Лампочка

***

«Чувство банально по своей природе. Это низший природный элемент, пошлый атрибут обыденности. Когда меня обуревают чувства, я превращаюсь в форменного идиота.»

Сальвадор Дали.

***

Кирилл Егоров.

Её взгляд, словно прицел снайперской винтовки, выхватывает меня из толпы, и с каким-то болезненным любопытством концентриуется прямо на меня. Чувствую, как под ее пристальным вниманием, словно под лупой, проявляется каждый шрам, каждая чёртова родинка — все, что я так старательно прятал за маской равнодушного засранца. Внутри все скрутилось в тугой комок ярости. Естественно, блин — это же Метельская. В своем репертуаре. В своем пьяном идиотском репертуаре. Ну, вот какого хрена? В этот момент я ненавидел её пьяное состояние, её расслабленную беззаботность, эту глупую беспечность, что витала вокруг неё, словно пьяный дурман. Это бесило до скрипа зубов, до боли в скулах. И, одновременно с этим — проклятое желание, мерзкое, животное, которое просачивалось сквозь тонкую корку разума, как едкая кислота, разъедающая остатки самообладания. Защитная реакция на эту вулканическую смесь алкоголя и… чего-то ещё, какой-то опасной игры, в которую она вовлекала меня своей пьяной откровенностью, вытаскивая из меня то, что я так тщательно прятал. Она будто срывала с меня все слои защиты, и ярость на себя за эту тупость, за то, что позволяю ей это делать, уже начинала щипать кожу, как ледяной ветер. — Похоже, тебе уже хватит, — выдавливаю, стараясь, чтобы голос не дрогнул, и звучал как всегда — с этой фирменной насмешкой, которая всегда меня спасала. Но нихрена не получается, потому что голос срывается. Хриплый, как будто горло пересохло, и звучит резче, чем хотелось бы, потому что пиздец, как трудно сохранять этот пофигистичный вид, когда внутри все горит. В её глазах играют какие-то отблески глупого веселья, какого-то пьяного азарта, который в этот момент я просто не мог терпеть. В них читается пьяная похоть — неприкрытое, почти животное влечение, и это вызывает во мне желание выплеснуть всё накопившееся раздражение, всю эту чертову неудовлетворенность, всю злость на её пьяную наглость, всю свою ненависть к самому себе. В этот момент я ненавидел себя за то, что поддаюсь этой провокации. Ненавидел за то, что реагирую так остро. И, в совокупности, это вызывает желание лишь прокричать, что она идиотка. Встряхнуть, привести в чувство, выплеснуть всё накопившееся раздражение. Она улыбается. Пьяной, развязной, бессмысленной улыбкой, похожей на насмешку — на издевательство над моей собственной выдержкой — на вызов, брошенный в лицо. Глупо так, по-идиотски. Словно издевалась над моим самообладанием, которое с каждой секундой расползалось по швам. А потом, словно нарочно, не замечая, как меня выводит, хлопает по щеке. Легко и непринужденно, сука, словно она не играется с огнем. Хотелось оттащить её подальше, отрезвить ледяным душем, наказать за это поведение, но одновременно что-то внутри тянуло меня к ней, как магнитом к железу. Я ненавидел эту её способность сводить меня с ума. Это глупое, беспомощное состояние, которое вытаскивало на поверхность всех моих внутренних демонов, словно я сам копаю себе могилу своими же руками. Я чувствовал как пульсирует ярость, клубится в груди, обжигает изнутри, а вместе с ней и что-то опасное, что-то, что я так долго пытался удержать под замком, что-то, что теперь рвалось на свободу. И злость на самого себя, за то, что не могу вырваться из этого круговорота эмоций — за то, что меня, так легко выбить из колеи. За то, что она может так легко меня спровоцировать. Толчок в спину — неловкий и неуклюжий. Её хрупкое тело вжалось в меня, и я почувствовал, как она теряет равновесие. Застыл, стараясь не допустить падения, чтобы не дать ей упасть, но внутри бушевал шторм, готовый разнести всё в щепки. Ярость на неё, на ситуацию, на самого себя за то, что поддаюсь этому зову, за эту животную реакцию, за эту неконтролируемую тягу. Её дыхание опаляет мне шею, обжигало кожу, оставляя на ней невидимый, но вполне ощутимый след. Шею, покрытую капельками родинок, собранных в созвездия, словно тайный шифр, который кто-то специально нанес на свою кожу. Внутри всё перевернулось, словно я попал в воронку. Аромат чего-го цитрусового, терпкий и горький — знакомый до тошноты — отвратительно притягательный. Вызывающий в памяти образы и ощущения, от которых я так отчаянно бежал. И этот пристальный взгляд, словно лезвием, прорезающий мне душу. Колющий, цепляющийся за что-то глубоко внутри, за то, что я так тщательно скрывал от себя самого. И её пальцы. Они скользили по коже, легко и уверенно, игнорируя мой нарастающий мандраж. Она вообще меня не видит? Как