Ветви священного дерева

      Каждый день, примерно в три часа, я по традиции отпрашивалась из лаборатории, брала рабочую машину и ехала в Токио. Как раз год назад мне выдали водительское удостоверение — один из относительный пропусков к свободе, чтобы больше не просить кого-нибудь «подкинуть до метро». Я думала научиться водить машину еще в восемнадцать, но все никак не доходили руки. А тут взяли и дошли.       Укина ходила в частный детский сад под опекой столичного университета. Это был не мой выбор — я была бы довольна, если бы ее приняли и в обычный государственный. Но от моих желаний и тяги к аскетизму мало что зависело: в этом детском саду был первоклассный уровень защиты и отличный педагогический состав. Когда Годжо определял туда нашу дочь, он убедил меня, что ей ничего не будет угрожать. И я ему доверилась.       Как всегда оставив машину на парковке, я быстрым шагом проскользнула в железные ворота. Время было выверенно почти по минутам: я не любила опаздывать. Лишь один раз мне выпала честь опоздать — полтора года назад, когда меня еще подвозили ассистенты колледжа. Мы тогда встали в жуткую пробку, а когда я, взмыленная и раздраженная, наконец залетела в здание сада, то увидела, что Укина развлекала себя игрой с другой девочкой, чьи родители тоже задерживались.       Но переубедить меня относиться к опозданиям проще не удалось пока никому и ничему. Поэтому сегодня я снова пришла ровно к назначенному времени.       — Мама! Посмотри, какая у меня сегодня наклейка!       В этот раз присесть я не успела, поэтому дочь врезалась в мои колени. Кажется, не критично — сразу же отпрянула и протянула мне свой раскрытый дневничок. Я улыбнулась, положила одну руку Укине на макушку, а во вторую взяла дневник, на развороте которого в несколько рядов выстроились наклейки за посещаемость.       — Здорово… Такой у тебя еще не было, да?       — Не было! — довольно подтвердила Укина и радостно покрутилась на месте.       Я не смогла подавить смешок. В белой блузке и клетчатом сарафанчике она походила на замечательную фарфоровую куколку. Мы не виделись всего несколько часов, но мне вдруг стало ясно, как же сильно я успела соскучиться.       Дождавшись, пока дочь переобуется, я попрощалась со всеми в садике и повела Укину к машине. По дороге она пересказывала мне свой день: кто за что хвалил, с кем кто играл, от кого что новое узнали. Я слушала ее и, глядя на отцветающую сакуру, поражалась стремительной скорости времени.       Еще вчера она была совсем малышкой, а уже следующей весной пойдет в первый класс. Мы пока не выбрали конкретную школу. Хотя однажды подобный разговор поднимался — несколько лет назад, когда Укина только-только пошла в детский сад, Годжо упоминал, что при этом же университете есть начальная школа. Так что вопрос скорее решенный, чем нет. Однако впереди еще маячил целый год, за который многое могло измениться.       — Ай! — вдруг пискнула дочь и остановилась.       Я обернулась, все еще держа ее за руку, и спросила:       — Что случилось?       — В глазу колется, — прохныкала она, поднимая свободную ладошку к лицу.       — Не трогай грязными руками. Дай лучше я посмотрю.       Опустившись перед ней, я аккуратно оттянула пальцами верхнее и нижнее веки и присмотрелась. Глаза у Укины были такими же, как у отца, голубыми. Вообще она несправедливо многим пошла в Годжо: волосами, глазами, формой губ и даже походкой. От меня ей досталось немного — темные брови и вздернутый нос. Хотя мой отец говорил, что сходство со мной маленькой все же прослеживалось. Жаль, что проверить это было невозможно: луддитские наклонности клана Кансуги отрицали существование фотоаппаратов.       Но мне грех возмущаться. Такое поразительное сходство Годжо с дочерью в свое время освободило меня от кучи неприятных моментов. Например, от теста на отцовство, которым мне угрожали всю беременность. Когда Укина родилась, и у всех недовольных не осталось сомнений, от кого именно, Ироха придумала целую серию шуток. «Ты как будто просто рядом стояла, — хихикала сестра. — У кого ребенка украла, мошенница?»       