I'll be your song when the dance is over

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1993 год.

      — Спортсмены не курят.       Оливер закатил глаза. Серьёзно? Нет, это сейчас серьёзно?       Во-первых, отменили квиддич. Во-вторых, отменили квиддич. В-третьих, в-четвёртых, в-пятых… отменили квиддич. Этого уже достаточно, чтобы у него были причины курить, но это не всё. По всей школе, как какая-то едкая утечка газа, распространяется огромный, жгучий, сковывающий страх. Страх перед чудищем подземелья, страх перед тем, что ты не знаешь, кто будет следующей жертвой. Не таким должен быть его предпоследний курс — с отменой квиддича и с этим кошмаром.       Им из-за этого, кстати, не позволяют ходить одним по коридорам и вообще куда-то ходить, кроме учебных помещений, библиотеки, столовых и гостиной факультета.       В-шестых, он не может спокойно покурить во внутреннем дворике из-за этого. Из-за того, что постоянно вынужден ходить в чёртовом конвое, хотя ему, здоровому шестикурснику, ничего не грозит, но нет, он смирно ходит за всеми. Ну не пойдут же все за ним, ждать, пока он покурит три минутки, а потом дальше, на занятия?       Ему не очень комфортно быть одному, но его друзья — некурящие. Спортсмены. Так что — вот так. Так что — он здесь один. Был.       Пока эта девчонка не пришла, нарушив его одиночество и не сказала, как бы между прочим, что спортсмены не курят.       Так, а она вообще… кто?       — Извини? — он приподнял бровь, затягиваясь, когда она плюхнула свою сумку на выступ в каменной стене, у которой он стоял, прислонившись поясницей. Девчонка, кажется, присоседилась к нему, как будто они друзья и вообще тысячу лет знакомы.       «Дикая», думается ему. Темноволосая, кудрявая — ему сперва показалось, что она просто очень лохматая. Щёки крупные. И глаза тёмные-тёмные. И она смотрит на него, как на идиота. Оливер это ненавидит. Что за наглячка?       — Спортсмены, говорю, не курят, — повторила она, опираясь руками на выступ, а потом запрыгивая на него и садясь. Ей высоковато — когда она на земле стояла, этот выступ был ей где-то до уровня талии. Это он — высокий. Ему только чуть подпрыгнуть, чтобы сесть, но он не будет. Сколько ему лет, чтобы так делать?       Вуд многозначительно и выразительно обводит глазами внутренний дворик. Здесь ни души. Здесь полно места. Здесь может хоть весь её курс, все четыре факультета в полном составе, занять все свободные ниши и выступы. А она села прямо у него под носом.       Оливер фыркает. Забавная девчонка. И поспешно он назвал её дикой — пускай даже и в мыслях. Она довольно милая. Не похожа на одну из его фанаток, которых сейчас поубавилось из-за отмены матчей. И лицо у неё знакомое. А может, оно только кажется ему знакомым? Галстук гриффиндорский на шее, значит, её личико часто мелькает в гостиной, вот и всё.       — Кто тебе сказал такую глупость? — он с притворным удивлением приподнял брови, возведя глаза к небу. Она чуть склоняет голову набок, напрочь забивает на то, что она в расклешённой юбке по колено, закидывает одну ногу на выступ и кладёт её боком, поджав под другую ногу щиколотку. Запоздало одёргивает подол юбки — думает, что он не смотрит. Забавно: она знает, что спортсмены не курят, но не знает, что у спортсменов просто превосходно развито боковое зрение.       — У меня мама целитель, — она пожимает плечами и начинает копаться в своей сумке. — Да и вообще это логично.       Да, она немного крупнее и шире, чем девчонки, на которых он обычно обращает внимание, но нельзя сказать, что от этого в ней меньше чего-то милого и приятного. Чёрные плотные колготки, чёрные лаковые изящные полуботинки. И тёмные кудри, которые упали на лицо, когда она наклонила голову. А ещё — шерстяные серые носки поверх колготок, которые ворсятся и абсолютно не украшают её. Он, конечно, понимает, что сейчас май и погода ещё обманчива, но чтобы уж так?       А может, он, наконец, встретил девчонку, которой плевать на украшения? Блин, вот выпрямила бы она волосы — она бы ему даже понравилась.       — Откуда я могу тебя знать? — спросил он. Нет, он точно как-то перекидывался с ней парой слов. Ну вот точно же.       — Что? — небрежно бросила она. Вуд повернулся к ней, оперевшись локтями о каменный выступ и посмотрел на неё снизу вверх.       — Нас с тобой представляли друг другу. Ты, по-моему, учишься с Кэти Белл…       — Нет, не попал. Я учусь на четвёртом курсе, а не на третьем.       