же меня бесила эта пьяная наглость. Я же тоже тут, блять. Пытаюсь изображать равнодушие, но херово получается, да? Ну, вот какого хрена? Чувствую, как меня начинает конкретно троить. Внутри что-то дернулось, проснулось это идиотское желание, от которого хотелось сбежать, но тело не слушалось. Хотелось прикоснуться — хотелось прижать к себе, и одновременно оттолкнуть как можно дальше. Свести на нет, уничтожить эту дурацкую связь. Чужие пальцы, словно змеи, скользят по моей коже, вызывая мурашки по всему телу. Она будто не замечает моего напряжения, будто не ощущает моей ярости, погружённая в свои… желания — в свои глупые пьяные фантазии — в свой мир, в котором я являюсь только объектом желания. И я — в своих. Громкое сглатывание, словно я пытаюсь проглотить собственный крик. Я, как идиот, сжал ее талию, хотя разум кричал о том, что надо бежать — и бежать как можно дальше. Это было похоже на мою персональную пытку. Такое ощущение, что она сейчас испарится, свалит, и я останусь один на один с этим дерьмом, с этими своими чувствами. Глупое противоречие, и это меня бесит. Её взгляд скользнул к моим губам. Словно ищет подтверждения своим тупым пьяным фантазиям. Дерьмо. Что-то внутри меня, идущее вразрез с разумом, говорило мне, что они, на вкус, как лед. Холодный, но обжигающий, и я снова почувствовал, как проклинаю этот день, когда её встретил. — Блять, Крис… — выдохнул я, пытаясь прийти в себя, хотя бы на мгновение, чтобы попытаться найти выход из этой ситуации, хотя я уже понимал, что выхода нет. — Ты… Вместо слов — действия, резкие и импульсивные. И вся моя злость, вся моя ярость на себя, на неё, на весь этот мир обратились в то, от чего я так отчаянно бежал — желание взять её и увезти. Спрятать от всех этих глаз, от этого пьяного угара — и, возможно, в конце концов, от себя самого. Она взвизгнула, как испуганная кошка, и повисла вниз головой, судорожно вцепившись в меня, словно я её последняя надежда на спасение. Впрочем, падение ей явно не грозило, судя по той силе, с которой я держал её за ноги. И это меня, признаться, неимоверно забавляло. Когда первая волна её истерики — а я не сомневался, что она именно истерила — схлынула, её с головой накрыл гнев, такой же предсказуемый, как и очередные шутки Димана. Она, кажется, думала, что может безнаказанно выводить меня из себя. Наивная. На все её протесты, возражения, и даже глупые угрозы — я отвечал гробовым молчанием, наслаждаясь её беспомощностью. В отражении зеркал перед гардеробом, я видел, как она прожигала меня взглядом, словно пыталась испепелить, но выражение моего лица оставалось совершенно невозмутимым. Поэтому, смирившись, наконец, со своей участью, она притихла и уперлась локтями в мою спину. Хотя, смирилась — это, конечно, громко сказано. Зная Метельскую, скорее, затаилась. Хотелось засунуть её в машину и уехать куда-нибудь подальше, в тишину, где мы могли бы нормально поговорить. Ну или хотя бы помолчать. Присев на корточки, словно опускаю хрупкую драгоценность, я опустил её, и она, наконец, почувствовала под ногами твёрдую землю, и кажется, была несказанно этому рада. Затем аккуратно накинул на её плечи пальто, стараясь не касаться её слишком долго, но отпускать её совсем не собирался. Я буквально чувствовал, что не могу ее отпустить. Она как магнит. Она бесит, злит, раздражает, но оторваться от неё невозможно. Блондинка снова пытается вырваться, но я крепко держу её за талию, словно не позволяя ускользнуть, и с каждым новым её отпихиванием, прижимаю к себе всё крепче, наслаждаясь её хрупкостью, её отчаянными, но бесполезными попытками вырваться из моих рук. В её голове, судя по всему, клубился целый рой вопросов, и я, кажется, против собственной воли, превратился мишень. — Ну, и что это было? Как ты узнал, где я? Из ее рта её вырывается облачко пара, тонкое и хрупкое — почти что с привкусом недоумения и едкого сарказма, как она обычно это делала. Я мог бы сказать ей, что проследил за ней по социальным сетям — или же, с лёгкостью вычислил её местонахождение — ну, или что кто-то случайно, под дулом пистолета, выдал мне нужную информацию. Но это было бы банальной отговоркой. Правда же была куда прозаичнее и, одновременно, ужасающе понятна: я просто случайно попал в тот же клуб, тем же вечером, что и она. Словно те мои гребанные шутки судьбу, оказались вовсе не банальный треп… На моём лице, должно быть, отражалась внутренняя борьба — напряжённость, почти физическая, сковывающая плечи. Она наблюдала за мной, как за подопытным кроликом, с любопытством и какой-то насмешкой, словно оценивала каждую эмоцию. Каждую реакцию, словно составляя подробный отчёт. — Так сколько, говоришь, ты выпила? Ответил