Маг и Кровь

В тесной камере время утратило всякий смысл, превратившись в бесконечную череду серых сумерек. Кейл лежал на отсыревшем сене, рассеянно наблюдая за тем, как тусклый свет, пробивающийся через щель под массивной дверью, медленно угасает. Который это был день? Сотый? Тысячный? Он давно перестал считать дни, проведённые в этом каменном мешке, где единственными собеседниками были тени на стенах да крысы, изредка пробегающие вдоль плинтуса. Воздух здесь был тяжёлым и спёртым, пропитанным запахом плесени, которая расползалась по стенам причудливыми узорами, напоминающими карты несуществующих земель. В дальнем углу комнаты постоянно капала вода – монотонный звук, отсчитывающий секунды в этом застывшем мире. Кейл научился определять время по этим каплям, создавая собственный ритм существования в пространстве, лишённом солнечного света и смысла. Стены, сложенные из грубо отёсанных камней, хранили следы предыдущих обитателей – царапины, странные символы, отметки дней, проведённых в заточении. Иногда, когда одиночество становилось особенно невыносимым, Кейл водил пальцами по этим отметинам, пытаясь представить истории тех, кто оставил их. Кем они были? Куда их увезли? Выжил ли кто-нибудь из них? Холод был постоянным спутником, проникающим до самых костей. Каменный пол, едва прикрытый тонким слоем гнилого сена, высасывал последние крохи тепла из измождённого тела. Кейл давно разучился чувствовать свои пальцы на ногах – они превратились в кусочки льда, отказывающиеся подчиняться командам мозга. Его некогда изящная одежда, гордость портных дома Хенитьюз, превратилась в грязные лохмотья, едва защищающие от промозглой сырости подземелья. Еду приносили редко и небрежно – раз в несколько дней кто-то просовывал через узкое окошко снизу двери заплесневелую буханку хлеба, словно подачку бродячей собаке. Кейл научился растягивать каждый кусок, превращая процесс еды в сложный ритуал. Он разделял хлеб на крошечные порции, тщательно пережёвывая каждую крошку, пытаясь обмануть постоянно урчащий желудок. Вода, которую ему оставляли в треснувшей глиняной кружке, имела металлический привкус и часто была затхлой, но он научился ценить даже это – как последнюю связь с миром живых. Его тело, когда-то сильное и гибкое от ежедневных тренировок с Роном, теперь казалось чужим и непослушным. Мышцы атрофировались от неподвижности, кожа приобрела болезненный серый оттенок, под ней проступали рёбра – свидетельство долгих недель голодания. Волосы, некогда мягкие и блестящие, превратились в спутанную массу, полную колтунов и грязи. Он перестал узнавать своё отражение в лужице воды на полу – оттуда на него смотрел незнакомец с запавшими глазами и острыми скулами. В особенно тёмные часы, когда тишина становилась почти осязаемой, мысли неизбежно возвращались к дому. Перед глазами вставали просторные залы поместья Хенитьюз во всём их великолепии: солнечный свет, льющийся через витражные окна, создавал на мраморных полах причудливые узоры всех цветов радуги. Тяжёлые бархатные портьеры с золотой вышивкой мягко колыхались от лёгкого ветерка, а в воздухе витал аромат свежесрезанных роз, которые каждое утро приносили из оранжереи. Библиотека являлась ему в этих воспоминаниях особенно ярко – его личное убежище от мира. Бесконечные ряды книжных шкафов из тёмного дуба поднимались до самого потолка, их полированные поверхности мягко мерцали в свете витражных окон. Кожаные переплёты фолиантов хранили мудрость веков, их корешки пестрели золотым тиснением – названия на древних языках, магические трактаты, исторические хроники. Запах старого пергамента, чернил и кожи был таким реальным, что порой Кэйл почти физически ощущал его, даже здесь, в затхлой темнице. Рон, верный дворецкий дома Хенитьюз, был постоянным персонажем этих воспоминаний. Его высокая фигура, всегда облачённая в безупречно скроенный чёрный костюм, излучала спокойствие и уверенность. Немного седые волосы, аккуратно зачёсанные назад, морщинки в уголках глаз, появляющиеся, когда он улыбался, тонкие, но сильные руки, державшие серебряный поднос с такой грацией, словно это была королевская регалия. –"Юный господин," – слышал Кейл его размеренный голос, – "всему своё время. Даже самая длинная ночь когда-нибудь заканчивается." – Эти слова, некогда казавшиеся банальной мудростью, теперь стали спасительной мантрой, удерживающей рассудок на грани между реальностью и безумием. Мысли об отце причиняли особенную боль, словно прикосновение к открытой ране. Граф Хенитьюз всегда был далёкой фигурой – величественной и недосягаемой, как горные вершины, видневшиеся из окон поместья. Его кабинет, отделанный тёмным деревом и кожей, был святилищем, куда Кейла допускали лишь изредка, для коротких бесед, больше похожих на допросы. Отец никогда