Двое из ларца

Космос видит его издалека — кудри топорщатся из-под кепки, повернутой козырьком назад; собачка от молнии на кофте задевает капот, когда он склоняется над машиной; джинса на заднице едва не трескается, когда он усаживается на корточки, разглядывая колеса — Космос даже дымом закашливается. — Ты глянь, — говорит он Сане, кивая в окно. — Совсем оборзели. Уже средь бела дня трутся! Белый, с прижатым к уху телефоном, рассеянно мажет взглядом в сторону окна и хмурится, но больше, наверное, тому, что ему говорят, чем тому, что видит — он со своим метром с кепкой кроме куска неба и макушек деревьев вряд ли что видит. — Это типа угроза? — уточняет Белый у трубки, и в этот раз хмурится уже Космос, отрываясь от созерцания чужой подозрительной задницы. — Че такое? Саня предупреждающе вскидывает палец, мол, не ори. — Как вас, простите, по имени-отчеству?.. Пал Палыч? Ага. Так вот, послушай теперь меня, уебок, — говорит Белый так угрожающе спокойно, что даже у Космоса яйца поджимаются. — Ты не на тех людей бочку катить удумал. Думаешь, ты один такой умный? В очередь встань. Ага. И вам не хворать, — он швыряет трубку так, что телефон едва не валится со стола. — Совсем оборзели. — Да чё такое? — повторяет Космос. Саня падает в кресло, трет висок и тянется за сигаретами. — Да какой-то умник шантажировать нас вздумал. Посмотрел, посчитал, мол, циферки у нас не сходятся. Финансист сраный. Сказал, что бабки отмываем. Космос развесело хмыкает — потому что, ну, бабки они действительно отмывают, а вот с отчетностью у них беда — ни Космос, ни Белый с этими циферками совладать никак не могут. — И чего хочет? Денег? Саня разводит руками. — Кто ж его знает. Что-то про суды затирал. А че хотел, я так и не понял. Ну, позвонит еще — перетрем. Космос бросает взгляд в окно, но у машины уже никого нет. Только детвора носится по всему двору, радуясь последним летним денькам. — Кто хоть такой? — Да хер его знает. Пал Палыч какой-то. /// Космос не успевает даже вырулить со двора, когда ему прямо в арке какой-то чувак блокирует дорогу пустой продуктовой тележкой, хотя до ближайшего супермаркета тут в лучшем случае пару улиц. И ладно бы он под колеса бросился, ну, подумаешь, жмурик — хотя Космос даже разогнаться не успел, это максимум перелом. Но он отчетливо слышит звук металла о металл, и от этого звука так больно становится, что у Космоса глубоко и неконтролируемо закатываются глаза, как будто он мизинчиком ударился — перед глазами аж темнеет, потому что если эта тварь ему Линкольн поцарапала, Космос его прямо в этой тележке в ближайшей лесополосе закопает. Чужие глаза через лобовуху впериваются прямо в Космоса — придурок видимо не в курсе, что в таких случаях либо по съебам надо давать, либо на лапу, так что Космос медленно опускает окно и продолжительно смотрит в испуганные расширенные зенки, пытаясь понять какого сорта ягодка ему попалась — есть же еще такие, что и сами могут въебать за покореженную тележку. — Ты чё, блять, слепой? — вежливо интересуется у него Космос. Ну, чтобы сразу не спугнуть. Нужно же жопу сначала из тачки вынуть, а то Космос в новых неразношенных туфлях его не догонит, если гад все-таки решит рвануть. — Извините, — бормочет виновник тележко-транспортного происшествия, — не заметил. Зато вот Космос заметил — и кудри под кепкой, и собачку на молнии, и задницу в джинсе. — Не заметил, — передразнивает Космос. — Это двухтонная машина, а не чирик. Пацан глазами хлопает — сама невинность, и губу нижнюю закусывает, как будто стыдно ему за случившееся ну просто пиздец как. Космос до этого момента даже и не знал, что таким навыком не только девки обладают. — Бля, — выдыхает пацан, неморгающим взглядом упираясь в бампер, и Космос как-то сразу понимает, что так просто они в этой сраной арке теперь не разъедутся. Космос проверяет тэтэшник за поясом и глушит движок, выдергивая ключи из зажигания — он же не лох. Пацан кусает губы, следит за ним глазами и сдает на пару шагов назад, когда Космос хлопает дверью — не ожидал, наверное, что он разложится в два метра. — Твою бога душу мать- Морда реально помята — и у Линкольна, и у тележки, и, возможно, сейчас еще будет и у пацана, потому что Космос в душе не ебет, как можно, блять, так тележкой стесать хромированный бампер до черноты. — Че я, на бабки попал? — спрашивает пацан, рассеянно потирая затылок и сбивая кепку набекрень — храбрый такой, что пиздец — Космос на его месте уже давно бы обосрался, но тут то ли инстинкт самосохранения отсутствует, то ли мама порядочным мальчиком воспитывала — Космос еще не понял. И главное стоит весь такой растерянный, смотрит