Заплутавшие странники. Книга II. Lupus dei.

Двери старой обветшавшей часовни распахнулись, и нечестивая тень упала на святую землю, но мёртвый зал не встретил гостя ни мечом, ни хлебом. Истекая кровью, свет последних лучей просачивался через узорчатый орнамент украшавших окна витражей. Совсем один в вымирающем краю Ганс обратился к единственной сущности, что Плеть так и не смогла убить в этом проклятом месте: «Так странно. При жизни я ни разу не молился. Кто бы мог подумать, что настанет этот день уже после моей смерти. В прочем, об этом я не жалею. Несчётное число людей это делало, когда эпидемия расползлась по Лордерону, вряд ли мой голос что-то бы изменил. Я же всегда верил лишь в собственные силы и моих товарищей, они спасали меня куда чаще, чем чудотворная сила спасала твоих любимчиков. Вера не даёт силы… Только зависимость… Знаю, всем нам гореть в преисподней за весь тот бардак, что мы устроили. Весёлое было время… Я не жалею, что грабил и убивал зажравшихся скотов, растивших своё благосостояние на нуждах обычных людей, но… Только один раз я позволил себе оступиться…». Ганс упал на колени перед алтарём, сжимая в руках серебряный крест, в глупой надежде, что серый камень сможет его услышать: «Мои люди – всецело моя ответственность, обязанность вожака ставить общие интересы выше собственных. Я забыл, что наша стая – это я, серебряный волк. Я предал их и сполна поплатился за своё предательство, но он… Из-за моей ошибки мой лучший друг пал жертвой безумия. Пусть то, что он совершил непростительно, я понял и простил его, ведь в отличие от остальных, мы были его единственной семьёй. Я не могу позволить, чтобы он окончил свою жизнь, сломленный отчаянием и скорбью. Его дух никогда не найдёт покоя, если даже в смерти он будет чувствовать свою вину в случившемся. Но я мне ничего не остаётся, кроме как поверить в чудо. Это будет моя единственная, последняя молитва. Прошу, дай ему возможность искупить свою вину. Даже после всего, что между нами произошло, он остаётся моим самым близким, самым верным другом, не раз спасавшим меня от смерти, он заслуживает этот шанс…» Годы прошли, не оставив следа от стопы молодого волка, но стены часовни по сей день помнят те слова, достучавшиеся до небес.