не повышал голос – в этом не было необходимости. Его холодное разочарование ранило сильнее любого крика. –"Я был глуп," – шептал Кейл в темноту, чувствуя, как горячие слёзы прочерчивают дорожки на грязных щеках. – "Зачем я сбежал тогда? Почему не послушал Рона? Почему решил, что смогу... что..." Его голос срывался, не в силах закончить фразу. Гордость и обида, толкнувшие его на побег, теперь казались такими детскими, такими несущественными. Звук тяжёлых шагов в коридоре разорвал тишину, вырывая Кейла из пучины воспоминаний. Эти шаги были другими – более уверенными, целеустремлёнными, несущими перемены. Сердце пропустило удар, когда массивный замок щёлкнул с оглушительным звоном, эхом разнёсшимся по камере. Дверь распахнулась, впуская поток света, такого яркого после вечной полутьмы, что глаза заслезились. В проёме стояли двое – высокие фигуры в тёмных плащах, их лица скрывались под глубокими капюшонами. От них исходил запах дороги, кожи и металла – запах свободного мира, от которого у Кэйла закружилась голова. –Вставай,– голос работорговца был хриплым и безжалостным, как карканье ворона. Кейл попытался подняться, но ноги, ослабевшие от долгого бездействия, подкосились. Мужчины грубо схватили его за плечи, вздёргивая на ноги. Их пальцы впивались в кожу как железные клещи, оставляя синяки, которые будут напоминать об этом моменте ещё много дней. Верёвки, которыми его связали, были новыми и жёсткими – они впивались в запястья с безжалостной настойчивостью, каждое движение отзывалось острой болью. Мешок, наброшенный на голову, пах землёй и затхлостью, ткань была грубой и царапала кожу. В полной темноте остались только звуки и прикосновения – грубые толчки, указывающие направление, эхо шагов в бесконечных коридорах, капли воды, падающие откуда-то сверху. Путь казался бесконечным – поворот за поворотом, вверх и вниз по лестницам, через холодные коридоры, где каждый шаг отдавался гулким эхом. Воздух становился то сырее, то суше, иногда приносил запахи плесени и гнили, иногда – пыли и старого камня. Кейл пытался считать повороты, создать в голове карту пути, но быстро сбился – реальность распадалась на отдельные ощущения, не складываясь в целостную картину. Когда мешок наконец сняли, яркий свет магических фонарей ослепил его. Понадобилось несколько долгих мгновений, чтобы глаза привыкли к свету, и он смог разглядеть огромный зал с высоким сводчатым потолком, украшенным фресками, изображающими звёздное небо. Пламя факелов отбрасывало причудливые тени, заставляя нарисованные созвездия словно двигаться, оживать. В центре зала, на круге из чёрного мрамора, инкрустированном магическими рунами, стоял маг – высокая фигура в чёрной мантии, расшитой серебряной и алыми звёздами на груди . Его присутствие искажало воздух вокруг, создавая ощущение неправильности, словно реальность прогибалась под тяжестью его силы. Лицо мага скрывал глубокий капюшон, но Кейл чувствовал на себе его взгляд – холодный, оценивающий, словно он был не человеком, а товаром на рынке. –Он готов,– голос мага был глубоким и резонирующим, словно шёл из-под земли. Воздух вокруг начал потрескивать от напряжения, магические руны на полу засветились мягким, призрачным светом. Заклинание началось внезапно – пространство вокруг искривилось, словно пойманное в водоворот. Кейл почувствовал, как его тело теряет вес, а реальность распадается на части. Звуки растянулись и исказились, цвета смешались в калейдоскоп образов. На мгновение ему показалось, что он видит нити мироздания – тончайшие серебряные паутинки, связывающие всё сущее. Приземление было жёстким – его швырнуло на твёрдые доски причала с такой силой, что перехватило дыхание. В лицо ударил солёный морской воздух, пропитанный запахами рыбы, смолы и гниющих водорослей. Ночной порт жил своей особенной жизнью: скрипели снасти кораблей, где-то вдалеке перекликались пьяные голоса моряков, кричали чайки, круживших над тёмной водой в поисках добычи. Огромный корабль возвышался над причалом как чёрная гора – три мачты, устремлённые в звёздное небо, чёрные паруса, свёрнутые как крылья гигантской летучей мыши. Его борта были испещрены шрамами от штормов и сражений, а на носу виднелась фигура оскалившегося демона, вырезанная из тёмного дерева. Это было не торговое судно – такие корабли строят для других целей, более тёмных и опасных. –Поднимайся, – грубый толчок в спину вернул Кейла к реальности. Пошатываясь, он встал на ноги, чувствуя, как скользкие от морской воды доски причала качаются под ним. Где-то в глубине души, под слоями страха и отчаяния, теплилась крошечная искра надежды. Он был жив, а значит, всё ещё мог бороться. В его венах текла кровь дома Хенитьюз – древнего рода, пережившего войны, предательства и революции. Он не имел права сдаваться.