Потерянная тропа

      После смерти Кэр смысла торопиться в город больше не было.       Лагерь разбили прямо там, среди деревьев, около дороги, с которой Грэйс свернула, загнав телегу в кустистую траву. Костёр горел на влажной почве, потрескивая, а Мари, за криками и истеричным плачем Ми, не понимала, видит ли оттенки его отсветов. Звуков не было, как и ветра. Остались лишь холод и оглушающая пустота, которые не разгонял подожженный кем-то костёр.       Этого ведь не может быть…?       Только Мари слишком часто теряла, чтобы давать вспыхнувшему отрицанию прижиться. Жаль, что привыкнуть к потерям нельзя. Жаль, что по прежнему больно.       Грэйс молчала, не пытаясь никого утешить. Пиратка была бледной и всё тёрла запястье, на котором рябила и посверкивала одна из линий ученических клятв.       Они не поставили треног или котёл, не готовили еду, не пытались сдвинуться с места. Лишь Ми вцепилась в куртку Кэр и сквозь сиплые вдохи, в которые превратились её рыдания, шёпотом требовала от сестры, чтобы та очнулась. Чтобы поднялась, сказала собрать нюни, отчитала за излишнюю жестокость и потребовала тренироваться не только в стрельбе, но и с мечом. Отругала за небрежность, обиделась, доела оставшиеся высохшие пирожные со словами, что даже в таком виде — вкусно.       Улыбнулась.       Сделала вдох.       Просто была жива.       От вида Ми сердце разрывалось и не желало собираться назад. Гротэр стискивала челюсть, отворачивалась, разглядывала лес, но всё продолжала вместо объёмных лап видеть побледневшее, застывшее лицо Кэррии и слышать отчаянные мольбы Ми, которые вымораживали.       Казалось, что ждать смерти и понимать, что не успеем, тяжело. А на деле слышать Мииру было в разы больнее.       Младшая лиса так и уснула, прижавшись к остывающему телу.       Утро было неподъемным. Тьма должна была остаться, поглотив мир, но проступила обыденная серость, разглаживая тени.       Тишина давила на уши оглушающим звоном. И снова — тяжело. Так, что не встать. Так, что хотелось сжаться, спрятаться, исчезнуть. Больнее, чем момент, когда дыхание охотницы оборвалось.       Это и вправду конец? Снова?       Линия на запястье Грэйс всё продолжала мигать. И пиратка, в очередной раз потерев кожу, вскочила в телегу, отодвинула Ми и отдёрнула куртку с порезанной туникой на окаменевшей Кэр.       Гротэр наблюдала безразлично. Не хотела смотреть, но любое движение в оглушённом мире отвлекало.       Пиратка смотрела светящимися глазами, щупала кожу Кэр без судорожности, почти уверенно. И лёгким, звенящим от магии голосом, от которой появилось эмоциональное оцепенение, констатировала:       — Не растворяется, — кожа охотницы была ровной, бледной и холодной, не считая посиневшего участка воспаления. Тело не спешило, будто норка, сжатая тисками водного шара, исчезать мелкими квадратиками завирусованного кода. От раны, не смотря на все усилия Ворсера, попахивало.       Грэйс напряжённо осмотрела обнажённые участки живота, игнорируя рану, а затем загрузила детей в телегу, грубо залила дотлевающие угольки костра водой и с трудом выехала из кустов. Она щелкнула ящеров, понукая их ускориться.       Судорожные расспросы Ми пиратка игнорировала.       И от этих вопросов вновь выворачивало внутренности.       Четыре дня пути, во время которых Грэйс лишь раз остановилась на тройку склянок, чтобы поспать, смешались в одно длинное серое полотно. Ми урывками отключалась после долгих, опустошающих слёз. Ворсер спал, дёргаясь и подскакивая. Он был бледным, больше не шутил и не отвечал. Мари не могла спать совсем. Сцена в лесу прокручивалась в мыслях снова и снова, и Мари её контролировала, только пока находилась в сознании. Пыталась не тонуть, искала другие, правильные варианты действий, при которых никто бы не пострадал. Водила ногтём большого пальца по коже мизинца, сдирая её, расцарапывая до крови. А во сне… Замученное сознание вырисовывало самые страшные картины, которые случились бы, если бы не Ми.       Поэтому Гротэр не смыкала глаз. Но, кажется, от эмоций она устала куда сильнее, чем могла подумать.       К моменту, когда они подъехали к городу бурь, Мари вздрагивала от каждого шороха, — ей слышался тихий шёпот Кэр и её рванное дыхание. Но нет, — охотница оставалась каменно-неподвижной.       «Галлюцинации…» — отстранённо констатировала учёная, сразу признав одну из отвратительнейших побочек долгой бессонницы.       Грэйс въехала в город, проигнорировав оклик стражника, влетела по каменной дороге на торговую улицу и вынужденно замедлилась из-за прохожих. Пиратка приказывала расступиться, пыталась гнать быстрее и орала ругательства вслед возмущённым матерным окрикам. Жители, хоть и видели ничем не накрытое, бледное, закоченевшее тело Кэр, игнорировали труп, будто это обыденное явление, предпочитая кричать из-за повозки, которой не полагалось находиться на торговой улице.       