прямо в глаза, ресницами хлопает — хлоп, хлоп — и вроде даже и не боится, как будто все бремя ответственности готов понести. Космос даже как-то теряется, залипая на эту невинную рожу, потому что ну, что с дурака возьмешь? Одно дело на работяг наезжать — с них за невнимательность можно бабло всю оставшуюся жизнь трясти, или на телок — с них, если красиво развести, тоже кое-что получить можно, пусть и не в рублях. Но этот ни в первую, ни во вторую категорию не вписывается. Его если только в категорию сирых и убогих — с этих тоже брать нечего. Да вот только пацан выглядит как падший ангел: у него губы, как у девки — так и хочется заткнуть чем-нибудь посерьезнее извинений, а глаза вроде бы такие невинные, но в клубах, где приглушенный свет и дым плотным кольцом стоит, Космос таких невинных за барной стойкой встречал — знаем, видели. С них этот морок потом в туалете за секунду слетает, стоит только коленям пола коснуться. Но здесь все эти мысли — низменные и липкие — не к месту. На улице ведь, блять, не в закрытых клубах. Тут можно максимум рыло начистить за Линкольн, а не- Космос сам у себя обрывает поток неуместных картинок. Пацан рядом все такой же растерянный: виновато поправляет кепку, трет шею, губы закусывает — картинка такая, что хоть стой, хоть падай. Космос отворачивается от него — от греха подальше — тяжело вздыхает, проверяя, на месте ли ключи в кармане, и отводит взгляд от бампера, будто это поможет забыть — и царапину, и губы, и глаза. — Забей, — бросает он, стараясь не смотреть на пацана. — Царапина. Тот вскидывает голову и хлопает глазами, будто не понимает — серьезно или нет. А Космос уже разворачивается, решив, что пора валить, пока он окончательно умом не тронулся. Но пацан явно непуганный — то ли на радостях, то ли с перепугу дергает Космоса за пиджак, как ребенок, требующий внимания. — Слушай, а откуда она? — спрашивает он, даже как-то радостно, как будто реально дурачок. — Ну в смысле, че прям из Америки? — Нет, блять, с Горьковского автомобильного завода. — А костер сам рисовал? Космос так и не открывает дверь, просто держится за ручку, а пацан прямо ему в глаза пырит, и от этого взгляда щекотно, но как-то не так, а как-то на уровне предчувствия. — Энди Уорхол, — нехотя бросает Космос. — Че? — Лучший американский художник, деревня. Пацан вскидывает брови, смешно так — они вместе с кепкой поднимаются на лоб. Он явно не врубается, и вместо того чтобы заткнуться, перекреститься и освободить дорогу — потому что отвело — он смещается чуть в сторону, обходит Космоса, заглядывает в окна — такой восторженный, как будто ему пять. — А че под капотом? — Гномики. — Гомики, — эхом отзывается пацан. — Покажешь? Космос задумчиво вертит ключи на пальце, глядя ему в глаза — пацан тянет лыбу в ответ и ресницами опять хлопает невинно так, что хоть в рекламе шоколадок его снимай. — А телега тебе зачем? — с улыбкой уточняет Космос, кивая в сторону позабытой тележки. Тут что-то происходит, но он не совсем вдупляет что. Как-то все это слишком. Рыбак рыбака, конечно, видит издалека, но за такое на улицах Москвы можно и по ебалу получить, если осечка выйдет. И хорошо, если не убьют. — Угнал, — честно отвечает пацан и снова улыбается — широко, открыто, а в глазах такие черти пляшут, что Космос думает: нет, мама его порядочным мальчиком точно не воспитывала. Космос убирает ключи обратно в карман, придерживает полы пиджака, дергает подбородком, но ведется — наклоняется и тянет капот вверх. — Лезь, — разрешает он, а сам приваливается рядом и тащит сигарету в рот. Пацан тут же пристраивается, лезет в движок, что-то осматривает, тычет пальцами, и при этом рот не закрывает — начинает тарахтеть что-то обо всем на свете: и про отцовский Москвич, и про Америку, и про широкие задние сидения американского автопрома, и про девочек, и даже про пидоров — Космос даже смысла не улавливает, слушает обрывками, залипая на его задницу, задорно торчащую из-под капота. Движок ему надоедает быстро — Космос даже половину сигареты скурить не успевает. — Бля, за царапину извини, — выдает он, присаживаясь на корточки у бампера, и пальцами пытается стереть черную полосу. — Ну, правда, не заметил! Просто, понимаешь, вот телега, а там дорога…я еще задумался о чем-то, а тут ты- Космос морщится, захлопывая капот. Пацан трещит без умолку, как девка, но это даже не раздражает — просто утомляет. Жопа у него, конечно, зачет, но у Космоса и без этого хлопот хватает: Сане кто-то угрожает — разобраться надо, к отцу заехать — помочь, да и в магазин бы заскочить — пожрать купить. Еще и Линкольн теперь с боевым шрамом — на память. — Да не бери