Он-то хотел мягко узнать её возраст… Раскусила, чёрт возьми! Какой же она ребёнок. Хочет показаться старше. На четвёртом, а не третьем. Ей пятнадцать, надо же, а не четырнадцать. В другой бы ситуации он с ней не связался. Хотя, опять же, милая она.       Она лукаво улыбается и чуть склоняет голову вбок, доставая кучу учебников, чтобы вынуть то, что под ними было и то, что ей было нужно.       — Я всё гадала: вспомнишь ты моё имя или нет, — говорит она, выуживая из сумки что-то маленькое, чёрное, по структуре и материалу ни на что не похожее, с какими-то кнопками и стеклянной панелью. — Видимо, нет. Ладно, не уговаривай: меня зовут Алиса. Алиса Лестер.       Что значит: не уговаривай? Сдалось ему это имя!       Оливер фыркает. Он его, имя, не запомнил, разумеется. Вот в третий раз спросить его будет уже дерзостью, так что было бы здорово больше с ней не сталкиваться.       — Приятно познакомиться, — как будто он до самого выпуска планирует с ней общаться.       — О, да, очень приятно, — саркастично говорит она. — Второй раз — особенно.       — Как от конвоя оторвалась? — поспешил сменить тему он. А что? Ему правда интересно.       — Нас в этот раз Перси Уизли вёл. А я знаю, что нужно сказать, чтобы он смутился и позволил делать, что хочешь — хоть по всему замку бегай и ори.       — Поделись секретом, — Вуд улыбается так, как он умеет — одним уголком губ, обычно девочки от этого тащатся. Она отводит взгляд.       — Это… На девушек только распространяется.       Она слегка краснеет. Всё-таки, она просто девчонка. Вуд был в отношениях четыре раза, так что он знает, что именно там «на девушек только распространяется».       — Ну, а ты как оторвался от конвоя? — спросила она, отложив сумку в сторону и безо всякой надежды потыкав на пару кнопок на своей чудной штуковине.       — Удобно, когда староста — твоя однокурсница. И бывшая.       — У-у, какой ты, — фыркнула она и вынула палочку из петли на юбке, которая, вообще-то, предназначена для ремня. Вуд кивнул. — Ты, значит, запугал свою бывшую, чтобы постоять и покурить?       — Да. А ты — чтобы что?       — Музыку послушать.       — Чего-о?       Должно быть, своим тоном он её оскорбил. Она опустила на него глаза — расширенные то ли от удивления, то ли от неуважения.       — Не любишь музыку? — она спросила это так, как будто он откровенно раскритиковал что-то крайне важное для неё.       — Не особо, — он пожал плечами. Девчонка цокнула языком и направила палочку на свою штуковину, которая как-то (неведомо как) была связана с музыкой. Как она собралась её слушать? А зачем, главное? Музыкой для Вуда был гимн Хогвартса. Ну и ещё песни, которые врубают на стадионах на крупных квиддичных матчах перед началом. А ей-то что — музыка?       Девочка, тем временем, произнесла пару заклинаний, поводила рукой, вызвав из палочки сначала бело-голубое, а затем розовое свечение, которое окутало её штуковину и растворилось в ней.       — Лучше бы ты музыку слушал, а не курил, Оливер, — вздохнула она. — Если бы вы все слушали музыку, мир, может быть, стал бы чуточку лучше… — она моргнула и улыбнулась, снова опуская на него глаза. — Не обижайся, просто слова.       Разве он думал обижаться? Так, запишем: кудрявая, неприличная, странная. Фанатка музыки. Ему уже интересно. Вуд фыркнул и выбросил дотлевший окурок.       — Что это вообще за чудо природы?       — Не природы, а электроники! — в этот раз тон, слава Мерлину, не оскорблённо-детско-обиженный.       Ага, значит, она ещё и любит правила нарушать. Он не против маггловских штук, он просто не понимает, зачем они здесь. Что мир магглов и что мир волшебников? Как они могут пересекаться в таком месте, как Хогвартс? Разве её не учат настоящим чудесам? Ну зачем ей это? Зачем ей музыка? Это как приехать на прогулку в огромный, загадочный лес и просто разглядывать землю под ногами. Он искренне её не понимал.       — Маггловской? — фыркнул он. — Оно же работать не будет, пока ты на территории Хогвартса.       — Нет, бу-у-удет! — И снова упрямый тон, как у ребёнка. Боже, с кем он связался. Она снова тыкает палочкой, бормочет, щурится, ища изменения, которые если и были, то Вуд их не замечал. — Я подобрала сильнейшие заклинания. Они сработают!       — Ну-ну. Думаешь, способна обмануть законы Хогвартса?       Она прищурилась, как кошка, и опять посмотрела ему в глаза.       — Я это тысячу раз делала. Нарушала правила.       — Ты что, типа, третья близняшка Фреда и Джорджа?       — Типа… — она что-то хотела сказать, но вздрогнула, когда в её штуковине что-то очень ощутимо треснуло. — Блять.       А вот этого он не ожидал.