Остановилась пиратка возле кузни, из которой на шум и крики толпы выглянул гворт.       — Фто ша переполох? — спросил он у Грэйс, засовывая молот в передний карман кожаного фартука.       — Глянь на девочку, — требовательно, с мелодией в голосе, выдала Грэйс. Гворт без лишних слов осмотрел растерянных, заплаканных и живых детей, и глянул на Кэррию, с которой Ми стащила одеяло сразу, не дав накрыть после того, как у той оборвалось дыхание.       Миира никак не могла поверить, что её сестра умерла.       — Хто её так?       — Наёмники.       — Давно?       — Четыре дня.       — Мағишка?       — Нет.       — А в пхедках…?       — Отец полукровка, — перебила Грэйс, не дав ему договорить.       Гворт кивнул, залез на облучок, из-за чего телега просела на два передних колеса и жалобно скрипнула. Кузнец мимолётно коснулся огромной, бугристой лапищей лба Кэр и тут же отдёрнул руку.              — Тех, кто это сделал, убили? — Грэйс молча кивнула. — Фаль. В ғороде приғоворённых нет… Шначит придётся обойтись ворлоками. Долфно хватить, но нуфно будет ещё.       — Значит, я не ошиблась?       — Вот забьём фертв и узнаем. Но шмертью тянет, — гворт вытер кожу ладони о фартук и спрыгнул с телеги, из-за чего у бедного транспорта отвалилось одно колесо. Грэйс вцепилась в веревки, которые тянулись к ящерицам, чтобы не дать тем с перепуга сорваться с места. Дети дёрнулись, хватаясь за борта, а Ми съехала по покосившемуся полу и вцепилась в Кэр, испугавшись, что та выпадет. — Ғвхфффыхв! — взревел гворт. — Ғғвхффыыыыхв!!!       — Чеғо воздух сотрясаешь? — выглянула из кузни полная, краснокожая девица. У неё не было клыков и глаза обычные, не превратившиеся в сросшиеся рубцы шрамы. Вполне миловидная внешность, если не считать плотного телосложения, крупного подбородка и цвета кожи. Говор у девушки был мягким, акцентным, с мелодичными нотками.       — Сбеғай к патрульным, попроси тройку ворлоков притафить. Шивых. Передай Киту, что ғости хранителя нарвалишь на шайку, и рыжей девочке шмерть нужна. Шустро.       Девушка с любопытством заглянула в поломанную телегу, понимающе кивнула, натянула на чёрные волосы платок и рванула вниз по улице. Вокруг её ног дёргано развивалась белая юбка.       Наличие Кита в городе не удивило. Он покинул их сразу, как передал телегу Грэйс возле Ивы, сказав, что хочет навестить главу братства до того, как вернётся в город, и что телегу Шион наказал отдать пиратке со словами: «Оставишь в лесничке у переправы». Они сделали крюк, поскольку сначала направлялись к деревне ликров, потому Кит и был дома…       Но что за «тянет смертью…»? Воняет? Но вроде тело не разлагалось: рана пахла ровно настолько, насколько охватило её заражение… Да и в целом не было в этом мире такого явления… Мари не понимала. Да и чувствовала себя оглушенно, и была занята тем, чтобы не съехать по дну покосившейся телеги прямо на труп Кэр.       Ми продолжала игнорировать происходящее, остекленевшим взглядом пялясь на откатившееся в сторону колесо. Лиса придерживала сестру за плечо, но не замечала её.       Зато Ворс оживился, будто понял, о чём речь. Его хвост удлинился, щёлкнув, — он уставился на запястье Грэйс, где продолжала рябить одна из четырёх линий ученической клятвы.       Гворт одной рукой приподнял телегу и вернул откатившееся колесо на место.       — В ғостевой дом? К хранителю? Или у нас останетесь?       — Гостиница, — мотнула головой Грэйс и залезла на облучок.       Вновь посыпалась ругань, на что пиратка окатила пол улицы ледяной водой, не тронув лавки.       Она привезла их в ту таверну, где когда-то устроила переполох, промыв хорошенько и пол, и улицу, и гостей. Ворса, Ми и Мари заперли в отдельной комнате, наказав не мешаться, а жена хозяина трактира принесла им еды, которую дети, пусть и неохотно, но съели.       Ми заснула на единственной односпальной кровати.       Мари устроилась за столом, разламывая остатки хлеба. Нужно было чем-то занять руки, которые так и норовили содрать корочку болячки на мизинце.       Трогать чужое кольцо, висящее на шее, не хотелось.       Ми нашла его среди вещей юнца, обнаружив в подпространстве всю снятую с них поклажу: сумку со склянками Ворса, мечи девчонок, кинжал Мари и её второе кольцо со слезами, записями и деньгами.       «Лучше бы они туда эльника засунули», — Мари стиснула челюсть, пытаясь прогнать усилившуюся головную боль, смяла разорванные куски хлеба, а затем с трудом разжала пальцы. Она ощущала себя так же, как этот комок: сдавленно, смято, перемолото и разорвано.       Пальцы вновь стали отщипывать от грязного комка кусочки.       Ворсер сидел у двери и тщательно вслушивался в тихий гомон с первого этажа и в гул на улице.       Крошки покрыли поднос, и Мари скатала их в десятки одинаковых, серых от грязи шариков.       Думать о пропавшем напарнике, о похоронах, о том, что будет завтра, совершенно не хотелось.       — Ты что-то понял? — тихо шепнула Гротэр, но Ворс не ответил.       Они продолжили сидеть в тишине.       Через склянку возле трактира раздался грохот и рычание, разбудившие младшую лису. Та вскочила, но подходить к окну не стала — ворлок рванул к ставням, пытаясь разглядеть то, что происходило возле входа. Их комната находилась на втором этаже, почти в самом торце гостиницы, потому Гротэр была уверена — ничего не видно. Удлиненный хвост мальчишки опасно метался из стороны в сторону, губы беззвучно шевелились, пока улица гремела руганью, а после —звериными рыками.       Услышав последнее Ворс дёрнулся и, развернувшись, забрался на кровать к Ми, прижав её топорщащиеся ушки к голове. Девочка от этого даже не дёрнулась, — у неё совсем не осталось сил. Лиса походила на живого призрака: похудевшая, безразличная, бледная и едва дышащая. Как будто бы рана Кэр передалась и сестре.       Мари потянулась к шее и отдёрнула руку, почувствовав отвращение, — коснуться кольца было выше её сил.       Пропал эльник.       Умерла Кэр.       Мир снова за короткий день рассыпался в пыль, не оставляя за собой ничего, кроме серой, потускневшей картинки.       Лысые, хрящевидные уши Ворсера едва шевелились на макушке. На улице раздался матерный крик, сменившийся звериным воем и писком. Затем стало тише, но Ворс всё держал руки на голове Ми. Он подрагивающими пальцами едва поглаживал её по растрёпанным, сальным волосам и безучастно пялился в угол, напряжённо замерев.       А затем в нём будто бы лопнула пружина. Он обмяк, приобняв Ми, и сказал:       — Демон… Она же частично демон… Глаза красные… Кажется, у них получилось…

***

Глория.

      От печи валил обжигающий жар, от которого нежная кожа Глории тут же краснела, грозясь вздуться волдыриками ожога. Гворт к печи её не пускал, но рассказывал всё изломанными, сжёванными звуками: о металлах, артефакторике, оружии, процессе ковки, странных заказах или лучших работах.       Расстаралась ли наставница? Не понятно. Но настроение обучать у гворта имелось, пусть только теории.       Глория ощущала себя потерянно, натянуто и не понимала почему. Вот он — наставник, которого ей не хватало. Та возможность реализовать изобретения, будь то игрушки-пугалки для надоевших детей или полезные артефакты.       Но вместо того, чтобы взяться за дело, хотелось схватить молот и ударить. По чьей-нибудь руке, ноге, голове. Это желание появлялось вспышками, которые пугали Гло до дрожи, и она тут же глушила видения, прятала их, стиснув зубы.       В последние дни голова раскалывалась невыносимо.       Кузнец изготавливал наконечники стрел, пополняя опустевшие запасы деревни. И рассказывал сжёванным говором, что такие толстые используют только в стрелах для тяжёлых луков при охоте на крупных зверей.       Демон с красной, бугристой кожей, парой-тройкой ударов придавал нагретым до оранжевого обкускам металла правильную форму. Хватал не остывшее железо грубыми, почти черными пальцами, окунал его в шипящую воду и, осмотрев, либо отбраковывал, либо откидывал в кучу других наконечников, которым ещё предстояло пройти подточку и закалку.       — Вам не больно? — Глория болтала в воздухе ногами, вбивая пятки в ножку стула, — её усадили подальше от печки.       — Хвататься то за ғорячее? Нет. Шар мне не вредит. Смотри какая кофа, — и гворт поскреб пальцем по тёмному, будто измазанному кровью, вздутому бугру ногтём, от чего раздался почти металлический скрежет. — Такую кофу мало что бефрёт. Мы ше фами как жифвой раскаленный металл, только вытащенный из печи. Сказка есть, што если нет оғнива, то мофно кровь ғворта в бутылке таскать. Одна капля на дрова — и костёр вспыхнет. Только фот никакая склянка, как бы её не закаляли, не смофет шидкий огонь удерфать, так что враньё всё это.       — А то, что кровью зажечь костёр можно — правда?       — Да. Лучшие из артефактоф закаляются в крови ғвортов, а не в оғне.       — А механизмы вы собираете?       Гворт забубнил, дескать да: когда-то сами создавали их, и да, собирали. Давно это было. У гвортов был целый город, который они выковали из металла и собрали из всякого… Что, мол, сейчас изобретения — это редкость. В ходу больше алхимия, кольца пространства, да оружие. И лишь изредка встречаются какие-нибудь уникальные приборы. Только гворты могут многие детали выковать, придав им идеальную форму, как на разных рисунках.       — А если я начерчу подробный макет, вы сможете это выковать? — у Глории глаза лихорадочно загорелись, а в мозгу стали вспыхивать схемы флаймера, медленно рассыпающиеся на детали. Прямо как та боль в висках, что вспыхивала иногда в голове и в теле.       — Ты сначала объясни, что хочеф. И если смошешь начертить — то как время появится…       И сколько того времени потребуется? Майл? Цикл? Вечность? У Глории раздражённо дёрнулся глаз и она придавила его пальцами. Живот запоздало скрутило, обдавая огнём. Захотелось вспылить, выбеситься, разломать что-нибудь, но Гло лишь задорно, насколько смогла, улыбнулась, чувствуя, как растёт напряжение в висках, и выдала:       — Может вы меня тогда гвортом сделаете и я сама смастерю всё, что хочу? Вы ведь демон? Наставница говорила, что демонами не рождаются, а становятся. Когда, например, убивают кого-то сильного, но не могут переварить отдачу его энергии… Кого убили вы?       Говор гворта бесил. Сроднившись с эльфийской речью, Гло никак не могла привыкнуть к языку, который она учила лишь мельком. Слушать что-то непривычное, да в таком отвратительном исполнении… Из речи кузница вычленить смысл было сложно и у Глории уходило время, чтобы понять, что он там выфыкивал между клыков.       Спросив ещё раз, Глория с трудом разобрала то, что и так знала: не все способны стать демонами. Главное условие — смерть. Второстепенное, но не менее важное: чёрная энергия должна перевесить жизнь. И через что это произойдет: чужую ли силу существо отнимет или унаследует по крови от демонов, — значения не имело. Из того, что знали все, — в эльфах слишком много жизни, и никто из их расы ни разу не получал «второго рождения».       Глория это знала. Как и всё то, что настойчиво вещал гворт. И пока тот рассказывал о знакомых, чьи дети по крови чистокровные демоны, но так и не смогли после смерти сменить вектор силы, в голове настойчиво жужжало желание прогуляться в лес. Или разломать что-нибудь. Гло знала — станет легче, но ненадолго. Проще сдержаться. Это пройдёт. Когда вернётся в её жизнь Пуаль, чьё внимание полностью отобрала Астэира. Когда Гло сбежит из дома, где её воспринимают за мебель. Когда новый наставник поймёт важность и потенциал идей…       Когда Глория вспомнит, что ей есть ради кого сдерживаться и быть другой.       Выбраться бы к Ровану. Тот хотя бы понимал, когда стоит молчать и просто дать ей время.       Гворт продолжал прожёвывать рассказы, выплёвывая их остатки, а Глория ощущала себя банкой с гвоздями разной длинный, перевернутыми шляпками вниз: сунь руку и проткнёт. Кузнец перескочил с темы становления демонами на мутации: россказни о том, как влияет на новоявленных демонов избыток энергии одного типа. Привёл в пример свой народ и пустые шрамы из-под глаз. Шепнул по секрету, что глаза никуда не делись, только вот открыть их сложно, да зрелище больно жуткое. И что справляются гворты без глаз, поэтому открывают их редко, лишь по праздникам. Когда дети рождались, к примеру, чтобы лица их рассмотреть, или когда женились.       И пустился в рассказ о сорвавшейся свадьбе гворта, который, увидев жену, предпочёл от неё сбежать.       А у Глории, после очередной болезненной вспышки в животе и висках, потемнело перед глазами.

***

Марианн.

      Ворс вскочил, когда всё закончилось. Он выломал замок заострённым наконечником стрелы, и вытолкнул девочек в коридор.       Грэйс заняла соседний номер, только вот пускать детей на порог не стала. Прикрыв дверь, пиратка запретила им входить.       Мари замерла позади детей, облепивших щель двери, не понимая, что за дурость нашла на Ворса. Зачем выходить и мешать Грэйс? Ей же похороны организовывать, родителям сообщать, Мявку ловить… Только перед глазами стояло тёмное, зашторенной пространство маленькой комнаты, которую Мари мельком увидела.       Зачем класть Кэр на кровать?       Что-то было в словах Ворса, что заставило Ми проснуться, чуть ожить и задышать поверхностно, лихорадочно.       И это что-то заразило Мари.       Но мёртвые не возвращаются.       Каждую эльку растянувшейся в вечность склянки, надежда ядом отравляла то живое, что у них троих осталось.       Если осталось.       За их шумным дыханием казалось, что дышит и Кэр.       — Где мы…? — раздался тихий голос охотницы, чётко слышимый из щели неплотно прикрытой двери. И Мари подумала, что это отзвук очередной галлюцинации.       — В городе бурь. Как себя чувствуешь? — ответила Грэйс.       — Странно… — она говорила едва слышно, сипло. Но говорила.       И рядом привалилась к стене Ми — у неё подкосились ноги. Стоял, улыбаясь, словно ополоумевший, Ворсер.       А Мари всё никак не могла поверить.       — Мне снился длинный сон… Мир… мир снега и холода. В нём не было никого: ни Мииры, ни мамы, ни Ворсера. Я не помнила, кто я и… Как там оказалась… Пустота… снег… Дни тянулись бесконечной белой нитью… Лишь иногда на одной из полян цвели кусты керрии… Это было… Не один прилив… Кажется, даже не один период… Я бродила по снегу, видела, как он таял и падал вновь, и не могла покинуть тот мир. В голове мелькали образы, выцветшие и стёртые временем, что когда-то тот мир наполняла жизнь… Но какой она была? С кем я общалась? Чьи голоса хотела услышать вновь? Что хотела попробовать и какой вкус ощутить, кроме пыльного, закостенелого, смешанного с мертвой землёй льда? И почему я не пожалела о том, что не могу встретиться со смертью даже тогда, когда погиб последний куст керрии… Там не осталось больше жизни… Но осталась я. Для чего-то. Зачем? Кажется, я не помнила того, что жила здесь. Это был… очень долгий сон.       — Поздравляю, — с нервным смешком ответила на это Грэйс. — Кажется, ты теперь знаешь, как выглядит для тебя то, что находится после смерти.       — Смерти?       — Ты умерла. Не самый приятный процесс, да? Рана на груди не болит?       — Не знаю… Я её не чувствую…       — Плохо. Она теперь долго не сможет зажить. Как минимум до тех пор, пока ты не окрепнешь в качестве демона.       — Я… Я стала демоном? Но они же… Они же питаются кровью… Убивают и затем съедают сердца…       — Глупость. Демоны поглощают лишь чёрную энергию, которая, в отличие от белой, не возникает самостоятельно. Она появляется только в телах, откуда ушла душа. И тебе придется хорошенько подпитаться, прежде чем мы отправимся в рейс, если не хочешь вернуться в свой длинный сон. Тяжело будет… Мы в плавании от прилива до двух. Но зато теперь мы сможем наловить какой-нибудь дичи, ты заберёшь из неё энергию смерти и мясо в разы дольше удержится от растворения…       — Мне придется… убивать? — бледный голос Кэр сорвался до сиплого, дрожащего шёпота.       — Не обязательно убивать много и постоянно. Ты судишь о демонах только по тем личностям, что на слуху. Даже хаоситы… Говорят о них только то, что они устраивают массовые казни во имя своих разрозненных целей. Но на деле многие из них контролируют распространение тварей, устраняют зарвавшиеся империи, агрессивные ордена, уничтожают гильдии убийц… Мы все одинаковые: люди, демоны, древние, ликры. Мы дышим, живём, любим и умираем. Нас ставят в начало истории и разница лишь в том, какую дорогу мы выберем. И дело здесь не в дороге, а именно в выборе. Предпочтёшь убивать ради силы? Этим занимаются не только демоны, но и обычные маги. Предпочтёшь убивать ради выживания? У твоей сестры ни разу не дрогнула рука. Предпочтёшь убивать ради какой-то возвышенной цели? В итоге смерть по цвету у всех будет единой. Или, можешь никого не убивать… Но стоят ли другие того, чтобы ты жертвовала собой и ушла в сумеречный мир без подпитки? Да и пока ты маленькая, можно обойтись животными.       — А я…? Разве я стою чужих жизней?       — Задай попозже этот вопрос своей сестре, — ответила Грэйс и продолжила мягко убеждать Кэррию, что быть демоном не так страшно, как кажется. Что в сути ничего не меняется, лишь закрепляющая мана в её ауре и теле сменила полярность. Убивать часто, если она не решит стать сильнейшим демоном, не нужно. Достаточно раза в прилив, или чуть чаще, если на теле появятся раны, потому что теперь магия целителей на ней не сработает и помогут только некроманты. И что, кроме некоторых побочных эффектов: таких как тяжесть в организме при недостатке смерти, — Кэр ничем не отличается от обычного человека.       Мари подслушивала разговор, стоя под дверью вместе со стыдливо-красной Ми, по лицу которой опять катились слёзы. Тяжело было видеть такое отчаянное облегчение и счастье, из-за которой девочку била мелкая дрожь — лиса не смогла удержаться на ногах, медленно опустившись на пол. Кажется, она даже не особо вслушивалась в тот смысл, что прятался в разговоре Кэррии и Грэйс, — лишь жадно глотала звуки голоса сестры, пытаясь увериться, что та жива.       А к Мари мёртвые ни разу не возвращались.       Не выдержав боль, что разрослась внутри, Гротэр развернулась и, вместо того, чтобы вернуться в комнату, шатко прошла по коридору и спустилась по лестнице. Голова казалась шаром, грозящимся лопнуть. Из-за шумной атмосферы таверны напряжение лишь усилилось. Какие-то пираты спорили, едва ли не кидаясь друг на друга с кулаками, а толпа вокруг, — особенно громко кричали женщины, — раззадоривала их. Мари вышла на улицу до того, как завязалась драка. Кажется, за её спиной грохнул перевернувшийся стол.       Смеркающийся вечер стянул на каменную дорожку между торговых лавок половину жителей города. Лица людей выглядели мертвенно-бледными, почти зеленоватыми, в свете банок со слезами, которого не хватало для хорошего освещения всех проулков и товаров. Кипевшая между лавок жизнь казалась праздником мёртвых. И доносилась до Гротэр будто через стекло: глухо и отдалённо. Танцы, крики и песни навевали картинки пробуждающего демоническую кровь ритуала, который Мари не видела.       Девочка, обхватив себя руками, побрела вверх по улице, обходя толпы людей и кусала губы, пытаясь отвлечься. Хотелось кричать.       Кэр повезло. На деле никто не смог ей помочь. Если бы не то, что в ней была кровь демонов…       Бледная кожа, синие губы, местами окрашенные коричневыми, застывшими кровоподтёками, холодное, закаменевшее тело…       Повезло… Как же Кэррии повезло…       Вряд ли кому-то, кроме неё, удалось бы очнуться после смерти.       