И это мое вознаграждение за двадцать часов страданий…       Достав из рюкзак влажную салфетку, я аккуратно потерла дочери закрытое веко. Видимо, ресница попала или еще какая-то песчинка. Укина тяжело повздыхала, дуясь на судьбу.       — Ну как?       — Кажется, больше не колет.       — Славно, — отозвалась я, сминая салфетку и выбрасывая ее в ближайшую урну.       Мы уже почти дошли до машины, когда она снова заканючила:       — Ма-а-ам…       — Да?       — А мы зайдем сегодня за сладеньким?       Пристегнув ее на детском сидении, я негодующе поджала губы. Гены… Никуда от них не деться.       — Мы же заезжали вчера.       — Но мне нужно поесть сладенького, чтобы глазик прошел! — возмутилась она.       — Я думаю, дома еще осталось.       — И мне сказали, что я сегодня была главной умницей в группе! Я заслужила сладкий приз!       Усевшись в водительском кресле, я подняла с полки очки — последнее время работы за компьютером увеличилось в разы, отчего зрение ухудшилось. К тридцати годам, думаю, меня можно будет записывать в инвалиды с такой-то загруженностью.       — Хорошо, — сдалась я, проворачивая ключ. — Только сначала к врачу. Договорились?       Сегодня у нас как раз намечался плановый осмотр у стоматолога.              Я уже говорила, что Укина — абсолютная копия своего отца?       — Ну, в принципе все хорошо, — подытожила женщина-врач, с которой мы никогда раньше не виделись. — Думаю, причин для беспокойства нет. У нее еще не расшатываются зубы, Годжо-сан?       Звук этой фамилии словно отвесил мне мощную пощечину. Я вскинулась и выпалила:       — Кансуги-сан. Мы с ее отцом в разводе.       Стоматолог посмотрела на меня так выразительно, что мне захотелось провалиться под землю. И зачем я только ее поправила?..       — Так что с зубами?       — Нет-нет… Она не жаловалась.       — Понятно… К чистке нареканий нет, справляетесь хорошо. Но продолжайте следить за уровнем сладкого. Сами понимаете, хоть зубы и поменяются, но кариес все равно вещь не из приятных.       Я закивала головой, а сама подумала, что это будет задачка не из простых. Довольная Укина, сидевшая на стоматологическом кресле, качала ногами в нетерпении от обещания про поход за сладостями.       Этого врача мне порекомендовала Фукуми-сан — та самая Фукуми-сан, которая когда-то давно впервые привезла меня в колледж. Она заняла почетное место в списке тех контактов, с которыми я периодически общаюсь за пределами работы. После рождения старшего сына Фукуми как-то плавно отошла от шаманских дел. А ее младший, Таро, был ровесником Укины.       По окончании приема я, как и обещала, отвела дочь в кондитерскую. Там, пока она в приступе восторга разглядывала пирожные, едва ли не носом прижимаясь к прозрачной витрине, мне пришло уведомление о прогнозе погоды на неделю. Солнечно.       Укина выбрала себе несколько десертов и настояла на том, чтобы я купила что-то себе. Поддавшись натиску, я взяла пару кусочков кастеллы. Дочь следила за тем, как упаковывают сладости, с плохо прикрытым возбуждением. Конечно, это все таило свой корыстный умысел: Укина знала, что я не люблю сладкое. Значит, купленную кастеллу позже можно прибрать к рукам…       Я знала. Но сделала ли я что-то, чтобы это предотвратить? Нет. Наверняка, если в мире существует альянс образцовых матерей, его трибунал приговорил бы меня к наказанию. Возможно, иногда я правда позволяла дочери слишком много. Нет-нет, но иногда я сравнивала ее детство со своим и жутко радовалась, что Укине выпало больше возможностей. Она жила в большом городе, общалась с кучей ребятни в детском саду, объедалась сладостями, копила целый ворох игрушек… В Никко, конечно, не лагерь строгого режима, но дети там растут в более скромной атмосфере. И славно, что моего ребенка такое не касается.       Всю дорогу обратно я наблюдала за сгущающимися на небе сумерками и думала об одном: о весне. Начался апрель — сегодня первый учебный день для всех учащихся. Я неожиданно подумала о том, что март прошел совсем мимо меня. В этом году казалось, что зима никогда не закончится, и холода вились вокруг даже тогда, когда в календаре перевернули лист февраля.       