***

      Должно быть, она поняла, что произойдёт что-то нехорошее уже в тот момент, когда произносила заклинание. Что её насторожило — свечение ли, которым стал отдавать маленький плеер, странный ли щелчок механизмов внутри? А может, треск от того, что внутри сломалась кассета?       «Только не это», — с грустью подумала Алиса, отбрасывая палочку на каменный выступ и накрывая плеер двумя ладонями, чтобы открыть заедающую (от старины, наверное) крышку. Лестер не без труда цепанула обкусанным ногтем выемку в крышке, стиснула зубы. Почему-то крышка плеера не поддавалась.       И почему всё это происходит на глазах у этого красивого и офигенного старшекурсника Вуда?!       — Что, не сработало? — поинтересовался он, затягиваясь ещё одной сигаретой. Видимо, теперь он совсем не уйдёт, пока не увидит либо её успех, либо оглушительный провал. И, сдаётся Лестер, будет второе. А хотелось бы иначе! Хотелось бы, чтобы этот саркастичный курящий парень ею заинтересовался… Ну почему всё так, почему она такая неудачница? Кассета точно сломалась — Алиса видит, как она переломилась пополам под стеклянной крышкой.       Это её четвёртый плеер. Может, на этот раз ей повезло и сломалась только кассета? А плеер сам, так уж и быть, она больше очаровывать не будет. Дома послушает музыку. Или в Хогсмиде на выходных.       — Нет, — грустно сказала Алиса. Как же обидно и стрёмно при нём, при Вуде, признавать свою неудачу. Она потянула крышку на себя с недовольным видом — и почему она заедает?.. Почему не открывается-то? — Ещё и кассету зажало. Мою любимую кас…       Громкий хлопок взрыва заставил Оливера дёрнуться, отшвырнуть сигарету в сторону холодных каменных плит, подхватить Алису за подмышки и стащить с оконного выступа, на котором она сидела.       Он думал — она отшвырнёт своё изобретение подальше. Поэтому обнял крепче, чтобы защитить от последствий взрыва. Не то чтобы они были с этой девчонкой близки. Просто, ну, он же джентльмен. Гриффиндорец. Да и девчонки по определению своему должны бояться взрывов.       Поэтому то, что увидел Вуд, когда открыл глаза, повергло его в ужас и едва не вызвало приступ тошноты. Он ожидал слёз. Ожидал паники. Ожидал злости. Но… Не этого.       Девчонка, оказывается, была ещё глупее, чем он думал. Она не расцепляла рук, между которыми был зажат взорвавшийся плеер. Его чёрные дымящиеся и резко пахнущие пластмассой осколки глубоко вошли в кожу. По ним уже текла тёмная, алая кровь, кровь из десятков глубоких и живых ран. Будто она была чёртовой подушечкой для иголок. Её ладошки, как он заметил до этого, были немного пухлыми, нежными, мягкими, как у ребёнка. И сейчас в них вошли кусочки разлетевшегося, взорвавшегося в клочья маггловского изобретения.       Вот чёрт. Как отмотать время назад? Как вернуться к тому разговору?       Лестер посмотрела на свои руки и едва не задохнулась криком ужаса. Она чувствовала боль, адскую, невыносимую, с той самой секунды, как прозвучал взрыв и плеер едва не разлетелся (он мог осколками стеклянной крышки выколоть ей глаза, но руки спасли), но теперь, увидев воочию то, что произошло, стало гораздо хуже.       Быстрый взгляд на Вуда — лицо у него бледнее мела и мельтешит, потому что ей от боли сложно сконцентрироваться, — а в следующий миг её ноги подкашиваются и она чувствует, как боль, пульсируя, разрывает её конечности.       Ей никогда не было так больно! Это даже хуже, чем когда она свалилась с той метлы на первом курсе!       Адски. Горит как огнём. Режет наживую. От этой боли хочется рвать. От неё… Да от неё жить не хочется! Это просто невыносимо!       Она с трудом смотрит на Вуда. Ну извини, приятель, сейчас вся надежда только на тебя. Всё снова темнеет.       — Без паники, только без паники, — просит он, когда, подхватив на руки, несёт её, полубессознательную, в больничное крыло. И какого чёрта оно так далеко? И какого чёрта его сейчас беспокоит то, что она будет паниковать?       