Если бы Мари родилась в этом мире, а не на Асталле, её близкие смогли бы проснуться, став демонами?       На Мари налетел какой-то мальчишка и зло зашипел, что она — «беднота», а на дорогу полетела пустая слеза глубин, та самая, которой Мари упорно держала Кэр, — малец умудрился вытащить её из-за пояса. Накопитель пнули в сторону кучки детей. Пришлось протиснуться между двумя подростками, чтобы поднять его.       — …и не было никого, кто мог бы ответить дракону на вопрос, куда ушла покинувшее тело душа. Он спал на дне океана и тонул не в его солёных водах и илистом песке, а в боли, размер которой оглушал, уничтожая мир вокруг. Страдания разъедали дракона. И тогда туманные девы, посланницы океана, выбирались на землю снова и снова в поисках той, что давно умерла. Они искали утешения для страдающего. Дракон, расставшись с дорогим человеком, возжелал помнить о нём вечно… — мужчина с деревянным протезом вместо ноги рассказывал о драконе, о духах тумана, океане и бессмертных. Он переиначивал те сказки, которые Мари заучивала с детства, дополняя их. Бессмертным на деле оказался океан и он был одинок. И бога выбирал себе в спутники именно он, ища из тех, кто желал о чём-то помнить вечно. Но каждый раз новые «бессмертные», после долгого сосуществования с океаном, вновь желали забыть то, что помнили, и начинали молить избавить их от вечности. Боги уходили. И каждый цикл в декаду прилива океан скорбил… О тех богах, кто ушел; о тех людях, кто был забыт; о тех историях, что были стёрты. Именно поэтому появлялось столько слёз глубин — никому не нужные воспоминания, что пропитаны тоской, твердели и выплёскивались наружу. Потому водные накопители и называли «слезами глубин».       Мари не дослушала историю, выбравшись из толпы: стало трудно дышать. Представилось, что её тело — один сплошной кристалл из океана, в котором спрятано слишком много смертей для единственной жизни. Учёная побрела вверх по улице, стараясь не обращать внимания на запахи еды и дыма от костров. Обошла по крутой дуге шумную толпу, хором распевавшую песни, в центре которой выплясывали девушки, втягивая в танцы больше участников. Среди наряженных в яркие цветные юбки девиц мелькнула краснокожая дочка гворта.       Прошла мимо огромной сцены, на которой в прошлый раз пела девушка-ликр. Миновала храм и дом Ашиона, спустилась по тропинке, не вымощенной камнем, к опадающим, отцветшим кустам керрии. Земля была устлана лепестками цветов, желтоватый оттенок которых в сумраке был едва различим.       Наконец-то стало тише, — долетал лишь отголосок разошедшихся гуляний.       Мари нашла ворота в сплошной стене и спустилась прямо к пирсу, которого не видела раньше. Деревянная пристань, чуть разбухшая, покрытая внизу белёсыми обрастаниями, к которой были пришвартованы корабли и лодки, оказалась ухоженной и людной. Горели маслянистые фонари, поскрипывало дерево и переругивались пираты, втаскивая на одну из посудин пустые бочки, железные гарпуны и мотки верёвок.       Гротэр свернула в сторону и зашагала по тёмному песку. Кривой линией водорослей была расчерчена зона отлива. Пристань оказалась позади. В волнах океана редкими искорками мелькали слёзы глубин. Вглядываясь в даль, Мари уселась на песок.       Вода медленно лизнула мыски сапог, тут же отступив. И снова… Будто огромная, тихо шелестящая кошка.       Ми, Кэр и Ворсер ведь так и не увидели океана. В прошлый раз они не вышли за стены, — у Кэр заложило нос от резкого запаха керрии и они вернулись домой, где их едва ли не за уши оттаскал взбешенный Ашион. Понравился бы им этот пляж, безбрежный простор, овиваемый соленым ветром, что легко дёргал Мари за растрепанную косу, ритмичный шум волн, который глушил все отголоски криков и песен в городе, и ругань с пристани?       Если бы Кэр умерла, то не увидела бы подобного никогда.       Как не увидит Лили. Асталла была пустынной, высыхающей планетой, и такое количество воды, которой можно было бы затопить весь их мир, поражало. Понравилось бы Лили здесь? Эта планета такая огромная… Мари ведь не видела ничего, кроме архипелага, а сколько ещё всего узнает в империях, увидит за пределами этого океана? Сколько вещей… или занятий… существует в этом мире?       Может стоит потратить те малые годы жизни, что у неё есть, на что-нибудь другое? Открыть лавку с алхимическими зельями, покупать иногда книги или расспрашивать людей о магии…       Мари уже успела забыть насколько больно терять.       Она уткнулась носов в коленки и обняла ноги. Эта поза была самой удобной, — казалось, что она спряталась, убежала, исчезла. В этой позе эмоции замирали, почти полностью прятались, выдавливались из тела.       Хотелось тишины.       Шелест океана. Прижатые к груди коленки. И понимание, что с Кэр всё хорошо, позволили, наконец, усталости накрыть Мари с головой.