А на самом деле вот оно как: весна уже пришла. И совсем скоро подползет к середине.       В колледж мы вернулись позже обычного. Укина шла в жилой комплекс первой, гордо размахивая пакетом из кондитерской. Я плелась следом за ней, таща на своем горбу сразу два рюкзака — свой и ее. У крыльца мы столкнулись с Иэйри.       — Тетя Секо!       — Гулена наконец-то вернулась домой? — слабо улыбнувшись, спросила она. Потом посмотрела на меня и добавила: — Вас уже потеряли.       Я скривила губы, отправив Укину внутрь. Зная Годжо, странно, что он не бросился прочесывать город. Своих дел, что ли, нет? Сейчас — самое благоприятное время для активизации проклятий, ему бы с миссий не вылезать… Мрачные мысли о надоедливом бывшем муже заставили меня искать по карманам зажигалку.       — Мне кажется, еще немного — и я с тобой «развяжусь», — пробормотала Иэйри, глядя, как я затягиваюсь.       Вместо ответа я протянула ей открытую пачку сигарет, от которой Секо, конечно же, отказалась. Вообще она была единственным человеком, в присутствии которого мне не было напряжно курить. Иэйри не осуждала и не задавала лишние вопросы. Лишь однажды, в самом начале моей вредной привычки, сказала:       — Ты была последним человеком, которого я представила бы с сигаретой.       И это было очень уместным замечанием. Потому что всю свою жизнь я проторчала в тренажерном зале, пробегала по утрам и просчитала калории на повестке правильного питания. Но Иэйри все понимала: почему начала курить и зачем решила продолжить. Больше к моей совести Секо не взывала.       Пока в воздухе закручивалась тонкая дымка, мы немного поговорили. Обсудили конгресс по лабораторной медицине, куда нас хотел отправить директор. Конгресс пройдет летом в Осаке, и подразумевалось, что на него должна поехать я. Потому что Иэйри нельзя было отлучаться из школы надолго, а от меня без семпая толку будет вполовину меньше. Я с неохотой подумала о перспективе поездки в другой город и затолкала мысли о ней подальше, не желая размышлять о подобном вплоть до момента, пока меня не поставят перед фактом.       Это еще и фальшивое удостоверение на провоз проклятого оружие придется делать… Ну и морока.       Когда я сама зашла внутрь, то поняла, что Укина до нашей комнаты так и не добралась. Подтверждающим индикатором стал все тот же измятый пакет из кондитерской, который до сих пор болтался у дочери в руке. Сама она, довольная и хохочущая, сидела на плечах у отца.       — Ну вот и мамаша наша явилась! — торжественно провозгласил Годжо. — Где шарились-то?       На нем все еще была повязка на оба глаза, и хоть я не ловила его взгляд, все равно чувствовала, что на меня он не смотрел. Хотя обращался явно ко мне.       — На приеме у стоматолога, — сдержанно ответила я, сложив руки на груди.       — А потом зашли купить вкусняшки! — завопила Укина, тряся несчастным пакетом перед лицом отца.       — Вкусняшки — это здорово, — согласился Сатору. — А чего мне про врача не сказали?       Вообще-то я говорила. Может не прямо, но точно об этом упоминала. Волна раздражения горячей магмой прошлась по всему телу, и я едва удержалась от того, чтобы не вспылить. Надо быть умнее. Я ведь знаю, что он просто испытывает мое терпение.       Все-таки одна из самых любимых забав Годжо — это довести ранимого. Довести меня.       — Кстати, я тоже купил немного вкусняшек…       — Правда?!       — Совсем немного: вагаси, яцухаси, парочка данго…       «Короче, половину кондитерской он купил», — хмуро подумала я. Потом размашисто шаркнула подошвой кроссовки по полу и строго окликнула дочь:       — Укина, ты помнишь, что тебе сказал врач?       Всепоглощающая радость на ее лице быстро сменилась настороженностью. Дочь посмотрела на меня так, словно я только что приказала утопить новорожденных котят. От ее тоскливого взгляда на душе стало тошно, но я и бровью не повела. Да, мне нравилось баловать Укину, давать ей лишний повод для улыбки и просто дарить какие-то положительные воспоминания.       