Кривое зеркало

      Солнце постепенно припекало. Во всем виновата темная форма. Отвратительный закон жизни – в темной одежде жарче всего, нет желания вдаваться в физико-химические, термодинамические и другие “-ческие” подробности, чтобы понимать, что темная одежда летом – это отстой. Логичнее и безопаснее для здоровья было бы зайти в помещение или хотя бы сесть где-нибудь в тени, но первокурсники плевать на это хотели. Они сидели на ступенях перед медпунктом, подставляя себя и свои туго соображающие котелки под испепеляющие лучи солнца. Совсем недавно они едва не отбросили коньки на миссии и жара их совсем не волновала. Бывает так, что, пережив истинный ужас, какие-то повседневные неудобства жизни кажутся настолько незначительными, что их перестают замечать. И это тот самый звоночек для всех нормальных в отношении кишащих повсюду психов. Ни для кого не секрет, что все маги – сплошные психи, потому что нормальные люди не станут подставлять свои жизни под атаки монстров или со спокойным сердцем бродить вокруг распотрошенных трупов, выясняя, кто и где преступник. По этой логике, сотрудники убойного отдела ближе всех к пониманию магов; они тоже все ненормальные. Вряд ли, конечно, они смогли сохранить стоическое выражение лица, увидь они те трупы в колонии для несовершеннолетних, но все же.       Вспоминая их и проклятие, сотворившее это безобразие, по коже пробежала дрожь, а голова опустилась вниз. За одними неприятными воспоминаниями последовали другие, еще более ужасные. Наверное, нет, вернее, нет никаких сомнений в том, что крик безумия и отчаяния однокурсника, склонившегося над телом своего брата, будет мучить в кошмарах.       — Прекрати, — вымученно пробормотала сидящая неподалеку Нобара, и не совсем понятно, что она имела ввиду.       — А сама? — точно так же неопределенно бросил Мэгуми, думая, не читала ли она мысли.       Девушка немного повернула голову так, чтобы он не видел ее лица, словно это очевидное движение могло защитить ее от уличения во лжи, а Мэгуми не сомневался, что она намеревалась повесить ему лапшу на уши.       — В отличие от некоторых, не буду говорить кого, мы оба и так знаем, кого я имею ввиду, мне безразлична кончина парня, которого я знаю пару недель.       Говорила она уверенно, даже скучающе, будто бы это была правда, а у самой под конец задрожали губы и засвербило в носу. Ей хотелось любой ценой выглядеть сильной, когда в конкретный момент времени силой и не пахло.       Мэгуми подумал, что будь оно так, будь Юджи для них действительно чужим человеком, о скорби и речи бы не шло. Никто не скорбит по незнакомым людям, никто не скучает по прохожим, никому нет дела до судьбы тех, кто не задерживается в жизни и памяти. Самое смешное то, что Итадори Юджи не был никем из этого перечня: он был их другом и боевым товарищем, который пал от рук проклятия. Именно поэтому и Мэгуми, и Нобара чувствовали ноющую боль в груди.       — Эй, первокурсники! — громко окликнули их, позволяя немного отвлечься от печальных мыслей.       Перед ними стояла второкурсница в очках – Зенин Маки. Она быстро обвела их взглядом и продолжила:       — Чего такие лица, помер кто-то?       Из-за ее спины послышался громкий встревоженный шепот:       — Маки! Среди первогодок правда кто-то умер!       Пока сэмпаи разбирались между собой, выясняя кто прав, а кто виноват, Нобара незаметно спросила, что это за клоуны. Ответ ее не расстроил, но и не обрадовал; ей было плевать, как если бы она узнала, что завтра температура воздуха поднимется на градус. Что есть старшие курсы, что нет их не особенно важно для нее, но их иметь - лучше, чем не иметь в условиях их профессии. Неожиданно приятно не быть единственной девушкой среди молодых магов, возможно, они с девушкой в очках смогут подружиться. Маки казалась сильной и уверенной, при всем своем высокомерии, а такие люди импонируют Нобаре, чего не скажешь о других второкурсниках. Говорящая панда и мальчик-онигири вызвали у нее короткое замыкание, но тем не менее они не казались плохими, только странными, хотя все маги до единого странные.       