вопросом на вопрос, ещё не зная, зачем. Возможно, чтобы выиграть немного времени, чтобы осмыслить ситуацию, и избежать необходимости говорить правду, которая, по моим ощущениям, была бы слишком бредовой. — Ты ещё меня отшлепай, — хмыкнула она, и в её голосе звучала смесь пьяной дерзости, какой-то детской обиды и вызова. Она, похоже, изрядно перебрала — ну, или кто-то просто нихрена не умеет пить? — потому что в тот момент, когда Метельская сгибалась в три погибели, с трудом сдерживая порывы рвоты — я искренне не понимал, как она вообще до этого могла стоять на ногах. Я поморщился, чувствуя, как внутри что-то неприятно скручивается. Это была её проблема, её пьяная беспечность, но почему-то меня это волновало больше, чем следовало бы. Я просто присел рядом, пока она продолжала опустошать желудок, словно пытаясь избавиться от всего дерьма, что накопилось внутри. Наверняка, в голове у меня была такая же каша, как и у неё — только моя, почему-то, сопровождалась всепоглощающим чувством тревоги и каким-то нарастающим ужасом. Мне хотелось схватить её, засунуть в машину и уехать куда-нибудь подальше от этого шума, от этих запахов, от этой толпы, от всего, что могло причинить ей вред. — Ты как? — спросил я, пытаясь звучать как можно спокойнее, с каким-то даже непривычным для себя сочувствием. Уж не знаю, чему удивляться больше — тому, что в моём голосе не было ни капли насмешки, ни капли привычного сарказма — или тому, что я не сбежал после того, как оказался свидетелем этого жалкого зрелища, которое она сама для себя устроила. — Хочу отформатировать себе память, — пробормотала, словно обращаясь к самой себе, пока я помогал ей подняться на ноги. Принимая мою помощь, она казалась совершенно безвольной, словно сломанная марионетка, потерявшая все нити, которые её удерживали. Она явно была не в себе. И что-то подсказывало мне, что это была не только вина алкоголя, а ещё чего-то, чего я не понимал, но что меня пугало до чертиков. — Крис, посмотри на меня, — прошу, и она послушно поднимает на меня взгляд. Это был не её привычный взгляд, какой-то… другой. Она смотрела прямо мне в глаза, и я видел в них… что-то. Пустоту, или, возможно, какую-то дикую боль. Не знаю, что именно, но это было странно, и это пиздец как пугало. И в этот момент я почувствовал, что мой самоконтроль вот-вот даст трещину. — Ты что-то употребляла? Спрашиваю, сжимая её плечи, так сильно, что, казалось, я оставлю на них синяки. Мой голос звучит жёстко, грубовато, но с какой-то непривычной мне нежностью, с какой-то неприкрытой тревогой. — Крис, не молчи! — встряхиваю её за плечи, чувствуя, как мой внутренний шторм усиливается, перерастая в тревогу. — Таблетки, или может нюхала что?! Я знал, что это не просто алкоголь. Я, блять, чувствовал, что что-то не так. И эта мысль меня пугала. Буквально, заставляя разум кричать от ярости и страха. Её голос, казалось, пробивался сквозь толщу воды, а слова теряли чёткость, распадались на бессмысленные обрывки. Всё происходило слишком быстро. Моё сердце застучало с бешеной скоростью, и я почувствовал, как паника сжимает горло. Успеваю подхватить её на руки, прежде чем она рухнула на асфальт — словно куклу — а, в следующую секунду, её тело обмякло в моих руках. Плевать на мои белоснежные найки, плевать на прохожих, плевать на всё. Я прижал её голову к своему плечу, стараясь укрыть от этого проклятого мира, но у неё совершенно не было сил владеть собственным телом, поэтому её голова безвольно откинулась назад, словно я нёс что-то хрупкое, неживое. В голове остался только леденящий страх. Страх просочился сквозь меня ледяным потом, сковал мышцы, и я едва мог дышать. Это не был тот страх, который я привык испытывать на льду, когда шайба летит на меня с бешеной скоростью, или когда соперник пытается снести меня с ног. Это был другой зверь — дикий, первобытный, и он, черт возьми, был ужасающим. Страх не за себя, а за неё, за эту хрупкую, безрассудную девчонку, которая, как оказалось, была моим якорем. И вот теперь, я понял, что меня топит. Это был не крик паники, а холодное, колючее оцепенение, которое парализовало меня изнутри. Я не мог ни пошевелиться, ни вымолвить и слова. Словно туман, этот страх застилал мой разум, и я был бессилен что-либо сделать, оставаясь пленником собственных эмоций. Я — Егоров, черт возьми, — всегда хладнокровный, всегда контролирующий — и вдруг стал беспомощным, как ребенок. Мое сердце стучало, как бешеное. Я чувствовал, как кровь отступает от конечностей, словно превращая их в ледышки — я видел все вокруг в каком-то странном замедлении, словно я смотрел на через камеру в режиме слоу-мо. Я чувствовал, как мои мышцы напряжены, готовые