Тьма над Белериандом

На исходе следующего дня путников схватили стражи Нарготронда. Миновав открытые пашни, они решили устроить ночлег, но Телепорно, прислушавшись, сказал: – Помнишь стрелу? Нас окружили. Ещё тогда, думается мне. И Турин с Глормегилем, вглядевшись в сумерки, увидали длинные луки и темные тени меж дерев. – Не враги мы вам, — молвил тогда Турин, разведя руками. — Но посланники, с миром пришедшие, ищущие вашего короля. – От кого? — Вопрошал из тьмы, должно быть, их капитан. — С каким делом к королю? – От Туво Эрдала, короля Куивинэн, к королю Фелагунду с даром, — Ответствовал Турин. Подивились стражи, но, не расспрашивая более, потребовали людей разоружиться и проводили их под ночным покровом до тайных ворот, на ступенчатую тропу, ведущую под холмы. Колонной идя, они скрылись от серебряного света луны и зимы, дорогу теперь освещал им один Феаноров фонарь. Слышали странники, как за холодной стеною бурлит и поёт Нарог, как шаги их раздаются, гуляют по мрачному гроту. Спустившись же в самое сердце его, они замерли. И капитан поднял фонарь, и голубое сияние отразилось в глади каменной плиты, что преграждала им путь. Волшебством отворились ворота, чтоб пропустить пришедших, и волшебством закрылись. Зажмурились тогда люди: их приветствовало негасимое пламя многих светильников и блеск эльдарских доспех, и свет доблести. Глормегиль, не видавший прежде высших эльфов столь грозными, склонился пред ними, а за ним и Турин склонил голову. И всё же никто не проронил ни слова. Тогда капитан привел их к темницам, там велел ждать воли короля и, заперев дверь, удалился. – Холодны пещеры у Нарога... Произнёс Турин, и Телепорно отозвался: – Не нам корить их народ. – Холодны пещеры у Нарога, — Вздохнул Глормегиль. — Но завтра нам держать ответ перед королем. Будет ли он благосклонен, как уверял нас колдун? – О том узнаем лишь завтра. — Турин сел на камень и, подперев подбородок, предался глубоким раздумьям. Холодная и бессонная ночь сменилась бледным утром – позже, чем оно обыкновенно наставало. Стражи, возвестив, что король немедля желает их видеть, провели путников по галереям во дворец. Король их встретил: на резном троне с нежнейшими цветами, облаченный в белое, как звезда, платье, беловолосый, в снежном свете и блеске серебра, хрусталя и сапфиров – величественный, как сам Манвэ. По правую руку от него сидела Галадриэль с супругом. По левую – Ородрет с семьёй. Поклонился Турин ему в ноги и рек: – Государь, не вели казнить, вели слово молвить! Финрод, не произнеся ни слова, дал добро, и Турин продолжил, поднявшись: – Начну я, сказав, что пришли мы – Агарваэн и Глормегиль, как послы от аварского короля, направившего нас в твой славный город. – Но у авар нет короля, — Прервал его Финрод спокойно. — По крайней мере, такого, о котором бы знал я. – Туво Эрдал, король Куивинэн, о ком легенды достигли и Дориата, жив и поныне и здравствует, — Ему ответствовал Турин, достав перстень. — Он же прислал нас, он же велел передать тебе дар и пожелать благоденствия. Вдруг поднялся Ородрет, услыхавший знакомое имя. Тогда взял он подарок и снял с руки серебряный браслет, и спросил: – Вручая перстень сей, говорил ли он, что это серебро, берегущее от проклятий? – Говорил. Опустил взор Ородрет и, вложив перстень в руку брата, так молвил: – Знак на перстне тот же. Встречал я Эрдала, колдуна из Эред Ветрин, но и помыслить не мог, что он – аварский король. – Когда? — спросил Фелагунд. – Однажды я задержался в пути. Оттого, что он похитил меня и запер в своём жилище, и покушался на мою жизнь, но отпустил с миром и подарил этот браслет. Люди побледнели. Глормегиль дёрнул Турина за плащ, а Турин прошептал: "Колдун, будь он трижды проклят! Нам он ничего про это не сказал", и, не найдя, как ответить, в тревоге взглянул на лик короля. Финрод молчал, прежде чем сказать: – Отчего аварский король послал ко мне двух смертных людей, а не своих подданных? Тогда Турин понял, что план колдуна был обманчив, но молвил в ответ: – Он давно покинул свои земли. – Но ежели так, — Усмехнулся Финрод. — Какой же он король без земли и народа? Так и ты и твой спутник можете назваться королями. – Не забыл ли ты, сколько вождей, земли лишённых, видело Средиземье? Так откликнулся Турин, и показалось слушавшим, будто в гордыне своей он бросает вызов государю – но Фелагунд молвил холодно: – Не забыл. Видно мне: вы не лжёте. Ступайте с миром и передайте королю Куивинэн от меня благодарность. Турин отступил в нерешительности, и вперёд выступил Телепорно: – Преклоняюсь пред вами, Король Финдарато, лорд Артаресто и владычица Артанис. Быть