейчас было. Мой голос полон сарказма, и я стараюсь скрыть смущение, которое все еще бушует внутри меня. Так вовремя в голову приходит сравнение Егорова с героем какого-то дурацкого ромкома, который всегда находит самое простое и тупое решение. И, судя по тому, как Егоров нахмурился — моя ирония пришлась ему не по вкусу. — Блин, Крис, я же не прошу тебя кровью расписываться, — закатывает глаза. — Неужели это так сложно? Он прав. Оно то и не сложно. Если не учитывать наши личные взаимоотношения. — О, конечно, это же так просто, — парирую, не желая сдаваться. — Всего-то нужно притвориться твоей девушкой перед твоей мамой, которая, к слову, скорее всего, будет пристально меня изучать и делать выводы о моем психическом здоровье, раз я вообще согласилась встречаться с тобой. Легче лёгкого, просто прогулка в парке. Звук лекции по сопромату монотонно вибрировал в ушах, но в моей голове царил хаос куда больше, чем на доске, исписанной сложными интегралами. Я чувствовала, что погружаюсь в какое-то болото, где законы логики не работают — чем больше я пыталась понять мотивы Егорова, тем больше запутывалась. Казалось, что абсолютно все его слова и действия — это какой-то нереально сложный пазл, в котором не хватало ключевых элементов, и я, как ни старалась, не могла собрать его воедино. Я продолжала прокручивать в голове его слова, так, словно искала в них какой-то скрытый смысл. Потому что, его: «Матушка все время спрашивала про мою «девушку», и я не придумал ничего лучше…» — звучит, как какая-то детская отмазка, которую можно услышать от первоклассника, пытающегося оправдаться за разбитую вазу. Ну, не может же взрослый человек с мозгами, затевать такой фарс только из-за назойливости мамы? — это ведь, как минимум, глупо — а Егоров не был глупым. Скорее наглым и самоуверенным. И это еще больше сбивало с толку. Потому что его невозмутимость действовала на нервы — он как будто получал удовольствие от моего замешательства, и, если быть до конца откровенной, от этого появлялось убийственное желание долбануть его чем-то по голове — пускай, даже этим «чем-то» мог оказаться даже долбанный блокнот с лекциями по сопромату, которые, казалось, никто не понимал — а я и подавно. Достаю телефон и начинаю набирать сообщение Егорову. Мои пальцы замедлились, скользя по сенсорному экрану, пока я размышляла, как лучше сформулировать, а не просто выплеснуть все свои эмоции, которые грозились сойтись в один сплошной поток нецензурщины. Может, лучше поговорить с ним лично? Стираю и переписываю сообщение несколько раз, пока не решаюсь отправить короткое: «Нужно поговорить, после пары встречаемся в кофейне.» Ответ приходит буквально через несколько минут. «Уже соскучилась? :)» «Нет, просто хочу обсудить детали нашего «спектакля», особенно тот момент, где твоя мать будет узнавать, как мы познакомились», — закатываю глаза, и быстро печатаю ответ. — «Или ты предпочитаешь репетировать на публике?» «Смотря что репетировать. Можем и не только на публику, если захочешь». Пару секунд тупо моргаю, уставившись в мобильник, почему-то от его слов по коже пробегают мурашки. Какая-то странная смесь раздражения и… чего-то еще — чего я не хочу называть вслух — заставляет меня нервничать. «Надеюсь, маму мы тоже позовем?» — стараюсь скрыть смущение под слоем сарказма, но внутри меня все равно нарастает волнение. На этот раз, он не отвечает. Когда захожу в кофейню, сразу вижу Егорова, сидящего за столиком у окна. Он смотрит в телефон, но, заметив меня, поднимает взгляд и улыбается, словно между нами ничего не произошло. Его беззаботность слегка раздражает, словно он намеренно испытывает мое терпение, выбивая меня из колеи. — Опаздываешь на пятнадцать минут? Непрофессионально, Крис. Приподнимаю бровь, заходя в помещение. Спорить с Егоровым хочется меньше всего. А вот заказать кофе и избавиться от оцепенения, после нашей последней переписки — очень. — Проблемы? Встречаюсь со взглядом пронзительных темно-серых глаз. Кирилл шумно выдыхает, сжав челюсть. Листаю меню в ожидании, когда хоккеист что-то скажет, но он молчит и буравит меня взглядом, и непонятное волнение возвращается, окутывая меня с головы до ног. Заставляет загибать салфетку и опустить взгляд. Не выдерживаю, поднимаясь. Пока снимаю куртку, есть время незаметно выдохнуть и прикусить губу, до боли, чтобы немножко прийти в себя. Разглаживаю несуществующие складки на чёрном платье, и усаживаюсь обратно на мягкий диванчик. — Так, если она спросит, как мы познакомились? — глубокий голос Егорова прорывается сквозь мои мысли. — В клубе, — предлагаю самый дурацкий вариант, лишь бы посмотреть на его реакцию. — Ты увидел меня у бара и влюбился с первого взгляда. Егоров окидывает меня взглядом, означающим, что это полная чушь, а я усмехаюсь в ответ. — Хочешь историю лучше — придумай сам. — Две недели назад, здесь же, — Господи, как мне хочется стереть эту довольную улыбку с его лица. — Как? На твоё усмотрение. — Принял меня за эскортницу, — даже не пытаюсь скрыть ехидство в своем голосе. Да, у меня получается. Парень давится глотком кофе, который так не вовремя сделал, и я сама себе не могу объяснить, почему хочется его достать и окончательно взбесить. — Не ты, — продолжаю, невинно хлопая ресницами. — Какой-то настырный мужик, а ты заступился за мою честь. Выпили кофе, обменялись номерами, а после всё завертелось. — Обязательно говорить, что тебя приняли за эскортинцу? — Настырный бывший, который не давал проходу. Так подойдёт? А мы разве… Наблюдаю, как к нашему столику спешит официант, пододвигая ко мне кружечку ароматного капучино. Жду, пока нас оставят наедине, и смотрю вопросительно на Егорова. — Чтобы не ждать заказ, раз ты опоздала. — Кир, от того что ты мне напомнишь двадцать раз, время назад не вернётся, — мой голос звучит немного раздраженно, но больше от того, что я пытаюсь скрыть свое замешательство. — Просто ненавижу кого-то ждать. Егоров пожимает плечами и откидывается на спинку стула, всем своим видом показывая, что считает этот вопрос закрытым. Словно его забота — это что-то само собой разумеющееся, не требующее пояснений. — Отлично, увидишь официанта, подзовёшь? Я кофе хочу. — А это что? Парень указывает на кружку, которую поставили передо мной, и на губах появляется легкая усмешка. — Я не пью животное молоко, только кокосовое или миндальное. — Это на кокосовом. Ты в субботу заказывала, я запомнил. Помнишь, еще перед игрой покупал тебе? Он… Что? Показательно подношу кружку к губам, пробуя. А Кирилл — худший гад из гадов — лишь довольно улыбается, знает, что молоко кокосовое, что угадал. — Ты правда запомнил, что я пью кокосовое молоко? — слегка улыбаюсь, откидываясь на спину дивана, пытаясь придать своему голосу нарочито небрежный тон. Вздыхаю, вытягивая ноги под столом. В голове каша. Всю ночь переписывала курсовую. Мои слова звучат мягче, чем обычно, и я вижу, что Егоров немного растерялся от моей внезапной «нежности». — Ну, раз ты заметила мою внимательность, может, перейдем