Как будто это страшнее её увечий.       Квиддич — не квиддич без травм. У него хоть раз в сезон кто-то да ломал себе что-нибудь. Вот взять того же Поттера… Но он никогда ни за кого так не переживал. Просто сочувственно отправлял в больничное крыло и думал, где найти замену.       Сейчас иной случай. Совсем.       Изувеченные руки она сложила на живот. Кровь заливает четверокурснице весь перед мантии, юбку, немного попадает на выглаженную белоснежную блузку, джемперок на пуговках и аккуратный, чистенький красно-золотой галстук. Её глаза широко распахнуты, лицо бледное, мокрое от пота и слёз, которые бесконтрольным потоком текут по щекам в сторону ушей. Даже волосы, кажется, становятся буйнее обычного.       Чем ближе к крылу, тем ей хуже. Наверное, «без паники» — это он больше для себя повторяет. Но без паники не получается. Никак.       — Помогите! Пожалуйста, мадам Помфри! — кричит он, почти выбивая ногой дверь, когда она уже даже не кричит и не стонет от боли, а, кажется, то начинает терять сознание, то возвращается в реальность. Он локтем, на котором она лежит плечами, подпихивает её голову. Капелька пота (или слёз?) размером с горошину — он никогда такого не видел! — падает на тщательно натёртый каким-то обеззараживающим средством пол.       Целительница с удивлением отворачивается от маленького мальчика, который лежит на койке, одного из тех, кто застыл, поддавшись взору василиска. Она реагирует быстро и очень правильно, но на лице у неё — гнев, негодование, ужас и шок. Она, конечно, видала всякое. Она привыкла не задавать вопросов, когда ученики приходили к ней с третьей рукой, торчащей из спины, с синими ушами, с хвостами, с разбухшими и покрытыми язвами языками… Но это! Взорвавшееся маггловское изобретение!       В жизни она не встречала такой дерзости. Такой непроходимой глупости. Такого дурацкого намерения нагло начхать на школьные правила, которым больше тысячи лет, лишь бы доказать что-то — кому, зачем?       Поппи Помфри была пуффендуйкой. Гриффиндорцев она никогда не понимала.

***

      —… Границы моего разочарования вашим поступком. О том, что мистер Вуд мог пострадать от вашего безответственного отношения к элементарным правилам Хогвартса, я молчу. Вам обоим невероятно повезло, что обошлось всё так. Мисс Лестер, как вы сами себе объясняете происходящее?! Вы, вроде бы, уже не первокурсница, чтобы баловаться со взрывами.       МакГонагалл, как только убедилась в том, что её четверокурсница жива, здорова, руки сохранили, повязки снимут через неделю, сразу стала её отчитывать — там же, на месте. Стоя у изножья её больничной койки.       Алиса кривила рот. Её ругал уже второй человек. Первой была Помфри, которая отчитала Алису за безалаберное отношение к собственной жизни, едва она пришла в себя. Хотя ей было адски больно. И даже сейчас больно, и больно будет ещё долго, потому что она не может выпить больше допустимой дозы обезболивающего, а мадам Помфри скорее уволится, чем сошьёт ей кожу.       Так ей, тупице, и надо. Скоро ещё мама письмо получит — и начнётся весёлая жизнь.       — Я не баловалась, — вякает она. Это правда. Что ей ещё делать — извиняться перед деканом? А за что, она ведь ни в чём не виновата… перед ней. — Просто я не подумала…       — Очень жаль, что именно в тот момент вы перестали думать, — декан поджимает губы в нитку. — Хотя, наверное, это происходило и тогда, когда вы провезли эту вещь в школу. Какая у вас вообще была цель?       — Я музыку хотела послушать.       МакГонагалл, если бы ей позволяло её воспитание, закатила бы глаза. Десять раз подряд.       — Уму непостижимо.       Она сняла с неё — нет, вообще-то, и с её, МакГонагалл, факультета тоже! — пятьдесят очков, а ещё назначила двухнедельную отработку, к которой Алиса приступит, как только будет в состоянии. Про «будет в состоянии» декан добавила после заминки, снова поглядев на перебинтованные руки.       