может, вы найдёте время выслушать и меня. История, в которую попали мы, поистине необычная, и не сильно согрешит тот, кто нам не поверит. Имя моё вам известно. Телепорно, из рода Телери. – Как, — Поднялся Келеборн. — Телепорно Хекуло? В теле крылатого кабана Манвэ?! – Вот, значит, каким именем меня величали за глаза! — Телепорно отозвался. – Прости, друг, но надо же было нам как-то различать вас двоих. Воистину: мы звали тебя Хекуло, и мы не гордимся тем, — Молвил Финрод. – Я приму и такое имя. Я впрямь был Хекуло для вас, братья: солёного воздуха не переносил, от криков чаек я не мог уснуть, а от плаваний у меня кружилась голова. Эльфийские лорды улыбнулись ему, и Телепорно Хекуло поведал о том, что с ним приключилось и просил ради него принять двух смертных: одного, потому как он был ему точно сын, и другого – по дружбе. Финрод сперва отказал – и впредь, должно статься, считал это верным решением. Но уговорами и советами удалось убедить его оставить жизнь скитальцам и дать им пристанище в Нарготронде. Турин с Глормегилем, долго не размышляя, присоединились к ополчению и вместе с народом Нарога ходили на тайные вылазки и сторожили рубежи королевства. Они держались вместе и вместе возвращались в город – поначалу эльфы мало доверяли им, чужакам. Турин тогда рассказывал товарищу о дориатских границах, а Глормегиль – о лесах Оссирианда. Морозная и злая зима терзала Белерианд до самого месяца Лотрона. Наступали обманчиво теплые дни – чтобы ночью осыпать едва пробудившийся край снегом или сковать льдом ручьи и широкие проталины. Травы, взойдя, снова ложились, яблони покрылись цветом позже обыкновенного, и Нарготрондские сады стояли в ожидании. Люди же тоски не ведали. Прошло время, полюбились часовым прыть и весёлый нрав Глормегиля, уважали они стать и мощь Турина, которого прозвали Аданэдэлем Мормегилем, и шутили о Двух Мечах Нарготронда. Но Турин – по весне, в часы, от службы свободные, пропадая в садах и галереях, всё чаще замечал дочь Ородрета, Финдуилас. Не обменивались они словами и взглядами не встречались, и не сидели друг подле друга, — разве что на шумном празднике в чертогах короля. Но время людных пиров и танцев легко забывается, а странные и тихие встречи – едва ли. Одним таким вечером застал его Глормегиль. Обменявшись приветствиями, так он сказал: – Друже! Нас зовут в дом славного Глинтира. Там будут и иные из нашего дозора, и эля и мёда обещали много, ты идёшь? Турин долго молчал, не глядя в его сторону. Глормегиль тогда запрыгнул на балюстраду, усевшись рядом – и взор обратил на кроны дерев в молодой листве, и на деву у фонтана, и тише молвил: – Что ты – не по деве ли тоскуешь, по дочери лорда? — И, не слыша ответа, продолжал: – Взгляни: и у неё лицо всегда бледное, и она будто в скорби, даже если засмеётся. Думается мне, не просто так приходит она в эти сады. И тогда откликнулся Турин: – Думаешь ли ты, что у неё есть... – Тёмное дело! Ежели так – то, должно быть, о нём теперь только в песнях поют. Мне непонятны эльдарские девы: одна, представь себе, меня пригласила в свой дом, и взяла за щёки, и сказала: "Какой хорошенький! Хочешь – я усыновлю тебя?", и я ей ответил: "Благодарен тебе, матушка, но мне уже слишком много лет", и она спросила, улыбаясь шире прежнего: "Сколько же?", "Очень много! Восемнадцать." — сказал я, и тогда она расхохоталась. Я не понял, отчего она смеётся надо мной, откланялся и ушёл... Коли все девы средь Эльдар такие – я не знаю, чего искать тут. Пойдём! И они ушли к дому Глинтира, где горели Феаноровы фонари и товарищи по оружию пили эль. Кто-то бил по струнам лютни, и сосед его тянул: "О-о Валино-ор, о све-етлая обитель..!" Сам Глинтир, отважный и знатный муж и бывалый разведчик, был весел и много шутил. И Турину в хмельной смелости сказал он: – Знаешь, Мормегиль, мне мужа поцеловать будет проще, чем тебе – деву! – С чего ты взял? Ты погоди, — Отвечал ему Турин. — Я пришел поздно и недостаточно ещё выпил! И осушил он чашу с такой быстротой, что эльфы, рядом сидевшие, глядели на него в изумлении, и Глинтир шепнул одному из товарищей: "Смотри, как он...", а Турину молвил: – Дело здесь не в выпитом. — А в чём тогда? – Ну, полно! — Воскликнул кто-то из гвардии. — Что за богохульные разговоры мы тут ведём! Пристало ли в нашем обществе говорить о женщинах? – Правильно! — отозвался Глинтир. — В приличном обществе должно говорить только о мужчинах. Гвардеец, покрасневший от гнева, к людям обратился и о них повёл пылкую речь: – Эти двое смертных, придя под наши своды, стали виной вашему распутству! Они соблазнили вас мелкими победами и лихой