к более «практичным» занятиям? — Кирилл усмехается, явно намекая на предыдущий разговор о «репетициях». — Что еще мне нужно запомнить о моей «девушке»? — Начни с того, что запомни мой настоящий день рождения. А вообще, лучше скажи, что мне нужно знать о твоей маме? По поводу остального можно сымпровизировать на месте. Мой ответ явно не соответствует его ожиданиям, что немного сбивает его с толку. Он явно ожидал, что я продолжу тему поцелуя, но я перевела разговор в другое русло. — Хм, она… своеобразная, — отвечает Егоров, с любопытством глядя на меня. — Любит порядок, но не меньше тащится от историй о любви. Постарайся не переборщить со своими «настырными бывшими», — добавляет с легкой усмешкой. Спустя пятнадцать минут обсуждений — в течение которых мы то и дело цеплялись словами, словно кошка с собакой — ловлю себя на мысли, что с каждой новой мелочью мой внутренний список: «как понравиться маме Кирилла» становится все длиннее и длиннее. И это пугало, потому что я боялась, что не смогу удержать контроль над своими эмоциями, и моя маска рухнет, как карточный домик от дуновения ветра. Потому что я начинаю нервничать так, словно еду знакомиться с мамой моего настоящего парня. Как будто бы мне действительно было важно ее одобрение, словно от этого зависело мое будущее — эта мысль вызывала раздражение, и я изо всех сил старалась ее отбросить. Фыркаю, выбрасывая лишние мысли из головы, стараясь убедить себя, что это всего лишь игра и не нужно так сильно переживать. Игра, где есть сценарий, роли и главное — никаких чувств. Однако, они вновь возвращаются, стоит мне сесть в машину Егорова, где аромат его одеколона окутывает меня, и где я чувствую себя загнанной в клетку. Воображение уже рисует картины: как я, пытаясь казаться идеальной, проливаю кофе на белоснежную скатерть или случайно наступаю на кошку хозяйки дома. Господи, какой бред… — Может, скажем ей, что я выпрыгнула на ходу и разбилась? Белочку спасала. — Скорее словила, — Кирилл в шутку прислоняет ладонь к моему лбу, когда въезжаем за пределы университетской парковки. — Что ты себя всё угробить пытаешься? — О, скажи, что настолько боялась за свободу, что выбрала смерть. Романтично, твоей маме понравится. — Ты боишься что ли? — Кого? Твою матушку? Не смеши меня. Я не боюсь, просто необъяснимо нервничаю. И, судя по всему, мое смятение становится слишком очевидным, и я уже не могу скрыть своего беспокойства, что это замечает даже Егоров. — Ого, кто бы мог подумать, что наша бесстрашная Крис будет так переживать из-за знакомства с мамой, — усмехается хоккеист, на миг отрываясь от дороги. — Или ты уже так вжилась в роль, что и правда начала нервничать? Парень усмехается, но переводит руку с моего лба на мои волосы, аккуратно приглаживая их. Это прикосновение кажется таким неожиданным, что на мгновение я замираю, забыв обо всех своих страхах. — Ладно, не трясись, я буду рядом, не дам тебя в обиду. — О, как мило с твоей стороны. Ты что, собираешься отбиваться от своей мамы, если я ей не понравилюсь? Пытаюсь отшутиться, но в моем голосе, едва слышно, проскакивает дрожь, с головой выдавая мое замешательство. — Ну, если понадобится, то да, — парень усмехается, но его взгляд становится серьезным, почти мрачным. — Я же не могу позволить, чтобы кто-то обижал мою девушку. И это, кстати, не шутка. Его слова звучат так искренне, что меня пробирает на какую-то необъяснимую дрожь — словно по коже пробежали тысячи крошечных мурашек, а в животе невольно сжимается ледяной комок. — Серьезно? — спрашиваю, поворачиваясь к нему. — С чего вдруг такая забота? Ты же сам все это затеял, так что не надо делать вид, что тебе не все равно. Мои глаза встречаются с его серыми, пронзительными глазами, и на мгновение в салоне машины повисает тишина, нарушаемая лишь тихим гулом мотора. Я вижу, как ухмылка медленно сползает с его лица, сменяясь выражением, которое я не могу точно определить. Это не раздражение, не злость, скорее… недоумение, смешанное с какой-то непривычной для него мягкостью. Декабрьское солнце, пробивающееся сквозь серые тучи, играло на его скулах, подчеркивая его линию челюсти и скул. А парень смотрел на дорогу, но его внимание, казалось, было всецело сосредоточено на моем вопросе. Я чувствовала, как сердце начинает биться быстрее, а пальцы непроизвольно сжимают ткань черного платья. Меня всегда бесили его внезапные порывы — эта его непонятная игра в плохого парня с добрым сердцем. — Я, кажется, не говорил, что мне все равно. Просто… есть вещи, которые я не хочу обсуждать. Тем более сейчас, за пять минут до встречи с моей мамой. Он бросает на меня быстрый взгляд, и в его глазах мелькает какое-то странное выражение, похожее на… смущение? Я отвожу взгляд, рассматривая проплывающие за окном дома и деревья, стараясь скрыть волнение, которое охватывает меня с головой. Эта игра все больше выходит из-под контроля, и я уже не понимаю, кто из нас действительно играет, а кто нет. В салоне снова воцаряется тишина, а я судорожно пытаюсь справиться с нарастающим напряжением. Чувствую себя так, словно иду по тонкому льду, который может треснуть в любой момент. — Ладно, — говорю, стараясь вернуть самообладание, хотя мой голос все еще дрожит. — Забудь. Просто скажи, как мы будем вести себя, когда подъедем. Пытаюсь сменить тему, переключаясь на более практические вопросы. Мне нужно взять себя в руки, и сейчас это кажется единственным разумным решением. Сердце все еще бьется как бешеное, но я стараюсь дышать ровно. Егоров на секунду замолкает, словно обдумывая мои слова, а затем слегка улыбается, уголки его губ при этом еле заметно дергаются. Я снова краем глаза ловлю его взгляд. Сейчас он спокоен, и, кажется, уже полностью контролирует ситуацию. — Веди себя естественно. И, пожалуйста, по возможности, воздержись от сарказма. Добавляет это с намеком, а в голосе снова проскальзывает та знакомая ирония, и это заставляет меня почувствовать себя немного лучше, словно я снова нахожусь на своей территории. — Обязательно буду милой и послушной, — произношу нарочито слащавым тоном, пытаясь вернуть себе хотя бы часть контроля. — Постараюсь не опозорить «своего парня». Егоров издает тихий смешок, и я чувствую, как напряжение немного отступает. Неужели я переигрываю? Он никогда не был таким мягким и податливым. — Готова? Была ли я готова приправлять лестью свой сарказм? — да. Была ли я готова к тому, что матушка Егорова будет вовсе не соответствовать тому образу, что я успела нарисовать в своей голове? — нет. В моем воображении она была светской львицей с накрахмаленной прической, в строгом костюме и с пронизывающим, холодным взглядом. Я ожидала чего угодно, но не того, что увидела, когда мы вошли в дом. Родительница Егорова — Виктория Игорьевна — или, как просила она называть — просто Виктория, оказалась невысокой, но статной женщиной. С аккуратным каре каштанового цвета, стриженным словно под линейку, которое делало её моложе своих лет. На ней было мягкое, вязаное платье