ON THE RUINS OF MY HAPPINESS

Berlin, Germany - Я не шучу, мне нужно чувствовать ногами землю – пытаясь перестать звонко смеяться, проговорила я – Меня не слишком уж часто носили на руках… - Теперь тебе придется смириться с этим ощущением невесомости, красотка… – парень лишь ближе прижал меня к себе, вновь отрывая от земли – потому что я не собираюсь останавливаться! Приоткрыв глаза, я едва слышно выдохнула, фокусируя взгляд на белоснежных стенах. Тихо. Такая тишина, будто мир замер вместе со мной, более не чувствующей ничего. Разве что разрывающую изнутри боль, Леа? Ту, которая перекрывала каждую из твоих физических ран, порезов и ссадин. Болел каждый сантиметр тела, словно я подверглась жутким пыткам, неся наказание за проступок, прощения за который не допроситься. За что? Единственный вопрос, которым я задавалась на протяжении последних дней, стоило прийти в себя и узнать жуткие новости, после которых я больше не смогу улыбнуться. Никогда не вернусь к жизни, оставаясь в промозглой тени без надежды увидеть солнце. Кофе был вкусным, а кофейня невероятно уютной. Вспомнив место, в котором мне пришлось однажды работать на протяжении пары лет, я скривилась, что не скрылось от внимательного карего взгляда. - Тебе не нравится, Леа? - Нет, кофе безумно вкусный, просто… – Я не хотела рассказывать подробности своего прошлого. Хотела как можно скорее забыть все, что было в моей жизни до встречи с ним. Брюнет изучающе смотрел на меня, а я кусала губы, опустив взгляд в чашку с бодрящим напитком. Чувствуя на себе его тепло, мне хотелось юркнуть в крепкие руки и прижаться щекой к плечу. Забраться в своеобразный домик, защищающий от невзгод. От неприятностей, которые оставили меня, стоило только ему оказаться рядом, наполняя мою жизнь смехом и чем-то воздушным. Наверное, мне было страшно признаться самой себе, что я влюбилась. Ком в горле мешал и без того трудному дыханию. Повреждение ребер доставляло жуткий дискомфорт и даже простейшие движения оказывались чертовски болезненными. Такими, что под опущенными веками рассыпались звезды. Сухие потрескавшиеся губы кричали о том, чтобы их коснулась хоть какая-то влага, но влага была готова бежать лишь из глаз, буквально разъедая бледную кожу лица солеными ручейками. Больно. В палате было холодно. Окно закрывали жалюзи, препятствуя попаданию солнечного света. Моргнув, я почувствовала легкое головокружение и обстановка вокруг поплыла, будто я падала в замедленном режиме. Хриплый стон беспомощности вырвался из моего тела, израненного физически и морально. Я не хотела чувствовать, не хотела видеть, не хотела дышать. Я не хотела жить. Закатные лучи солнца купались в ребристой глади озера, даруя мне исключительную возможность наблюдать это воистину потрясающее зрелище. Щурясь, я чувствовала, как на губах невольно рисуется улыбка. Мне было хорошо здесь и сейчас. Ощущая полнейший покой и наслаждаясь тишиной, я старалась принять умиротворение внутри себя, ведь мне не доводилось быть столь свободной и спокойной. - Бранденбург – прекрасное место – парень присел рядом со мной, устремив взгляд на воду – Здесь удивительная природа. Парки и озера достойны отдельного внимания – плоский камешек забавно пропрыгал по воде, вскоре оказываясь на дне – Жизнь редко позволяет нам подобное единение с тишиной, поэтому мы очень ценим такие моменты. Посмотрев на Билла, я улыбнулась. Он поймал мой взгляд и почти мгновенно разорвал зрительный контакт, не желая понижать градус моего настроения. Видимо, его по-прежнему беспокоило наше знакомство, ведь тогда я была вывернута наизнанку. Случайность свела меня с ними в тот момент, когда я искала пятый угол, наконец осознав, что быть одной – не самый худший вариант. Всхлипнув, я провела рукой по глазам, чувствуя боль, пронзающую каждую клеточку. Обретая, слишком больно терять. Погружаясь в счастье, не хочется думать о том, что где-то может быть плохо. Разве это возможно, когда ты счастлив и мир превращается в нечто позитивное и радужное, обнимает тебя ласково и шепчет, что теперь ты никогда не будешь грустить. А, может быть, ты шутила со мной, жизнь? Может быть, не отбирала их вовсе? Возможно, я все еще сплю. Сон во сне, не так ли? Я ведь знаю, что подсознание может выдавать уникальные вещи, поражающие, шокирующие. Шутка? Его губы согревали мои запястья. Теряясь от переизбытка чувств, переполняющих меня, я боялась пошевелиться, не хотела спугнуть настолько трогательный момент. Не верила, что меня можно любить. Привыкшая к оскорблениям, не понимала, что каждый заслуживает любви, но ведь не рядом с ним, ведь это что-то нереальное, фантастическое, напридуманное моим больным воображением. - Ты больше никогда не будешь страдать, Леа, я никому не позволю тебя обидеть. - Том… Слова