***

      Ей снился кабинет. Снова. И лучше уж он, чем разодранные тела ликров и её собственный вспоротый живот, из которого вываливаются внутренности.        Гротэр погладила стол. Пальцы ощутили дерево, родное, но забытое. Она будто заново увидела кабинет.       Лёгкая свежесть чуть разбавила боль. Учёная поправила стопку документов и вышла, чувствуя, как под ногами хрустит песок. Она потёрла горящие от сухости — или недосыпа? — глаза, закрыла кристаллическую дверь ключом…       И снова Лили, загораживающая ей проход.       Тоскливо.       Ей тяжело было видеть погибшую подругу, когда заново поняла, что шансов у неё не было. А у других они были. И вся разница — родилась не в том мире.       — Кто это тут у нас выполнил проект с первой попытки и не был отправлен начальством в пустыню? — Марианн и Лили заговорили одновременно. Блондинка бойко и чуть насмешливо, а учёная тихо и обреченно. Она устала от этого сна, из которого не было выхода: либо слушать, либо замерзнуть настолько, что это отразится в реальности. Формулировки начала не менялись.       Мари устала. Но тут она хотя бы могла поспать.       — Ой, как неловко то, — охнула Лили и прижала ладошку к накрашенным губам. — Меня раскусили. А я хотела устроить сюрприз.       — Ты его и устроила… С пол сотни раз. Это сон, а ты — лишь тень давно умершей подруги. Сон, который не первый майл выносит мне мозг… — Марианн опёрлась плечом о косяк двери, приметив, что протез на ноге это позволил.       — Да ты, милочка, совсем заработалась, о чём ты…       — У тебя в пакете куча алкашки, но мне предложишь самое светлое пиво с помесью какой-то химии, делающей его клубничным на вкус… Сама ты выпьешь две жестянки чего-то другого. Ты собиралась утащить меня на крышу, поскольку тебе не с кем обедать. На крышу — именно что на самый верх, а не в оранжерею… Ты бы сбросила вниз туфли, потому что они тебе мешали ползать по стеклу. А затем начались бы вопросы, что для меня магия и почему именно смысл жизни…       — Тогда… Что такое магия?       И снова этот вопрос. Тот самый, после которого сон рассыпался и превращался в кошмар.       — Можно не отвечать? — не увидев реакции, учёная медленно продолжила. — Это формулы, цифры, расчёты, в которые вливается энергия и на выходе получается…       — Бред! — Лили, отшвырнув пакет, поплыла и засветилась. Коридор заволокла пелена.       — Тогда что это…? — устало потёрла Марианн лицо. Она столько раз видела, как Лили в кого только не превращается. Столько раз отвечала на этот злополучный вопрос. И не понимала, почему всё это ей сниться.       — Магия — это феи! — вдруг воскликнул звонкий детский голос. Мари убрала от лица руку. Девочка. Шатенка. Серые глаза озорно блестят, будто бы увлечённые самой интересной в мире игрой. Каштановые, чуть тусклые волосы собраны в две косички. Аккуратный джинсовый комбинезон и футболка так отличались от туники и штанов, что Мари зависла, не до конца уловив ответ.       — Ты не знаешь, что такое феи? — склонила голову набок девочка. — Тогда магия — это снег!       Магия — это снег. Ну да. А ещё какао с пенкой…       — … торт с ягодами от мамы и читающий сказки на ночь папа. И фейверк! — слова девочки вторили мыслям Марианн. — Вот видишь! Ты же знаешь, что такое магия! — обличающее ткнула в неё рукой девочка и Мари поняла, что они с ней одного роста. Рука Гротэр дрогнула и опустилась, а лицо девочки стало неприятно-серьёзным, с морщинкой между нахмуренных бровей.              — Ты знаешь, что такое магия, но не знаешь, кто я.       Женщина мотнула головой, пытаясь понять, что происходит. Мысли… были пожожи на упавший в воду камень, от которого осталась лишь рябь в отражении, когда как слова девочки были настоящими. Чем-то материальным, существенным, а не эхом, звучащим со дна колодца. Почему девочка предугадывает, что хочет сказать Марианн ещё до того, как мысль сформируется?       И призрак из сна вдруг схватила её за руку, волоча вперёд по коридору, с которого стекла форма выбеленного исследовательского центра, постепенно обретая иную суть.       Проступили знакомые бежевые обои. Коридор уменьшился. Мелькнул проход в гостиную, где на стене висела фотография серьёзного мужчины в очках, миловидной полной женщины и улыбающейся девочки, которая сейчас упорно тащила её мимо. И когда они почти дошли до двери из чёрного дерева с царапиной в нижнем правом углу, учёная замерла, не давая утянуть её в комнату, в которую девочка уже приоткрыла дверь.       Воздух застрял в горле.       «Нет. Туда нельзя заходить. Потому что там…»       — …там никого нет, — не давая Марианн опомнится, девочка всё-таки втянула её внутрь, направившись к шкафу. В дверцу было вставлено огромное зеркало. У Мари закружилась голова. Пахло шоколадом. Тем самым, немного восковым и приторным. Запах, который разносился…       — Это мамина свечка. Ничего, к нему быстро привыкнешь. Лучше смотри.       