Близнецы — поджидали, наверное, за углом, глядя в Карту Мародёров, — пришли уже через полминуты после того, как стихли шаги декана.       — Привет, Лестер. Дай пять? — хором, широко улыбаясь, сказали они. Алиса растянула губы в улыбке, подняла забинтованную, подобно варежке, руку в бинтах тыльной стороной к парням.       — Это я показываю средний палец, если что, — слабо сказала она. Джордж умильно вздохнул, сложил ладони вместе, приложил их к одной щеке и склонил голову вбок. Фред сел на стул рядом с ней и стал копаться в широких карманах мантии, пока не вытащил пачку «Тающих зефирок». Универсальное средство для того, чтобы помочь Алисе подняться на ноги, когда она в любом состоянии.       — Лестер, я просто снимаю шляпу, — со вздохом сказал он. — Ты сегодня всех переплюнула.       На языке Фреда это значило: «Я за тебя очень переживал». Алиса хихикнула и едва не пустила слезу умиления.       — Я думал, тебя одну нельзя пускать никуда, потому что это чёртово слизеринское проклятье, или как его там. А нет, оказывается, потому что ты имеешь вкус ко взрывам и телесным повреждениям!       — С Финниганом подружиться не хочешь? Он обожает всё взрывать.       — Ты чего, Джордж, какой ей Финниган. У нашей крошки планка выше — её Оливер Вуд на руках, как принцессу, нёс!       «Блять».       — Та-ак, — она садится с трудом — её немного колбасит от дозы обезболивающего, так что с координацией движений не ладно. Главное — не упасть. Алиса смотрит на близнецов с напряжённым выражением лица. — Вы откуда знаете? Видели, что ли?       Фред и Джордж переглянулись.       — Не-а. Нам рассказала Патти Стимптон, разумеется, — начал Джордж.       — А ей — Хейзел Грейвс с Когтеврана.       — А ей — Алира Нисар…       — А той — Дженис Аптон…       — Короче, знает уже вся школа. Мы слышали, что Вуда тоже расспрашивали.       — Но, если хочешь, мы никому не расскажем, конечно.       Алиса натянуто улыбнулась. Вот чего ей действительно не хватало в этой жизни — так это слухов. И потерянные полсотни баллов уже не кажутся трагедией.

***

      Майское солнце светит ярко и только ленивый не вышел из замка, чтобы понежиться под его лучами, побегать по свежей траве босиком, пообщаться с друзьями и отдохнуть, по-настоящему отдохнуть от постоянного ужаса и страха, который незримым ядовитым облаком обитает в замке уже много времени.       Никто не хочет говорить о том, что происходит. Никто не хочет вспоминать, сколько уже жертв в Больничном крыле. Никто не хочет, но все говорят, с ужасом убеждаясь, что всё происходящее — не какой-то страшный сон. Никто не хочет, но все понимают, что им солгали, сказав, что в мире нет места безопаснее Хогвартса.       Некоторые, которые больше других убеждают всех (и себя), что бояться нечего и что всё будет хорошо, по десять раз на дню ходят к теплицам профессора Стебль и обратно. Проверять мандрагоры. Видимо, профессору Стебль надоело видеть бледные и испуганные физиономии подростков за запотевшими во время работы стёклами теплиц, поэтому она попросила передать всем, что мандрагоры поспеют через три дня.       «Три дня, и всё закончится» — звучит чаще, чем нужно, с самого завтрака. Алиса осознала, что эта настойчивая, жужжащая фраза лезет к ней в голову даже тогда, когда она с двойным усердием пытается подготовиться к экзаменам. У неё на носу экзамен по Зельеварению, ей нужно блестяще знать теорию о приготовлении зелий и растворов, деформирующих тело человека, чтобы получить «П». В какой-то момент, в очередной момент отвлекясь, Алиса со злостью поняла, что ей плевать, когда и что закончится — ей нужно выучить этот чёртов закон любым способом.       Раздражается ли она сильнее обычного? Да. Спит ли она хуже? Да. Хочет ли она абстрагироваться от всего мира, полностью погрузившись в учёбу? Да.       Страшно ли ей из-за того, что ей, как и остальным, угрожает опасность? Да, разумеется.       