в голову, — говорит Космос, щелчком отправляя бычок в сторону. Мозги гудят, будто в башке кто-то фейерверк подорвал, но Космос упорно не понимает, что же, блять, не так. И с тачкой, и с тележкой, и с пацаном. И понимает он это ровно в тот момент, когда чувствует чужую руку на своей заднице. Но не так, как хотел бы. Пацан тащит у него ключи из кармана. Но вместо того, что разозлиться, Космос облегченно смеется, потому что это так предсказуемо, что почти не разочаровывает. Он перехватывает пацана за запястье, заламывает руку и утыкает мордой в капот. — Еще раз так сделаешь, — нежно шепчет он ему на ухо, — сломаю руку. — Еще раз? — смеется пацан и нагло трется об него жопой. — Тогда попробуем сначала? Космос отпускает его, отступая назад, потому что голубой радар идёт не просто, блять, помехами, его нахер замыкает. Особенно, когда пацан разворачивается и раскладывается прямо на капоте. У него как-то неуловимо меняется выражение лица, как будто маска спадает — от невинности не остаётся и следа, остается только наглая провокационная улыбка и бесстыжие глаза. — Это у тебя там ствол или ты так рад меня видеть? — ухмыляется он, и это так дешево и пошло, что у Космоса губы сами растягиваются в улыбку. — А сам как думаешь? — И что он у тебя делает в штанах? — Отдыхает. — И зачем он тебе? — Для защиты. — От кого? От фашистов, что ли? Космос смеется, обходя его по дуге — пацан его забавляет, но от него лучше держаться подальше. Да и не пацан он вовсе, вряд ли сильно младше, просто одет, как шпана. — А ты не боишься отстрелить себе яйца, когда присядешь? — все никак не может успокоится он. — Куда бы ты хотел, чтобы я тебе присел? — уточняет у него Космос, прежде чем забраться за руль, и это лезет из него само — настоящее и любопытное. Ублюдок на это даже ничего не отвечает, только закусывает губы, пытаясь удержать рвущуюся улыбку, и едва Космос хлопает дверью, снимается с капота и лезет к нему в открытое окно. У него золотые браслеты на руках, не дешевка — настоящие, часы тоже не фуфло, кепка моднявая, да и тряпки не с барахолки. Космос знает таких и знает, чем они промышляют. Таким палец в рот не клади. Хуже цыган. Те крадут все, что не прибито гвоздями, а такие спиздят даже гвозди. Пацан, окончательно потеряв страх — хотя Космос уверен, у него его не было и в помине — лезет руками внутрь салона, пытаясь нажать на клаксон. — Руки при себе держи, — отмахивается от него Космос. — Не с телкой. — Да ладно тебе. Классная тачка. — Такая только у меня и у Майкла Джексона, — зачем-то сообщает ему Космос. — Педик твой Джексон, — по-мальчишескиулыбается он, а потом закусывает нижнюю губу и долго и внимательно смотрит ему в глаза — беззлобно и как-то по-простому, как будто они сто лет знакомы. Он виснет на окне, оглядывая салон и Космоса — словно приценивается, и что-то для себя решает. Улыбка у него выходит ленивая, теплая, но какая-то насмешливая, обещающая нечто большее, чем просто проблемы. — Покатаешь? /// — Слушай, а как тебя звать? — Космос. Такие вопросы, по мнению Космоса — если бы его кто-то спросил — по этикету положено задавать до того, как тебе засунули член в жопу, а не после, но Космос не московская интеллигенция, чтобы об этом рассуждать. — Не, ну я серьезно. — Зови хоть Сюзанной, если тебе так нравится, — честно говорит он, потому что пускаться в пространственные объяснения, что «Космос» это не погоняло, а отцовская придурь, не хочется. —Тогда я — Пчёла. «‎Пчёла» явно не имя, но ему идет. Полировка на столе бликует оранжевым закатом и окрашивает белую рубашку Космоса на его голом теле в розово-желтый. Он танцует прямо на столе, дымит сигаретой, а его растрепанные волосы почти горят в закатном солнце. Космос смотрит на него снизу-вверх, развалившись на ковре в подушках, и ему кажется, что на него снизошел сам ангел. Разврата или типа того. Потому что эти крылатые мальчики, ниспосланные богом, вряд ли поглощают столько бухла, сколько вмещает в себя Пчёла. — Есть еще джин, — улыбается Космос, когда тот расстроенно заглядывает в пустую бутылку. — Хочешь? — Да я и сам — джинн, — смеётся Пчёла, спускаясь со стола, и есть в его движениях что-то расхлябанно-кошачье, особенно, когда он опускается на четвереньки и ползет к Космосу по ковру. — Хочешь трахнуть меня еще раз? — шепчет он, забираясь ему на колени. — Сюзанна. Он и вправду похож на джинна — в завитках сигаретного дыма, обвешанный золотыми цепочками и браслетиками. Космос тянет рубашку с его плеча, прижимается губами к рассыпанным веснушкам и прикрывает глаза — он такой солнечный, что глазам больно. — Хочу- Пчёла, как настоящий джинн, и вправду исполняет