беззаботностью, и ныне своим людским нравом растлевают. Мы, коли вы не забыли, — народ, пришедший из Благословенных Краёв, одаренный величием и мудростью. Мы под руку ходили с Богами! Нам должно быть светом в Средиземье, нам – хранить его, гордому народу Нарога.. вы же – потакаете страстям, средь Эльдар непринятым, подобны становитесь тем, кто должен преклоняться пред нашим великолепием и к нашему подобию стремиться... – Этому – больше не наливаем, — Глинтир распорядился и, потешаясь над речью, молвил: – Коли так, то я сам челом бить буду, чтобы король Фелагунд допустил в совет этих смертных. Негоже нам принимать инородцев и не давать им слово! Кто же иначе думает – пусть скажет сейчас. Но ни слова не сказали против Глинтира в тот вечер, и Два Нарготрондских Меча с тех пор только ярче воссияли. И случилось так, что, признав ратные деяния и славу их, Финрод позволил одному из людей занять место в совете. Глормегиль не занял его, мня себя недостойным, но Турин с охотою принял. И призывал он к открытой войне против Ангбанда, и громкими словами покорял сердца двора. Король же оставался непреклонен и холодно отказывал ему во всём. – Вижу я теперь, — молвил раз Фелагунд, — Что не из мудрости принял решение дать тебе слово, ибо слова твои лишены смысла. Ты напрасно торопишь время, призывая позабыть о скрытности. – Что же, — Ответствовал Турин. — Король Нарога не желает отвоевать свои земли? Я, владыка, ждал от тебя не укора, а ответа! – Я ответил тебе. Турин сгоряча желал спорить с королём – но ледяной взор и слово, точно оковы, легли на него, и он в молчании стоял. Впредь думы его сделались лишь непокорнее. Когда вновь дохнул Ангбанд белой зимой, Турин и Глормегиль с товарищами были вдали от города, в землях меж Нарогом и Тэйглином. Скудные отряды, разбросанные по укрытиям, бдели долго и пристально и видели в дали, где должна протекать река, черную и безответную кромку Бретиля. Солнце уходило на запад и тянуло за собою долгие синие сумерки. Тогда-то Глинтир, на север глядя, увидал дым костров, и, подобравшись, расслышал вражескую речь, и поспешил вернуться к нарготрондским воинам, и предостерёг их: – Видел я вражеский лагерь вблизи. И слыхал, будто они выжидают своих, ещё не переправившихся через реку. Турин молвил, что нельзя пропускать ни души, и предложил: – Коли так, то нам ждать нечего. Лучше бить сейчас, нежели дожидаться: мы займём их лагерь, застанем врасплох подкрепление и всех перебьём. – Но Фелагунд приказал – Возразил Глормегиль, — Не вступать в бой без надобности. – Если глаза не лгут мне, — Добавил Глинтир. — Их число велико, нам же не дозволено действовать большими отрядами. Мы их не одолеем! – Король Фелагунд наверняка желает, чтобы морготовы отродья шарились по его землям, — Отвечал им Турин. — Нет, этому не бывать. Никто не осмелился спорить с ним, и, только успело стемнеть, всею компанией двинулись они на врагов. Глормегиль повёл несколько лучников, и притаился с ними к западу от орочьего пристанища. Турин с оставшимися бойцами готовился бить с юга. И стоило первому недоброму глазу покоситься на тень, мелькнувшую в ветвях, как в глаз тот с свистом вонзилась длинная стрела. И следом за нею вылетели стрелы, и орки, с оружием не расстававшиеся, подняли щиты и кинулись в бой. У переправы между берегами увидали они, как среди холодных лезвий и снегов блеснул волшебным золотом клинок. То Глормегиль выскочил сражаться – и обратил их прочь от реки, под удар тяжёлого и грозного чёрного меча. И Турин, сам не заметив, оторвался от соратников: под ногами его чернело, довлело небо, лишённое светил, и вкруг него мелькали чёрные и безобразные создания. Он взмахивал мечом – и не встречая преград, разрезал орочьи тела и не останавливался пред железом, лишал он копий и топоров и рубил головы, пока ни единого дышащего морготова отродья не осталось в долине. И думалось Турину, вдыхавшему гарь и кровь: "Ради чего я здесь? Чего я ищу, и нахожу ли...". Поздно узнал он, что сражение кончено и что никто из товарищей не убит, и сказал ждать рассвета: чтоб истребить и тех, кто посмеет перейти Тэйглин. К утру пришёл иной отряд орков, не встретивший дурных вестей и сигналов тревог, и встречен был так же; те, кто сперва избежал смерти, в Тэйглин бросили щиты и оружие и бросились наутёк, но их настигли стрелы: если и спаслось хоть одно отродье Врага, то лишь по самой чёрной из удач. Турин вскоре послал донесенье в Нарготронд, где радостно расписал свои успехи и уверял, что и в стычках серьёзнее равных им не будет. Подарил он эльфам пьянящую радость и мысли о славе, и жили они тем ровно до одного