к действию, но при этом не способные пошевелиться — словно я стал каменной статуей, навечно застывшей в этом кошмаре. Словно это снова происходит… Как тогда… Как тем ебучим зимним вечером, когда с Настей… Эта мысль словно молнией пронзила мой мозг. Этот страх, казалось, пронзал меня насквозь, словно ледяной клинок, заставляя меня ощутить собственную уязвимость, как никогда раньше. И я ненавидел это чувство. Я привык контролировать, я привык решать — я привык держать всё в своих руках. А сейчас — я был абсолютно беспомощен. Мой мир вдруг перевернулся, и я увидел себя не как хоккеиста, способного сбивать с ног соперников, а как испуганного пацана, стоящего на краю пропасти, и бессильного чем-либо помочь. Я чувствовал себя голым. Я понимал, что не контролирую ситуацию, что моя привычная уверенность исчезла, словно ее никогда и не было. Я боялся не за себя, а за неё, и эта мысль пугала меня еще сильнее. И я понимал, что эта хрупкая, пьяная девчонка, которую я так яростно пытался держать на расстоянии, на самом деле была моей слабостью — ненавидел себя за это. Страх, казалось, проник в каждую клетку моего тела, отравляя меня изнутри, наполняя меня ощущением бессилия и отчаяния. Я был зол, я был напуган, я был в ярости, но ничего не мог поделать. Я никогда раньше не чувствовал ничего подобного, и это пугало меня до чёртиков. Это был не просто страх за неё, это был страх за себя, за ту часть меня, которую она так легко смогла зацепить. И эта уязвимость пугала меня еще больше, ведь это означало, что я, черт возьми, боюсь ее потерять… Так же нелепо, как потерял сестру… Я разрывался между желанием сбежать — и в противовес ему — остаться рядом с ней, несмотря ни на что. Вот, только, этот выбор меня пугал ещё больше. Дверь захлопнулась за спиной, и мир вокруг мгновенно обрушился. Я тащил её к себе в квартиру, словно мешок с долбанными камнями. Каждый шаг давался с невероятным трудом, каждый вздох был словно вырывание из горла. Сердце колотилось как бешеная птица в клетке, а кровь стучала в висках, отбивая дробь паники. Её хрупкое тело, такое легкое, превратилось в тяжёлый груз, и каждый сантиметр пути был наполнен ужасом. В голове — только беспрерывный вопрос: «Что, если…» Занеся её в квартиру, я опустился на колени, едва не теряя равновесие. Она лежала неподвижно, лицо было бледным, как снег. Вся эта тишина в квартире резала по ушам. Всё вокруг меня крутилось, теряло форму, искажалось — я оцепенел, как будто мороз пронзил меня насквозь. Запах алкоголя, смешанного с чем-то ещё, едким и неприятным, забивал нос. И это ещё сильнее усиливало ужас. Позвонил в скорую. Мое дыхание перехватывало, и слова вырывались из горла прерывистыми обрывками. Каждое произнесённое слово было борьбой с собственной паникой — каждой секундой, которая тянулась, словно вечность. Время, кажется, застыло. Я ходил по квартире, словно зверь в клетке, не находя себе места, не зная, чем себя занять. Всё происходящее — это был мой персональный ад. В глазах — лишь её безжизненное лицо. А я всё ждал. Ждал. И ждал. Каждый стук сердца отдавался в висках, нарастающим жутким грохотом. Я чувствовал, что теряю рассудок. Каждый раз, касаясь её, я чувствовал, что мой разум ускользает, что я на грани. Наконец, в дверь раздался звонок. Я едва не срывал ее с петель, и с яростью уставился на людей в белых халатах, врывающихся в мою квартиру. И когда они, наконец, начали двигаться, но казалось, что до этого они делали всё нехотя, я заорал, не в силах больше сдерживать свой страх: — Может, блять, уже сделаете свою работу?! Внутри всё дрожало, а гнев нарастал, как лавина. Вся эта медленная, безжизненная процедура, казалась бесконечной пыткой —проверкой моего терпения. — Что с ней? — спрашиваю, пока голос звучит хрипло, срываясь в рычание. — Похоже на интоксикацию, — ответил молодой медбрат, его голос был ровным, почти бесстрастным. — Алкоголь употребляла? — Да, — с трудом сглотнув, пытаясь сдержать рвущийся наружу ужас. — Хорошо. Да вы так не переживайте, молодой человек. Мы сейчас стабилизируем её состояние, — сказал второй, продолжая осматривать Крис, но мои нервы были на пределе. В моей голове снова всплывают те же флешбеки трехлетней давности… и я походу пропускаю часть его монолога мимо ушей. —… Промоем желудок, введём абсорбент, — продолжает медбрат, уже начиная манипуляции. — И будем наблюдать. Но госпитализация не требуется, — добавляет он, а меня словно кипятком ошпарили от этих слов. — Не требуется? — с насмешкой повторяю. — Серьезно, мать вашу? Вы видите, в каком она состоянии?! — Да, — отвечает невозмутимо. — Состояние не критическое. До утра можете за ней понаблюдать, а там уже посмотрим. Смотрю