все желания. Вот только Космос забывает, что джины хитрые и коварные существа, и утром, когда он просыпается, то не обнаруживает ни Пчёлы, ни ключей, ни Линкольна под окном. /// — Ну и чего он хочет? — Поговорить, — Саня за столом, в тени настольной лампы, на удивление спокоен. — Да о чем с ним говорить, — тянет Космос, вытянувшись на диване. — Вальнуть его, и дело с концом- Настроение у него без Линкольна сделалось скверным, можно сказать, кровожадным. — Говорят, он серьезный мужик. С такими лучше дружить. — Да че он там серьезный, — огрызается Космос, цепляя взглядом потолок. — Ты про него раньше слышал? Я вот нет. — Я в тридцатый раз тебе повторяю — без мокрухи. Просто узнай, чего он хочет. — Деловые все какие стали. А по телефону он тебе не сообщил, чего он хочет? — Дружить он хочет. — Нам че пять? Саня поднимает глаза и смотрит исподлобья — получается как-то угрожающе, но Космос на такие его взгляды со школы не ведется. — Пять тебе дадут, если этот перец циферки наши и все оттуда вытекающее в суд понесет. — Вот я и говорю — валить его надо- — Тебе бы только кого-нибудь завалить, — вздыхает Саня, а потом сцепляет перед собой пальцы и усмехается, как будто придумал какую-то невъебическую шутку. — Че там твой Линкольн, кстати? Космос кисло улыбается — ляпнул сдуру, что телку завалил, а она утром с Линкольном слиняла. Лучше бы молчал. — Ниче, — отмахивается он, упираясь взглядом в окно. — В следующий раз будешь головой думать, — назидательно тянет Саня. — Ой сиди, думальщик. Мы из-за твоих баб вечно на бабки влетаем, а из-за Ленки нас вообще чуть не пришили. — Ну ты вспомнил, — флегматично отзывается Саня, но уголок его рта дергается вверх — смешно ему. — Ну а че ты? Ну увели тачку, че в первый раз что ли. Новую куплю. — У Джексона? — Иди в жопу, — лениво отбривает Космос. — Заяву накатай в ментуру, — без иронии говорит Саня. — Может найдут. Она у тебя уникальная. — Ага, уже побежал. Саня пожимает плечами, как будто его это в общем-то мало волнует, только напоминает, когда Космос поднимается с дивана: — И заедь к этому, как его… Пал Палычу. Только без мокрухи, понял? — Да понял я. /// На двери значится «‎Пчёлкин П.П.» и от человека с такой фамилией Космос бы не ожидал ничего серьезного, слишком уж анекдотично звучит — почти как у Носова в «‎Незнайке». У него там коротышки как раз с такими вот фамилиями жили в Солнечном городе и купались в Огуречной реке. Но не Космосу с таким именем судить, так что он толкает дверь, ожидая увидеть что угодно, хоть Винтика, хоть Шпунтика, но только не Пчёлу в кожанном кресле. — Ты? — хмурится Космос, замирая на пороге. Пчёла не торопится поднять взгляд, перебирая бумаги перед собой — аккуратно и без суеты, как будто все время мира у него в кармане, а Космос здесь так — без ствола за пазухой, без претензий и не по поручению Белого — просто дверью ошибся. — Знакомы? — деловито отзывается он. На нем строго застегнутая черная рубашка, пиджак сидит идеально — не просто купленный, а явно пошитый на заказ, даже галстук при нем, а волосы зализаны назад с такой тщательностью, что башка аж блестит. Космос молчит, не сводя с него глаз. Разница с тем Пчёлой, что танцевал голым в его рубашке на его столе, настолько разительна, что Космос первые несколько секунд почти уверен, что обознался. Он помнит эту улыбку до ушей — тёплую, дерзкую, почти ребяческую. А сейчас... никакой улыбки. Лицо без нее кажется другим — острым, почти выточенным из камня, и Космосу хочется уверить себя, что это совсем другой человек. Первые пару секунд он почти в это верит, но Пчёла поднимает глаза — и всё встаёт на свои места. Потому что слишком трудно обознаться, когда ты смотрел человеку в глаза и видел, как он задыхается под тобой. — Космос, — любезно напоминает Космос — на случай, если ублюдок забыл. — Космос, — повторяет Пчёла и усмехается, почти как впервый раз, словно так и не поверил — или все-таки забыл. — Ну, присаживайся. Космос. — Куда бы ты хотел, чтобы я тебе присел? — говорит Космос, расплываясь в улыбке, но в этот раз это не производит должного эффекта. Пчёла моргает — охренело так, как будто ослышался — медленно приглаживает и без того идеально уложенные волосы, а потом указывает этой же ладонью — почти как дедушка Ленин — на стул для посетителей. Космос расправляет плечи, засовывает руки в карманы брюк и несколько мгновений не мигая рассматривает предложенный стул, а потом возвращает взгляд на Пчёлу — скользит взглядом по идеально приглаженным волосам, по дорогому шелковому галстуку, по пальцам, увитыми золотыми перстнями, цепляется за внимательный острый взгляд, за едва заметную