теплого оттенка, которое придавало ей домашнего уюта, и совсем не вязалось с моим представлением о чопорной матушке Кирилла — от кого же ему в таком случае досталась наглость и раздутое эго? Она обняла сына, а затем, с любопытством рассматривая меня, протянула руку. — Кристина, верно? — ее голос был мягким и мелодичным, совсем не таким, как я себе представляла. — Кирюша столько о тебе рассказывал. Кирюша? Этот уменьшительно-ласкательный вариант имени, звучащий из уст его матери, казался каким-то комичным диссонансом на фоне его внешности и самоуверенного поведения. Уголки моих губ дрогнули, но я вовремя сдержала смех, понимая, что сейчас не самое подходящее время для проявления сарказма — поэтому поспешно прикусила губу, стараясь скрыть эмоции, и натянула на лицо милую улыбку, вживаясь в свою роль. Я чувствовала себя, словно актриса на сцене, играющая свою роль перед очень внимательной публикой. Мне нужно было быть убедительной, милой и непринужденной. Но при этом, я не могла уловить, что именно хочет увидеть мама Егорова, и это меня сбивало с толку. Она казалась одновременно теплой и проницательной, и я чувствовала, что она способна увидеть меня насквозь. И, самое главное, я постоянно ловила себя на мысли, что мне хочется понравиться этой женщине по-настоящему. Возможно, это было просто из-за ее доброты… не хотела же я в самом деле получить одобрение от мамы «Кирюши»?! Пока мама Егорова хлопотала на кухне, накрывая на стол, мы с Кириллом остались в гостиной, неподалеку от той самой пушистой елки, что нам предстояло украсить. Аромат хвои, смешанный с запахом свежей выпечки, создавал по-настоящему праздничное настроение, которое, как мне казалось, совершенно не вязалось с моей мрачной реальностью. — Ну, что, как тебе моя матушка? Я же говорил, она не кусается. Егоров подходит ко мне, прислонившись к креслу, и с усмешкой шепчет, наклоняясь ко мне так близко, что я чувствую его теплое дыхание на своей шее. — Пока не кусается, — отвечаю, скрестив руки на груди, и тоже понизив голос. — Но её постоянное «Кирюша» — это сильно. Честное слово, изо всех сил пытаюсь не засмеяться в голос, стараясь при этом сохранять серьезное выражение лица. — Вот теперь даже не знаю, как тебя воспринимать после такого. Мне срочно нужно пересмотреть твой «брутальный образ». — О, ну это еще цветочки. Когда она начнет рассказывать про мои достижения в детском саду… вот тогда начнется настоящее веселье, — закатывает глаза, словно предвкушая все те унижения, что ему предстоит пережить, и это забавляет меня еще больше. — И вообще, ты можешь улыбаться не так, как будто я держу тебя в заложниках, а ты умоляешь меня о пощаде. — О, я просто вживаюсь в роль, — невинно улыбаюсь, наслаждаясь его реакцией. — Ты же сам хотел, чтобы все выглядело правдоподобно, не так ли? — Правдоподобно, но не настолько же, чтобы я выглядел как монстр, который тебя похитил. Ты вообще знаешь, как сложно поддерживать этот имидж брутала, когда мама хвастается твоим плюшевым мишкой? Кидаю взгляд на игрушку — с вышитыми сердечками на лапках, которого его мама «сохранила для внуков» — и которым, я уверена, он игрался в тайне от всех своих друзей. — А еще, наверное, твоя мама держит твою коллекцию солдатиков в полной боевой готовности, — едва сдерживаю смех. — Это святое! — Кирилл гордо вскидывает подбородок, словно я только что задела его честь, и в его глазах проскальзывает что-то похожее на детскую обиду. — Конечно-конечно, Кирюш. Егоров демонстративно закатил глаза, и этот жест показался мне таким забавным и детским, что я уже не могу сдерживаться и смеюсь в голос. — Ты специально это делаешь, да? — Я? Что ты, Кирюш, никогда бы. Просто пытаюсь соответствовать твоим требованиям, — нарочито прибавила голосу сладости, от чего Егоров лишь закатил глаза. — Да, неужели? — с сарказмом протянул Кирилл. — Завязывай. — С чем? С Кирюшей? — специально делаю вид, что не расслышала. — Кир, я просто подчеркиваю твою многогранность! О брутальный парень, который прячет плюшевого мишку, коллекционирует солдатиков и которого называет «Кирюшей» собственная мама. Чем не многогранная личность? Парень наклоняется ближе, и в его глазах снова мелькают какие-то странные огоньки. — Что я говорил про твое вос… — Дети, не ссорьтесь, — донесся из кухни голос мамы Егорова, заставив нас обоих замолчать и отпрянуть друг от друга. — Чай готов, идите помогать нести. В ее голосе слышится легкая улыбка, и мне кажется, что она специально подслушивала часть нашего разговора, и теперь лишь наслаждается нашей неловкостью. Невольно чувствую себя так, словно мы были пойманы на месте преступления. Мы обменялись многозначительными взглядами и, с натянутыми улыбками на лицах, поспешили на кухню. Аромат свежезаваренного чая и домашней выпечки витал в воздухе, и на мгновение я почувствовала себя, как будто попала в какой-то уютный, теплый мир, где мне не нужно ничего бояться. И пока мы несли угощения, я заметила, что Егоров все время поглядывает на меня, словно ожидая, что я вновь начну его подкалывать. Но я, с напускной невозмутимостью, делала вид, что ничего не происходит, стараясь при этом не выдать своего внутреннего напряжения. — Кристин, ну, расскажи о себе. Где-то работаешь, учишься? — Мам, — хоккеист закатывает глаза на откровенный допрос. — Дай ей хоть воды выпить. — Да ничего. Это не большой секрет, — улыбаюсь во все тридцать два, понимая, что это замечательный момент отомстить Егорову за все унижения. — На жизнь я зарабатываю своим телом. И да, я точно стерва, потому что наслаждаюсь тем, как Кирилл смотрит на меня. С нескрываемой злостью в серо-голубых глазах. Хмурится, сжимая челюсть. Мышцы на его скулах напрягаются, а пальцы крепче сжимают кружку, но при этом никак не комментирует. Просто бегает взглядом от меня на свою матушку, явно пытаясь понять, как выйти из этой неловкой ситуации. — Ой, ну в плане, я модель, — невинно хлопаю ресницами. — А вы о чём подумали? О том самом, за кого меня считает ваш сын. Но то, как смущение затапливает его матушку, ее щеки заливает легкий румянец, и она неловко прячет взгляд — мне тоже нравится. Ну, а что поделать — надо же мне как-то получать удовольствие от вечера. Кирилл кашляет в кулак. Долго. Очень. И я понимаю, что он просто душит в себе смех. Тянется за кружкой чая, опустошая в несколько глотков, а мне хочется пихнуть его в бок, чтобы подавился и больше не возникал. Пока мама Кирилла рассказывала какую-то забавную историю из детства Егорова, параллельно пытаясь выяснить хоть какие-то подробности наших отношений, я незаметно толкнула его локтем под ребра. Парень взглянул на меня, приподняв бровь, и я едва сдержала смех, представив, как он отреагирует, если я сейчас снова назову его «Кирюшей» — наверняка, как минимум, в семнадцатый раз за этот вечер. — Мам, я же просил не доставать Крис. Она не любит расспросы о личной жизни. — Да, я уже поняла. Совсем не ценишь мать, Кирюш. Меня же убьёт любопытство. — Мам. Ух, как. Строго, но при этом