на него и не понимаю — как можно быть таким спокойным, таким безразличным. Казалось, что они не видят, насколько всё плохо. Меня разрывает от гнева и беспомощности, и единственное, что я могу, это оставаться рядом, следя за каждым их движением, словно желая уловить малейший намек на ошибку. Когда дверь за скорой захлопнулась, оставляя после себя лишь тишину, давящую на уши, я ощутил себя выпотрошенным. Пустота в квартире казалась ещё более гнетущей, чем тот хаос, что только что здесь творился. Кидаю взгляд на Крис — всё ещё бледную и неподвижную на диване, и чувствую, как внутри всё сжимается в тугой, болезненный узел. Не говоря ни слова, я подхожу к дивану, и, преодолевая подступающую слабость, поднимаю ее на руки. Она была легкой, как перышко, но этот вес, казалось, был неподъемным грузом, тянувшим меня вниз. Каждая мышца в моем теле напряглась — каждый вздох давался с трудом. Прежде чем опустить её на кровать, останавливаюсь на секунду, чтобы достать из шкафа старую футболку «Спарты» — ту самую, что когда-то я носил на каждой тренировке, и осторожно надеваю на блондинку. Она была огромной на ней, и смотрелась до смешного нелепо, но сейчас это казалось мне правильным. Словно я помещаю ее под свою защиту— такой своеобразный щит. Нежно опускаю ее на кровать, стараясь не причинить лишней боли. — Тише. Спи, всё хорошо. Я буду рядом. Отстраняюсь всего на секунду, чтобы скинуть свитер и джинсы, а затем — не раздумывая, ложусь рядом с ней на кровать, стараясь занять как можно меньше места. Она казалась такой маленькой и беззащитной, и это чувство почему-то вызывало во мне не только жалость, но и желание защищать её от всего мира. Обнимаю, притянув к себе, и ее голова падает на мое плечо, словно в поисках опоры. Я обнял ее крепче, словно желая оградить от всего дерьма, которое свалилось на нее сегодня, и уткнулся носом в ее волосы. Вдыхая этот странный, горько-сладкий аромат — я наконец-то смог расслабиться. Засыпая, я чувствовал, как ее хрупкое тельце прижимается ко мне, словно ища защиту, и это странное чувство дарило мне какое-то непонятное спокойствие, и в этом была какая-то правда, которую я пока не мог понять. Я прижимал ее к себе сильнее, желая почувствовать ее жизнь, ощутить хотя бы малейший признак того, что она здесь, рядом со мной. Её тепло, такое слабое, стало моей спасательной нитью в этом холодном и жестоком мире. И как ни странно, мои собственные мышцы постепенно расслаблялись, словно я наконец-то нашёл свое место, нашел свое убежище от боли и страха. Я почти провалился в сон, когда услышал её тихий шепот, словно шелест: — Кир? — вопросительно прозвучало в темноте. Я зарылся носом в её волосы, и мой сонный голос прозвучал где-то в районе её шеи, обжигая её кожу своим дыханием: — Что? — Спасибо… Сердце на секунду подскочило, и я замер. Я чувствовал себя странно, словно слова застряли где-то в горле. И, чтобы как-то скрыть свою растерянность, я прошептал в ответ, стараясь звучать как можно более равнодушно: — Не за что. А теперь, заткнись и спи. И в противовес своему грубому тону, нежно касаюсь губами её затылка, оставив там легкий поцелуй — это был, наверное, самый нежный жест, на который я был способен в тот момент, и он был адресован не только ей, но и самому себе. Утро прокралось в комнату робкими лучами, цепляясь за край штор и пробиваясь сквозь плотные жалюзи. Я проснулся раньше, чем обычно, словно какой-то внутренний будильник зазвонил чуть раньше положенного срока. Первое, что я почувствовал — это тепло. Тепло хрупкого тела, прижатого ко мне всем своим весом. Я медленно открыл глаза, и первое, что увидел — это растрепанные светлые волосы, рассыпавшиеся по моей груди, и маленькая ладошка, сжимающая мою футболку. Крис спала. Ее дыхание было ровным и тихим, и я с замиранием сердца прислушивался к нему. Осторожно пошевелился, стараясь не разбудить ее, но она лишь прижалась ко мне еще ближе, словно пытаясь спрятаться от внешнего мира. Я улыбнулся краешком губ, чувствуя, как странная, теплая волна разливается по всему телу. Никогда раньше не испытывал ничего подобного. Это не было похоже ни на адреналин на льду, ни на радость победы. Это было что-то другое, что-то более глубокое, более настоящее. И это «более настоящее» меня откровенно пугало. Я приподнялся на локте, и стал просто смотреть на неё. Ее черты лица, такие знакомые и в то же время такие новые, были видны как на ладони. Разглядывал каждый изгиб, каждую линию, словно пытаясь запомнить ее навсегда. Я провел пальцами по ее щеке, нежно касаясь ее кожи, и почувствовал, как внутри меня что-то переворачивается. И опять, от этого чувства нежности мне стало страшно. Эта девчонка, такая