насмешливую улыбку, притаившуюся в уголках губ, и его снова накрывает это странное чувство — как будто что-то не так. И с пиджаком, и со стулом, и с Пчёлой. Предчувствие скребётся где-то внутри, голосом Пчёлы глумливо напоминая, что в последний раз это стоило Космосу Линкольна. И сейчас, глядя на него, серьёзного и насмешливого одновременно, Космос может поклясться, что им с Белым эта встреча очень дорого обойдется. — А что же Александр Николаевич сам не удостоил меня своим визитом? Космос не отвечает и так и не садится, продолжая пырить на него сверху вниз. Пчела улыбается, поджимая губы, мол, нет — так нет, и подталкивает к нему папку. Космос бросает взгляд — там документы. Пчёла спокойно объясняет: — С вашей компанией связаны незаконные финансовые операции, — он подается вперед и наконец-то улыбается — так же, как улыбался, когда подползал к Космосу на четвереньках, обещая исполнить любое его желание, а потом утром исчез вместе с Линкольном. — Я могу либо закрыть на это глаза, либо передать всё в суд. И как-то сразу становится ясно, что «‎Пчёлкин П.П.» вовсе не из Солнечного города, и не купается в Огуречной реке. И если он позволяет себе разбрасываться угрозами в адрес криминальных авторитетов, открыто флиртовать с мужиками средь бела дня на улицах Москвы, а потом угонять у незадачливых любовников раритетные тачки — у него либо серьезная крыша, либо он сам откусит ебало любому и не подавится. В тихом омуте, как известно, черти водятся, а Пчёла и сам — чёрт. И это понимание вдруг бьёт по Космосу прямо в мозг и куда-то еще — пониже. Абсолютно не вовремя и не к месту. Он коротко и истерично всхохатывает, щелкая дверным замком. Секретарша у Пчёлы — Людочка — миленькая девочка, но Космос любит вести переговоры за закрытой дверью. Пчёла едва заметно напрягается, но не дергается, только взгляд у него делается ещё более острым — Космос почти уверен, что у него ствол под столом, так что он подходит к нему не спеша — дружелюбно-исследовательским шагом. Он тыкает пальцами папочки на полочках, отодвигает стул подальше — не нравится он Космосу; вертит ручечки-карандашики в подставке на столе, запускает вечный маятник — антистресс; оттягивает один шарик и отпускает — звук получается смешной и нихуя не успокаивающий — тук, тук. Космос упирается ладонями в стол, нависая над Пчёлой; смотрит на него сверху вниз, изучает лицо, надеясь увидеть хоть что-то — страх, волнение, злость. Но видит только спокойствие, уверенность и эту едва заметную усмешку. — Сначала ты пиздишь Линкольн, — начинает Космос, задорно касаясь пальцами его галстука — как будто поиграть решил, — а теперь хочешь деньги? — Линкольн? — повторяет Пчёла, как болванчик. Он хмурит брови, морщит нос — весь такой сбитый с толку — ну, артист! Вот только Космос больше не ведется. Он дёргает его за галстук — резко и сильно, наматывая ткань на кулак. Пчёла от неожиданности подается вперед, судорожно выдыхая прямо ему в лицо, но быстро упирается ладонями в стол. Его рука дергается было вниз, но Космос вбивает его ладонь в стол — он знает, куда тот тянется. — Не надо, — шепчет Космос низко и почти ласково, и накручивает галстук на кулак так, что тот передавливает Пчёле глотку до хрипа. Пчёла смотрит ему в глаза пристально, выжидающе и бесстрашно, словно всё ещё держит ситуацию в своих руках, хотя уже начинает задыхаться — так сладко и знакомо, что Космоса в ту же секунду затапливает густым злым возбуждением, как будто он упал мордой в целую гору кокаина. — Если ты хотел продолжения банкета, — зло шепчет Космос ему в губы, — мог просто позвонить. — Продолжения?.. — хрипит Пчёла. Он все еще выглядит озадаченным, бегая глазами Космосу по лицу, словно судорожно пытается вспомнить. В его глазах мелькает что-то похожее на узнавание, но оно слишком мимолетно. И Космос не знает расстраивает его это или нет, потому что неужели настолько все было плохо, что его предпочли забыть? Он решает напомнить. Пчёла отвечает не сразу — весь напряженный и задеревеневший. У него расширяются глаза от удивления — не наигранно, а как-то по-настоящему. Но Космос ослабляет хватку — галстук почти соскальзывает с кулака, и Пчёлу это вдруг странным образом успокаивает. Его губы поддаются в ответ, сначала неуверенно, почти неловко. Он целуется иначе, не как в прошлый раз, как будто не может сразу приноровится, или, быть может, до конца расслабиться, словно все еще ждет какой-то подляны от Космоса, а Космос и рад бы его проучить, но он не думал, что будет скучать по нему сильнее, чем по Линкольну. Космос отстраняется, заглядывая ему в лицо — втащит или нет? Но Пчёла улыбается, становясь