с теплотой. Чтобы женщина прекратила наседать, но не обиделась. После «чаепития», которое проходит в атмосфере натянутого спокойствия, мы наконец переходим к тому, ради чего весь этот спектакль и затевался — пушистой ёлке и коробкам с разноцветными игрушками. — Так, Кирюшка, держи, — Виктория Игорьевна с лукавой улыбкой подтолкнула сына к ёлке. Кирилл, в очередной раз, закатив глаза на «Кирюшу», взял в руки гирлянду и попытался ее повесить, но, кажется, что-то пошло не так — провод запутался, и он неловко дернул рукой, чуть не свалив елку — мы с мамой Кирилла в один голос ахнули, правда я при этом едва сдержала смех. — Осторожнее, Кирюш, — язвительно протянула, делая вид, что беспокоюсь за него. — Неужели так сложно повесить гирлянду? Ты же у нас такой ловкий. — Да, Кирюш, — мама не упустила возможности подколоть сына. — Ты бы лучше вместо гирлянды клюшкой так махал, а то, как бы елка на нас не рухнула. Ее голос звучит с той же невинностью, что и у меня, и я, кажется, начинаю понимать, что все-таки досталось ему от матери, помимо общего цвета глаз — умение подкалывать всех подряд и при этом делать вид, что ты сама невинность. Кирилл, хмурясь, сжал губы, пытаясь распутать гирлянду, но чем больше он пытался, тем больше она запутывалась. Его руки двигались с такой напряженностью, словно он разгадывал сложнейший ребус. И чем больше он возился с этой гирляндой, тем больше я наслаждалась его раздражением, глядя на его мучения. Уже даже не пыталась скрыть собственного веселья — и, кажется, он уже готов меня убить — его глаза мечутся между мной и мамой, словно он решает, кого из нас он ненавидит больше — пока я наслаждаюсь его раздраженим, в то время, как Егоров продолжает что-то бурчать себе под нос. Правда, это длится ровно до тех пор, пока хоккеист наконец-то не сдается и не бросает несчастную гирлянду обратно в коробку. — Пусть лучше Крис повесит, — бросает, отходя от елки и скрещивая руки на груди — с таким видом, словно не он только что был повержен в «неравной борьбе» с новогодним украшением. — О, конечно, я с удовольствием, — с нарочитым энтузиазмом беру в руки несчастную гирлянду, стараясь скрыть улыбку. Пока я ловко развешивала гирлянду на елке, стараясь не запутать ни одного провода, заметила, что Кирилл наблюдает за мной. Его взгляд был каким-то странным, словно он только сейчас заметил, что я умею делать что-то, помимо колких комментариев. Фыркаю, закатывая глаза. Это же Егоров, с него станется еще выдать, дескать это я что-то делаю не так, а у него все прекрасно получилось и без моей «помощи». — Вот видишь, Кирюш, не так уж это и сложно, — матушка «Кирюши», подмигивает мне. — Бери пример с Крис. Она у нас такая молодец, все делает с душой. — Да вы с ней прям уже подружки, — фыркает хоккеист. — Раз вы такие умные, наряжайте сами свою елку. А я, пожалуй, пойду пока попью воды, чтобы меня не стошнило от вашей «идеальности». Мне кажется, или его голос звучит немного раздраженно? Как будто он завидует нашему с его мамой внезапному «сближению». Кирилл уходит на кухню, оставив нас наедине с наряженной на половину елкой, и я почувствовала, как ко мне подступает очередная волна хохота. — Ну и характер, — протянула мама Кирилла, тоже посмеиваясь. — Прямо как маленький мальчик. Но ничего, он отходчивый. — Да, я заметила, — отвечаю, стараясь унять смех. — Такой забавный. — Он всегда был таким, — мама Кирилла улыбнулась, и в ее глазах мелькнула теплота. — С детства терпеть не мог, когда над ним смеются. А, знаешь, что еще забавно? — бросает на меня многозначительный взгляд. — Забавно, как он на тебя смотрит, когда думает, что ты не видишь. Я почувствовала, как щеки заливаются краской, и поспешила отвернуться, делая вид, что рассматриваю елочные игрушки. Ну конечно, куда уж без этого. — Да, ну, — отмахиваюсь от ее слов, стараясь сделать вид, что они меня совершенно не задели. — Ему просто обидно, что я так ловко вешаю гирлянды. Наверное, задевает его мужское самолюбие. — Возможно, — мама Кирилла хитро улыбнулась, и я поняла, что она прекрасно понимает, что я пытаюсь скрыть свое замешательство. — Но все же, мне кажется, что дело не только в гирляндах. Закатываю глаза, понимая, что с ней спорить бесполезно. — Давайте, лучше вот эту снежинку повесим повыше? Она такая красивая! Мы с мамой Кирилла принялись вешать игрушки на елку, и я старалась не смотреть в сторону кухни, где, предположительно, должен был находиться «обиженный Кирюша». Однако, все мои попытки были тщетны, и я то и дело ловила себя на мысли, что прислушиваюсь к каждому шороху, надеясь услышать его приближение. И вот, наконец, дверь на кухню открылась, и на пороге появился Кирилл, действительно держа в руках стакан воды. Впрочем, никто явно не собирается давать ему расслабиться, потому что его матушка тут же протягивает сыну коробку с мишурой. — Ну что, теперь твоя очередь, — с ехидной улыбкой приговаривает она. — Ты же у меня такой аккуратный. Кирилл, с явно выраженным скепсисом на лице, взял в руки ленту мишуры, и начал её накидывать на ёлку. Но, то ли мишура была слишком непослушной, то ли он сам сегодня был не в форме — однако, у него явно ничего не получалось — ленты то и дело цеплялись за ветки, запутывались, и падали на пол. А некоторые, так и вовсе, умудрялись огибать его голову. Я, стоя сбоку, наблюдала за этой картиной и уже в открытую хихикала, пока мама Кирилла, с невозмутимым видом, делала вид, что помогает ему — но, на самом деле — она лишь подкидывала еще больше лент, усугубляя и без того плачевную ситуацию. И, кажется, она наслаждалась этим не меньше меня. Время от времени, Виктория Игорьевна поглядывала на меня, словно разделяла мой веселый настрой, и я невольно улавливала наш с ней «незримый союз» против бедного Егорова. А что, не так уж и плохо. Эта часть вечера мне определенно нравилась куда больше предыдущей. Если бы я знала заранее, то запаслась бы попкорном и чипсами, чтобы сполна насладиться этим комедийным шоу, где главной звездой был «Кирюша», запутавшийся в мишуре. — Кирюш, — протянула, с притворным беспокойством, когда очередная лента мишуры обвила его лицо. — Ты совсем запутался. Может, тебе нужна помощь? Или, может, тебе лучше просто сдаться, пока не стало еще хуже? — Нет, спасибо, — пробурчал Кирилл, пытаясь выпутаться из мишуры. — Как-нибудь справлюсь. Само собой. Ему же всегда все удается с первого раза — особенно, когда дело касается таких «важных» дел, как наряжание ёлки — в самом деле, парень был похож на рассерженного котенка, запутавшегося в клубке ниток. — Да, что ты, сынуль, — фыркнула его матушка подливая масла в огонь. И с невинным видом подтолкнула его в спину так, что он невольно налетел на ёлку, и несколько игрушек упали на пол. — Может, тебе и правда помочь? А то, глядишь, и до нового года ёлку не донаряжаем! Я, не выдержав, захохотала во весь голос, замечая, как матушка Егорова подхватывает мой смех — Кирилл, запутавшийся в мишуре, и окруженный упавшими игрушками, выглядел таким