застревают в горле, и я просто смотрю в магнетические глаза, растворяюсь в них, не понимая, как избавить себя от этого поглотившего чувства привязанности. Брюнет улыбается и, накрыв ладонью мою щеку, целует. Кажется, ничего более трепетного я не проживала. Боялась открыться этому чувству, одновременно желая сделать несколько десятков шагов навстречу. Он сводил с ума медленными поцелуями, а я чувствовала его улыбку и отвечала ей же. Утопала в сладкой эйфории, ощущая его губы на своих. Я не могла себе позволить ничего лишнего, считая, что и так перешла границу, разделяющую мой мир и его, в котором таким не место. Наша встреча столь же случайна, как выигрыш пятидесяти евро при покупке лотерейного билета. - Я не хочу, чтобы ты плакала. - Я обещаю – шепот срывается с моих губ, желающих вновь почувствовать вкус и нежность губ человека, без которого отныне не проходил ни один мой день. Хотелось пить, а дотянуться до тумбы не хватало сил. Я была готова вскрикивать от боли при малейшем движении. Глубоко вздохнув, перестала контролировать слезы, желающие в очередной раз обжечь мое лицо. Я позволяла себе откровенную слабость, потому что слишком долго была сильной и терпела унижения и издевательства. Полтора года сказки, которая закончилась слишком печально. Своеобразная передышка от жизни, наполненной тщетным поиском счастья и стремлением забыть прошлое, в котором меня не ценили, используя как мишень для оскорблений и насилия. Дверь открылась и я увидела доктора, заходившего вчера. Я помнила его, помнила вопросы, которые он задавал и помнила, как сообщил новость, убившую меня. Из тела выпорхнула душа, отправляясь вслед за теми, кого она так сильно любила. Кого любила я. - Леа, доброе утро. Как Вы себя чувствуете? – заметив мое безразличие, мужчина продолжил – Вы помните меня? Помните мое имя, Леа? Перевожу застеленный слезами взгляд в сторону голоса и моргаю. Вряд ли я готова услышать что-то еще, связанное со случившимся. Моя психика не выдержит новых подробностей, я едва оправилась от истерики, чудом избежав применения транквилизаторов. Психолог клиники не добился от меня ничего, кроме слез, коим не было конца и края. Я плакала на протяжении нескольких последних дней с перерывами на сон, ибо слабость стремительно поражала естество и голова не отрывалась от подушки, а веки будто нарочно опускались, не желая смотреть на все окружающее. Больше ничего не вызывало интереса. Кивнув, я на несколько секунд прикрыла глаза. - Я помню Вас, герр Остерман – тихо отзываюсь, стараясь приподняться, и тут же кривлюсь гримасой боли – Вы были у меня вчера – замечаю легкую улыбку мужчины – Я хочу пить, мне трудно говорить, болит…тело. Кажется, все стало только хуже… Разговор на грани слышимости. Слова, не наделенные эмоциями. Я не хотела говорить, но понимала, что избежать этого вряд ли получится. Я осталась одна, осознание этого не покидало меня, всаживая в нутро кинжал за кинжалом. Я больше не могла спрятаться в его объятиях, дрожа от холода и несправедливости этого мира. Доктор услужливо протянул мне стакан воды, после пары глотков и очередного глубокого вздоха я устремила взгляд на окно, по-прежнему зашторенное. - Мы можем раскрыть жалюзи, если Вы желаете – слышу голос мужчины – Леа, то, что Вы чувствуете боль, является нормой. Шок прошел, остались последствия. После столь серьезной аварии… Вы живы, это чудо. Я жива по случайным стечениям обстоятельств. Я жива, потому что не заслужила покоя, потому что еще не прошла всех испытаний здесь, в этом мире. Я не верила в чудеса. Если бы чудо существовало, он был бы рядом со мной. Улыбался, заставляя меня оживать. Гладил мои щеки своими теплыми ладонями и целовал в лоб, заживляя шрамы, оставленные прошлым. - Герр Остерман… – в дверном проеме показалась голова едва заметно улыбнувшейся мне Луизы, медсестры, в глазах которой я уловила печаль, коей она была объята – пришли из полиции, хотят пообщаться с Леей. - Луиза, я ведь предупреждал, что для подобных бесед фрау Ратценбергер еще слаба, стоит ли сейчас обсуждать… Рано или поздно мне придется ответить на вопросы, интересующие правопорядок. Сознание продолжало сиять размытыми бензиновыми кляксами, а тело одолела дрожь. Слезы вновь увлажнили глаза. Сцепив холодные пальцы в замок, я окинула их безразличным взглядом, поджимая губы. Стресс вперемешку с безнадежностью обхватили меня своими ледяными щупальцами и дрожь не прекращалась, лишь сильнее разрастаясь по телу, лишенному жизни. - Пожалуйста… Я готова поговорить – сглотнув, посмотрела на Фридриха Остермана, читая в его взгляде легкое удивление – Чем быстрее я проживу этот момент, тем лучше для меня будет. Лучше тебе уже не станет, Леа, ты едва ли не смертельно изранена. Лучшее осталось в прошлом, в том