неожиданно инициативным. Он сам подается ближе, лезет к Космосу прямо через стол, сшибая подставку с ручками со стола. Космос едва справляется с этим напором жадной, почти агрессивной энергии, помогая ему не рухнуть на пол. Жизнь к такому рандеву его не готовила, но разложить Пчёлу здесь на столе кажется сейчас самым правильным решением. Они обходятся без слов и даже без стонов — Людочка в приемной не особо к ним располагает. Все происходит слишком быстро и на эмоциях. У Космоса от этого яростного прилива адреналина дрожат руки, потому что Пчёла в этом гребаном кабинете — на столе, с задранной рубашкой, с галстуком, свисающим наискось, с хриплым, сбившимся дыханием — оказывается таким же мозговыносящим, как тот Пчёла, что танцевал у него на столе пьяным, солнечным и в его рубашке. После их импровизированных переговоров Пчёла возвращается за стол, как будто ничего и не случилось. Он снова делается лениво-сосредоточенным, поправляет галстук и приглаживает волосы все тем же странным незнакомым жестом. Космос все же рушится в распроклятое кресло напротив — ноги едва держат. — Так мы договорились? — хрипло спрашивает он. Пчёла улыбается, сцепляя пальцы перед собой в замок. — А мы с тобой пока ни о чем не договаривались, — говорит он, слишком спокойно, но с каким-то таким нехорошим намеком, что Космоса пробивает холодный пот. — Ну так давай договоримся. — Я переговоров не веду, — равнодушно бросает Пчёла, и его взгляд вновь делается острым. — Передашь Белому мои условия. Не устроит — встретимся в суде. /// Космос тяжело валится на диван. Саня сидит за столом, методично перебирая бумаги, и даже не поднимает на него взгляд. — Ну, как все прошло? — Ты знаешь, мне кажется тебе лучше самому туда съездить, — отвечает Космос, глядя в потолок. Саня, наконец, отрывает взгляд от бумаг. Он наклоняется вперед, упираясь локтями в стол, и обеспокоенно хмурится. — Ты че, его завалил? Космос смеется — коротко и зло, потому что в каком-то смысле да, он его завалил, но Космос не то чтобы этим гордится. — Нет, — говорит он. — Просто денег он не хочет. — А чего же он тогда хочет? Большой и чистой любви? Космос поворачивает к нему голову, чтобы до Сани наконец дошло, что шутки кончились. — Он хочет долю. Саня моргает пару раз, словно осмысливает сказанное, а потом отодвигает от себя все документы — наверняка все это время сидел и пытался самостоятельно разобраться с бухгалтерией, но не преуспел. — А больше он ничего не хочет? — Половину, — коротко отвечает Космос. — А ебало у него не треснет?! — А чё ты на меня-то орёшь? Просил съездить, узнать, чего он хочет — я узнал. А по вопросам дружбы это ты у нас главный. Вот и езжай. /// Космос почти уверен, что просто заснул на диване, пока Сани не было, потому что снится ему какая-то чертовщина, как будто он Вовка в тридевятом царстве, только не Вовка, а Космос, и не в Тридевятом царстве, а в Солнечном городе, и он не двухметровый мужик, а коротышка. А перед ним почему-то сразу два Пчёлы, как двое из ларца, одинаковых с лица, и вот они оба как раз-то под два метра, смотрят сверху вниз и улыбаются пугающе одинаково — один в кепке, а другой в пиджаке. — Вы чё? — испуганно спрашивает их Космос. — И пальцы за меня загибать будете? — Ага! — радостно отзываются оба Пчёлы, и их улыбки становятся еще шире. Это не иначе как кошмар, но когда Космос открывает глаза и видит в дверях Белого, реальность бьет ему прямо под дых. — Знакомься, Космос, это Витя, — буднично говорит Саня, и Космос едва с дивана не валится, когда видит в дверях две одинаковые рожи. — А это Паша. Они теперь работают с нами. /// Обмыть новое сотрудничество они, конечно, идут в ресторан. Саня всю дорогу не затыкается — «Это же, блять, Пчёлкины! Ну ты чего, не помнишь? В соседнем подъезде жили, в соседней школе учились!», но Космос допустим реально не помнит. Или просто старается вытеснить это знание из головы. Потому что те близнецы, что он смутно припоминает, были всего лишь маленькими, вихрастыми пацанами в одинаковых шортах и футболках, которые носились по двору, размахивая палками. А эти… от этих у Космоса кружится башка. Саня напротив взрывается хохотом от какой-то очередной истории Паши. Тот сидит в пиджаке, при галстуке и с перстнями на пальцах, расслабленно и вальяжно закинув руку Белому на спинку стула, а Космос старательно рассматривает меню — охренеть какое интересное. Космос боится даже голову повернуть, потому что Витя рядом смотрит на него в упор — Космос видит его отражение в хромированной салфетнице. Он сидит также расслабленно, как и братец, только в джинсе, в толстовке и в кедах, которые он едва ли не