непредсказуемая и упрямая, стала для меня чем-то большим, чем просто фальшивая девушка. И я не понимал, как так вышло, и это меня пугало до гребанных чертиков. Я смотрел на неё, и понимал, что хочу, чтобы она и дальше спала здесь, рядом со мной, и чтобы каждое мое утро начиналось с этого ощущения, и этой нежности. И эта мысль, словно удар под дых, выбивала из меня весь остаток уверенности. Черт возьми, я боялся не только за нее, но и за себя, за то, что она может со мной сделать. За то, что я, кажется, начинаю привязываться. И от этого страха хотелось бежать, а от желания остаться — еще сильнее. Именно поэтому я осторожно выбираюсь из-под ее руки, стараясь не разбудить ее. Мне нужно было хоть немного побыть одному, собраться с мыслями — понять, что со мной происходит. Накидываю на себя спортивные штаны, и почти на цыпочках, выхожу из собственной спальни. Мне нужно было скрыться от нее — скрыться от своих мыслей, и побыть в одиночестве, прежде чем этот ураган окончательно меня накроет. Душ казался единственным местом, где я мог хоть на пару минут отключить всё это, и просто дышать. После того, как горячая вода смыла с меня остатки сна и терзающие мысли, я почувствовал себя немного лучше. Будто меня перезагрузили, хоть и ненадолго. Встав перед зеркалом, уставился на свое отражение. Хмурый взгляд, слегка опухшее лицо, и небрежно уложенные мокрые волосы — ничего нового. Только сегодня во взгляде, кажется, проскальзывало что-то ещё, что-то похожее на страх. И от этого я бесился. Я не должен был бояться. Ничего. Выхожу из ванной, и, стараясь не шуметь, направляюсь на кухню. Крис, кажется, всё ещё спит, и меня это немного успокаивает — потому что, я не знал, что я скажу ей, когда она проснется. Да, и вообще, не понимал, что, блин, происходит. Включив чайник, я достаю из шкафа турку и банку с крепким, черным кофе. Мне нужен был удар по мозгам, чтобы хоть немного прояснить ситуацию, а не вот это вот всё. Запах свежесваренного кофе наполняет кухню, и я с наслаждением вдыхаю этот горьковатый аромат. Облокотившись о столешницу, уставился в окно, делая глоток и чувствуя, как по телу разливается тепло, а голова немного проясняется. И, от этого на мгновение становится легче. За окном начинался новый день — обычный день — но для меня он был, черт возьми, каким-то другим. Будто моя жизнь разделилась на «до» и «после», и что бы я не делал, мне уже никогда не быть прежним. И это понимание пугало, но и в то же время, как ни странно, вызывало какой-то… нездоровый интерес. Пытаюсь проанализировать все свои чувства, но в голове царит хаос, перемешанный с нежностью, страхом, и каким-то непонятным чувством вины. И от этого мне хочется бежать, но ноги почему-то не двигаются с места. Я просто стою и пил свой долбанный кофе, пытаясь найти хоть какой-то смысл во всем этом безумии. Открыв дверь спальни, замираю на пороге. Крис уже не спала. Она сидит на кровати, подтянув колени к груди — моя футболка «Спарты» была на ней, как бесформенный мешок, и она выглядела в ней такой маленькой и потерянной, что на мгновение вся эта нежность, которая преследовала меня с утра, вновь нахлынула, и меня снова накрыло чувством уязвимости. Метельская не выглядела испуганной — скорее, она была какой-то растерянной. На ее лице читалось столько вопросов, и я понятия не имел, на какой из них ответить первым. — Утро доброе, алкоголичка. Слова слетели с губ сами собой, и я тут же пожалел об этом. Бля, ну, почему я такой придурок? Она не заслужила такого тона, и я это понимал. Но почему-то я не мог сдержаться, и выплескивал своё раздражение таким идиотским образом. — Мы что…? Вижу в глазах девчонки неподдельный страх, и тут же чувствую неприятный укол где-то в районе сердца. Да, дальше я вел себя как придурок, но мне почему-то стало откровенно противно, от того, что Крис могла обо мне так подумать. Я действительно выглядел в её глазах таким ублюдком? Это ощущение, словно меня окатили ледяной водой, выбило всю дурь из головы. И эта мысль меня задела. Оттолкнувшись от дверного косяка, и сделал несколько больших шагов, пока не остановился в изножье кровати. Натягиваю на губы кривую ухмылку, наблюдая за тем, как её глаза округляются от моих слов. И этот нелепый, обиженный вид на её лице меня почему-то веселил. Я прекрасно знал, что это не так, но я продолжал гнуть свою линию. — Я просто спал, а ты — как кошка прилипла ко мне, и обнимала всю ночь. Неужели я настолько неотразим, что даже пьяная ты не можешь устоять? Выгибаю бровь, стараясь выглядеть как можно более самодовольным. И мне самому от себя тошно. Но, вашу мамашу, в этот момент я готов сморозить любую херню, лишь бы она не узнала о настоящих