прошлом, о котором тебе не больно вспоминать. Не больно? Доктор просит Луизу пригласить полицейского в палату, сам же осматривает мои внешние повреждения, отслеживает пульс и интересуется, не беспокоит ли меня боль, не связанная с ушибами, повредившими мягкие ткани. Тяжелый вздох вырывается из меня на очередной его вопрос. Мысли путались, я не понимала, как собиралась обсуждать с полицией произошедшее, но знала, что должна это сделать. Мне хотелось остаться в одиночестве, смотреть в окно и наблюдать, как падает снег. Снег. Природное явление, каждый раз заставляющее сиять мои изумрудные глаза. Пушистые белоснежные хлопья, покрывающие землю. Предвестники светлого Рождества. Теперь я не видела в нем ничего, только смерть. Пальцы успели замерзнуть, их не спасали даже варежки. Вокруг приятно шумела атмосфера рождественской ярмарки и воздух пропитался ароматом ванили. Ларьки сияли теплым свечением крупных гирлянд, зазывая гостей оставить там пару-тройку евро и приобрести что-нибудь на память. Приятные мелочи, которыми закупаются туристы. Игрушки на елку, фигурки Санта-Клауса, нелепые рождественские свитера, сладости, специи – выбор был бесконечен, собственно, как и поток людей, стремившихся пройти ближе, рассматривая представленный ассортимент. - Не ожидал, что будет настолько холодно! – Том поежился, вручая мне горячий шоколад. На пластиковой крышке стаканчика лежало имбирное печенье в форме человечка – У тебя покраснел нос, ты замерзла, Леа. - Немного – Сделав пару глотков какао, я улыбнулась и поставила стакан на небольшой столик. Посмотрела на парня и стряхнула мягкие снежинки с черных косиц, выглядывающих из-под белой шапки, которая явно не спасала Тома от ощутимого вечернего холода – Как же я люблю Рождество, Том, ты не представляешь! Эту атмосферу волшебства, людей и их хорошее настроение, этот запах… Ты чувствуешь, как пахнет воздух? - Он пахнет больным горлом и заложенностью носа – Каулитц подышал на свои руки и потер их – Билл принял правильное решение остаться дома. Сидит в тепле, наверняка пьет глинтвейн и таращится в плазму. Идеальный вечер у моего братца, не находишь? - Если бы я только знала, что ты такой зануда… – Я тихо рассмеялась, касаясь губами кончика его носа, а затем и губ. Дрогнув, почти мгновенно разорвала поцелуй, поймав легкое недоумение брюнета – Пирсинг… Он ледяной! Парень самодовольно улыбнулся, обнимая меня, и шепнул: - Ну так согрей – Увлек в очередной поцелуй, и я в который раз перестала ощущать под ногами землю. Только его губы имели значение: ласковые, как майское солнце, несмотря на освежающую прохладу конца декабря – Нет, я не злюсь, что ты вытащила меня сюда, Леа, даже несмотря на то, что мои пальцы отмерзли настолько, что вряд ли в ближайшее время коснутся гитарных струн. - Не нужно себя недооценивать, талант – шепчу я, наслаждаясь любимым шоколадным взглядом – Я еще никогда не чувствовала себя настолько счастливой. Наше первое и последнее Рождество. С этим невозможно смириться, принять реальность без его присутствия в ней – слишком тяжелое испытание. Мне не справиться. Я никогда не найду в себе сил. Не переступлю через прошлую жизнь, не откроюсь новому. Это не является нормой, противоречит всему здравому, лишено смысла. - Леа… Услышав знакомый голос, я подняла взгляд. Сухие губы едва дернулись в подобии улыбки, вымученной, сотканной из миллиарда печальных эмоций. - Георг… Наверное, мне было бы проще услышать это от него, оставаясь один на один, но судьба распорядилась иначе. Уже после он держал мою руку в своих, слегка сжимая, показывая свое присутствие и поддержку, пока мой размытый от рыданий взгляд был устремлен в белый потолок. Шатен молчал, не принявший до конца кошмарную действительность. Я не пыталась что-либо сказать, растратив все силы на слезы. - Фрау Ратценбергер, я инспектор полиции Алан Хартманн, здравствуйте – перевожу взгляд с Листинга на довольно молодого мужчину, внимательно смотревшего в мою сторону – Скажите, мы можем пообщаться? Как Вы себя чувствуете? - Инспектор Хартманн, девушка еще крайне слаба и ее эмоциональное состояние отнюдь нестабильно – заговорил доктор – Прошу быть осторожным в выборе вопросов для Леи. Полицейский коротко кивнул, затем перевел взгляд на Георга, давая ему понять, что хочет пообщаться со мной наедине, но парень отрицательно покачал головой. - Извините, но я не оставлю Лею одну, я буду рядом. Сейчас она как никогда нуждается в близком человеке – выдохнув, я опустила голову на подушку – Я останусь здесь. Хартманн не проявил желания оспорить решение Георга. Мужчина присел на стул, раскрывая тонкую папку, и посмотрел на меня. Мне не хотелось поднимать на него взгляд, веки болели, несмотря на то, что в палату так и не запустили солнечный свет. - Фрау