общая мировая душа

Сада тащилась в гору по ощущениям уже целую вечность, хотя часы на её запястье упорно пытались доказать ей другой. Саде было тяжело. Она давно отвыкла от такого вида деятельности, поскольку, работая секретаршей, не имела обыкновения скакать по горам на манер коз или туристов. Она вообще не очень любила природу, скорее сосуществовала с ней поскольку постольку, но сейчас вот. Еловые ветки лезли ей в глаза, и Сада посильнее натянула на голову капюшон зимней куртки. Пришлось одолжить у соседки, сама Сада носила только пальто, чтоб не выглядеть как мешок из-под картофеля, но ради такого дела можно было и ненадолго превратиться в картошку. Она отвела очередную ветру от лица и тревожно поглядела себе за плечо. Кити спал, уткнувшись лицом ей в спину, так что она поправила обвязку и полезла дальше. Её гнал стыд, усталость и мелочный страх, страх не найти то место, куда ей очень-очень нужно было попасть. Отдать Кити она решила еще тогда, когда он родился. Она думала, вот сейчас, сейчас она попросит бумаги на отказ, всё оформит, выйдет из больницы и забудет об этом. Вот сейчас, сейчас. Но она так и не смогла. Потом отец с матерью пустили их с Кити пожить к себе на время, пока она встанет на ноги, потом отец с матерью разрешили им остаться подольше. Потом Сада вышла на работу, а Кити отдали в хоикуэн, и всё вроде как устроилось само собой, но иногда она по ночам отодвигала ширму и выходила в крошечный задний двор родительского дома, стояла босая на каменной дорожке, смотрела в небо. Звезды было видно плохо, но Сада всегда могла найти треугольник из Веги, Денеба и Альтаира, даже если они были занавешены мутной ширмой облаков. Кити начинал ворочаться на футоне, и она возвращалась к нему, не способная уйти никуда. Ему было четыре года, когда Сада поняла, что больше не может так жить. Она уже съехала от родителей к тому времени, но это почти ничего не поменяло. Ну да, работа, ну да, что-то вроде подруг, да и сын был подарочным ребенком, спокойным, добрым и молчаливым. Он мог часами разглядывать танец пыли на свету, так что Сада и не обратила сперва внимания на изменения в его поведении. Конечно, он был её сыном. Конечно, всё не могло пойти по плану. Саде было пять лет, когда по дороге в детский сад она увидела, как на повороте к автобусной остановке длинное серое существо обвивает шею какого-то мужчины. Она заорала. Наверное, с этого момента вся её жизнь была заведомо испорчена, её жизнь и жизнь её сына. Мать устроила Саде взбучку, сама Сада просто бессильно опустила руки. Её сын видел этих существ, это стало понятно тогда, когда она спросил её, почему те штуки в подворотне такого странного цвета. Сада их не видела, что означало только одно — изъян её сына в разы сильнее, чем её. И жизнь его будет хуже. Хуже, хуже, хуже. Сада взяла отгул на работе на половину дня, отвела Кити в садик, вернулась домой, положила себе на голову пакет замороженных слив и пролежала так два часа. За эти два часа сливы успели растаять, а сама она — принять решение. Кити уснул, когда они по серпантину тащились на старом автобусике в сторону вершины, где она, сердечно поблагодарив водителя, вышла, привязала тяжелого сына к спине и потащилась дальше. Через снег, ветки и корни, по направлению, которое узнала скорее случайно, чем целенаправленно. Она, если честно, не до конца верила, что у неё что-то может получиться, но по крайней мере она надеялась, а это было уже хоть что-то. Больше всего Сада хотела дойти до нужного места до того, как Кити проснется и попросится идти пешком, потому что ловить сына по сугробам не входило в её планы на этот безумный день. Она и так слишком устала. Устала от всего: от начальника, возомнившего о себе невесть что, от родителей, которые всё еще были разочарованы во всех её жизненных выборах, от себя самой в конце концов. Она устала от Кити. Сада мечтала, чтоб всё это поскорее закончилось. Когда лес начала расступаться перед