чувствах, что меня переполняли. Метельская не разочаровывает и смотрит на меня таким взглядом, что мне на секунду показалось, что она сейчас меня убьёт. Но вместо этого она, сжав губы в тонкую линию, пробурчала: — Я хочу в душ… И я вновь не могу удержаться от своей идиотской привычки. — Спинку потереть? — с абсолютно невинным выражением лица, и притворной заботой в голосе. Она закатывает глаза и, спустив ноги с кровати, наконец поднимается. В её походке чувствуется некая неуверенность, и это меня почему-то тревожит. — Только попробуй, — цедит сквозь зубы, стараясь говорить как можно более уверенно. Провожаю девушку взглядом, пока она все той же неуверенной походкой идет в ванную, и, тяжело вздохнув, откидываюсь на спинку кровати. Комната наполняется тишиной, нарушаемой лишь звуком льющейся воды, и эта тишина давила на меня сильнее, чем крики толпы на арене. «Ну, я и дебил», — и это была, пожалуй, самая мягкая оценка моего сегодняшнего поведения. Запускаю руки в волосы, чувствуя, как костяшки пальцев задевают кожу головы, и с силой зажмуриваюсь. Зачем, черт возьми, я так с ней? Почему я не могу вести себя нормально? Я прекрасно понимаю, что своими идиотскими шутками и самодовольной ухмылкой я просто пытаюсь скрыть собственную растерянность. Я боялся показать ей свою нежность, свой страх, свою… привязанность? Да, блять, именно это меня и пугало больше всего. Эта девчонка, с ее упрямым характером и грустными глазами, почему-то зацепила меня, и я понятия не имел, что с этим делать. Я знал, что она не пыталась «залезть ко мне в штаны», и что все мои слова были лишь глупой бравадой. И теперь, когда я остался один, меня тошнило от самого себя. Понимаю, что веду себя как последний мудак и, что самое главное, я не могу себя остановить. Будто какой-то внутренний механизм толкал меня на эту идиотскую линию поведения, и я никак не мог с этим справиться. В моменте, мне хотелось перемотать время назад — сказать ей что-то другое, что-то более честное. Но я знал, что это невозможно. Я просто сижу на краю кровати, слушая шум воды, и корю себя за то, что оказался таким дебилом. И, как вишенка в этом театре абсурда — я все еще не понимаю, как мне вести себя с ней дальше. И этот парадокс меня пиздец как напрягал. Внезапно срываюсь, потому что сидеть и мучить себя бесполезным самокопанием — не мой стиль. Так до конца и не понимая, какого хрена я вообще хотел — может, просто убедиться, что с ней все в порядке? Да, да, Егоров — оправдывайся и дальше…. — Ты там не утонула? — спрашиваю, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. — Крис? Ответа не последовало. И тут меня охватила паника. В голове тут же нарисовались ужасные картины и я, не раздумывая, дернул дверную ручку и вошел в ванную с притворно-беззаботной улыбкой. Зрелище, которое предстало передо мной, выбило из меня весь воздух. Крис стояла лицом ко мне, пытаясь накинуть полотенце на мокрые волосы. Я застыл на месте, не в силах произнести ни слова, потому что я увидел их — кучу шрамов, покрывавших всю ее спину. Они были разных размеров — некоторые были бледными, едва заметными, а другие, наоборот, выглядели так, словно появились совсем недавно. И это зрелище вызвало во мне не только удивление, но и какое-то странное, болезненное чувство, которое я никак не мог идентифицировать. Я стоял, как истукан, и смотрел на ее спину, а в голове крутилась лишь одна мысль: «Какая тварь это сделала?» И тут, во мне, словно прорвало плотину, и все чувства, которые я так упорно пытался сдержать, нахлынули на меня одновременно. Я почувствовал, как меня начинает душить гнев — чертовски сильный — неконтролируемый гнев на того, кто причинил ей это. Какая тварь посмела так изуродовать ее спину? Хотелось найти этого ублюдка, и разорвать его на куски, медленно и мучительно. И вместе с этой яростью, во мне нарастало жгучее чувство жалости. Я смотрел на отражение ее хрупкой фигуры, и меня пронзало какое-то странное, болезненное сочувствие. Я вдруг понял, что хочу защитить ее от всего мира, спрятать от всех бед, и никому не позволить причинить ей еще больше боли. И эта мысль меня пугала. Пугала до чертиков…. Меня одновременно трясло от ярости и щемило от жалости, и я не знал, как справиться с этими противоречивыми эмоциями. Я чувствовал себя полным придурком, потому что не мог даже нормально спросить у нее, что произошло, и не мог нормально объяснить, что чувствую — замешательство, боль, гнев, жалость… словно, я был разорван на куски, и не понимал, как мне теперь вести себя. Совершенно внезапно, словно какой-то невидимый демон взял контроль над моим телом — я шагнул к ней, не успевая обдумать свои действия — как моя рука уже обхватила