Ратценбергер, назовите дату Вашего рождения. Сколько Вам полных лет? - Десятое сентября. Двадцать три года. Всего лишь двадцать три года. Казалось бы, жизнь только-только начинала расцветать, наполняться красками, но нет – она оборвалась и окунула меня в темноту. Яркость? Да, это было и я наслаждалась каждым днем, но небеса слишком стремительно лишили меня возможности жить, а не просто существовать, слоняясь невзрачной тенью по столице Германии. - Что Вы можете вспомнить из того дня, когда произошла авария? – Хартманн всмотрелся в листы, вложенные в папку – Возможно, какой-то момент, на который обратили внимание... Было темно и снег летел в лобовое стекло, шумно ударяясь о поверхность, а потом меня ослепил яркий свет, словно на глаза направили мощный фонарь. Крик. Я помню свой крик. Короткий, но пронзительный. Помню резкий удар, отчего тело дернулось в сторону и я почувствовала боль. Легкую, будто не вписалась в дверной проем, торопясь ответить на телефонный звонок. Такое бывало. Много раз. В кафе. Я спешила отвечать на звонки, лишь бы не чувствовать на себе ледяной взгляд, пропитанный недовольством. И снова темнота. И тишина, пугающая. Тихо и холодно, порывы ветра доставляли дискомфорт, болела голова и я чувствовала во рту вяжущий соленый привкус. Секунда прошла, вторая, третья, еще несколько, а после все закончилось. - Я помню резкий удар, после чего машину снесло с дороги и она пробила ограждение – тихо отозвалась я, скривившись от необратимости ситуации – Помню, как закричала, но мой крик оборвался… Я…помню фургон… Помню что-то большое, что столкнулось с другой машиной, после чего удар пришелся в левую сторону нашего автомобиля – судорожно выдохнув, я накрыла холодными пальцами веки, желая отсрочить слезы – Сильнейший удар, я приложилась головой о стекло и…видимо потеряла сознание. Инспектор делает пометки, а Георг так и стоит возле окна, с тревогой посматривая на меня. Я чувствовала себя спокойнее в его присутствии, ощущала вовлеченность парня и желание быть здесь и сейчас. У меня не было сил на выражения благодарностей, но, казалось, басист все понимал без слов. - Леа, можете ли Вы подтвердить, что знаете некую Шарлотту Фишер? - Это моя подруга – Хартманн кивает, отрываясь от записей, и вновь смотрит на меня. - Фрау Фишер сообщила мне, что около пары лет назад Вы работали в кафе у своего бывшего молодого человека. Его зовут Тим Шульц? Положительно киваю головой, не желая вспоминать ни дня рядом с этим человеком. Каждый день оборачивался для меня адом на земле. Наверное, я лишь успокаивала себя тем, что он любил меня, несмотря на все проявления агрессии в мою сторону. Просто Тим был таким, какой есть, он бы не смог поменяться, а я не знала, куда деваться, израненная утратой мамы и потерей себя, как личности. Ты была никем, Леа. Еще до встречи с ним ты потеряла саму себя, а он добил. - Можете ли Вы подтвердить слова Шарлотты о том, что отношения между Вами и Тимом были крайне нездоровыми? Шарлотта любила меня, подруга всегда желала мне только лучшего. Она упрямо молчала о моем знакомстве с Каулитцами и о связи с Томом, никому об этом не рассказывая. Выложив полиции правду о моих взаимоотношениях с Тимом, мне было не за что ее осудить. Он выкачал из меня всю кровь, измучил плоть и разрушил здоровые представления о счастливой улыбчивой девушке. Убил. - Тим… Тим был собственником, он… Я не хочу говорить о нем, простите – На пару секунд прикрываю глаза, ощущая ком в горле. Ужасающие слайды нашей истории бегут под закрытыми веками – Он остался в прошлом, к которому мне не хочется возвращаться – я выдержала паузу, рвано вздыхая – Я только-только потеряла своих близких людей, я не могу и не хочу думать о чем-то другом, тем более о Тиме, которого не видела полтора года и надеюсь никогда больше не увидеть. Хартманн вздыхает, постукивая ручкой по одному из своих пальцев. - Скажите, Леа, герр Шульц может быть причастен к произошедшему на шоссе? Глаза невольно округляются, а рот приоткрывается от удивления. Это чудовище слишком трусливо, чтобы покушаться на жизни всемирно известных людей. Он мог издеваться надо мной, получая от этого удовольствие и зная, что я буду молчать, но втягивать себя во что-то серьезное, впутываться в историю, которая бы сумела отобрать у него свободу – на все это у Шульца никогда бы не хватило смелости. Нет. Никогда. Жалкий трус. Ничтожество. - Нет – коротко ответила я – Здесь уже были полицейские, причина аварии – плохие погодные условия… – я никогда не смирюсь с тем, что снег забрал с собой две жизни, без которых минута за минутой угасала и моя собственная – Простите, я не знаю, сколько еще жертв, помимо… Договорить я не смогла. Слезы покатились из глаз, но я нашла в себе силы утереть их, посмотрев