Раскрытая книга лежит у неё на коленях. Ажурная, мелькающая тень от могучей кроны кедра играет с солнечными лучами на старых желтых страницах. Старомодный шрифт читается тяжело, Алисе хочется законспектировать и учить по своим записям, но ей до сих пор тяжело держать в руках перо и переворачивать страницы. Ладони работают, пальцы сгибаются, но боль до сих пор не прошла.       Из-за внутренней магии Алисы все раны зажили быстрее, чем следовало, но, в отличии от прошлого раза, мадам Помфри не стала держать её долго в Крыле. Она боялась, что на девочку будет давить постоянное присутствие пострадавших учеников. Лестер просто приходила за дозой обезболивающего раз в день — её раны, хоть они и зажили, отчасти были магическими из-за обилия заклинаний и чар, которые четверокурсница нанесла на свой плеер перед взрывом.       Белые тонкие полоски, будто проведённые острым пером. И выпуклые белые нити, будто намертво приклеенные к коже. То, что останется на её ладонях на всю жизнь на память о том, почему лишний раз не стоит нарушать правила.       Она даже палочкой колдовать боялась… А что будет на экзаменах? Как она справится с практической частью? «Да забей ты, это же не СОВ!», — твердили в голос все, кому она жаловалась на свои проблемы. И: «Тебя только экзамены волнуют, серьёзно? А как насчёт Оливера Вуда, вы с ним ещё общаетесь?».       Последнее бесило. Алиса уже перестала реагировать на любые вопросы касательно капитана квиддичной команды и звезды факультета. Потому что устала объяснять, что не было никакой романтики и, тем более, не будет никакого романтического продолжения после того, как он отнёс её на руках в Крыло. Потому что Оливер хотел спасти ей жизнь, а не вскружить ей голову и покорить ей сердце, в дальнейшем будущем увезя её вдаль на ослепительно-белом кентавре. Все говорили, кажется, только об этом. Об Оливере Вуде. Потому что никому не хотелось говорить о том, что всех волнует на самом деле и лишний раз пугаться ещё больше. Алиса их прекрасно понимала, но быть в центре внимания всё равно… Бесило.       Полупрозрачную, далёкую тень от кедра накрыла другая. Она была более плотной, потому что фигура, которая встала рядом с Алисой, была ближе. Четверокурсница подняла голову и поняла, что у неё нет шансов на то, чтобы выйти из фокуса всеобщих обсуждений.       — Привет, Оливер. Ты запомнил, как меня зовут? — невесело произнесла она. Оливер улыбнулся — снова одним уголком губ.

***

      Когда Алиса поняла, что Вуд не собирается никуда уходить, почему-то она посчитала нужным пожаловаться на баллы, которые потерял факультет. А потом оказалось, что их пропало не пятьдесят, а двадцать — Оливеру добавили баллы за то, что он «проявил мужество в экстренной ситуации».       — Тебя так волнуют баллы?       — Вообще нет. Просто придумываю, из-за чего бы попереживать. Жизнь, видишь ли, слишком спокойная.       Это могло бы прозвучать безобидно и даже смешно, если бы Алиса не была такой скованной, язвительной и напряжённой. Вуд сидит рядом с ней — раз. Подготовка ни к чёрту — два. Все пялятся — три.       Вуд видел, что ей некомфортно, поэтому только удобнее уселся на траве — широко расставил ноги, чуть отклонился назад и опёрся о землю ладонями. И ухмылялся, глядя, как она смотрит на всех, кто не успевает отводить взгляд, волком.       — Понимаю, — почти снисходительно сказал он.       — Ни черта ты не понимаешь, Оливер.       — Вообще-то… Понимаю. У меня квиддич отменили до конца года, а до ЖАБА ещё целый год. Абсолютно нечем заняться…       — Можешь поприставать к старосте, как ты делал до этого.       — С ней неинтересно.       — А с кем интересно?       — Мне соврать или сказать, что с тобой?       Она залилась краской. Что, чёрт возьми, происходит?       — Ты что, издеваешься?! — она бросила на Вуда резкий и злой взгляд, поймав в ответ его усмешку. — Ты… Ты можешь прекратить?       — Что конкретно, лапушка? — Вуд приподнял брови. Алиса шумно выдохнула, подув на упавшие вперёд кудрявые пряди.       — Сидеть рядом. Смотреть… так. Смеяться надо мной. И… — она не закончила, потому что Оливер вдруг потянулся к ней, чуть коснувшись её руки, и резко выхватил учебник. Он забрал его небрежно и резко, так что из него выпало несколько закладок, а ещё он держал его только с одной стороны, так что страницы другой тяжело волочились по земле. Алиса разозлилась. Мерлин, неужели все мальчишки такие же, как близнецы, даже звёзды школы? — Эй, не трогай, это не твоё! Отдай!       Вуд с невозмутимым видом забрал его, захлопнул и прочитал заглавие:       — «Расширенный курс зельеварения: пособие для подготовки к СОВ»… — он чуть поморщился; видимо, вспомнил, что его собеседница на четвёртом курсе. — Решила сдать экзамены экстерном?       Алиса сердито поджала губы и потянулась за учебником. Вуд, будто смеясь, отвёл руку с книгой в руке дальше от неё, Алисе пришлось пододвинуться ближе.       — Нет, я просто хочу быть готова на высшем уровне ко всем экзаменам, — она почти схватила книгу и в её глазах загорелись торжествующие огоньки. — А это мне не удаётся, пока ты зде… — Вуд резко схватил её за руку, когда она коснулась обветшалого переплёта. Алиса быстро отдёрнула руку и поморщилась, встряхнув ладонью. — Ауч!       Вуд перестал усмехаться и в миг стал серьёзным. Он положил учебник рядом с Алисой и подсел ближе к ней, пока она дула на пальцы, которые, как ему казалось, он едва успел тронуть…       — Погоди-погоди. У тебя что, до сих пор руки болят?       — Да, болят, — её голос стал немного глухим и подавленным. — Я была бы признательна, если бы ты не заставлял меня ими шевелить лишний раз. Мне правда очень больно.       — Мерлин великий, извини, — Оливер умел быстро меняться в лице. И в поведении. И… Вообще во всём. Если бы Алиса не была сосредоточена на своей боли, она бы это даже оценила. — Извини, я не знал, я думал, всё прошло… — он вдруг потянулся за своей палочкой. — Дай мне их, пожалуйста.       Алиса не спешила.       — Хочешь ещё поиздеваться? — осторожный голос и взгляд исподлобья. Оливер помотал головой.       — Над твоей болью — никогда. Я попробую обезболить, ладно?       Она чуть помедлила, а потом подумала: хуже он не сделает.       — Не переборщи, во мне уже тройная доза зелья от мадам Помфри, — кисло усмехнулась Лестер, осторожно протянув уязвлённую руку. Вуд пробормотал заклинание, вызвавшее небольшой мелкий дождик из крупиц, которые опустились на кожу и принесли ощущение чего-то ледяного. Они вытягивали боль.       — Легче? — Вуд снова слегка улыбнулся, увидев, что Алиса расслабилась. Та кивнула и ответила благодарной улыбкой:       — Немного. Спасибо.       — Всегда пожалуйста. Тебе от чего вообще больно?       — Практически от всего. Но это нормально. Нужно время, и всё придёт в…       — Всем ученикам немедленно вернуться в свои гостиные. Преподаватели, прошу собраться вас в учительской. Пожалуйста, побыстрее.       Голос профессора МакГонагалл, усиленный многократно, прокатился по школьным коридорам, заглянул в каждую комнату и аудиторию от подземелий до верхушек башен, а потом одной волной окатил всех, кто находился на территории рядом со школой. Пару секунд все были будто оглушённые, а потом — поднялась страшная суета. Крики, возгласы, топот ног, кто-то кого-то звал, искал, толкал, пытаясь побыстрее добраться до своей безопасной гостиной.       Что-то случилось. Что-то очень, очень плохое. Страх, который все копили и прятали кто как мог, наконец-то нашёл своё оправдание и вылез наружу. И это было жутко.       Алиса посмотрела на Вуда и увидела в его глазах отражение всеобщего ужаса. И это было так, как будто кто-то опустил занавес… Пока он не тронул её за предплечье, безмолвно призывая идти в гостиную вместе со всеми и не терять времени. Он даже вещи её собрал, сложил в сумку и понёс, чтобы ей не пришлось напрягать руки.       В другое время, при других обстоятельствах… Алиса бы серьёзно над этим задумалась.