Сэмпаи рассказали о предстоящих играх между двумя техникумами – Токийским и Киотским. Годжо, по обыкновению перекладывая свои обязанности на других, поручил им взяться за тренировки младших и подготовить их ко встрече с магами из Киото, некоторые из которых, по их словам, сильные и противные.       Маки уже было хотела погнать всех на первую тренировку, но Мэгуми заставил себя открыть рот и сообщить о еще одном первокурснике.       — Это очень тупая шутка, Мэгуми, — возмутилась старшая девушка.       — Я сказала то же самое, когда впервые услышала, — поспешила ответить Нобара вместо друга, — но это правда. Итадори Сукуна сейчас там, в медпункте, а Юджи…       — Не стало, — продолжила Маки. — Я поняла это. Когда его выпишут, этот Итадори сможет участвовать?       — Чисто технически, сможет, потому что он сильный и ловкий, но на деле его душевное равновесие оставляет желать лучшего.       Маки ничего на это не ответила. В конце концов, студенты двинулись в сторону стадиона, для проверки физической подготовки. Большую часть времени, проведенного там, они общались, шутили и узнавали друг друга, что несомненно положительно скажется на командной работе во время игр. И хотя Маки ясно дала понять, что это только в первый день она такая мягкая, и дальше их ждут адские тренировки, настроение первокурсников стало гораздо лучше.       Так за ежедневными побоями, которые начинались с раннего утра и заканчивались ближе к заходу солнца с перерывами на обед, пролетели три дня. Нобара и Мэгуми, само собой, не забили болт на своего однокурсника и справлялись о его здоровье у Секо Иери каждый раз, когда видели ее. Ответ был одинаковый всегда: он пока принудительно спит под препаратами, потому что стоит ему проснуться он начинает бушевать. И каждый раз это знание колет сердце и щиплет глаза оттого, что они никак не могут ему помочь.       Когда Секо сообщила, что Сукуна пришел в себя и был относительно спокоен, из-за чего его отпустили в свою комнату, ребята поспешили навестить его. Нетрудно догадаться, что их не впустили, даже никак не ответили на зов и не открыли дверь, чтобы показать свою физиономию. Им пришлось сойтись на том, что еще рано и Сукуне требуется больше времени.       Сложно взаимодействовать с тем, кто потерял единственного родного человека. Еще сложнее, когда этот человек умер при столь ужасных обстоятельствах. Ни Нобара, ни Мэгуми не знали, о чем говорить с Сукуной, когда они наконец встретятся лицом к лицу, как его поддержать, и нужна ли ему вообще эта поддержка. Наивно предполагали, что нужные слова сами слетят с языка, а руки волшебным образом лягут на плечи однокурсника. Говорят же, что время лечит, или что-то типа того, вот ребята и хотели дать ему все возможное время, чтобы для начала успокоиться, но чем дальше тянулись часы за закрытыми дверями и нетронутыми обедом и ужином, тем сильнее росло беспокойство.       Их сэмпаи прекрасно видели всеобщую атмосферу, как если бы она заполонила пространство туманом или кальянным дымом, и зажглись желанием помочь. В ход пошли как вполне нормальные и приземленные идеи, так и безумные, на грани с нарушением закона. Маки предлагала силой вытащить парня из кельи и устроить ему какую-нибудь шоковую терапию, например, скинуть с тарзанки над пропастью; она считала, что всплеск адреналина в крови творит чудеса. Ее идею забраковали, поскольку боялись осложнений на сердце из-за нестабильного эмоционального состояния. Панда, как самый понимающий и душевный член компании, настаивал на искренней поддержке и дружеских объятиях, на возможности выговориться и выпустить пар. Его предложение было бы более предпочтительным, если бы не колючий характер Сукуны, который за человека считал одного лишь брата. Инумаки Тогэ, который говорил одним только составом онигири, был крайне озабочен тем, что его кохай ничего не ел, и предлагал его нормально накормить, а уже потом решать, как его вывести из апатии. Приготовить что-нибудь легкоусвояемое и нежирное для ослабленного после голодовки желудка - самое то! Хорошая домашняя еда всегда поднимает настроение, особенно когда ее готовят специально для тебя.

