ЯМА

В подземных недрах, где свет не мог бы родиться и тьма поглощала всё, что осмеливалось быть, царствовал древнейший бог Яма — повелитель бездны. Его власть простиралась через многокилометровые тоннели и тёмные пещеры, где вечно царил мрак, и лишь изредка вспыхивали огоньки фосфоресцирующих минералов, обнажая ужасные очертания подземных чудовищ. Здесь, в этом бескрайнем лабиринте, рождались и умирали души, а жизнь и смерть смешивались в причудливую спираль вечности. Именно в этом царстве теней появились на свет два сына Ямы — Хёнджин и Сэмюэль, дети, как и их отец, рожденные из самого мрака, символы силы и пустоты. Их кожа была белоснежной, как первый выпавший снег, а глаза горели ледяными огнями, напоминая звезды, что когда-то могли бы гореть над их головами, будь они простыми смертными. С самого рождения они были неразделимы, словно две стороны одной монеты. День и ночь, свет и тень, луна и солнце — противоположности единого целого.  Подземные улицы, в которых они выросли, были не похожи на любое другое место. Это была долина глухой тишины, где не существовало времени, и в котором любой звук, будь то осторожный шаг или судорожное дыхание, становился эхом, теряющимся в бескрайних пустотах. Здесь не было солнца, лишь вкрапления приглушенного света, исходящего от древних кристаллов и невообразимо мощных потоков лавы, которые пересекали тоннели, оставляя за собой полумрак и треск. Громкий детский смех совсем еще маленьких бесенят наполнял царство непривычной беззаботностью. Хоть Хёнджин и Сэмюэль росли среди этих пустых, мрачных коридоров, ничто не мешало их бесконечным играм. Братья шустрили по лабиринтам из камня и тумана, преследуя друг друга в отражениях на стенах, в светящихся пятнах на мокрых тысячелетних камнях. В играх не было ни радости, ни страха — лишь пустота, ставшая и другом, и врагом одновременно. Излучая ребячество, с переполненным желанием бороться против правил, идти против установленных веками систем, они росли, становясь гибкими и бесшумными, способными растворяться в тени, а разум исказился в отречении от других и полном, ненормальном погружении друг в друга. Вскоре бесенята преобразились в демонов первого, самого почетного ранга.  С каждым годом темная связь становилась всё сильнее, а мир подземелий — всё более тесным. Каждый день был словно испытанием, где закон Ямы был единственным, что оставалось неизменным. В подземельях существовал строгий порядок: те, кто выходил за рамки установленного, исчезали в тёмных пропастях, поглощаемые бездной.  Прошло еще немного времени перед тем, как осознали, что их связь была чем-то большим, чем простая диктуемая кровью привязанность.  Тёмные залы, в которых они росли, казались им всё более походящими на темницы, а их рвение прикоснуться друг к другу, приласкать там, где запретно, — необъяснимо мощным и всепоглощающим. Но игры все же завели демонов слишком далеко. В ту ночь, которая казалась темнее и глубже всех других, отец застал их за непристойностями. В наказание Сэмюэль, взявший на себя ответственность, был изгнан в царство смертных, откуда имел право возвращаться лишь дважды в год. В день смертных и собственный день рождение. *** В подземном мире, где не было ни дня, ни ночи, где камень и тьма сливались в одно целое, также существовали и места, которые напоминали легкие, почти ускользающие мечты. Одним из таких мест являлись горячие источники, древние и бескрайние, где воды кипели и пульсировали, словно сама кровь бушевала внутри Земли. Здесь, среди дымящихся вод, где воздух был насыщен парами и неземными запахами, Хёнджин любил уединяться. Это был его уголок, его убежище от мрака, в котором он мог забыться, раствориться в горячих потоках, будто бы забывая, что он сын своего отца и брат своего брата. Он нежился под струей, погруженный по икры в тёмную гладь воды, которая шипела от кипящего жара, а лёгкий пар клубился вокруг, скрывая его фигуру от любопытных глаз. Тишина была густой. Только шум воды и редкие отголоски подземного мира нарушали абсолютное успокоение. В этом месте, полном почти мистической красоты, Хёнджин всегда забывался. Здесь, среди горячих струй, его тело, словно камень — холодное и вечное, наконец находило расслабление. Но неожиданно что-то изменилось. Пространство вокруг него сжалось до атомов, воздух стал ощутимо тяжелее. Хёнджин даже не обернулся.  — Ты вернулся раньше положенного. — почувствовал, как чьи-то цепкие руки, такие же тёмные и холодные, как его собственные, обвили распаренное тело, и, не сказав ни слова, прижали его к себе. — Как ты всегда догадываешься о моем приходе? — Сэмюэль почти мурлыкает, потираясь влажным носом, зарываясь в изгиб родной шеи. — С днем рождения, — демон хмурится, когда получает в ответ лишь бегающее напряжение мышц. — Молчишь? — голос обвивает, как шёпот ветра, скрываясь в тени озорства. Тело Хёнджина становится настолько живым, что каждый его выдох слетает испариной и отзывается в воздухе, переполненном искрящимся воссоединением. — Уподобился смертным, — уловимо резкий ответ. — Якшаешься с ними, не выбираешься из публичных домов, словно тебе и не жаль, что тебя отправили к ним. — Тише-тише, — Сэм с лёгким, едва заметным смехом, скользит пальцами по еле заметному кадыку Хёнджина, проводя ими вдоль его шеи, оставляя следы когтей на нежнейшей коже. — Забавно, что хоть я и гораздо более частый гость в мире смертных, на смертных больше похож ты своей гремучей ревностью. — Ревностью? Изволь, но я знаю, что я единственный, кого ты впустил в свое чёрное сердце, — без грамма высокомерия. Только чистая правда.  — Впустил? Оно состоит из тебя, — Сэм мягко шевелит губами, плавно обвивает вокруг брата паутину из собственных рук, аккуратно, кончиком пальца касаясь кожи на острой скуле. — Ну же, взгляни на меня. — Зачем? — бурчит, невесомо уходя от прикосновений. — И так видишь мой лик каждый раз, стоит наткнуться на собственное отражение.  — Не сердись. Не люблю, когда твой гнев направляется на меня, — Хёнджин едва дергает уголками пухлых губ, сдерживаясь от удовлетворенной улыбки. Ревность потихоньку отступает, жадность и нежелание делить с ущербными свое персональное сокровище нехотя, но все же отпускает воспаленный разум.  — Тогда не вызывай его. Дыхание, обжигающее в самом уязвимом и чувствительном месте на теле бессмертного — за ухом, ложится очередной монетой в кладезе общих, грязных воспоминаний.  — Переживаешь, что я могу возжелать другое тело? — лёгкий толчок — и ладони, сильные и уверенные, прижимают Хёнджина, оставляя тела на грани — между болью и желанием, между тем, что можно и что нельзя. Горячая плоть соприкасается с причинным, уязвимым местом. Всегда обнаженный перед родной кровью и душой, и телом Хёнджин остается не в силах сдержать стон от имитации того трения, которое доводит до конвульсий в самые яркие, но слишком редкие совместные ночи. — Расставь шире. — Нас могут ув-видеть, — длинный указательный палец с острым окончанием ногтя собирает влагу на ягодицах и упрямо приставляется к сжатому колечку мышц.  — Кто? Только ты приходишь в это Ямой забытое место, — бархатистый смех, наглость, незабытое долгой разлукой желание и до боли знакомый баритон творят свое дело — сводят с ума, заставляя откинуть голову на крепкую грудь позади и тяжело, с хрипом вздохнуть. — Я истосковался по твоему хныканью… Здесь даже у самого Ямы не нашлось бы ответа на то, почему это происходило между его сыновьями. В том мире, где единственным законом было следование тени, наследники нарушали его ежесекундно, растворяясь в безоговорочной привязанности. — Хочешь со мной? Убежать и не возвращаться.  Два одинаковых тела постепенно сливаются, словно не существует ни времени, ни пространства. Только они — два искаженных существа, родившихся в единочасье.  — Я тебе язык вырву, — шипит в ответ, точно разъяренный змей. — Дразнить меня спустился? Ах-х… — палец входит трудно и сухо. Воды недостаточно, чтобы смазать всегда тугого Хенджина, но тепло родного тела затмевает разум фантазиями, которые оставляют позади все остальные здравые мысли.  Сэм никогда не отличался самоконтролем или хотя бы маломальский выдержкой.  Случаи, когда он, словно изголодавшийся зверь, увлекался и имел собственного брата до криков и крови были совершенно не редкими.   — Не дразню, маленький. Я придумал способ. Мир Ямы никогда не знал милосердия.  На Хенджина и Самюэля, сбежавших и ослушавшихся собственного отца, будет объявлена охота.  Зато в месте, где даже боги жили по законам, не поддающимся разуму, двое братьев, с их рвением и запретной связью, станут символом того, что может возникнуть даже в самых непостижимых местах.  Любовь, порождённая тьмой. Две неправильные даже по меркам неправильного мира души.