Потерянная тропа

      У тех, кто преклоняется перед Древними, никогда не возникало мысли: «Что чувствуют Звери, прожившие тысячелетия, когда выбирают человеческую суть, отдавая силу и мощь в подношение Реке Мира?» Ликры не ведают, какая плата требуется за вознесение. Им, рождённым от людей, носящим в себе чёткие очертания контура души, не понять потуг Зверей, нашедших в себе желание стать людьми. Приносят ли Древние часть себя в жертву? К сожалению, нет. Увы… Если бы для обретения человеческой сути достаточно было вырвать когти и клыки, снять чешую или шкуру, мир бы заполнился совершенно иными зверолюдьми.       Мегалла требовательна к своему ядру. И как бы люди не бахвалились способностью влиять на Реку Мира, на деле не существует никого, кто мог бы поломать несокрушимые стены Законов. Только Звери знали, что вторым правилом, сразу после монолитного: «Время — ручей. Вода, преодолев устье, никогда не вернётся к истоку», — скрывается: «Родившись, душа не вправе сменить тело до тех пор, пока потоки жизни не сменятся на смерть». Древние знали: каждый, кто был рождён в зверином теле, обречён в нём и остаться.       Только вот вопреки закону Хранители смогли стать людьми. И как они, прожившие лишь пару десятков периодов, переупрямили Великое Древо, просуществовавшее три вечности? Зверей, проживших долгие века, много. К примеру, Великие Черепахи, скрывающиеся на дне океана, — из них лишь одна стала человеком. В чём же причина? В чём заключается плата Древних?       Законы Мегаллы незыблемы. Это главная истина, про которую многие забывают, поскольку не подвергают её сомнению. Ведь благодаря законам нескончаемые потоки энергии обретают плотность, цвет, вкус, свет… плоть. Всё держится на законах. И несокрушимы они лишь из-за воли Великого Древа, всей своей сутью любившей маленьких гостей, скрашивающих её вечность.       Любовь Мегаллы к душам безгранична. Именно поэтому… Во втором законе появились исключения, какими стали Древние.       Каждый из Древних, возжелавших измениться, знает: чтобы получить новые облик и жизнь, нужно стать человеком больше, чем зверем.

***

Дракон.

      Первое имя ему дал народ дождя. Он не знал об этом, не ведал, но Ши подарили ему возможность. Дракон не пытался услышать их тихий зов к зародышу разума, ведь был опьянён вечным танцем с неукротимой стихией — бурей. Он был Танцующим, и бесконечная пляска среди колких молний была для него сродни глотку истинного счастья. Он гонялся за грозами, юлил и ускользал от купола древа, стремился за каждым всполохом дождя и танцевал, танцевал, танцевал… Днями. Периодами. Тысячелетиями.       Народ дождя совершил десятки кругосветных путешествий, оставаясь тонкой, напряжённо-звенящей ниточкой связи для самых отдалённых уголков ядра. И даже счастьем можно напиться — дракон, танцующий с бурей, устал от него.       Всё реже в грозовом небе переливалась его зелёная чешуя, поглощающая жёлтые, острые всполохи. Всё чаще молнии бились о землю, не останавливаемые никем. Ядовитые жала заражали землю огнём, разъедающим, заглатывающим деревья или дома. Возможно, именно тогда дракон начал путь становления богом — люди, знавшие его истинное имя, о котором он не желал ни ведать, ни помнить, впервые воззвали к нему с молитвами. Но какое ему было дело до людей? Ведь дракон не чувствовал ничего, пока не начинал танцевать, но даже бурей он насытился.

***

      Визит народа Ши он почувствовал издалека, ведь с ними рука об руку следовал тихий дождь, способный измениться в любую секунду. Запах и вкус проклятого спутника Ши отличался: был чуть более искристым и тяжёлым — от него похмелье держалось дольше.       Дракон не вышел навстречу, как делал с полдесятка раз до этого, оставшись лежать в подгнивающей стоячей воде какой-то мелкой речушки. Но, как всё реже бывало в последние периоды, постепенно голод взял вверх над ленью — Танцующий скрипуче, тяжеловесно поднялся в воздух, взбаламутив речку, и полетел навстречу заколдованной буре.       Его туша рассекала пустые облака, идя по следу острого, металлического запаха родной стихии, и постепенно влаги стало больше. Среди резиновых, густых облаков замелькали знакомые зародыши змеек. Замерев, он лениво изогнулся, вспарывая тучу. Его движения больше не были наполнены жаждой сыграть со смертью, что несла на своём конце стихия. Медленным, усталым изгибом он подставил грязные чешуйки под удар, приманил молнии едва уловимой вибрацией, когда-то давно бывшей целым произведением, достойным звания бога бурь. По телу прошлись иголочки разрядов. Ещё пара вспоротых, придушенных туч — и он лениво скользнул к земле, нырнул между деревьев и, найдя ближайший источник воды — мелкое озерцо, — сонно свернулся на его дне клубком, вспугивая маленьких бесформенных духов.

***

???