на инспектора. На жалкую секунду мне показалось, что он опечален случившимся не меньше меня, но возможно я просто искала банальное сочувствие в каждом, кто желал поговорить со мной. Сердце ныло за ребрами, готовое метаться из стороны в сторону, скучающее по вниманию и любви, без которых было невыносимо функционировать. - Скажите, Леа, чем Вы занимались после ухода с прошлой работы? - Я художник. Писала картины и портреты на заказ. Это было моим единственным источником дохода и всегда исцеляло меня. Моей целью было организовать выставку собственных картин, а…Билл был готов помочь мне в этом. Заметив скромную улыбку Георга, внутри что-то больно дернулось, заставляя сжаться. Нет, мы не сможем вернуться к привычной жизни без них. Теперь это было невозможно. Их присутствие ощущалось в каждом воспоминании, в каждой фразе, даже улыбки на губах были вызваны исключительно их образами. И каждая из моих истерик. Они. Оба. - Расскажите, какие отношения связывали Вас с братьями Каулитц? Между вами случались недопонимания? Вы можете припомнить что-то, что создавало напряжение в ваших отношениях? Крепкая рука угодила в стену, преграждая мне путь. Карий прищур с легким недовольством впился в мою удивленную зелень. Судорожно выдохнув, я поджала губы, осматривая идеальные черты лица своего любимого человека. Каулитц молчал, но его глаза кричали мне о том, что разговора избежать не получится и он будет как никогда серьезным. Отшутиться, легко взмахнув россыпью светлых волос, сегодня тоже не выйдет. Он убивает глазами и бежать тебе некуда. Ты уже поймана, Ратценбергер, ты попалась. - Расскажи-ка мне, маленькая, о своих улыбочках этому парнишке – шепот Тома резок, едва ли не обжигает мои слегка приоткрытые губы – Вы знакомы, Леа? Слишком теплый прием для обыкновенного курьера, Вы так не считаете, фрау Ратценбергер? Ммм? - Не понимаю, о чем ты – отозвалась я, проскользив взглядом по крепкой руке брюнета, мешающей сделать мне оставшиеся несколько шагов до гостиной – Мне просто доставили книгу о живописи. Курьер получил чаевые и, заметь, заслуженные, на этом все закончилось. Я знала, что Том ревновал, понимала его чувства. Он встретил меня, будто брошенного котенка, посреди намокшей под сильным ливнем улицы, когда я совершенно разбитая едва держала в себе мысль продолжать жить, бороться. Он видел все, был рядом, одаривал заботой и, конечно, не хотел меня потерять. Не хотел, чтобы Леа Ратценбергер, девушка, сумевшая искренне улыбнуться впервые за несколько бесконечно долгих лет, скатилась в ту же темноту, от которой от так долго меня уберегал. - Леа, ты ведь знаешь, что я не буду терпеть твои любезности с незнакомцами – казалось, шепот превратился в шипение, а карий взгляд леденил все изнутри – Помни, что ты моя и ничьей больше не будешь – Том хмурится пуще прежнего, наблюдая за моей улыбкой – Я не шучу, какого дьявола ты улыбаешься, крошка? Только у Билла есть привилегия на безлимитное общение с тобой и потому лишь, что если бы ты не расходовала его неиссякаемую энергию, это пришлось бы вывозить мне, понимаешь? Моя улыбка становится шире, а шоколадный взгляд напротив теплеет со стремительной скоростью. - Если ты будешь меня ревновать, я тебе нос откушу. - Мой нос, как и я сам, является собственностью Tokio Hotel, так что тебе придется нести ответственность за свои необдуманные поступки, красотка. Совсем скоро он поймет, что является единственным человеком, которого я буду любить даже тогда, когда его чувства остынут. Не было ничего вкуснее его поцелуев, не было ничего теплее его глаз, не было ничего более обжигающего, чем ночи с ним, в каждой секунде которых я теряла голову от его запаха и страсти, адресованной только мне. Я наслаждалась им, дышала, наполнялась. Катастрофическая близость Тома будоражила мое нутро, заставляя открываться ему и доверять, видеть в нем кого-то важного и надежного, чувствовать себя уверенно и спокойно. Я желала только его, мысленно воображая наш возможный разрыв. Он известен всему миру, красив, будто подписал сделку с дьяволом, уверен в себе и полон жизненной энергии. Я, напротив, задыхалась от несправедливости, утратив веру в людей и в саму себя. Он перевернул мой мир. Просто появился и все изменилось. Наверное, искать в этом отголоски логики не было никакого смысла. Беспомощно смотрю на Георга, парень уверенно кивает. Выворачивать себя наизнанку, выкладывать полиции все подробности наших отношений – что могло быть более кошмарным для меня? Разве что их утрата. Отныне жизнь потеряла смысл навсегда. - Я была влюблена в Тома, мы встречались – частые паузы в несколько секунд помогали мне не впасть в очередную истерику, из которой я бы определенно не вышла победителем – С его братом меня связывали дружеские отношения. Я