дня. Глинтир в тот день вернулся чем-то омрачённый; он оборачивался, подолгу взирал на лес, говорил редко и часто застывал в раздумьях. – Что с тобой, друг? Что ты такого увидал? — Спрашивал Турин, подводя его к костру. – Видение мне было, — Хмуро ответил Глинтир, усевшись, — Представь себе: под самый вечер, когда всё кругом лиловое и воздух особенно колкий, я вижу вдалеке не врага и не друга, но знакомца, о котором я бы охотно забыл. Отшельника в чёрном плаще с капюшоном, с луком в руке и, как я помню, с одной серебряной ногой. Сперва я думал – не знаю, отчего, — он прицелится в меня. Но он пошёл своим путём, не сказав ни слова, и исчез за соснами. – Отшельника, говоришь? Откуда это ты его знаешь? – Вижу, и ты его встречал, — Так молвил Глинтир, в огонь глядя. В человеческой душе он легко прочёл ответ, и оттого стало ему ещё неспокойней. — Не так давно для нашего народа, но давно для твоего – полагаю, ты тогда и не родился или был совсем юн, одной снежной зимой по случаю повидались мы. Был он не эльф и не смертный, а, должно статься, нечто древнее и туманное. От него веяло молодыми звёздами. Я помог ему нарубить дров, и в благодарность отшельник мне передал какое-то зелье, и сказал слова – но слова вовсе не утешительные. Он посулил мне смерть. Бесславную смерть и страшную. Ныне, думается мне, вернулся он не просто так. Значит, прав он, и мне следует ждать худшего. – Мне он тоже посулил страшную кончину, — Молвил Турин и вслед за товарищем посмотрел на пламя, и затем — на искры в его глазах. — Теперь мне думается, будто он стращает всех путников без разбору. Надо ли верить полоумному колдуну? Глинтир, выслушав Турина, покачал головой: – Нет, друг, здесь ты неправ. Он видел, видит и знает побольше нас с тобой. Я и сам вижу предзнаменования.. если так он сказал и тебе – то рок плохо обойдется с нами обоими. – И всё равно, — Возразил Турин, — Не всегда предсказания сбываются. Чтобы ты, Глинтир, погиб – да ещё недоблестно – совсем не верится. Не при мне этому случиться! Глинтир рассмеялся, но в смехе его не играла радость. – Чтобы ты, Мормегиль, погиб, — да ещё недоблестно – мне тоже не верится. Но будь осторожнее, говоря такие речи! Совсем вы, люди меня испортили... – Вы-то как нас испортили! Нет, не тревожься так слов колдуна. Не по твоей это отваге. – Что – моя отвага? — Вздохнул Глинтир, — Нет никакой отваги, друг. Можно привыкнуть рубить врагов мечом, пускать в них стрелы, устраивать засады. Это дело мастерства. Иначе совсем – жить, зная, что погибнешь, и все равно ступать дальше и оставаться верным себе. Как король Фелагунд. – Но Фелагунд не погиб. – Не погиб, но, быть может, жалеет о том; кто знает – вдруг ночами он спрашивает Мандоса, отчего его дух не принят за Морем? Турин долго не находил ответа: при слове о владыке Нарготронда на душе его сделалось странно тяжело, и думать о нём воин едва желал. – Это нам неведомо, — Наконец сказал он. — А ты, должно быть, только хочешь так думать. И, считаю, зря. – Сам-то ты разве никогда не задумывался? — Так Глинтир отозвался, чувствуя тень, что легла на Турина. Но более он не смог прочесть и устыдился, и умолк. Тогда, погодя, он поднялся и молвил: — Послушай. Когда прибудем в Нарготронд, я отдам тебе эту склянку. Но сначала проверим, что в ней. Если ты вернёшься первый, пойди к моему дому и скажи, что я в порыве щедрости подарил тебе "еловую настойку". Там поймут, о чём речь, и охотно поверят. Я, признаться, с тех пор её даже не открывал. – Передаешь мне подарок? Не успел разведчик и кивнуть, как их призвал Глормегиль, вернувшийся с известиями из города. Поведал он, что король Фелагунд немедля желает видеть Турина и на время отзывает его от службы. Турин, выслушав новости, воскликнул: – Недолго мы ждали ответа! Должно быть, и награда у нас достойная. – Достойная. Голову он тебе снесёт, — Пошутил Глинтир. – Если посмеет. Тогда Турин не мешкая возвратился в Нарготронд, и Глормегиль последовал за ним, объявив, что разделит с ним как почести, так и гнев короля. При дворе встретили их холодно. Ныне призвали Турина отвечать перед Фелагундом и всеми вельможами и воеводами, и он держался гордо, в оправдание своё говоря: – Вы, сидящие за стенами из гор, мудрее меня, но, боюсь, не достигает ваша мудрость полей и лесов, где вы оставили стражей. Истинно, что я ослушался приказа и дал бой, но, поступи я иначе, я бы открыл врагам пути на юг и восток, и ни того, ни другого не мог позволить. Не вы ли печётесь о скрытности ваших пристанищ, не вы ли обещались защищать последних союзников? Так ли велико моё неподчинение? Более того, как сообщал я