на стол закидывает. На нем все та же кепка, из-под которой топорщатся светлые кудри, и Космос уверен, попробуй он сейчас хотя бы заикнуться, что в таких местах головные уборы положено снимать, ему эту кепку в жопу засунут, потому что правила это, очевидно, то, что Витя в рот ебал. Но Паша безбоязненно тянется к нему через весь стол, стягивает кепку и бросает ее на стол, непринужденно возвращаясь к разговору с Белым — Витя даже не реагирует, сверля взглядом Космосу висок. — Значит, правда «Космос»? — шепчет он, придвигаясь ближе вместе со стулом. Космос раздувает щеки, переворачивая странички меню — и давно у них такие цены в Москве? — Поверить не могу, — смеется Витя ему на ухо, явно наслаждаясь ситуацией. — Ты и его трахнул. Космос поднимает глаза поверх меню. Паша смотрит на него с ленивой улыбкой, как будто слышит, о чем они с Витей говорят, а Белый рядом радуется, как ребенок — ну еще бы, Пал Палыч теперь за него все циферки распишет, а Пчёла любого несговорчивого комерса до ручки доведет. — Ага, только почему тогда мне кажется, что это вы меня поимели, — зло бормочет Космос себе под нос и, набравшись смелости, поворачивает голову и добавляет: — А ты ещё и мои Линкольн спёр! Витя — он вообще, кажется, без тормозов — гладит его шею пальцами, закинув руку на плечо, игнорируя и Белого, и Пашу, и то, что они вообще-то в ресторане — в приличном месте. — Да брось, Космос, — ухмыляется он, и издевательски трясет знакомыми ключами у него перед носом. — Просто был нужен повод ещё раз с тобой встретиться. — Что-то ты не торопился, — скалится Космос, выдирая ключи из его пальцев. — Был занят. — Как жаль. А теперь очень занят я. Пчёле его слова, что рыбке зонтик — однохерственны. Он даже руку с плеча не убирает, только склоняется ближе. — Мной? — шепчет он, заглядывая в глаза. — Или моим братом? — и улыбка у него становится злобная, почти как у братца, когда тот обещал провести их с Саней через все круги бюрократического ада судебной системы Российской Федерации. — Ты знаешь, Космос, я не жадный. Но я тебя первый застолбил. Космос не парковочное место, чтобы его можно было застолбить, но он решает Вите об этом не сообщать — он в такие разборки влезать вообще не хочет, мало ли какие там отношения у братьев. Он же не девка какая, чтобы из-за него дуэли устраивали. — Это вы уже там сами разбирайтесь. — А тебе все равно? Космос молчит, рассматривая его кепку на столе. Он не знает, что на это ответить. Ему вообще хотелось бы сейчас оказаться подальше отсюда, потому что работать вместе с близнецами, которых ты по ошибке принял за одного человека и выебал, перспектива такая себе — самая что ни на есть радужная. Саня выбирает именно этот момент, чтобы пойти отлить. Космос тоскливо провожает его взглядом, одними глазами пытаясь передать ему «‎только не оставляй меня с ними одного», но Саня его послания не различает. — Не знаю, — честно говорит Космос, возвращая взгляд на близнецов. — Я до этой секунды не знал, что вас двое. — Что, даже разницы не заметил? — усмехается Паша, подключаясь к диалогу. Они похожи как две капли воды, но в то же время настолько разные, что Космос бы их никогда не спутал. Если бы знал. — Заметил, — скалится Космос, просто чтобы их побесить, хотя, конечно, нихрена он не заметил. — Ты мне больше понравился. Не такой пиздлявый. У братца у твоего рот вообще не закрывается. Улыбки медленно сползают с лиц обоих близнецов, и они становятся одинаково пугающими, как будто это не два человека, а один, просто отраженный в зеркале. Паша лениво упирается ботинком в ножку стула Космоса — сначала небрежно, почти играючи, а потом нажимает сильнее и выше — очень красноречиво, Космос даже выпрямляется, потому что нога оказывается в опасной близости к яйцам. Это, конечно, не ствол, но тоже заставляет волосы на жопе зашевелиться. — Может, тебе тоже стоит помолчать, — ласково предлагает Паша, перекатывая каждое слово на языке, словно это выдержанный коньяк. Его взгляд скользит по Космосу — нагло и откровенно, и в нем сквозит одновременно угроза и обещание. — Пока я сам тебя не заткнул. У Космоса в затылке щекочет от странного, сладкого предвкушения, а, может быть, это просто Витя щекочет его шею пальцами. — Почему мне кажется, — шепчет он, склоняясь так близко, что его горячий выдох обжигает кожу, и Космос дергается, как будто его ножом пырнули, — что ты нас боишься? Белый появляется как всегда вовремя, спасая Космоса от обязанности отвечать на этот риторический вопрос. /// Космос боязливо высовывается в коридор. В дверь звонят с настойчивостью орангутанга — зажимают и держат. Тут только выходить и давать