искренне любила их обоих, они подарили мне шанс на новую жизнь. Жизнь, чертовски несправедливую. - Вы же понимаете, что эта информация не может быть направлена в прессу, инспектор? – серьезным тоном заговорил Листинг – Леа несколько дней назад пришла в себя, потеряв любимого человека, все наше окружение шокировано произошедшим. У журналистов хватает поводов для материала и без подробностей о личной жизни близнецов – снова повисла тишина – Уберегите девушку от нападок прессы, потому что представители этой профессии не щадят никого ради очередной, тысячной сенсации – Устало прикрываю глаза, не в силах возразить парню. Георг был прав. Ребята жили, будто под микроскопом, ежедневно отмахиваясь от медиа, которые действительно не оставляли ни малейшего шанса на личное пространство. Германия сходила с ума по своим идолам, на группу едва ли не молились по утрам и перед сном, а я мало представляла, нервами какой прочности нужно было обладать, чтобы держать себя в узде и не позволять в сторону журналистов ни единого негативного выпада. Только улыбки, не несущие в себе никакой доброжелательности. Возможно, общественность догадывалась о новом романе старшего из близнецов, однако, никаких подтверждений этому не было. Я научилась жить по их правилам, научилась молчать и скрываться, быть незаметной. Меньше всего я желала Тому неприятностей и больше всего хотела избежать очередной случайной встречи с Тимом. - Леа, Вы знали о своей беременности? Открываю глаза и взгляд упирается в белую стену напротив. Все, что я чувствовала сейчас, было окрашено ровно в противоположный цвет. Задорный хохот Билла сменился гримасой недоумения, осевшей на его прекрасном утонченном лице. Смешок Густава заставил меня натянуть улыбку, а Георг даже от кофе отвлекся. Все трое уставились на старшего Каулитца. - Том будет кошмарным отцом, просто ошеломительно кошмарным! – выпалил Билл, смотря на меня и поджимая губы – Леа, я… Просто поверь мне, ладно? Чему он сможет научить ребенка? Наряжаться в такие же дебильные шмотки и хвастаться своим бурным подростковым периодом? – брюнет пальцами изобразил все лицемерие брошенной им фразы – Нет, Том, ты просто не создан для того, чтобы воспитывать детей! Ты сам еще нуждаешься в воспитании! - Скажи-ка мне, братишка, ты дантиста давно не навещал? – Том многозначительно улыбнулся своему близнецу – По крайней мере, я научу своего ребенка действовать и делать первые шаги во всех смыслах этой фразы, а не только мечтать о любви, трепетной и недосягаемой, грезить с искрами в глазах, но бездействовать. - Пффф – Билл закатил глаза – Как страшно, сейчас побегу до французской границы. Нет, Том, я искренне рад, что ты обрел свое счастье в лице Леи, она прелестная… – Билл ласково улыбнулся, а румянец на моих щеках не заставил себя ждать – но насчет всего вышесказанного я не разрешаю тебе со мной спорить! Том лишь усмехнулся на слова брата и, подойдя ко мне, ласково обнял, целуя в макушку. Разговор о детях зашел совершенно случайно: Густав во время небольшого перерыва от музыки показал нам милейший видеоролик, на котором маленький ребенок втайне от родителей угощал собаку шоколадным печеньем. Я не могла сомневаться в словах Билла, ведь он знал о своем брате все, каждую мелочь, но оставаясь с Томом наедине, я видела другого человека. Да, его шуткомет всегда был заряжен, где-то он был несерьезным и даже немного невнимательным, но его отношение ко мне говорило само за себя. Я верила ему, не могла отрицать свою привязанность к парню, вдохнувшему в меня жизнь. Ребенок? Конечно же да. Когда-нибудь. С ним. А без него все будет не то, не так, неправильно. Воспоминание пронзило разум, а тишину, повисшую между вопросом и ответом на него, нарушил мой громкий всхлип. Плечи задрожали и слезы вновь хлынули по щекам. Это сломало меня, согнуло пополам и все внутри надломилось, стержень хрустнул, вынуждая меня рухнуть без сил, принимая свою отвратительную действительность. Пустую, ничего не значащую реальность. Мне казалось, я задохнусь от боли. Что же, я была к этому готова, ждала момента, когда все потемнеет и я смогу, наконец, обрести покой, о котором грезила все эти дни, наполненные болью и беззвучными рыданиями. Рыданиями, которые прямо сейчас душили меня и наполняли лихорадочными всхлипами пространство палаты. Мне хотелось сбежать отсюда, хотелось бежать вперед, не имея цели, но боль в теле мешала даже приподняться и я злилась на себя и собственную слабость. Разум кричал, что отныне моя жизнь окрасилась в черно-белые оттенки, вернее, откатилась до прошлой версии, в которой не было Тома и Билла, не было заботы и улыбок, разве что косые ухмылочки и жгучая боль в запястьях от бесконечного желания подчинить. Георг почти мгновенно оказывается рядом, помогая