И в стеклянной поверхности отразилось две девочки. Обе хмурые, с морщинкой между бровей, с каштановыми косичками. И всё-таки Марианн отличалась. Грубыми штанами, чёрной туникой с серебряной вышивкой, доставшейся ей в подарок от Шиона. Тем, что её держали за руку. Тем, что радужка её глаз была красной.       — Кто ты? — выдохнула Мари, пытаясь вспомнить, была ли у неё сестра близнец. И даже думать не нужно было, потому что ответ — нет. Она была единственным ребёнком у родителей.       Девочка вдруг схватила её за плечи и дёрнула на себя, заставляя заглянуть в серые, холодные глаза.       — Скорее: Кто ты такая? — спросила она и Марианн замерла.       Кто? Марианн Гротэр. Учёная. Магистр магии, создававшая заклинания. Изгнала Зверя со своей родной планеты. Закончила университет высшей магии в раннем возрасте. Жила у разных приёмных родителей, в детском доме. И сирота с семи лет.       Лица родителей Мари не помнила точно так же, как не могла вспомнить цвет глаз Лили или голос Дорэя. Или имена одногруппников. Своего лица она тем более не помнила. И эта малявка с лёгкостью могла оказаться лишь бредом её воспалённого разума.       — Ты не помнишь, — сказала девочка и убрала руки с её плеч. — Ты не помнишь, кто ты. Как и не помнишь, что такое магия.       «Магия — это шум листвы под летним дождём. Солнечный зайчик, отражённый от стекляшки. Море, которое однажды заполнит пустыню».       — Или фея, — печально выдохнула девочка и отступила на шажок.       Игра. Она играет в игру. Давно выученную и забытую. Игру, начало которой не помнит. Не помнит даже, с кем именно играла. Не помнит, кто вечно спрашивал: «Что такое магия?».       Нет… Даже вопрос был иным.       Малявка отступила ещё на шажок.       — Не уходи, — неожиданно попросила Мари. И девочка замерла, перестав отступать.       — Но ты не помнишь.       Да. Она не помнила. Потому что не была драконом из сказок — ей не хотелось ощущать всю ту боль, которой были пропитаны её воспоминания.       И девочка улыбнулась. Грустно, чуть обижено.       — Тогда… — её образ снова поплыл, создавая желтый, размытый силуэт. — … что такое магия?       И сон исчез.

***

Аластер.

      Нос был разбит. Кровь собиралась в ноздрях, черствела на мордочке и мешала дышать. Она не прекращала течь, не смотра на то, что прошла декада. Как же отвратительно он словил пинок от обозлённого ликра…       Через пасть, где не хватало части зубов, дышать было сложно — его носоглотка не предполагала дыхания через рот. Из пасти несло, язык сводило от ядреного привкуса гноя. И не обработать же рану толком, — сил ведьмочки при всём желании не хватит на что-то из белого спектра. Он, конечно, пробрался в таверну и стащил немного палёного спирта, но смог обработать только места, где выпали зубы, а не кровоточащий нос.       Когда начался пожар, Аластер с трудом выполз из задымлённой халупы и отключился где-то в кустах, пытаясь хоть как-то регенерироваться. Обошлось без сотрясения, но свернутая маленькая челюсть оказалась проблемой. А когда бог второго шанса очнулся…       Он с трудом потянулся за нитью Мари. Разобраться в ситуации оказалось сложно, но вышло: старшую из ликров откинуло дальше сумеречной зоны, сразу за линию становления демоном. По крайней мере жить лиса будет, а полукровка фейри не пострадала.       Эльник зашёлся в приступе сиплого чихания, пытаясь пробить заложивший от крови нос.       Как же он ненавидел ранения. С его даром проще было начать всё с нуля, чем пытаться сохранить жизнь. Для него тело не имело ценности. А в чём смысл терпеть разбитый сосуд, если можно получить новый, сделав одно движение? Из боевых заклинаний, которыми бог владел, самым отточенным и выверенным было то, что обрывало магические каналы и приносило мгновенную смерть. И редко когда он использовал его на других.       Уходить…       Давно нужно было уйти, бросить, вернуться к старым обязанностям и планам, только вот…       …не хотелось?       Ему нравилось дурачиться, тратить время впустую, находясь рядом с полукровкой. Нравилось не быть всеобщим спасителем, а тратить жизнь, — одну из многих, не имеющих никакой ценности, — на присмотр за ребёнком.       Он ненавидел то, что его сделали знаменем для спасения. Ненавидел быть жертвой, ненавидел попытки найти способ удержать рассыпающийся мир. Он не просил делать его героем, только вот выбора никто не давал.       Не смотря на то, что он получил отсрочку, попытавшись дождаться пробуждения крови фейри, разве он имел на неё право? Пинок в морду выкинул из уютной перины путешествия, когда хотелось просто дышать воздухом, забавляться, кривляться, а не…              Платформы не станут ждать, как и сердце мира.       Не станут.       … не хотелось.       С неба заморосил мелкий дождь, когда звериное тело, забившись под кустом, стало осыпаться мелкими искорками энергии, возвращаясь в реку мира. И лишь в кроне деревьев мелькнула серебристая, крошечная фина, больше похожая на сгусток энергии, бросившийся прочь.