***

      Было нетрудно сложить два и два, чтобы понять, что со всем происходящим как-то связаны младшие дети Уизли: Рон и Джинни. Их с самого начала не было в гостиной вместе со всеми, а через какое-то время бледная и из последних сил сохраняющая привычную невозмутимость профессор МакГонагалл забрала из гостиной Перси и близнецов. Фред проходил мимо неё, и Алиса в жалкой попытке посочувствовать (чему?) тронула его за рукав, но тот только отдёрнул руку и сильнее вывернул шею, чтобы она не видела его лица. Лестер вздохнула.       И снова — за свою книгу. Не потому, что она была неисправима… Потому, что иначе она бы стала сходить с ума. Беспорядочные пробежки глазами по строчкам были непродуктивны, но хоть что-то.       — Ты ничего не выучишь в этом аду, — негромко сказал ей Оливер. Когда он вообще успел оказаться рядом? Впрочем… Сейчас — плевать. Сейчас все рядом. Как одна большая гриффиндорская семья.       — Была бы возможность записать, я бы сделала шпаргалку… — Алиса прикрыла глаза на несколько секунд, стараясь абстрагироваться от чьего-то тихого плача. А потом открыла глаза и хмыкнула: — Я не похожа на тех, кто делает шпаргалки, знаю. Просто так проще — можно структурировать информацию или сделать схему…       — Я умею делать схемы, — пожал плечами Оливер. — Помогу, хочешь?       В её руках больше не было учебника, и перед глазами не было текста. Она больше не закрывалась от мира книгой, она только смотрела, как этот парень, закатав рукава рубашки до локтей, сначала взмахом палочки стирает со свитка свой старый конспект, а потом поверх чертит крупную и объёмную схему, содержащую самое главное, что было в параграфе. Оливер знал, что делал, пусть его опыт и состоял в основном в составлении схем для игры в квиддич и планирования тактик. Конечно, иногда он пыхтел, замирал, задумавшись над очередной формулировкой, пару раз он бормотал: «Как ты это вообще разбираешь?», а она только отвечала, улыбаясь: «Так и разбираю», но в целом его работа завораживала. И заставляла отвлечься. И Алиса понимала, что она, в самом центре этого ада, начинает действительно понимать то, о чём она читает уже несколько часов подряд.       Вуд увлёкся, стал прописывать даже ответы на экзаменационные вопросы, когда в гостиной появились радостные восклицания, голоса стали громче, зазвучали смех и вздохи облегчения. Кто-то принёс весть о том, что чудовище подземелий, терроризировавшее всю школу на протяжении почти года и оказавшееся василиском, было повержено и убито. Алиса прижала кисть руки ко рту и прикрыла глаза, опустив голову — ей нужно было прийти в себя, она не верила, что всё это закончилось, что всё позади, пусть она и не пострадала, но теперь ей точно ничего не угрожает… Она чувствовала бесконечную усталость, которая пришла вслед ушедшему напряжению. Всё хорошо… Всё точно будет хорошо…       Радость принесла и та новость, что отменили экзамены. Готовиться не надо, зубрить не надо, из-за того, что не получается писать и колдовать, переживать тоже не надо — за лето она точно оклемается и восстановится. Но Алиса всё равно забрала большую карту-инструкцию-шпаргалку себе на память, когда собирала вещи домой. Она начала её сворачивать и стала думать, как бы сложить так, чтобы не помялась (пригодится в следующем году, всё-таки), а потом…       — Вот подлец! — вырвалось у неё, когда она заметила что-то странное в левом нижнем углу свитка. Алиса перечитала это не меньше пяти раз, а потом с нервным смешком села на кровать и прикрыла глаза, пытаясь справиться с собственными эмоциями.       Строчки, написанные от руки, плыли перед глазами и превращались в слова: «Надеюсь, эта карта поможет тебе. Я старался ;). Если хочешь ещё таких, могу нарисовать в течение лета, пиши:…», дальше шёл его домашний адрес, а затем слова: «P.S. Да, Алиса Лестер, я всё-таки запомнил твоё имя».