вам, ни единой капли эльфийской крови не видали снега в ночь и утро битвы: что не радует вас в победе без потерь? Финрод молчал, пока зал охватывал ропот. Много слов сказали, признав деяние Турина, но нашлись и сторонники короля, его осудивше. Немало упрёков в непочтительности выслушал он, но воздержался от ответов, желая превыше прочих дождаться слова владыки. – Коли так, оставьте прения, — Финрод велел всем удалиться, и люд нехотя покинул зал, поминутно и негромко пререкаясь. Турину одному он не позволил уйти и протянул руку, и с его помощью поднялся, и сказал идти дальше от всех глаз и ушей. Шагали они не торопясь в полной тишине, однако Турин по неосторожности оступился: и король потерял опору, и упал. Словно не слыша извинений и не принимая больше помощи, он медленно встал на ноги и привел Турина к комнате, что находилась в глубине дворца. Там зажгли они свет и сели друг напротив друга, и Финрод, холодно глядя в человеческую душу, заговорил: – Выслушай меня, воин, выслушай внимательно и до конца, и не спеши отвечать проклятиями. Быть может, всё, что скажу я нынче, покажется жестоким, но в наши времена испытана лучше будет жестокость, нежели справедливость. По справедливости я должен казнить тебя, но решение это не мудрое. Если мои приказы претят тебе, если ты ищешь сражений – иди и сражайся вдоволь, но не жди, что ворота города откроются перед тобой и что холмы наши не встретят тебя стрелами. Если желаешь ты остаться – позабудь или навсегда, или на время ратные дела и посвяти себя иному искусству. С твоим именем, пожалуй, это – лучшее, что может статься. – Что и как ты знаешь о моём имени? — Спросил Турин в неясной тревоге и гневе. – Нетрудно было догадаться, Турин сын Хурина, сына Галдора, сына Хадора, сына Хатола из народа Мараха — Вздохнул Финрод. – Не здесь быть ему открытым! – Здесь. Я не зря привёл тебя сюда: если думается тебе, будто взор и слух Врага нас достигнет, будь покоен. Тени тут только наши. Так молвил Финрод, но голос его дрогнул, и взгляд едва метнулся в сторону, точно сам себе он не верил до конца. И тогда во мраке различил он несбывшиеся предзнаменования, и сам не свой продолжил: – Пожалуй, ты должен был прийти, и прийти не один. Но приведший тебя сюда – не тот. Ты шёл с иным Эльда нашего племени. Где он? Ужас, равный тому, что Враг вселял в свидетелей его, тронул душу Турина, и разжёг не трепет, но ярость. Воспылал он ужасней прежнего, и, ослеплённый гордыней, вскочил. Меч прозвенел, покинув ножны, и чёрное острие его очутилось у самой шеи Фелагунда. – Что ты ещё говоришь? Я понял. Ты и раньше ведал о моей славе, и устрашился, как бы я не смог вырвать власть из твоих рук! И ныне ты желаешь избавиться от меня, дабы народ Нарога жил как и прежде, дрожа перед Врагом, подобно тебе самому, король ангбандских невольников! Финрод не шевельнулся и на лезвие не смотрел, и на речь, полную яда, отвечал так же холодно: – Убери меч. Из всего, чем располагаешь ты, он — меньшая помощь. Пожалуй, я позволил себе сказать слишком много, но гнев твой напрасен, как напрасны подозрения. Пускай не в праве запретить тебе чувствовать, всё же верю я, что не лишён ты и благоразумия. У тебя три дня, чтобы вспомнить, кто ты, и решить, коли желаешь уйти или остаться. Если пренебрежешь моим советом и решишь уйти раньше, не оповестив меня, – не возвращайся. Турин повиновался. Он отступил дальше – в тень, до которой свет лампы не доставал, долго и беспокойно думая. В мыслях его рождались злые слова, но ни одного дерзновения более не мог он позволить, вновь скованный невидимой цепью. Тогда покинул он дворец и устремился к галереям и садам, блестящим в голубых отсветах. Там не нашёл он ни души: ни друга, ни знакомых, ни дочери Ородрета – "Должно быть, она ушла раньше" — подумал сын Хурина. И в тот миг показался Нарготронд ему ничтожным и неотзывчивым, все палаты и сокровища и волшебные фонари – грязью, трещинами и мхом на камне. Тогда вспомнил он о словах Глинтира, и пошёл к его дому за таинственным зельем. Там рассказал он о "еловой настойке" и получил пресловутую склянку. На вопросы о службе и разведчике отвечал он скупо. Тогда спросили его, что заключил король, и Турин молвил: – Завтра станет ясно. Оставаться он отказался и вернулся на морозные улицы, гадая, куда идти теперь. Вдруг окликнул его кто-то с фонарём в руке, и Турин, приглядевшись, узнал Глормегиля. Он подбежал, звеня цепочками светильника, и схватил товарища за рукав: – Вот ты куда запропастился! Ушёл невесть когда и куда, а мне его по всему городу искать... Что случилось-то, что король сказал? – Сказал, чтоб я или убирался