пизды, но на то и расчет, а Космос не тупой. — Космос, — раздается из-за двери, и хер его разберет кто это — Витя или Паша, все один чёрт, — ты что, от нас прячешься? Космос беззвучно просит бога избавить его от лукавого, и перекрестившись, открывает дверь, потому что если он и взял отгул, то вовсе не потому что прячется от близнецов. — Я вас не звал, — воинственно говорит он. — Нас не зовут, — сообщает ему Витя, протискиваясь мимо него в квартиру. — Мы сами приходим, — добавляет Паша, вталкивая Космоса внутрь. Космос не уверен, что его хватит на двоих, но его не спрашивают. Его раздевают в четыре руки и раскладывают на собственной кровати, как девку; распинают, как Иисуса на кресте; укладывают, как тесто в форму для пирога; растягивают, как одеяло на двуспальной кровати; словом, он не сопротивляется. Паша — совершенно голый, с выбившимися прядками из идеальной прически — упирается коленями в матрас, нависает у Космоса над головой, гладит себя и смотрит сверху вниз. — Я придумал, как тебя заткнуть, — улыбается он. — Открой рот. И смеется, такой довольный собой, что Космос не находит, что ему сказать, потому что он может и тупой, но не настолько — откроет рот, как открыл дверь, и пиши пропало. Но Паше явно безразлично его мнение, он тянет его подбородок вверх, чтобы было удобнее, и проталкивает большой палец между губ, надавливая на язык. — Давай, — подбадривает он. — Открой рот. Витя самостоятельно усаживается на него, явно не собираясь ждать, пока они тут разберутся. У Космоса руки сами рвутся к его бедрам, и он несдержанно стонет — и от приятной Витиной тяжести, и от возмущения, потому что в открывшийся рот тут же вталкиваются также, как и в квартиру — без приглашения. По скромному мнению Космоса, открытая дверь — сомнительное согласие. Но он не девка, чтобы кочевряжиться, да и чего греха таить, он захотел их обоих в ту же секунду, как увидел вместе. Так что он послушно растягивается на матрасе и открывает рот, откидывая голову, как можно дальше — так почти нет глотательного рефлекса и абсолютно никакого контроля над ситуацией. Космос не так себе все это представлял — не то чтобы он вообще себе такое представлял — но все же, были у него кое-какие мысли. Вот только близнецы оба оказываются нижними, и трахать их одновременно довольно сложно. Хотя Космоса не покидает стойкое ощущение, что это не он их трахает, а они его. Близнецы меняются, вращая его так как им удобно, но сами друг с другом почти не взаимодействуют, только пихаются — «подвинься». Паша вообще в какой-то момент уходит в кресло покурить — сытый и затраханый — и просто сидит и смотрит, так что Космосу от его пристального взгляда делается жутко — жутко и пиздец как будоражаще. В конечном счете Космос уже даже не разбирает кто есть кто — их сложно различить, когда они оба голые и взъерошенные. По началу он отличает Пашу по перстням и кресту, Витю — по простым золотым цепочкам и часам, вот только когда все это летит на стол, и на них не остается ничего, кроме одуревших улыбок, Космос пытается поймать их взгляды — у Паши он более сучий и острый, а у Вити более кокетливый, но даже взгляды со временем плывут, оба делаясь одинаково разомлевшими. Его желания в этот раз особо не учитывают, но Космос все равно засыпает странно удовлетворенный, обложенный близнецами как подушками. А утром снова оказывается в своей постели один. — Да блять- Он растирает ладонями лицо и сбивает ногами простыню, как разочарованный ребенок — он ни на что не рассчитывал, но надежда умирает, блять, последней. А потом он слышит голоса. Космос выползает в кухню, как римский сенат — в одной простыне, и видит Пашу, готовящего что-то у плиты в его пижамных штанах. Они ему в самый раз, только длинные — даже пальцев не видать. Космос узнает его как-то слету — без цацок, и без заглядывания в глаза. Есть что-то такое даже в том, как он двигается, что не перепутать. Близнецы они же ведь разные. Стонут они точно по-разному. Да и Витю, курящего у окна в его рубашке, Космос ни с кем больше не спутает. — Доброе утро, страна! — салютует ему Витя. — Вы че, — Космос приваливается к дверному косяку, — теперь тут постоянно торчать будете? — Ага, — хором отвечают они, и Космос вдруг смеется — раскатисто и от души, как будто невидимая тяжесть, давившая на грудь, вдруг испарилась. Они и правда как двое из ларца — два джинна наоборот. Паша ставит перед ним тарелку. — Ты против? — Нет, что ты, — заверяет его Космос, усаживаясь за стол. — Всегда мечтал о близняшках. — Мечты сбываются, — улыбается Витя, щурясь от дыма, и Космосу кажется, что проблем у него в жизни теперь станет в два раза больше.