забавным и растерянным, что я просто не могла больше сдержать свои эмоции. — Так, всё, дальше без меня, — психует, срывая с себя мишуру, и отряхивая её от игрушек, словно сбрасывая надоевший груз. — Потому что, кажется, я здесь лишний на этом «семейном» празднике. Подхожу к Кириллу, и, с невинным видом, поправляю ему дождик на голове, который все еще там остался. — Не расстраивайся, Кирюш, у тебя еще все получится. Главное — верить в себя, — и тут же прыскаю со смеху, наблюдая, как его лицо становится еще более недовольным. — Да, конечно, — с сарказмом протянул хоккеист, поправляя уже на этот раз окончательно сползшую с головы мишуру. — Мне вообще уже кажется, вы тут обе прекрасно справляетесь без моей помощи, — его голос звучал с легкой иронией, и он бросает многозначительный взгляд на нас обеих. Словно это мы виноваты, в том, что, очевидно, руки Егорова растут из задницы — иначе не объяснить, как настолько простое занятие, как развешивание елочных игрушек, могло превратиться в трагикомедию в несколько актов. — Ой, да не обижайся, — пропела Виктория Игоревна, приобнимая сына за плечи. — Мы же любя. Ну, правда же, Крис? — Ну, разумеется… Так бы и сжала в своих объятиях. Его шею. По пути домой, в машине повисла непривычная тишина. Кирилл, нахмурив брови, сосредоточенно вглядывался в дорогу, а я, отвернувшись к окну, пыталась разобраться в своих чувствах. После всех подколов, шуток и неожиданных поворотов этого вечера, в голове царил хаос. Я чувствовала, что между мной и Кириллом что-то изменилось, но не могла понять, в какую сторону. — Слушай, — вдруг нарушает молчание Егоров, и его голос звучит с притворной небрежностью. — Тут такое дело… Вздрагиваю, отрываясь от созерцания мелькающих деревьев. — Что такое? Только не говори, что завтра «мы должны» ехать помогать твоему отцу, — фыркаю, стараясь вернуть себе привычную беспечность. — К счастью, нет, — закатывает глаза. — Я тут вчера нашел сережку на кровати. Зедем, посмотришь? — Кир, ты сейчас серьезно? — спрашиваю, растягивая слова. — Ты хочешь сказать, что ты, блин, нашел мою сережку у себя на кровати? Ух ты, какое совпадение! — специально делаю акцент на слове «совпадение», не скрывая иронии. — Ну, типа того, — бросает на меня быстрый взгляд, краем губ растягивая хитрую усмешку. — Я просто подумал, может, она какая-то… особенная. Мало ли. Вы же девчонки любите потом устраивать драму из-за того, что не нашли своей побрякушки. Фыркнула, понимая, что он специально выставляет все так, будто это обычная ситуация. Не уверена, что доподлинно знаю весь «послужной список» и с какими девчонками ему приходилось иметь дело, однако, я бы точно не стала устраивать истерику из-за потерянной цацки. — Кир, а с чего ты взял, что она моя? Мало ли, кто еще посещает твою «скромную обитель», — тяну с издевкой. — Ревнуешь? — Мечтай. Ладно, поехали, посмотрим на твою «находку». Но если окажется, что это не моя сережка, то ты будешь обязан выслушать все мои претензии, по поводу того, какой ты идиот, — добавляю с ехидной улыбкой. — Ах, да, и еще, всю следующую неделю будешь приносить мне кофе по первому зову. — А, не дохрена-ли? — Тогда разворачивайся, потому что мой дом в другой стороне, — жму плечами, разводя ладони в стороны. — Оке-е-ей, согласен. — Так бы и сразу, — удовлетворенно хмыкаю. — Блин, знала бы что ты так легко согласишься, просила бы отвалить от меня… Кирилл, кажется, доволен моей реакцией, потому что откидывается на сиденье и с удовольствием смеется, и я — против своей воли — чувствую, как уголки моих губ тоже поползли вверх. Он был невыносимым. И это бесило и притягивало одновременно. Всю оставшуюся дорогу мы молчали, но это молчание уже не было таким напряженным, как в начале. Скорее, оно было наполнено каким-то невысказанным напряжением, которое то и дело вспыхивало в наших взглядах, словно искры от костра. Я поймала себя на том, что несколько раз украдкой бросаю взгляды на Кирилла, стараясь не показывать своего интереса. И каждый раз он, словно чувствуя это, переводил взгляд на меня, одаривая легкой усмешкой и загадочным блеском в глазах, от которого у меня по коже пробегали мурашки. Когда мы, наконец, подъехали к его дому, я, сама того не ожидая, почувствовала какое-то странное напряжение, похожее на предчувствие чего-то важного. Внутри все сжалось от этого ощущения, как будто я вот-вот должна была сделать шаг в пропасть. В квартире было темно, но Кирилл быстро нашел выключатель и комната наполнилась теплым светом. В прошлый раз, когда я тут была, мне было точно не до интерьера — голова была занята совсем другим, поэтому сейчас я, как заправский турист, увлеченно оглядывалась вокруг, подмечая все новые и новые детали. Просто, стильно, со вкусом. Без лишних наворотов — и это мне нравилось. Казалось, что каждая вещь на своем месте, с каким-то едва уловимым шиком, как будто эта квартира — его отражение. — Ну что, посмотрим на твою сережку или сначала хочешь осмотреть «владения»? — усмехается Егоров, с ленцой опираясь о дверной косяк, как будто он здесь местный царь. — Не льсти себе, — отвечаю, стараясь сохранить свою ироничную манеру. — Просто пытаюсь оценить, сколько у тебя здесь «гостей» побывало до меня. Чтобы понять, насколько реальна твоя версия о потерянной серьге. — О, так ты еще и детективом заделалась, — ухмыляется, а его глаза хитро блестят. — Поверишь, если скажу, что ты первая, кто здесь оставался на ночь? — Нет. — Что ж, тогда приступай к расследованию. — И, где же твои «улики»? Кирилл молча подходит к тумбочке, чтобы достать оттуда маленькую бархатную коробочку, и тут же протягивает мне с загадочной улыбкой. Вскидываю бровь, гася в себе неуместные комментарии, что до «таких предложений» наш уровень отношений явно не дотягивает. И, едва удерживаюсь от мата, когда заглядывая внуть, ожидая увидеть свою потеряшку — увидела… не одну, а две сережки. Обе были изящными, серебряными, в форме крошечных снежинок. Каждая с маленьким, мерцающим камешком в центре, и я сразу поняла, что они не мои. Они были слишком новыми, слишком идеальными, слишком… с долбанной биркой ювелирного магазина. — Это ты теперь так «находишь» потерянные вещи? — недоуменно хмурюсь. — Целыми комплектами и с биркой? — Кажется, я ошибся, — отвечает, и в его голосе послышалась ирония, приправленная какой-то непонятной ноткой. — Они и правда пока не твои. — Кир, ты издеваешься? Ты меня притащил сюда, чтобы показать мне сережки, которые явно принадлежат не мне? — Не то что бы я специально тебя сюда притащил, — возражает Егоров, и его усмешка становится еще более странной. — Просто решил, что раз уж мы «пара»… — делает пальцами кавычки в воздухе. — То я могу сделать своей девушке маленький подарок. Считай, что это мои извинения за то, что вел себя, как дебил. — Боже, Егоров, ты и сейчас ведешь себя, как… Извиняться словами надо, а не подарками, — закатываю глаза, чувствуя, как щеки предательски краснеют. — Вот берешь и говоришь ротиком, в этом нет ничего сложного. А еще