━─┉┈┈◈♡◈┈┈┉─━

      Сукуна не запомнил время, проведенное в медпункте, он сразу очнулся в их комнате. Что с ним делали, что было не так и сколько дней прошло – тоже не знал. Да и не так важно это.       Лежал он на двух сдвинутых друг к другу кроватях и без определенной цели что-либо разглядеть уставился в пространство между собой и противоположной стеной. На компьютерном столе тихо тикали настольные часы с нелепой кошкой-совой. Кроме движения ходового кольца и, пожалуй, стука пульса в висках, никаких звуков слышно не было даже извне. Обычно из-за стены доносились шаги Фушигуро Мэгуми или чуть подальше шум из комнаты Кугисаки Нобары, которая постоянно занималась ерундой. Копошение соседей слышно только тогда, когда они не обременены заданиями от дурацкого сэнсэя и по вечерам, а значит они где-то не здесь; часы с серой кошкой утверждали без пятнадцати полдень. В это время Юджи мог начать готовить обед, закончить примерно через час, в зависимости от сложности и замысловатости меню, накрыть и позвать его к столу.       Из груди вырвался вздох. Как бы он ни старался хоть немного не думать и, что важнее, не думать о брате, тем чаще мозг дрифтовал, возвращаясь на исходную. Убегать – удел трусов, но Сукуна инстинктивно боялся сойти с ума, потому и всеми силами старался изгнать мысли о брате из головы, однако любая сторонняя мысль технично напоминала любым своим углом о лике того, кого христиане точно бы причислили к святым. Cogito ergo sum, верно? Плевать он хотел на всякие буддийские учения в жанре “освободи разум от мыслей” или “просветление начинается с отсутствия забот”, поскольку совершенно ясно, что человек не может не думать. Не думать о том, что хочется забыть, еще сложнее. Выходит, чтобы мысли не терзали разум и не дербанили душу на части нужно перестать существовать. Что же, он должен умереть? Вывод не такой уж плохой, как могло бы показаться, однако Юджи бы это не понравилось.       И вот снова цикл пробил десятитысячный свой круг, отбив в колокол, который звучал совсем как стук стрелки часов. Чертов серый кот-сова качал глазами влево-вправо, влево-вправо в такт своему механизму.       А что бы изменилось, покончи он с собой? Яростное лицо старика, его сомкнутые на груди руки и этот вопрос, звучавший в детстве и юности так часто, что стал первым, о чем вспоминал Сукуна, когда его спрашивали о Васукэ, – “Что ты опять сделал?”. После этого маленький мальчик грозно и упрямо смотрел на деда, словно это могло убедить того в его абсолютной невиновности, что, конечно же, никогда не срабатывало. А что Юджи? Он бы точно расстроился, возможно, кричал на него и бил кулаками в грудь.       Снова блядский кот широко лыбился и качал глазами туда-сюда. Появился еще один посторонний звук, вырывающийся из ставшей привычной картины крохотного мира, заключенного в одну комнату. За ним послышались голоса, но Сукуна их упорно игнорировал, им надоест, и они уйдут. Он не хотел вставать с постели, так явственно перенявшей запах Юджи, что сковывал кандалами; он не хотел открывать дверь и отвечать на шаблонные вопросы, которые задают всем больным и страждущим.       Копошение за дверью продолжалось какое-то время, и, чтобы отвлечься, Сукуна полной грудью вдохнул запах с подушки брата. Странный, солоноватый, не поддающийся описанию он заполнил носоглотку и за ней – легкие, как газовая анестезия, но вместо обещанного успокоения вызвал жжение в носу и боль за ребрами. Ставшая катализатором, эта последняя частичка Юджи прорвала хлипкую плотину, до того державшуюся на одних только иллюзиях и самообмане, которыми упорно тешил себя старший из близнецов последние несколько часов. Быстро заложило нос и заболела голова, подушка беспощадно намокла. В голове набатом повторялось нескончаемое "прости меня", так громко и звеняще, что вырывалось изо рта надрывным шепотом.       Юджи никогда не злился на него дольше пары минут, всегда прощал даже серьезные проступки, отпускал и забывал, как что-то несущественное. Однако Сукуна поступил поистине отвратительно – не сдержал обещание. А задача, возложенная на его плечи, была проста, как задачки для младшеклассников, – всего-навсего защищать близнеца от любой опасности, но и месяца не прошло с похорон деда, как жизненная цель оказалась с треском провалена.       