из города или оставлял службу. – А ты что решил? Они поравнялись и пошли дальше без цели: в последний раз греться у нарготрондского очага ни у одного, ни у другого не горело сердце. – Я уйду. – И правильно, — Кивнул Глормегиль. — Чего взять с этих эльфов! Я за год к ним так и не привык. – К городу ты не привык. Турин достал дарёную склянку и поболтал ею: на стекле заиграл синеватый свет. – Чего это? – Подарок от Глинтира, а ему это подарил колдун из леса. Говорит, еловая настойка, но мне слабо верится. Сам-то он эту штуку не открывал. Они остановились и с великим трудом откупорили сосуд. Первым вдохнул пары Турин, поморщился и проговорил: "Что-то не похоже...", и протянул Глормегилю. Он, прочувствовав дух зелья, согласился: – Да, дрянь какая-то. Я бы не пил. Но, может, раз тут нам делать нечего, найдем колдуна и спросим, для чего это? – Пожалуй. Я и сам хотел его расспросить... На заре вновь явился Турин к трону Фелагунда. Поклонов он не бил и не выказывал почтения ни королю, ни родне его. Рядом с ним шёл Глормегиль и припоминал, как годом ранее ступал по драгоценным плитам, глядел на резьбу и пламенеющие плетения нервюр. И понимал он, что видит их в последний раз. Финрод сперва подивился, но позволил им говорить. И объявил Турин: – Я решил. Я ухожу. – Будь по-твоему, Агарваэн Мормегиль. Есть ли что-то, что могу отдать я тебе в дорогу? – От тебя, — Ответил он, готовясь покинуть зал, — Мне ничего не нужно. Король Нарготронда опустил голову, и, только собрался сын Хурина сделать шаг, как Глормегиль воскликнул: – Я прошу у тебя милости, владыка Нарога, позволь мне уйти с ним! Известно мне, что это не по вашему закону, но ради дружбы и милосердия к изгнаннику – исполни просьбу. Я готов поклясться, что не расскажу ни душе о городе твоём! Турин замер. Пока пребывали все в раздумьи, он вновь обратился к королю: – Пускай это и будет моей просьбой: отпусти со мной друга. Помнится, прежде ты готов был отослать нас обоих обратно. Финрод, прежде чем дать добро, призвал Телепорно: он нашёл место при дворе и радовался старым друзьям. Ныне же подошёл он к ученику и спросил: – Действительно ты желаешь покинуть город? Знай тогда, что я остаюсь здесь, среди Эльдар. – Да. Здесь твой дом, а мне тут не место, — Ответил Глормегиль. Опустился он на колени и обнял наставника, и распрощался с ним. Так люди покинули Нарготронд тем же путем, каким пришли, и побрели к Волшебнику. Солнца день не видал, а ночь – луны, словно небо протянуло над изгнанниками белый каменный купол вместо оставленного ими. Волшебник встретил их, и, пустив в землянку, поинтересовался: – Нарготронд ещё стоит? – Стоит, куда ж ему падать, — Отвечал Турин угрюмо. – То-то я погляжу вы рано возвращаетесь! Как так вышло? – Нас выгнали, — С улыбкой признался Глормегиль, но Турин поспешил перебить его: – Врёт он, мы сами ушли. Более Туво Эрдал их не расспрашивал, словно без того знал, что с ними приключилось, и пригласил отобедать. Тогда же Турин вспомнил о подарке, и достал сосуд с зельем, и спросил, рассматривая кривые отражения: – Скажи, а эта штука — зачем? Кажется, ты её уже отдавал моему знакомому, а он передал мне. Но ни он, ни я, не поняли, что тут за жидкость. – Немудрено, он ведь не спрашивал, — Усмехнулся Эрдал. — Но, раз ты любопытствуешь, грех не показать. Хлопнул волшебник в ладоши, и два его огромных кота прикатили чёрный котёл. Котёл этот он велел вынести на улицу и наполнить водой: так люди и сделали. "Кабы не ещё одна его шутка," — бормотал под нос Глормегиль, выполняя поручение. Тогда вышел и Эрдал, и вылил в котёл зелье: и вода оживилась и запенилась чёрным. – Ну, кто первый нырнет? — Спросил он у людей. Ни один сперва не решался. – Чего, струсил? — Глормегиль шутя пихнул товарища локтем. – Кто, я? Ты за кого меня держишь! Турин, разгоряченный, скинул одежды и прыгнул в котёл – и не показывался. Тёмная пена хлынула оттуда, скоро сменившись красной. Глормегиль с опаской взглянул на волшебника, но тот молвил: – Так и надо. Вот пойдёт белая пена – вытаскивай его и, как снова она сменится чёрной, ныряй сам. Прошло время, но белой пена не становилась, а Глормегиль больше встревожился. – Плохи дела, — Покачал головой Эрдал. — Давай ныряй, выручай друга. Рукой ты до него уже не достанешь. "Нас обоих утопить решил" — подумал юноша, сам скинул рубашку и прыгнул в котёл: вместо дна ощутил он толщу воды, словно опустился в подземное озеро, и едва разыскал Турина, и, за руку схватив, вытянул к свету. Вдвоём они вынырнули, покрытые белой пеной, и ступили обратно в снег, дивясь, что мороз не объял их тут же. – И ради чего это