мне присесть, и привлекает ближе к себе, одаривая необходимыми объятиями, в которых моя истерика становится более искренней. Мне хотелось закричать, оглушить весь госпиталь криком отчаяния и нестерпимой боли, грызущей меня, отрывающей от плоти куски острыми клыками, уничтожающей. Убивающей. - Не знала! Я ни о чем не знала! – Несдержанно вырывается из меня. Мысль о том, что я потеряла не только Тома, но и его частицу, которая могла бы подарить мне надежду, больно стучит в голове, обрывая каждый нерв и заставляя метаться в руках Георга – Я не знала… Не знала… - Этот разговор необходимо завершить немедленно – холодным тоном отзывается Листинг – Все это не имеет ни малейшего отношения к делу и аварии. Вас предупреждали, инспектор, Леа не в состоянии… Поставьте себя на ее место на пару минут, перестаньте быть полицейским, прочувствуйте – я лишь дрожала, пропитывая соленой влагой одежду Георга, и не могла поднять взгляд на Хартманна – Вы должны покинуть палату и более не преследовать Лею. Оставьте девушку в покое, позвольте ей прожить боль утраты. Я ничего не понимала, внезапно все размылось, потеряв очертания. Слезы по-прежнему катились из глаз, падая вниз кристальными бусинками. Раньше я верила, что боль уходит со слезами, а теперь хочу задаться вопросом: какая именно боль? Боль от порезанного кухонным ножом пальца? Боль от понимания, что любимые джинсы придется убрать до момента, пока не вернешь фигуре более привлекательный вид? Какую именно боль смывали слезы? Любую? Справлялись со всеми страданиями? Нет. Они не справлялись со мной и моей потерей. - Я не смогу, Георг… Я… – тяжело дыша, лепетала я – не смогу. Я не понимаю, как жить дальше, когда все внутри умерло… Меня ведь нет, Гео, меня теперь тоже нет… – Чувствую поцелуи Листинга в макушку, смешанные с успокаивающим шепотом, и тихо плачу, обнажая весь свой внутренний мир, застланный темнотой и холодом. Больше ничего не согреет. Я никогда не почувствую это тепло. *** Снег. Сегодня он снова падал, и земля успела покрыться легким белоснежным налетом. Было тихо. Тишина, присущая этому месту. Казалось, даже ветер стих, до этого умело забирающийся под довольно легкую и свободную одежду. Другая реальность со своими законами, которые никто не смел нарушать. Умиротворение и покой. Вам некуда торопиться, у вас в запасе вечность. Никакой суеты и спешки. Что-то свое, недоступное живым людям, ежедневно сражающимся за место под солнцем, тонущим в миллионе мелких забот и проблем покрупнее, тоскующим по тем, кому уже хорошо и спокойно. Но ведь ты не думаешь, что они этого заслужили? Пустой уставший взгляд устремляется в пасмурное небо, затянутое всеми оттенками серого, губа невольно закусывается, а за ребрами больно так, что хочется сбежать за черту города и кричать, опустившись на колени. Кричать, пока воздух не закончится в легких, пока не станет чуть легче. Не станет, Леа, прими это и забудь все утешающие слова и фразы, их произносят только для того, чтобы продемонстрировать свое воспитание. - Ты забрал их у меня… – мой едва уловимый шепот надорвал висевшую в воздухе тишину – забрал его. Почему? – падаю на колени, не в силах стоять на ногах – А, хотя, я знаю ответ. Ты коллекционируешь хороших людей, да? Забираешь их у нас, обрекая на бесконечные страдания, играешь в свои игры, наблюдая, как мы ломаемся, теряя своих близких? – втянув носом морозный воздух, почувствовала острую боль между бровей – Наверное, думаешь, что делаешь нас сильнее? Горькая усмешка осела на моих губах, а взгляд устремился на две пары глаз, искрящихся счастьем и жизнелюбием. Да, наверное, тебе не хватало именно их, а я даже не успела с ними попрощаться. Не успела посмотреть в последний раз, вбирая в себя каждую родинку и ресничку, которые больше никогда не дрогнут от легкого прикосновения или настырного солнечного луча. Больше не коснусь любимых губ, согревая прохладный пирсинг. Я больше не пропущу меж пальцев мягкие косицы и не взлохмачу черную ароматную шелковистость укладки в моменты веселья, когда хотелось сложиться пополам от хохота. - Знаешь, мам, я счастлива. Думаю, ты и сама это видишь – аккуратно уложив на газон букет алых роз, улыбнулась я, скользя взглядом по выгравированным буквам – Они такие…мои? Знаешь, это как вернуться домой после долгого странствия и окунуться в родную атмосферу. Это… Это сложно передать словами, мам, но я чувствую себя невероятно спокойно. Внутри так тепло и это заставляет меня улыбаться – помолчав, я осмотрелась – Хм, даже Лотти сказала мне о том, что я выгляжу чертовски глупо. Да, чувствую я себя примерно так же. Наверное, кажусь ему нелепой, странной и, конечно, измученной жизнью, но… Я просыпаюсь в новый день с улыбкой, мамуль, и это заслуга Тома. Я будто заново научилась