***

Ветер стих, оставив мятежника в белом безмолвье наедине с самим собой. - Мне кажется, или ты немного потерялся? - с ехидным замечанием возник фантом озлобленного двойника. - Ошибаешься, ведь я искал тебя. – холодно ответил Изегрим. - В самом деле меня? - с наглой улыбкой продолжил призрак, и в танце подхваченных порывом ветра снежинок принял знакомый облик лучшего друга, - Что на самом деле ты ищешь и ради чего? Посмотри на себя, потерявший свой путь изгой. Цепляешься за прошлое, хоть сам оборвал с ним связь. То, что тебе было нужно - освободиться от уз, причинивших столько боли, выйти из тени Ганса к свету, явив свою истинную сущность. Почему же ты это продолжаешь отрицать? Ты убрал всех, кто отказался тебя признавать, но сейчас уже сам готов отказаться от всего, что о себе узнал. Считаешь цену не соразмерной? Но кто теперь тебя осудит? Теперь ты хозяин своей судьбы, и только приняв свою вину ты обретёшь свободу. - Я никогда её не отрицал. Это я убил своих друзей. Я бессилен что-либо изменить, но хранить их покой и память о содеянном – моё проклятие, что дороже для меня благодати, ведь эти мучения причиняет мне совесть, которую я так и не смог убить. - Это ложь. Я знаю. Ведь я – это ты. - Нет. Ты – лишь дикий зверь, вскормленный моей безмерной гордыней. - Мы оба части единого целого, как не называй, но я часть тебя… - Ни за что. Позволив тебе мной помыкать, я лишился всего. Я никогда тебя не признаю. - Если бы Ганс не пошёл за этой шлюхой – ничего бы не случилось! Ты ведь знаешь, что отправиться за стену в Гилнеас было единственно верным решением! - Даже так, это не давало мне права отрекаться от своей верности. Я клялся жизнью, что пойду с ним до конца, куда бы не завела его тропа судьбы. - Детские обещания, как и его клятва… Пустые слова... - Я в них верил. Я не такой, как ты. - И сколько ты ещё протянешь? Храня мечты о возвышенных идеалах, будучи столь низким человеком. Противоречие разотрёт твои убеждения в прах, а когда не останется былой веры моё слово останется последним отголоском твоего сознания. Петляя по кругу, ты лишь оттягиваешь неизбежное. Изегрим достал из-под накидки серебряный оберег, последний подарок Ганса. - Вера должна вселять надежду, направлять в тёмный час на истинный путь, - сказал он, сняв с шеи «Силу Утера» и положив в своей руке, - С того дня, когда я убил Ганса, я до самой смерти не разлучался с этим крестом, но для меня он был не символом надежды, а напоминанием о слепой гордости, подтолкнувшей Ганса настоять на своём, этой слабости, подтолкнувшей меня его предать. Крест стал символом моей ненависти к предавшим меня друзьям, миру и к самому себе, слабому, неспособному сдержать животные порывы… Изегрим поднял свой взор на плывущее в порывах ветра мерцающее отражение: - Плевать, даже если в этой битве мне победить, больше я не стану терпеть эту слабость… - рука, в которой он держал свидетельство своего греха, сжалась, и тьма заполнила его вены, отторгая спавшую в нём силу. Металл раскалился, разгоняя своим красным светом прочь холодный белый мираж. Агония наполнила душу, истязая воина с невероятной силой. Словно из охваченной огнём псарни с грозным воем гнев, зависть, алчность, гордыня, клыками вцепились в своего хозяина, бешено мечась от огня, что вместе с плотью человека опалял хищные морды диких зверей. Они стенали вместе с ним, и когтями в последних потугах пытались вырвать себе лакомый кусок гниющей осквернённой плоти. И вопили они от боли, и рычали они защищаясь, и молили они о пощаде, но в своей нечестивой ярости Изегрим продолжал поддерживать огонь своей непреклонной решимости. Иллюзия спала, явив свой первородный облик. Чёрный, как ночь, ворген метался из стороны в сторону заливая белый чистый снег своей порочной кровью, превозмогая нестерпимые муки. Силясь остановить стоявшего перед ним человека, зверь открыл полные белого света глаза, выкрикнув утробным голосом: «Это я дал тебе силу уничтожить твоих врагов!». «Ты – мой единственный враг,» - хрипя от кипевшей изнутри, будто раскалённый металл крови, парировал Изегрим - «И сколько бы времени не прошло, я не перестану бороться с тобой, чтобы вновь не оскорбить Их память…». Белый, как летнее солнце, крест выгнулся, по каплям стекая на белоснежный покров тут же остывая. Сотни лиц покойников наполнили голову воина неуправляемым потоком мыслей. Воспоминания зверя, о том, как тот убивал людей и нежить в серебряном бору, как после воскрешения охотился на бывших хозяев, о том, как устроил резню в Андорале… Последняя капля стекла с его опалённой руки, и мертвец упал на колени. Из глубины серебряного омута на него смотрело отвергнутое чужое отражение, в голове был слышан его тихий смех, но мысли полностью поглотили воспоминания, пока самозванец шептал последние напутствия: «Наивный глупец. Твоё упорство лишь усугубляет твою стезю. Скоро, ты поймёшь, что только со мной ты – человек, ну, а пока пожинай плоды своих трудов, и, когда час тьмы наступит, мы встретимся, как равные. Я буду ждать…». Мертвец стоял на коленях, не в силах пошевелиться. Из всех воспоминаний, как он жрал плоть и истязал попавшую под лапу добычу, одно сильнее прочих въелось в корку мозга. Суматошный Андорал, кипящий от наводнившей город нежити и блистающие в свете стали и благочестия рыцари Серебряного Рассвета, победоносно шествующие по городу. Он, вошедший в город охваченный суетой разразившейся битвы, наткнулся на отколовшихся от строя нескольких рыцарей, принявших восставшего мечника за врага. Пытаясь защититься от нападавших, он не желал конфликта, но раны их мечей заставили пробудиться безжалостного и беспристрастного зверя, начавшего истреблять как нежить, так и рыцарей, мстивших за товарищей. Так продолжалось до тех пор, пока войско не разделило надвое, позволив нежити взять в кольцо большую часть армии, а кровожадный зверь, добив последнего рыцаря скрылся в лесной чащобе зализывать раны. В той битве Огнебрад и Фрея потеряли многих солдат, добровольно согласившихся им помочь. Изегрим вспомнил, как в Смертхольме обвинил Огнебрада в поражении под Андоралом, призвав к его ответственности, как командира, но реальность была в другом, негативном для него свете. Неосознанно, он врал рыжему молодому дворфу, заставляя испытывать вину за убитых товарищей, когда на самом же деле его вмешательство изменило баланс сил, позволив нежити разбить святое войско. Рыцарь смерти с трудом поднялся на ноги. Угасающая сила, треплющаяся внутри, подобно тусклому пламени свечи, пропала, как развеянный по ветру дым. Под гнётом смертельного истощения он с трудом переставлял ноги, но шёл обратно в порт, чтобы вернуться и найти того самого дворфа и открыть ему глаза на горькую правду, представ пред ним на суд.