лучше — перестань вообще извинятся, потому что ты делаешь это хуже, чем ведешь себя как дебил. Вот реально, ты просто невыносим! Я вообще в шоке, как тебя можно терпеть и при этом не хотеть задушить. — Оу, Крис, просто признайся, что тебе самой это нравится, — парирует, и его взгляд становится таким пристальным, таким пронзительным, что у меня все внутренности, кажется, переворачиваются. — Ты же пока не задушила. Кажется, он чувствует мою растерянность и наслаждается ею. Ну, конечно, Кирилл. Не задушила. Никаких обид, только сухие выводы. И кукла Вуду, на которую я теперь точно пущу его джерси. — Не обольщайся, — отвечаю, стараясь скрыть свое смущение под маской неприступности. — Я просто наслаждаюсь твоими безуспешными попытками казаться нормальным. Это, как смотреть на циркового тюленя, который пытается играть на скрипке — и забавно, и жалко. Отворачиваюсь, делая вид, что рассматриваю крохотные снежинки в коробочке. Они и правда были очень красивыми — словно настоящие снежинки, только застывшие в серебре — и это меня бесило еще больше. Откуда он их вообще взял? И зачем он так выпендривается, доставая их, как фокусник из шляпы? — Знаешь, Егоров, — произношу, стараясь вернуть себе контроль над ситуацией. — Твои попытки притвориться романтиком выглядят так же нелепо, как твои попытки не вести себя, как придурок. Я, пожалуй, откажусь от этого сомнительного подарка. И вообще, я устала. Отвези меня домой. Делаю шаг к двери, но он тут же перехватывает меня за руку, не давая уйти. Его прикосновение обжигает кожу, и я чувствую, как все внутри сжимается от волнения. — Вот скажи мне, тебе нравится меня бесить? — спрашиваю, и в голосе уже не звучит резкость, а скорее легкое раздражение. — Безумно, — отвечает Кирилл, и на его лице появляется та самая, обезоруживающая улыбка. — А тебе, кажется, нравится, когда я бешу тебя, раз уж ты до сих пор здесь, а не сбежала, как от огня? — Если ты не заметил, то именно этим и собираюсь заняться. Вот прям сразу, как только отпустишь мою руку. Парень усмехнулся, и я почувствовала, как в воздухе снова загустевает какое-то странное, электрическое напряжение, словно перед грозой. Мы молча смотрели друг на друга, и казалось, что вот-вот, в этой тишине, вспыхнет искра, и между нами разразится маленький, но мощный ураган. — Ну, хорошо, — наконец нарушает молчание, и его голос звучит немного хрипло. — Раз уж ты приехала, то, может, разберемся с этим делом до конца? — С каким делом? — хмурюсь, не понимая, куда он клонит. Чувствую, как мои щеки начинают предательски алеть, уже не понимая от злости, или от смущения, которое не получается скрыть. Стараюсь отвернуться, но взгляд Кирилла словно приковывает меня к месту. — Ну, может, найдем еще что-нибудь, что могло бы «затеряться» в моей квартире? — Кирилл, — с легким раздражением в голосе. — Ты, кажется, заигрываешься. — А ты, кажется, не против. Это было похоже на вызов, и, что еще хуже, мне хотелось этот вызов принять. Парень медленно протягивает руку и, словно желая проверить, насколько я готова к такому развитию событий, нежно проводит кончиками пальцев по моей щеке, оставляя за собой легкое покалывание, как от статического электричества. Я чувствую, как не могу отвести от него взгляда — знаю, что мне нужно было оттолкнуть его, сделать что-то, чтобы остановить это приближение, но все мое тело словно парализовало. — Кир, — шепчу, стараясь сохранить хоть какое-то подобие самообладания, хотя внутри уже бушует ураган. — Что ты… Но он не дает мне закончить фразу. Его губы накрывают мои, и я чувствую, как все мои мысли, словно стая перепуганных птиц, улетают прочь, оставляя меня наедине с этим поцелуем. Это был нежный, почти ласковый поцелуй, но в то же время он был полон настойчивости и какого-то первобытного желания, и я не могла ему сопротивляться. Собственное тело движется, словно на инстинктах — пока одной рукой я обхватываю его шею, вторая сжимает его рубашку в кулаках, с такой силой, что, кажется, ткань вот-вот треснет. Поцелуй перерастает в нечто большее, чем просто соприкосновение губ. Я чувствую, как его язык скользит по моим губам, вызывая дрожь, которая пронизывает все тело. Мои руки крепче обхватывают его шею, вжимаясь в него, словно стремясь стать частью его, и мы продолжаем целоваться, как будто от этого зависит наша жизнь. Он, в свою очередь, не отпускает меня, крепко прижимая к себе, словно боясь, что я могу сбежать. Еще несколько часов назад мы обменивались сарказмом и подколами, а сейчас мы стояли в его спальне, целуясь так, словно от этого зависела вся наша жизнь. Я понимала, что мы перешли черту, и что этот вечер изменит все, но почему-то не хотела останавливаться. Его руки медленно потянулись к застежке на моем платье, и я почувствовала, как мое сердце пропускает удар. Но вместо того, чтобы дать ему возможность расстегнуть мое платье, я внезапно перехватила его руки, останавливая его движение. Его взгляд, полный удивления и желания, встретился с моим. В его глазах я вижу смесь удивления, желания и какого-то странного, почти детского любопытства, и от этого у меня мурашки пробегают по коже. Сердце бешено колотится, словно птица в клетке, и я едва могу сдерживать дрожь, которая пронизывает все тело. — Что такое? — тихо спрашивает хоккеист, его голос звучит немного хрипло, словно после долгого молчания. Его руки лежат на моих, и я чувствую их тепло, но не отпускаю его. Смотрю на него, пытаясь понять, чего же я хочу на самом деле — чувствую, что нахожусь на грани, и что один неверный шаг может изменить все. — Я… — начинаю, но не могу подобрать нужные слова. Мысли мечутся, как перепуганные бабочки, и я не понимаю, чего хочу больше: сдаться этому моменту или убежать от него как можно дальше. — Не знаю… блин. Кирилл не отводит от меня глаз, и я чувствую, как напряжение в комнате сгущается, словно туман. Он снова проводит пальцами по моим рукам, медленно поглаживая их, и от этого прикосновения я чувствую, как все мои защитные барьеры начинают рушиться, как карточный домик. — Не знаешь чего? — его голос звучит как шепот, но в нем чувствуется какая-то неотступность. — Не знаешь, хочешь ли ты этого так же сильно, как и я? Делаю глубокий вдох, пытаясь успокоить свое бешено колотящееся сердце. — Я знаю, что я хочу… — делаю паузу, и вижу, как его глаза загораются от этого признания. — Чтобы мы… — снова запинаюсь, и чувствую, как щеки наливаются краской. Остается только надеяться, что этого не видно под слоем тональника и пудры. — Чтобы мы, блин, нормально начали общаться для начала! Кирилл усмехается, его глаза искрятся каким-то непонятным весельем. — Нормально общаться? — с нарочитой невинностью в голосе. — Это как? Будем обсуждать с какой позиции лучше всего забивать буллит? Закатываю глаза, но на губах появляется невольная улыбка. — Ты издеваешься? Может, лучше обсудим с какой позиции тебе прилетит в глаз? — с легким раздражением, но в голосе уже проскальзывает смех. — Мы можем… Да, блин, не знаю… что мы можем. Где