дышать, видеть и чувствовать, я… Я бы так хотела услышать, как ты говоришь мне, что я это заслужила, мам. Что именно этих людей мне не хватало, чтобы начать жить. Они оба – моя награда. Если бы ты могла почувствовать их присутствие и запах – сразу бы все поняла. - Ты совсем замерзла, Леа… – легкое прикосновение к ссутулившимся плечам возвращает в реальность и заставляет подняться на ноги – вот так будет лучше – Густав набрасывает мне на плечи свой шарф, аккуратно стряхивая мелкие снежинки с моих волос. На пару секунд ловит мой взгляд, сталкивается с их улыбками и поджимает губы – Перестань плакать, не стоит их расстраивать. - Том на дух не выносил твоих слез – Георг подошел ближе, коснувшись рукой моего плеча. Они не оставили меня в одиночестве даже тогда, когда я неистово хотела остаться один на один со своим горем. Непонятно откуда взявшийся эгоизм внутри меня заставлял забывать, что это не только моя боль, но и ребят. Боль сотен тысяч людей по всему миру. Боль миллионов, чертовски невыносимая боль. У них она обязательно притупится. Меня не оставит ни на секунду. - Леа, поживешь у нас со Сьюзи – слышу голос Георга и поднимаю на парня взгляд – Сейчас тебе не стоит оставаться одной. Я не допущу, чтобы ты осталась одна. Хочу возразить парню, но Листинг скрещивает руки, качая головой. Обреченно выдыхаю, не желая становиться обузой. Я взрослая девочка, несущая за себя ответственность. Я смогу о себе позаботиться, даже не имея на это ни щепотки сил. Взять себя в руки невозможно, ведь прошло так мало времени. Рана истекает кровью, нанося серьезный ущерб здоровью. Ушибы и ссадины остались в прошлом – в госпитале знали свое дело, но кто поможет справиться с душевной болью? Кто успокоит плачущее сердце? Почему никто не написал пособие о том, как справляться с потерей любимых людей? Почему никто не предупредил, насколько это больно? Молча опускаю голову на плечо шатена, всхлипывая. Чувствую его объятия, но не чувствую себя защищенной. Отныне я уязвима, беспомощна, не могу собрать себя воедино. Ненавижу снегопад, устилающий землю и придающий Берлину сказочности. Дрожь охватывает все тело, и Георг это чувствует, привлекая ближе к себе и укладывая свою ладонь мне на затылок. Я все еще не знаю, как жить, Гео, все еще не готова в это поверить, несмотря на слишком очевидное подтверждение. Я не согласна с этим мириться, но надеюсь, что вам хорошо. Пожалуйста, снись мне почаще. Ты только обязательно снись. *** Смотреть в одну точку равносильно полнейшей темноте. Мне казалось, слез уже не осталось. Взгляд по-прежнему мертвый, будто вокруг одни руины и выжженная земля, на которой больше никогда не возродится жизнь. Холодно. Я чувствую холод, которым объято все вокруг. Буквально ощущаю, как уставшее от всего пережитого тело дрожит, не готовое принимать новую реальность. Зрачки будто покрылись инеем и я моргнула, желая закричать от стремительно накрывшей боли. Закрыть и открыть глаза. Снова. Так чертовски невыносимо. Я не видела света, лишь мрак. Все погрузилось во тьму, моя жизнь превратилась в заброшенный театр с разбитыми прожекторами и прогнившим полом, на котором завяли цветы. Оваций больше не слышно. Не слышно шелеста травы у озера, я не могу почувствовать ее запах, щекотавший мой нос. Не чувствую теплого касания руки и не могу понять, что произошло. Желаю осмотреться, отодвигая на задний план пронзающую насквозь боль. День, в котором я была по-настоящему счастлива. Плеча касается что-то мягкое, я вздрагиваю и резко поднимаюсь на ноги. Знакомые стены, в которых я слишком редко засыпала и просыпалась. И даже дыхание кажется холодным, будто и внутри все умерло. Ничего отныне не грело. Я смотрю на друга и замечаю во взгляде надежду. На что? Что теперь может подарить мне надежду? Новый день? Солнечный свет? Аромат кофе, спасающий от утренней головной боли и недосыпа? Его ласковые поцелуи на глазах, едва ощутимые. Самые нежные, трепетные и до одури необходимые. Моя надежда умерла вместе с его уходом. - Иди сюда – Шатен заключает в объятия, щека вновь чувствует влажную ткань футболки. Глаза закрываются. Все повторяется изо дня в день. Обоняние улавливает горькие нотки цитруса и резкий аромат мятной жевательной резинки. Заразительный смех так и шумит в ушах, извлеченный из самых глубин сердца. Далекий-далекий, но такой звучный, словно раздается за спиной, заставляя жмуриться и проживать кристальную, первоклассную боль. Я схожу с ума? Объясни мне, что происходит. Только ты можешь привести мои мысли в порядок. Только тебе под силу успокоить меня. Прилагая усилия, я старательно лелею в себе лишь одно желание: поскорее увидеть тебя вновь. Я непременно дойду до цели, милый, я тебе обещаю. Я больше не вижу света. Теперь лишь одна темнота. *****