ней, проснулся сын. Он заворочался, обнял её за шею и забормотал что-то на своём детском языке, но Сада дернула плечом и попросила его посидеть еще чуть-чуть. Мама его донесет. У неё очень болела спина, от чередования белого снега и черных деревьев у неё болели глаза, у неё болела голова просто так, видимо, за компанию с остальными частями тела, но она шагала и шагала, шагала и шагала. Сада никогда еще не была так уверена в своём решении. Кити замер и только редкие шевеления выдавали его бодрствование. — Это Будда! — восторженно вещала пьяная Хироши, — Настоящий Будда. Представь себе: он держит за счет пожертвований и своих средств какой-то вроде как дом для детей, от которых отказались родители, а еще, кажется, лечит наложением рук. — Угу, — Сада уткнулась в свое пиво, — и снимает венец безбрачия. — Да что ты понимаешь, — замахала на неё руками подруга, хлопнула рюмку и вскочила со своего места. Её немного накренило влево, и Сада подхватила её за плечо. — Ничего не понимаю. — Вот именно! А хоть бы и снимает, что с того? Тебе бы, например, не помешало. Если бы ты знала, если бы ты только знала. Мне ведь жена мужниного брата всё рассказала про этого мастера, всё, и хот бы ты мне тысячу раз не верила, а я говорю, это правда. Сада не обижалась на венец безбрачия и слушала Хироши в пол уха, чтобы потом, через полгода вспомнить. Ангел. Будда. Дети. Чудо. Она ведь нашла эту женщину, жену мужниного брата или как её там, нашла и расспросила, стояла в дверях, мяла в руках мокрую от снега шапку и бормотала что-то, бормотала что-то. Женщина эта провела её на кухню, дала в руки кружку и всё-всё рассказала. Ангел. Чудо. Ангел. Она увидела сквозь резко поредевшие деревья стену, а потом вышла на саму полянку, где торчал небольшой то ли домик, то ли храм с верандой и искусной росписью на стене. Было пусто и снежно. Сада сняла сына со спины и села в сугроб. Больше идти она не могла. Кити с любопытством поглядел на дом, а потом залез к ней на колени, но она заставила его встать, чтоб не замерз, отряхнула ему попу и закрыла на секунду глаза. А когда открыла, увидела, что перед ней стоит мужчина. Ангел. Чудо. Ангел спросил её: — Это ваш ребенок? И она смогла только кивнуть. А потом покачала головой. Ничего в нем не выдавало принадлежности этому странному месту. Он стоял перед ней в легкой спортивной куртке из какой-то синей ткани, в джинсах и хороших горных ботинках. У неё были похожие раньше, еще в старшей школе. Она разбиралась. — Чудесно. Значит вы можете идти. Она подняла брови, не способная говорить, но всё понимающая. Собака. Мужчина снял с головы шапку, поклонился ей, и она увидела его лоб, перечеркнутый тонким бледным шрамом, и его длинные черные волосы, собранные в небрежный пучок на затылке. Он похлопал её по плечу, поставил на ноги и развернул обратно, в сторону леса. — Мам? — сказал Кити, когда мужчина взял его на руки, но она не смогла преодолеть немоту и просто побежала, пытаясь не зажмуривать глаза. — Ты очень, очень сильный мальчик, — доносились ей вслед слова странного мужчины, обращенные к Кити. — Хочешь, я покажу тебе дракона? Он спит у меня в рукаве. Когда она обернулась в последний раз, на крыльце, к которому шел этот мужчина с её сыном, показался еще один человек, но она так и не смогла разглядеть его лица, лицо это стиралось, пропадало, будто в глаза ей попал сор, и она пытается этот сор выплакать. Кажется, он тоже был черноволос. Когда она обернулась в последний раз, на крыльце, к которому шел этот мужчина с её сыном показались двое детей и запрыгали на месте, как от нетерпения, но лиц их Сада разглядеть уже не могла, да и не пыталась, секундный взгляд и всё, а дальше её глаза замылились, будто бы от долгой работы за компьютером, когда забываешь моргать, а потом платишь за это сухостью и невозможностью плакать. Плакать она и правда разучилась. Спускаясь вниз, Сада услышала вдруг, как воют в горах хоккайдские волки, вымершие сто лет назад.