цветы? Свидания? Комплименты, в конце концов?! Егоров приподнимает брови, делая вид, что глубоко задумался над моим списком требований, и его губы трогает легкая, дразнящая усмешка. — Цветы? Свидания? Комплименты? — повторяет, растягивая слова, как будто они принадлежат какому-то давно забытому языку. — Это что, правила «нормальных» отношений? — он смотрит на меня с таким видом, будто я говорю какую-то совершенную бессмыслицу. Складываю руки на груди, стараясь сохранить серьезное выражение лица, хотя внутри меня уже бушует смех. — Ну да, Егоров, прикинь, — с нарочитой важностью в голосе. — Прежде, чем лезть к девчонке в трусы, включи, пожалуйста, верхнюю голову. Или ты, что, думал, что все само собой образуется? Что, стоило нам поцеловаться, и я тут же должна сама их скинуть? Парень смеется, и его смех звучит так искренне, что я невольно улыбаюсь в ответ. — Я думал, — отвечает, с лукавым блеском в глазах. — Что после того, что было в субботу, все «правила приличия» можно будет отложить на неопределенное время. Потому что, если мне не изменяет память, я тогда тоже был без цветов. Но, раз уж ты настаиваешь… — делает театральную паузу и смотрит на меня с таким видом, будто сейчас собирается произнести грандиозную речь. — Думаю, я вполне смогу организовать и цветы, и свидание, и, конечно же, комплименты. — Ну-ну, «Великий Обольститель», — тяну с издевкой. — Сомневаюсь, что ты способен запомнить, хотя бы что-то, помимо моего любимого кофе. — О, ты еще не видела всего, на что я способен, — парирует Кирилл, и его улыбка становится такой соблазнительной, что я чувствую, как у меня перехватывает дыхание. — Но для начала, — он подходит ближе и, наклонившись, шепчет мне на ухо. — Я, пожалуй, ограничусь одним комплиментом. Чувствую, как мурашки пробегают по коже от его шепота, и сама не могу до конца понять собственную реакцию, потому что жду его слов с замиранием сердца. — Ты… — делает паузу, и его взгляд, полный какой-то непонятной нежности, встречается с моим. — Ты невероятно красивая, когда злишься. Его слова звучат как признание, как что-то, что он давно хотел сказать, и от этого внутри меня все переворачивается. Стараюсь отвести взгляд, но его глаза словно приковывают меня к месту. Я не знаю, что сказать, и просто смотрю на него, чувствуя, как напряжение между нами снова нарастает. Но, прежде, чем я успеваю что-то ответить, Кирилл снова сокращает расстояние между нами. Медленно наклоняется — его взгляд не отрывается от моего — и я чувствую, как мое дыхание учащается. Он, словно замедляет время, давая мне возможность отступить, но я, черт возьми, не хочу отступать. Этот поцелуй не похож на предыдущий, в нем нет той страсти и напора, которые были в его спальне. Он нежный, ласковый, почти робкий, и он заставляет мое сердце растаять. Его губы скользят по моим, а его рука осторожно касается моей щеки, и от этого прикосновения по моей коже пробегает волна приятной дрожи. Я закрываю глаза, отдаваясь этому чувству, и отпускаю все свои страхи и сомнения. Мои руки сами тянутся к его лицу, и я чувствую, как он улыбается в поцелуй, словно наслаждаясь этим моментом так же, как и я. Когда мы, наконец, отрываемся друг от друга, я тяжело дышу, и на щеках горит румянец. — Ну, что, я достаточно романтичен для начала? Или мне нужно еще что-нибудь придумать? — Ты, как всегда, меня бесишь, — фыркаю, стараясь скрыть улыбку. — Поверь, Егоров, это нихрена не романтично. — Но тебе ведь нрав… — начинает он, но я уже не даю ему договорить. Достал. С какого перепуга он вообще вбил себе в голову, что я тащусь от его наглости?! Действую на инстинктах, совершенно забыв о своих же планах про «цветы, свидания и комплименты». Сама сокращаю расстояние между нами и, затыкаю его рот поцелуем. Мои губы накрывают его, и я чувствую, как он, сначала удивленный, потом с удовольствием отвечает на мой поцелуй. Его руки, словно по собственному желанию, обхватывают мою талию, притягивая меня ближе, и я чувствую, как мое тело откликается на этот контакт. — Заткнись, — шепчу ему на ухо, стараясь придать своему голосу строгость, хотя внутри уже все горит, и в противовес тону, цепляю зубами его сережку — и тут же слышу что-то до боли похожее на рык. Вскрикиваю от неожиданности, когда парень подхватывает меня на руки, и в следующее мгновение мы оба падаем на кровать. В этом крике нет испуга, скорее удивление, смешанное с волнением. Матрас под нами пружинит, а Кирилл нависает сверху, удерживая меня в своих объятиях — при этом его глаза горят так, словно у хищника, поймавшего свою добычу. — Кажется, ты переоценила свои силы, — шепчет мне на ухо, и от его голоса у меня по коже пробегают мурашки. Смотрю на него и чувствую, как все мое сопротивление тает под его взглядом. Он прав — я действительно переоценила свои силы. Хоккеист проводит пальцем по моей щеке, а затем его рука скользит к молнии на спине моего платья. Замираю, чувствуя, как мое сердце начинает биться еще быстрее. Все мои планы из серии: «поужинать» и «посмотреть фильм», окончательно испарились, уступив место первобытному желанию. Рука Кирилла медленно тянет вниз бегунок молнии, и я чувствую, как ткань платья начинает сползать с моих плеч. Я не отвожу от него взгляда, и в его глазах вижу все то же желание, смешанное с какой-то нежностью. Его губы снова находят мои, и этот поцелуй становится еще более глубоким, более откровенным, в то время, как руки обнимают мое тело, скользя по моей коже, вызывая дрожь, которая пронизывает все тело. — Блять, Крис… — шепчет он, и его голос звучит немного хрипло от желания. — Ты нереальная… Его губы горячими поцелуями покрывают мою шею, ключицы, спускаясь все ниже, и я чувствую, как по моей коже бегут мурашки от каждого его прикосновения. Внезапно, его пальцы находят застежку моего лифчика, и я чувствую, как он слегка поддевает ее, разрывая тонкую ткань. Раздается тихий треск, и лифчик оказывается на полу, освобождая грудь из плена тесной ткани. Едва успеваю выдохнуть, когда его рот снова находит мою кожу, оставляя горячие, влажные поцелуи на моей груди. — Эй, ты охренел?! — сквозь стоны, шепчу с укором, но в голосе нет и намека на злость, скорее удивление и возбуждение. Кирилл отрывается от моей груди и смотрит на меня с легкой усмешкой. Его глаза блестят, и в них я вижу то же, что и у себя в голове — абсолютное, безрассудное желание. — Разве так не интереснее? — шепчет, пока его пальцы нежно касаются моей груди, вызывая еще большую дрожь. — Куплю новый. Смотрю на него снизу вверх, и в этот момент, как будто что-то щелкает внутри меня, и все мои сомнения окончательно отступают. И, не сказав ни слова, резко переворачиваюсь, нависая сверху над ним. Мои волосы спадают на его лицо, и я чувствую на себе удивленный взгляд Егорова — руки, которые до этого сжимали мою талию, теперь лежат на кровати, ожидая моих дальнейших действий. — И что же ты теперь собираешься делать? — шепчу ему на ухо, и в моем голосе появляется дерзкая нотка, которая, я уверена, не