Плач его и дрожь длились не так долго, как ему казалось; в конце концов Сукуна провалился в сон без сновидений от эмоционального и физического истощения. В следующий раз, когда он проснулся, а точнее очнулся, поскольку сон должен восстанавливать силы и приводить в порядок голову, как заведено физиологией, а после него, напротив, Сукуна не мог понять, что происходит и где он. Не сразу догадался посмотреть хотя бы на часы, которые показывали десять вечера.       Головная боль и ломота в теле хорошо отвлекли от сводящих с ума мыслей, а потому он смог некоторое время побыть внешне нормальным человеком. Выпил воды из кувшина, который всегда стоял на тумбочке, почувствовал, как она полилась в желудок, как в пустой кувшин. После Сукуна попытался встать, но ноги не держали его, и он снова рухнул на кровать. Холодная вода стукалась о стенки желудка слишком громко. Показалось даже, что она выльется обратно через рот или нос. В таких ситуациях нужно бежать на кухню и закинуть в себя что-нибудь в роде мисо, чтобы организм вспомнил, что еще не умер и начал усиленно продолжать жить. Проблема лишь в том, что одного голода мало, чтобы Сукуне хотелось жить дальше.       В комнате все так же тикали часы, а в голове кричали мысли: он снова вспомнил Юджи, как тот улыбался и шутил за мгновение до того, как рухнуть замертво.       Это не то, что люди считают неизбежным, поскольку Сукуна мог предотвратить смерть брата. Да, все именно так! Он мог и должен был, и тем сильнее вина разъедала грудь и разум. У него была сила дать отпор обидчику, тем самым предотвращая самопожертвование Юджи во спасение других, но он стоял столбом, страшась двинуть пальцем, сначала перед проклятием, затем перед Двуликим. Его жалкая трусость стоила жизни драгоценного брата, чье сердце перестало биться в руках убийцы.       Может быть в иной ситуации, с другими участниками, с другими условиями сердобольная поддержка сторонних людей заставила бы его поверить, что его вины нет в том, что один убил другого, но проблема в том, что Сукуна четко осознавал, что, если бы он не был чертовым слабаком, не способным двигаться от страха, брат был бы жив. Хотя есть ли смысл размышлять о всех этих "если бы"? Способности поворачивать время вспять, наверное, не имел никто из магов, не то что Сукуна – две недели как студент, почти обычный проходимец.       Валяйся, не валяйся в постели, стирая веки до красноты, суть оставалась та же – Король проклятий убил Юджи и это полностью заслуга Сукуны. Последний член его крошечной семьи и самый родной человек умер у него на руках, истекая кровью и улыбаясь; нежное и бесконечно любящее сердечко Юджи со всей жестокостью вырвали из груди и бросили, как если бы оно ничего не стоило. Для Сукуны оно тяжелело в ладонях от собственной значимости, однако не бьющееся – оно действительно было бесполезно; к сожалению, это знание не успело тогда дойти до него, и он тщетно пытался вернуть холодное сердечко туда, где ему самое место. В грудь, а не в ладони.       Показалось, что пальцы снова стали липкими и скользкими, и Сукуна истерично стал вытирать их о ткань футболки. Кожу уже нещадно жгло, но противная липкость никуда и не думала деваться. Ее становилось словно все больше, как бы глупый парень не вытирал руки. Она легко, как по обыкновению, просочилась сквозь одежду, впиталась в постельное белье, брызгами попала на лицо и медленно, тягуче стекала с кончика носа. Отвратительное ощущение грязи по всему телу и одежде заставило вскочить с кровати, тут же падая на пол, когда резко потемнело в глазах, что, конечно же, не остановило Сукуну. Он стал ползти к двери сначала по-пластунски, затем на коленях, когда резь и темнота в глазах стали проходить. На пороге комнаты Сукуна уже снова стоял на своих ногах, пусть и не совсем устойчиво, что не помешало ему ломануться вдоль стены, задевая плечом все косяки и углы.       Дверь в ванную широко раскрылась, ударилась о что-то и снова захлопнулась, оставляя Сукуну в полумраке и тишине; еле живой, почти призрачный свет из маленькой форточки под потолком совсем не помогал. Наощупь удалось достаточно быстро найти кран и открыть его на полную, чтобы под напором смыть с рук липкую темную дрянь. Сколько бы ни лилось воды, как бы он ни натирал кусок мыла, чернота с рук не сходила, но она больше окрашивала собой и раковину, и воду, и плитку на стене.       Мысленно Сукуна твердил в панике: "Ничего не выходит! Не выходит! Не выходит!"       "…из тебя", — любезно дополнили его убеждение, — "Оно никогда не выйдет из тебя".       