Но быть родителем означало нести на себе определенный груз ответственности. Например, предотвращать кариес или вспышку кожной аллергии. Кто-то должен об этом задумываться. И, если выбирать из меня и Годжо, я больше тянула на роль плохого полицейского.       — Зану-у-уда.       Сатору самому иногда сложно было дать больше шести лет.       — Опять скандалитесь? — спросила дошедшая до меня Секо.       — Тетя Секо, у нас, оказывается, еще больше сладкого!       — Вот оно как, — усмехнулась Иэйри. — Поделишься?       — Обязательно поделится, — ответил за дочь Годжо и аккуратно спустил Укину на пол. — Беги, У-чан, поставь вместе с тетей Секо чайник.       Она тут же сорвалась с места, поднимая победный крик:       — Мы будем кушать вкусняшки!       — Она за сладости мать продаст, — почти что назидательно заметила Секо и бросила взгляд на Годжо. — Кое-кого напоминает…       И, стуча каблуками, отправилась за ускакавшей Укиной. Я, не теряя времени, поспешила за ней, но, когда проходила мимо Сатору, замедлилась, напоровшись на его замечание:       — Я тебе звонил. Могла и трубку взять.       — Я была за рулем.       — Три часа?       — Не видела пропущенных.       — Врушка.       Мне снова пришлось сдерживать позыв гнева. Сжав руки в кулаки, я глубоко вдохнула. Надо быть умнее, надо, черт возьми, быть умнее… Я сорвусь, а ему в радость. «Не давай ему поводов гордиться, Козуэ, не давай».       Моей извечной проблемой была природная медлительность. Хоть я и считала себя достаточно начитанной и всесторонне образованной, режим реального разговора зачастую заставлял меня теряться. Придумать что-то колкое на ходу не получалось, и я либо давала волю эмоциям, либо пораженно глотала обиды.       Вот Ироха могла ответить. Но я — не она.       К счастью, на этот раз мне помогли обстоятельства. Когда тишина затянулась, и факт моей уязвимости начал ощутимо давить на плечи, раздался шум. Не просто шелест листьев за окном и не карканье притаившихся на скате крыши птиц.       Где-то как будто прогремел взрыв.       А потом еще раз. И еще. И снова.       Мы простояли неподвижно пару секунд, прислушиваясь к внезапной тишине. А потом, когда неизвестный шум поднялся снова, не сговариваясь рванули к входной двери.              Звук привел к корпусу, где жили студенты.       Годжо, конечно, меня опередил, и, когда я только завалилась в узкий темный коридор, он уже был на месте. Стоял и держал за ворот футболки Мегуми — единственного нашего первогодку. К ним лицом и ко мне спиной соответственно стоял еще кто-то — невысокий силуэт, одетый во все черное. Из-за плохого освещения помещения у меня не удалось его рассмотреть, и я, гонимая эмоциями, сделала то, что первое в голову пришло.       Подлетела к незнакомцу и скрутила ему руки.       — Полегче, Козу-чан, — неожиданно спокойным голосом попросил Годжо, когда человек под натиском моей силы застонал и согнулся, опадая на колени.       Я непонимающе вылупила глаза на него, затем посмотрела на Мегуми, на лице которого застыла смесь удивления и раздражения, и наконец на своего «заключенного». Тот как раз откашлялся и низким голосом пробормотал:       — Охренеть, ну и хватка… Сколько жмешь, сис?       Воздух пах характерной для общежития затхлостью, а еще — почему-то — дымом от моих сигарет и, самое страшное, кровью. Горький комок паники встал мне поперек горла, и я отпустила чужие запястья. Незнакомец окончательно рухнул наземь и перевернулся. Я увидела, как из-под растрепавшихся длинных волос показалось совсем юное мальчишечье лицо. Темные глаза, бледная кожа, усеянная давно затянувшимися бледными царапинами. Хотя на плохо выбритом подбородке виднелись и совсем свежие порезы.       — Цугуто?.. — удивленно спросила я, опознав родного брата.       — Теплый прием, — просипел он, поднимаясь с пола. — Ничего не скажешь, сестрица.       Я в растерянности подняла взгляд на Мегуми.       — Что у вас тут произошло? — тихо спросила я, все-таки решив осмотреться по сторонам.       На стене рядом красовалась россыпь черных клякс. «Кровь, — подумала я. — Проклятая техника». Из разбитого окна засквозил холод весеннего вечера. У меня за спиной замигала последняя работавшая в коридоре лампочка.       — Наверное, надо их все-таки поменять… — скучающе протянул Годжо, отпуская Мегуми.       — Козуэ-сан, я могу все… — подал голос последний, но был бесцеремонно прерван Цугуто.       — Этот придурок решил меня ушатать.       Брат выпрямился и оправил запачканную футболку. «Он вырос, — пронеслось в голове у меня. — Сколько времени мы не виделись?»       Так как Цугуто жил вместе с отцом в Никко, а учился в Уцуномии, встречались мы не часто. Особенно после моего… Замужества. Когда я училась в колледже, мы с сестрой еще, бывало, возвращались домой на пару дней. Но с годами эти визиты стали все реже, потому что каждый начал строить свою жизнь.       Пожалуй, в последний раз я лично встречалась с Цугуто, когда ему было лет двенадцать…       — Ты влез в мою комнату, — ощетинился Мегуми.       — Да здесь темно! — воскликнул Цугуто, взмахивая руками. — Я что, знаю, какие комнаты заняты?! В первую попавшуюся зашел!       — И накинулся с кулаками!       — Вообще-то ты спустил на меня собак! Не фигурально!       — Почему ты не позвонил?! — вдруг спросила я, неосознанно пытаясь перекричать двух взвинченных подростков. — Мне никто даже не сказал, что ты приезжаешь!       На самом деле, это, наверное, даже логично. Первый учебный день как-никак. Но на этот вопрос Цугуто вдруг резко развернулся и посмотрел на меня набычено исподлобья.       — Да чтоб этого цирка не происходило, черт возьми!       — Если бы ты предупредил, я бы тебя встретила, — возразила я.       — Еще курицы-наседки мне не хватало.       — Ой, а вот это было грубо, — прошелестел где-то на фоне Годжо.       Я и правда почувствовала легкий укол обиды и поджала губы. Цугуто это, кажется, заметил, и, расслабив сурово сведенные брови, отвернулся. В три широких шага дошел до порога комнаты, дверь в которую была открыта, и схватился за ручку спрятанного в тени чемодана.       — Сумасшедший дом какой-то, — проворчал брат, прокатив свои вещи по полу.       — Ничего сказать не хочешь? — бросила ему вдогонку я. — Извиниться, за то, что тут устроил?       Брат дернулся у самого дверного косяка и обернулся. Я вздрогнула, чувствуя, как зрение меня подводит. В полумраке коридора и с отросшими волосами Цугуто сильно напоминал мне нашу мать. Когда Кансуги Укина была чем-то недовольна, у нее было такое же раздраженное лицо.       Безумие какое-то. Прошло столько лет, а из памяти так и не стерлось…       — Этот, — кивок на Мегуми, — пусть извиняется.       И скрылся за оскорбленно хлопнувшей дверью. Я осталась стоять, глядя в пустоту с нескрываемым недоумением.       Желание проверить пропущенные звонки в телефоне и непрочитанные сообщение зачесало нёбо. Я не могла пропустить новость о том, что отец отправил Цугуто в колледж. Это же не Годжо, которого мне приходилось игнорировать намеренно. Кто-то из клана должен был предупредить. Или поехать вместе с ним…       Беспорядочные злые мысли отвлекали от мерзкого осадка первой за очень долгое время встречи с братом. Признаться честно, я никогда не задумывалась, как пройдет наше воссоединение. Но все определенно должно было случиться не так. Наверное…       — Мда, — снова подытожил Годжо. — А на чьей совести в итоге разбитое окно? И кто будет стену отмывать?       — Козуэ-сан, — вдруг твердо обратился ко мне Мегуми, — это действительно моя ошибка. Мне жаль, что так произошло.       — Все в порядке, — отмахнулась от него я, смотря куда-то себе под ноги. — Ты не виноват. Цугуто поступил как идиот.       — Я думаю, я все равно должен извиниться…       Что он хотел сказать дальше, я не дослушала. Развернулась на пятках и опрометью кинулась к выходу, оставляя за собой и брата, и Мегуми, и треклятого Годжо.       В их присутствии на душе становилось только гаже.              К концу дня от нервов у меня все еще дрожали руки, а желание пересчитать чьи-нибудь зубы кулаком грозилось вот-вот выйти за пределы хрупкого самообладания.       После душа я вышла на балкон и, злым взглядом буравя тренировочную площадку, по которой бродила сорок минут после встречи с Цугуто, выкурила три сигареты подряд. Только тогда в груди разлилось хилое подобие успокоения.       