было? — Спросил Турин, стряхивая пену и вытираясь. – Для начала, теперь вы почище прежнего, а затем – попробуйте подраться. Так, чтоб вы ударили друг друга, и сил не жалели. И вложил им в руки Эрдал мечи, но люди, приняв их, дружно ответили: – Этого ещё нам не хватало! – Если не желаете друг с другом, будете со мной, и вам не понравится. Выгругался Турин, но решил, что лучше впрямь довериться волшебнику, и взялся за меч. Глормегиль последовал за ним, и скоро раздался звон, и воины, как велено было, сил не жалели: а силы приливали к ним вновь и вновь, словно волны били о берег. И, хотя мечи касались их тел, ран не получил ни один. Тогда Эрдал, довольный и исполненный гордости, велел им остановиться: – Достаточно! Теперь вы сполна ощутили, что шкура ваша стала покрепче. Месяца три-четыре вы её не отмоете. А ты, — Взглянул он на Турина. — Ты ещё, небось, и нахлебался этого добра – Эру знает, что теперь у тебя в нутре! Ничего хорошего – точно. Может, на следующий день тебя и не станет. Эрдал рассмеялся, Глормегиль не знал: опасаться ему или нет, а Турину стало вовсе не до смеха. И, когда стало вечереть, пришёл он к волшебнику, что сидел за ткачеством, и повёл речь: – Тот, от кого я склянку получил, рассказал ещё о твоём недобром напутствии. Говорил он, будто ты обещал ему смерть, страшную и бесславную; я хотел бы знать, ежели в твоей это власти... так ли оно верно? Эрдал поднял глаза: и тот, что был бел, блеснул ярко и недобро, и улыбка расползлась по хитрому лицу. – Всё так, — Промолвил он, беря у мыши нить. — Я всегда прав. Тебе я говорил то же: с людьми не прогадаешь. Этот же, сколь помню, был из проклятого рода. "Можно вас убить, и убиенны будете". – И бездомные души придут в Мандос... Треклятый фигляр, ты же каждому встречному так говоришь! – Не всем, — Глухо смеялся Эрдал. — Лишь тем, на ком проклятие или благословение. Тебя одарили и тем и другим. Думай! – Неохота. Мрачный, Турин ушёл почивать. Не знал он, бояться ему или радоваться, раз слова волшебника оказались неверны. Чувствовал он впотьмах, что и товарищ его не спал, но оба, словно договорившись, решили не обратить друг на друга внимание, и всяк лежал, отдавшись своим мыслям. С тех пор и до поры Нинуи делили люди кров с Туво Эрдалом, охотясь и выполняя его поручения. Но жизнь такая скоро опостылела Турину, ибо не мог он вынести служения, и мысли его возвращались к брани, и встречались с тоской по прежней славе. Позвал он Глормегиля и поведал ему о том, и Глормегиль отвечал: – Пожалуй, хотя не вижу я в нашей жизни ничего дурного, доблести ей не достаёт. По правде сказать, я и сам не пожелал бы терпеть колдуна до конца дней своих – но куда нам ещё идти и что делать? Вдвоем мы сильны, но Врага не побьём и королевств не отвоюем. – Я думал и об этом, — Сказал Турин уверенно. — Пойдём мы нынче к людям, но сперва подправим мечи. – Неужто ты доверишь их Эрдалу? – Больше некому, да разве же он не справится? Глормегиль вздохнул, но спорить не стал: оба давно разведали, что давний друг Эола знает всякое ремесло, и пришли к колдуну. И обратился к нему Турин: – Туво Эрдал, тошно нам оставаться у тебя и не ведать, что ныне случается в Средиземье.. Эрдал тотчас играючи прервал его, не дослушав: – Так уходи, кто ж тебя держит? – Постой, не всё я сказал. Есть у нас к тебе просьба, и мы готовы отплатить тебе, чем пожелаешь. Заслышав о просьбе, колдун встрепенулся птицей, и интерес, точно золото, сверкнул в его уме. – Вы не добудете того, о чём я вас попрошу даже за обе ваши людские жизни. Я ничего-то и не желаю, у меня всё есть. – Тогда сделай даром, — Предложил Глормегиль. – Даром! — Повторил Эрдал, смеясь. — Месяц с лишним я кормил вас, поил и давал вам кров, и вам хватает наглости просить у меня ещё услуг! Воля ваша: говорите, что вам нужно. – Перекуй наши мечи. Так сказал Турин, и помыслить не мог, что́ же содеял: Эрдал поднялся, выхватил оба клинка из их рук, и оглядел их мерцающим взором, и обратился к людям: – Знаете ли вы, о чём просите? – Мечи перековать, — Повторил Турин. – Ха! Вижу, за год жизни у Эльдар мозгов в твоей пустой голове не прибавилось. Вы доверяете мне нечто посильнее простого оружия: взгляни, Лаворон, — И протянул он Англахель, — Этот меч я узнаю из тысячи тысяч, работа Эола, старого друга. Худо же ты с ней обошёлся, смертный! Мне жалко смотреть на него, особенно когда он в твоих руках. А ты, сирота, — И протянул он Аннунфаин, — Смотри, какая диковинка тебе досталась. Таких клинков я не видал, и, должно быть, не увижу. Как только не угас в нём досолнечный свет, видя скорбь и тяготы Белерианда и мрак пещер! Но и ты