Парень вскинул взгляд к висящему перед лицом зеркалу, через которое из-за спины на него внимательно смотрел, не моргая, мультяшный кот с широкой, застывшей улыбкой.       "Оно есть ты".       Показалось, что кот сощурил свои светящиеся глаза, неотрывно глядя на него.       И переведя взгляд с часов на себя, Сукуна вдруг обратил внимание на свои родимые пятна, которые стали заметнее обычного.       — Они совсем как у Юджи… — понял он, но так поздно, что вновь захотелось плакать и кричать.       Как только раньше не догадался? Это же никакие не родимые пятна, не шрамы, а те самые хоть закрытые, хоть спящие глаза Двуликого! И они были с ним всегда, с самого, видать, рождения и, быть может, еще до него. А ведь он и раньше замечал эту странность, но продолжал игнорировать, равно как и подозрительную активность самого Двуликого по отношению к нему. До чего наивно и глупо было полагать, что все это лишь совпадение.       Эти проклятые отметины не раз обращались веками и губами того, кто никогда не должен был появляться в жизни маленькой семьи Итадори, кто перевернул все с ног на голову. Паразитическая сущность попала сначала в желудок, потом, обретя некоторую власть, стала проступать на коже тут и там, чаще на лице, не давая покоя или хотя бы иллюзии уединения. Прошли какие-то две недели и она убила своего носителя, но по какой-то причине сама жить не перестала. Сукуна чувствовал это. И причина вовсе не “какая-то”: он четко ее понимал, но по велению укоренившейся трусости отказывался озвучивать, словно словесное предположение само по себе стало бы неоспоримой истиной, аксиомой, догмой. Однако мысли его неконтролируемым потоком вылились из ниоткуда в фантастическое никуда и состояли из различных вариаций одного простого положения – тварь из старого, разбитого и более ненужного сосуда перебралась в запасной и идентичный. К сожалению, выражение “мысли материальны” имеет слишком огромную силу для простого совета на этом сервере под названием “Жизнь”, и без того словесного подтверждения причины, которое Сукуна так не хотел говорить вслух даже самому себе, одних его страхов было достаточно, чтобы зачесалась кожа, а из зеркала ему улыбнулся двойник.       Он и кот, эта дьявольская парочка, переглядывались и потешались одними глазами над тем, как задыхался и корчился парень. Зуд под веками сводил с ума; грязь с рук, так и не смытая водой, попала на щеки. Из-за этой противной липкости плохо удавалось чесать щеки и скулы, ужасное чувство никуда не уходило и не становилось легче, как если бы у него началась аллергическая реакция. Не то под кожей, не то в самой ней, между слоями эпидермиса, роились мельчайшие личинки, пожирая клетки и извиваясь в вырытых ходах. Хоть расчесывай, хоть дави, но ничего не выходило из него, оно есть он.       Двуликий беззвучно, но так очевидно смеялся над его потугами, и глаза серой совы-кота ходили из стороны в сторону. Король Проклятий веселился так, как никогда раньше, ибо что может быть интереснее чудовища, что из последних сил пытается косить под человека? Окольцованные татуировками, как своего рода кандалами, и увенчанные черными звериными когтями руки вцепились в запястья Сукуны, дергая на себя. Лицо Двуликого оказалось прямо перед его, граница с зазеркальем разрушилась. Тот мертвой хваткой тащил Сукуну на себя, чтобы не дать повредить лицо, чтобы вторая пара глаз наконец проснулась и явила миру истинную личину старшего из близнецов. Едва это случится, все маги, все друзья со школы, каждый смертный и каждое проклятие узнает, что Сукуна Итадори никто иной как тварь, убившая родного брата.       Потенциальной опасностью, от которой дед наказывал защищать Юджи, был он сам. Он – взорвавшаяся бомба, подействовавший яд, попавшая в яблочко пуля. Он – не сдержал обещание, не защитил, не уберег, не убил себя, убил сам. Его вина настолько велика, что застилала глаза, что верхние, что нижние. Задача была проста, как дважды два, но он провалился, и любимый брат, самый родной человек оказался с раскуроченной им же грудью.       Дед перед смертью ясно дал понять, что старший внук обязан избавить чудесную и мирную жизнь Юджи от своего существования, именно это и есть спасение. Ошибка стоила столько, сколько нельзя заплатить. Милый и добрый братик мертв, его кровь впиталась в землю с дождем, а губы навсегда застыли в улыбке.       Хватка на запястьях усилилась, отрывая его пальцы от нижних глаз, но кроме темноты и бесконечной вины они ничего не видели.