Брат когда-нибудь должен был приехать в колледж. То, что я не задумалась, насколько логичным казалось его прибытие в этот день, целиком лежало на моей совести. Но оставалось одно «но», которое не давало мне покоя.       Окружающие никак не понимали, что все на свете я одна предусмотреть не могла.       В Никко уже несколько месяцев торчал Хиноки. Он точно знал, кого и когда из клана будут отправлять. Если отец не соизволил меня предупредить, то за него мог сделать этот придурок. Я баюкала в уме эту мысль, одновременно себя ей уговаривая и распаляя. Во входящих сообщениях не нашлось ничего похожего на «встреть брата с поезда». Диалог с Хиноки вообще молчал с декабря.       Сначала я хотела позвонить ему и устроить настоящий скандал. Но потом старые обиды взяли верх, и взыграла уязвленная гордость.       «Да пошли вы все к черту», — решила я и спрятала телефон.       Немного пошатавшись по коридорам, я подождала, пока сигаретный дым выветрится из одежды, и только потом вернулась в комнату. Там уже должна была сопеть Укина.       Пожалуй, на одной только ней выстояли мои нервы. Я могла сколько угодно упиваться яростью, но никто бы не сделал за меня неписаные обязанности. Отгладить одежду дочери, проверить содержимое ее рюкзачка, выяснить, сколько сладкого она успела умять в мое отсутствие… Из-за необходимой рутины попустило и даже дышать стало легче. Правда, не надолго.       Переодевшись, я бросила телефон на прикроватную тумбочку и скользнула к Укине под одеяло. Она лежала лицом к стене, и я могла видеть только ее светлый затылок. Рука сама собой потянулась пригладить взъерошенные волосы.       В голову неожиданно пришло забавное совпадение. А ведь сейчас Укине было столько же лет, сколько и Цугуто, когда я уехала из Никко… И вспоминала его я преимущественно именно таким же, как в ту весну: спокойным, немного грустным ребенком, который постоянно таскал с собой плюшевую собаку. Новую игрушку я, хоть и обещала, ему, кстати, не подарила.       Эта мысль почему-то меня так расстроила, что я прерывисто вздохнула. Получилось слишком громко — это стало понятно по тому, как заворочалась на подушке Укина.       — Ты… Чего шумишь? — поднявшись, спросила она.       С самого рождения дочь очень чутко спала. Когда она была совсем крохой, я прислушивалась к каждому шороху, пытаясь понять, можно ли мне отходить по делам.       — Извини. Я тебя разбудила?       — Да, — пробурчала Укина и зевнула.       — Извини.       Укина ничего не ответила, только брякнулась обратно на кровать, но уже поближе ко мне. Натянула одеяло по самые уши, и уткнулась теплым носом в моей плечо.       — А кто такой Цугуто? — раздался ее голосок, когда я уже подумала, что она снова заснула.       — Мой брат, — просто ответила я.       Только потом вляпалась в лужу недоумения. Для чего ей нужна была эта информация?       — Еще один?       — Да.       — Я его не помню.       — Ты была очень маленькой, когда вы виделись в последний раз.       — Ясно.       — Почему ты спрашиваешь?       — Папа сказал, что ты злишься, потому что поругалась с Цугуто. Это правда?       Ну конечно… У этого придурка язык без костей. Я насупилась, но согласилась:       — Правда.       Укина открыла глаза, и в свете луны, пробиравшемся сквозь занавески, они каким-то немыслимым образом стали еще более голубыми. Она протянула ко мне ручку и сделала то, чем занималась я каких-то двадцать минут назад. Принялась гладить мои волосы.       — Глупая мама. С братиками нельзя ссориться.       Манера разговаривать ей тоже досталась от Годжо. Наверное, что-то подобное он в свое время тоже вытворял. «Глупая Козу-чан» отлично вписалось бы в его репертуар. Но впервые меня покорежило не сходство дочери с бывшим мужем, а что-то другое.       Я во второй раз за день вспомнила собственную мать и подумала, что что-то такое могла бы сказать и она. Наверное, я правда глупая. У нее бы получилось разобраться с этим куда лучше меня. Я бы многое отдала, чтобы снова с ней поговорить.       С ней… Или со своей сестрой.