не понимаешь, чем машешь, ибо понимания твоего не достаёт до тех времён и вершин... Пока говорил он, в стене отверзлись каменные двери, и Эрдал увлёк людей в подземную кузницу, и велел разжечь огонь. Нога, что блестела серебром, звенела о плиты, когда ходил он по ним, и, когда брался он за молот в полумраке, то становился страшен: тени сгущались, а отсветы плясали недобро, и чувствовали люди, будто правит здесь сила ещё древнее и опаснее, нежели любая иная, с какой сталкивались они. – Давненько я не пробовался в кузнечном искусстве, — Приговаривал Эрдал за работой, — Но, не беда! Глаза боятся, а руки делают... Руки всё помнят. Затем он умолк, поглощённый трудом. В оранжевом знамени, в ярких и звонких вспышках виделось искажённое лицо его, пугающее и нетронутое долгим временем: словно всё, что ни совершалось в кузнице, уже свершилось давным-давно, и ныне отблески прошлых лет мигали перед смертными, как неспокойное небо, когда оно бьётся в зарницах. Так черный меч, который Турин назвал Гуртангом, был перекован, и так перекован был золотой Аннунфаин. И, довольный работой, Туво Эрдал молвил людям: – Не так я плох, как думал. Забирайте ножики — а мне платите весельем, раз уж намерились отправляться в путь. Только коли станет мне скучно — пеняйте на себя! И Турин, и Глормегиль согласились, благодаря волшебника, и все трое собрались в путь. Дом свой Эрдал оставил старшему коту и распрощался с каждой тварью, и завалил людей поклажей, уверяя, будто сам он никак не будет быстрее них, потому как ноги его "лишь на четверть казённые". Пререканий не слышал он – или не замечал. Так отправились они на север. Ввечеру с небес густо повалил снег, и со стороны Ангбанда прокрался ветер, и, на несчастье путников, разыгралась метель. Глормегиль спросил, не повернуть ли обратно – но Турин возразил, что прошли они слишком далеко и лучше поискать укрытия рядом, и пошёл на крутой пригорок, утянув остальных за собою. Будто устал ветер, снег поредел, но не прекратился вовсе. Все трое остановились, не достигнув вершины, там, где уходили в землю длинные корни. В синей занавеси они различили, что с ветви дерева свисает мёртвое тело – тело друга. – И убиенны будете, — Пробормотал волшебник. Турин, чей взгляд застыл на повешенном, исполнился горькой ненависти, едва не занёс руку – но Глормегиль остановил его. – Постой! — Прикрикнул он. — Сперва давай снимем несчастного. Молча Турин согласился, и вместе они сняли тело Глинтира и положили наземь: был он холоден и бел, точно весь сделанный из снега, и землёй на нём чернела кровь. Стало им ясно, что он, должно быть, попал к врагам, и истязания изорвали его так. – Его не связывали, вешая, — Промолвил Глормегиль, взявшись за белую руку. – И вешали-то взгляни на чём... И протянул он товарищу длинный пояс. Но Турин пояса не брал, ответив одним косым взглядом, и увлёк за собой товарища, чтоб осмотреть и дерево, и местность – но ни следа вражьего они не нашли ни близко, ни далеко. Тогда они вернулись к Глинтиру, более прежнего омраченные. – Будь проклята метель и все ветры, и время – теперь мы не разыщем его убийц и не отомстим им! – В бессилии сказал Турин, и на горе своё. Потому что Глормегиль ответил ему: – Что если никого и не было? – Чушь собачья! Глинтир никогда бы... Эй, колдун. Ты же всё знаешь. Скажи – что с ним стало? Туво Эрдал, сидевший подле трупа, поднялся и взглянул в темнеющее небо, точно советуясь с ним. – Спросил бы ты у облаков, что задержались над нашей землёй той ночью, — Говорил он. — Теперь они ушли далеко, и ни снег, ни их последователи не ведают о случившемся. Звёзды и Тилион – тем более. Я могу сказать, но мой ответ не придется тебе по душе. Он погиб так же, как погибнешь ты, Турин, сын Хурина. Имя раздалось над долом, и Глормегиль, совсем потерянный и изумлённый, взглянул на товарища: но отклика не увидел. Турин словно не слыхал обращения или так остался омрачён и запутан, что не отличил одного проклятия от другого. – Что сделаете с бедолагой? Так спросил их Эрдал, и Глормегиль предложил: – Я бы вернул его эльфам. Пускай возвращаться нам не велено, а похоронят его там с большей честью, нежели здесь. И Турин молча согласился. Когда умирал вечер, а снег ещё валил, нашли они одно из прибежищ эльфов и передали им тело Глинтира. Ранить их дозорные не отважились и не рассказывали, что сталось у границ: того и не нужно было. Турин обещал им: – Более мы не вернёмся и вряд ли обернёмся на юг, ежели только не с вестью о смерти Врага. До того часа, обещаю: мы отомстим за него, и вы – помните о том. Прощайте. С тех пор нарготрондские воины их не видали.