ее подбородок, и я медленно, очень нежно, развернул ее к себе. Наши взгляды встретились. Замечаю в ее глазах все те же эмоции, которые сейчас разрывали меня изнутри: страх, боль, растерянность… И в этот самый момент я понял, что больше не могу сдерживаться. Меня словно переклинило. Наклоняюсь к ней и — не отдавая себе отчета в том, что я делаю — косаюсь ее губ своими. Это был не страстный поцелуй, скорее нежное, осторожное прикосновение, наполненное всем тем, что я чувствовал в тот момент: яростью, жалостью, и… черт возьми, какой-то непонятной, неконтролируемой нежностью. Однако, ожидаемо, я слишком увлекся. Поцелуй из нежного и осторожного, стал настойчивым и требовательным, и в какой-то момент, я начал углублять его, не давая ей возможности отстраниться. И только тогда, когда ее дыхание стало сбиваться, и я почувствовал, как ее руки впиваются мне в плечи, я понял, что перегнул палку. Но отстраниться я не успел. Словно опомнившись, она вцепилась зубами в мою губу и, дернув головой, отстранилась. Отшатываюсь назад, чувствуя жгучую боль и привкус крови. Я опять все испортил. Опять вел себя, как конченный придурок. И первое, что я смог выдавить из себя — было хриплое: — Прости… Она не ответила. Не говоря ни слова, Крис вылетает из ванной, оставив меня одного. В тот момент, когда собственный кулак практически врезается в стену, какой-то холодный, циничный голос внутри меня, шепчет: «А, может, это и к лучшему». Кидаю взгляд на свою покрасневшую костяшку, и, выдохнув, невесело усмехаюсь. Может и правда, к лучшему? Пусть она считает меня мудаком. Пусть ненавидит меня. Так будет проще. Так будет проще для меня. С этой мыслью, меня внезапно отпускает. И это спокойствие меня пугает еще сильнее. Глубоко вздохнул, стараясь привести мысли в порядок и посмотрел в зеркало, чтобы увидеть отражение парня, чьи глаза выражали непонятное для меня сочетание вины и злости. Одевшись, я взял ключи от машины и вышел из комнаты. Кристина следовала за мной, как тень. Мы спустились по лестнице, не обменявшись ни единым словом. Тишина была такой давящей, что казалось, будто её можно потрогать руками. Она нависала над нами, как грозовая туча, и я чувствовал, как напряжение в воздухе нарастает с каждым шагом. Я открыл дверь машины, и она молча села на пассажирское сиденье. В салоне снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь слабым рокотом мотора. Никто из нас не произносил ни слова. И, черт возьми, я наслаждался этой тишиной. Я наслаждался тем, что она меня ненавидит. Это было проще, чем признать то, что я чувствую на самом деле. Спустя несколько минут, когда мы уже выехали на трассу, Метельская внезапно нарушила молчание, и, в тот момент, не захотелось рассмеяться от горечи. Смеяться над этим глупым вопросом, над этой претензией на заботу, над собственной глупостью. Над тем, что все это было так бессмысленно, и что, вероятно, больше ничего не имеет значения. — С чего вдруг такой интерес? Я что-то пропустил? Ты вдруг решила, что за ночь мы стали друзьями? — спрашиваю, стараясь, чтобы собственный голос звучал как можно более нейтрально, когда внутри меня все сжимается от напряжения. Она отворачивается к окну, но я успеваю заметить, как уголки ее губ презрительно скривились. Я стиснул пальцами руль так сильно, что костяшки побелели. Какое же это, блядь, дерьмо. Мы ехали еще несколько минут в тишине, пока я не почувствовал как во мне снова начинает закипать злость. Язвительно усмехнувшись, я, не глядя на неё, спросил: — Чего ты хочешь? Чтобы я в любви тебе признался? — в моем голосе, не смотря на всю попытку сдержаться, сквозил сарказм. «Какой же я, блять, мудак, — проносится в мыслях, пока я сжимаю руль до хруста в костях, — Зачем я вообще ввязался во все это дерьмо?» Это ощущение — как зуд, который невозможно почесать. Хочется прокричать, разбить что-нибудь, сделать хоть что-то, чтобы заглушить этот внутренний диссонанс. Но вместо этого я просто сильнее сжимаю руль, чувствуя, как от нарастающего напряжения в висках пульсирует боль. Меня выворачивает от собственной слабости, от собственной неспособности оставаться равнодушным. Я чувствую себя полным идиотом, марионеткой, которую дергают за ниточки какие-то непонятные, ебанные чувства. И эта ситуация, эта неконтролируемая ярость и диссонанс внутри меня, меня, сука, бесит ещё больше. Я как будто какой-то мазохист, наслаждаюсь собственной болью, намеренно подпитывая эту ярость. Мне словно нравится, как этот яд разъедает меня изнутри. Я осознаю, насколько это нелепо и глупо, но ничего не могу с собой поделать. Как будто я сам привязываю себя к этому пыточному стулу, зная, что сейчас начнется. И мне это, сука, нравится.