оставит его равнодушным. Кирилл усмехается, и я чувствую, как его руки снова тянутся ко мне. Однако, я перехватываю их, не давая ему коснуться. — Думаешь, что теперь ты тут главная? — произносит, и его голос звучит немного хрипло, но в нем нет и намека на поражение. Снова опускаюсь к его губам, и теперь уже я целую его первой, отдаваясь своему порыву. Этот поцелуй не похож на предыдущие, в нем больше настойчивости, больше желания, и больше власти. Его руки обхватывают мою спину, притягивая меня ближе, и я чувствую, как он отвечает на мой поцелуй, и в этом ответе есть столько же страсти, сколько и в моем. Мы целуемся, пока воздух в легких не заканчивается, и когда, наконец, отрываемся друг от друга, оба тяжело дышим. — Поиграем по моим правилам? — шепчу ему на ухо. Кирилл делает резкое движение — резко обхватыватывает мою спину, переворачивая меня обратно под себя — и на этот раз я падаю на кровать с легким стоном. — Думала, что все так просто закончится? — шепчет, нависая надо мной, и в его голосе звучит самодовольство. — Просто признай, что тебе понравилось, когда я взяла инициативу в свои руки. — Понравилось? — его голос звучит как шепот, и его губы едва касаются моей шеи. — Скажем так, это было… неожиданно, — его поцелуи становятся более настойчивыми, и я чувствую, как все мое тело отвечает на них. — Прости, детка, но в наших отношениях, доминировать буду я… Его голос звучит с такой уверенностью, что по моей спине пробегает легкая дрожь. Его глаза смотрят на меня с вызовом, и я вижу, что он готов подтвердить свои слова действием. — Ну-ну, Егоров, — шепчу я ему, и в моем голосе звучит ирония. — Посмотрим, надолго ли тебя хватит. Вместо ответа он резко сжимает мои запястья, поднимая их над моей головой и прижимая их к кровати. В этот момент я чувствую легкое удивление, смешанное с возбуждением. Его действия, хоть и резкие, не причиняют мне боли, скорее они словно пронзают меня электрическим разрядом. Смотрю на него, и в его глазах вижу смесь желания и чего-то еще, чего я не могу точно определить. Он нависает надо мной, и я чувствую, как вся моя воля к сопротивлению медленно уступает место желанию. И в этот раз, тут точно не может оказаться моего брата, который нас прервет. — Ну, и кто теперь тут доминирует, детка? Кирилл сжимает мои руки все крепче, и, хотя это немного сковывает меня, я не пытаюсь вырваться. Скорее наоборот, я поддаюсь этому ощущению, чувствуя, как вся моя энергия сосредотачивается на его ласках, на его поцелуях. И пока его губы осыпают поцелуями мою шею, одна его рука начинает медленно спускаться по моему телу. Сначала его пальцы скользят по моей ключице, затем по груди, едва касаясь моей кожи, вызывая волну мурашек. Я чувствую, как мое дыхание учащается, а сердце начинает бешено колотиться. Его рука опускается ниже, проходя по моему животу, и от этого прикосновения я невольно стону. Его пальцы спускаются все ниже, и я едва сдерживаю крик, когда он, наконец, достигает своей цели. Его пальцы касаются меня там, где я сейчас особенно уязвима, и от этих прикосновений все мое тело пронизывает дрожь. — Кир, тормози… — мой голос звучит хрипло, едва слышно, и в нем есть смесь желания и, как ни странно, испуга. Его рука, которая до этого исследовала мое тело, замирает на мгновение. Он отрывается от моих губ и смотрит на меня, его глаза темные и полные желания. — Что такое? — шепчет, его голос звучит немного хрипло. Вижу, как в его взгляде появляется легкое замешательство. Делаю глубокий вдох, стараясь успокоить свое бешено колотящееся сердце. — Я… я просто… — снова запинаюсь, не зная, как выразить свои чувства. — Это слишком… слишком… — чувствую себя одновременно глупо и уязвимо, что начинаю от этого необъяснимо злиться, выплескивая раздражение на Егорова. —… далеко заходит. Сначала мы сремся, а потом все это, — нелепо обвожу окружающее пространство рукой. — Реально, хватит. Себе, блин, в трусы пальцы засовывай, а я пошла, потому чт… — Засуну, — перебивает, надежно фиксируя меня от попыток выбраться из под его тела. — Когда буду член доставать. Чтобы тебя потом им трахнуть. Последняя фраза получается грубой и пошлой, но на меня действует. Замираю, уставившись на парня с широко распахнутыми глазами. Он не ждет моего ответа, а просто целует. — Знаешь, — шепчу между поцелуями, чувствуя, как мое тело горит от его прикосновений. — Я сейчас скажу полную хрень, но мне, кажется, это начинает нравиться… В этот момент, кажется, что все наши споры, все наши попытки контролировать друг друга, все это отходит на второй план. Есть только мы, наши тела, наши чувства, и эта безумная страсть, которая захватывает нас целиком и полностью. — На тебе… слишком много… одежды… Кирилл отрывается от моих ключиц и смотрит на меня с легкой усмешкой. — И, что ты предлагаешь с этим делать? Не отвечаю, а просто переворачиваюсь, нависая над ним, и мои руки начинают скользить по его телу. Пальцы расстегивают пуговицы рубашки, и я чувствую, как его кожа горит под моими прикосновениями. — Не думал, что мне так понравится играть по твоим правилам, — в его голосе звучит не столько ирония, сколько какое-то странное восхищение. Мои руки скользят по его торсу, исследуя его мышцы, и я чувствую, как он напрягается под моими прикосновениями. — Я же говорил, что буду доминировать, — шепчет, но его слова звучат немного неуверенно. — А я говорила, что посмотрим, надолго ли тебя хватит. Пальцы находят пряжку его ремня, и, когда я медленно расстегиваю ее, вижу, как по его торсу пробегает легкая дрожь. Его кадык дёргается, а сам парень едва заметно выдыхает, но я чувствую, что он полностью поглощен моим действием. Медленно тяну ремень из петель, пока он не падает на пол с тихим шлепком. — Кажется, я придумал, как сделать тебя послушнее, — в его голосе звучит какая-то хитрая нотка. Смотрю на него с любопытством, не зная, чего ожидать, но в этот момент все мои мысли словно исчезают. Потому что парень резко отстраняется от меня, и — прежде чем я успеваю что-либо понять — хватает с пола свой ремень. Мое сердце начинает бешено колотиться, и я чувствую, как напряжение нарастает. Он ловко, словно профессионал, стягивает его на моих запястьях, прижимая их к кровати. — Что думаешь? — Думаю, что ты всё-таки охренел… Кирилл усмехается, и эта усмешка на его губах выглядит невероятно соблазнительно. — Ты еще не знаешь, как права. Пропускаю момент, когда мы оба остаёмся полностью без одежды. Кирилл отрывается от моих губ и смотрит мне прямо в глаза. Его голос звучит хрипло и по-прежнему наполнен страстью. — Пути назад для тебя уже нет… В тот момент, словно поддавшись какому-то безумию, Кирилл входит в меня. Это резкое, страстное движение, от которого я невольно вскрикиваю, в этот момент, подчиняясь внезапному порыву, мои зубы впиваются в его плечо. Наши стоны сливаются воедино, и мы оба теряемся в этом вихре чувств. Чувствую, как мое дыхание становится все более частым и прерывистым, и я знаю, что мы оба близки к своему пределу.