      Дождь мягко огибал невидимую границу, выстроенную благодаря его крохотным друзьям — финам.       Повозки с натянутыми крышами, только-только приобретённые у жителей побережья и пока толком не промасленные, медленно ползли по разжижающейся дороге, периодически соскальзывая — крутые деревянные колёса пока не были доработаны мастерами Ши. Но это не страшно — вскоре они дойдут до первой деревеньки и выменяют известия у семьи Форано на какую-нибудь ценную вещь, а сказки и новости — на еду и новые истории. Ши раздадут письма, хранимые в редких сумках, передадут устные послания, и первые телеги будут промаслены, переделаны и загружены съестным. Затем исправятся и остальные. А после Ши обзаведутся одеждой, новыми сказками и, кто знает, возможно, в бесконечном пути им повстречаются новые спутники… Но пока… Фины, его маленькие друзья, молчаливо отталкивали воду, светящимися маячками расположившись на верхушке каждого из тентов. Рин же ехал на ящере чуть в стороне, позволяя струям дождя мягко скользить по плащу, что не пропускал влагу.       Он любил дождь. И ненавидел. Как и каждый из народа Ши.       Они рождались под струями и умирали вместе с ними. К кому из бродяг не подойди, спросив об истинном желании, каждый ответит: «Хочу искупаться в свете лун или желтизне неба». Это было то удовольствие, которое проклятие навечно отобрало у его народа.       — Ашиарис! — воскликнула тоненьким голоском Шиа, его младшая сестра, и Рин приподнял голову, как и сотни других из его народа.       Капюшон чуть съехал, открывая обзор, но вода тут же скользнула по белым, выбившимся из тонкого хвоста прядям, слепляя волоски. Сощурив глаза и загораживаясь от капель ресницами, Рин легко различил в тёмных, тяжёлых облаках огромного, размером с целый город, дракона. Его зелёная туша легко сплеталась с пуховыми, грязными перинами, выдавливая из них мелкие искры сил, потеряв которые небо из тёмной синевы выцвело до мертвенно-трупного оттенка.       — Почему он не танцует? — обиженно пропищала Шиа. Рин мысленно согласился с сестрой, тут же поняв ответ: долгоживущие рано или поздно устают от жизни, и даже Танцующие, наделённые даром единения с миром, перестают различать цвета.       Дракон тем временем медленно отделился от туч и огромной махиной разбитого корабля скользнул к земле, скрывшись в лесу.       В парня, способного понимать духов, пахнуло отзвуком подгнивающей, заплесневелой усталости и непроходимой тоски. Соскочив с ящера, он легко переставил ноги и дёрнул рукой, на которой призывно звякнули браслеты, увенчанные колокольчиками. Фины, сидящие на повозках, встрепенулись. Рин, крутанувшись, выбив ритм, выплел музыку с помощью звона своих подвесок, передавая послание финам. Одна из самых младших, Шиони, чья форма тела была едва различима и напоминала медузу, встрепенулась и полетела в лес, а остальные духи чуть расширили купола.       — Уходишь? — проскрежетал старейшина, высунувшись из проезжавшей мимо телеги. Его кожа, скукоженная от долгого пребывания под потоками воды, уже не выпрямлялась, была бледной и очень чувствительной, поэтому он был закутан в шёлк, пропитанный водоотталкивающим раствором, воняющим жиром, с ног до головы.       Парень, почти мальчишка, которому едва исполнилось с полсотни циклов, мягко поклонился.       — Я оставлю Вас до нового света. Духи будут стеречь повозки, поэтому прошу…       — Иди уж, баламотник. Видно же, что за историей рвёшься, как Шиони за обликом, — шевельнул рукой под мантией старейшина.       Рин вновь легко поклонился, звякнул три раза рукой, обозначив для финов время своего отсутствия, и легко взлетел на ящера, разворачивая его и вклиниваясь между двух телег.       — Шиэрин! Весточку пошли с Шиони, если задержишься! — крикнул ему вдогонку старейшина и Рин легко взмахнул рукой, обозначая, что понял.       Лес вился и сплетался дикими кустами, лианами и листьями. Ящерица, взявшая в начале разбег, замедлилась, спотыкаясь об ухабы, перепрыгивая корни. Рин, ехавший без седла, крепко обхватил ящера ногами и вцепился в чешуйчатую шею, — его дар не спасёт от глупой смерти.       Дождь, весело следуя за ним по пятам, мягко проник сквозь плотный покров деревьев. Вскоре стволы расступились, пропуская ящера, и Рин увидел малышку Шиони, летевшую ему навстречу. Мягко перебрав руками, он создал звон и фина, вторя в ответ, заплясала в воздухе перед его лицом.       «Нашла. Озеро. Сон», — мягко кувыркнулась дух. Шиэрин кивнул, спешившись, и привязал ящера к разлапистой ветке. Он чувствовал, откуда фонило усталостью, поэтому спутать, в какой стороне озеро, не смог.       От любопытства и нетерпения Шиони заплясала возле лица, отбрасывая голубые блики на плащ, кожу и волосы.       Пройдя сквозь низкорослые кусты, парень вышел на мягкий бережок, покрытый травой. Зеленая, молочная поросль уходила под воду, смешиваясь с песком.       Шиони закружилась над озером, а затем вернулась к Рину и прижалась к его волосам, мелко переливаясь и подрагивая, словно всколыхнувшийся от ветра фонарик.       Озеро вышло из берегов. Над колышущейся поверхностью возвышалась группка островков — та часть тела дракона, что не уместилась под водой. Ашиарис был огромен, величественен и… слаб. От его усталости всю округу быстро разъедало увядание: медленно сворачивались листья, мутнела вода и сгущался до того свежий воздух.       Дракон был велик. И Шиэрин поморщился. Его сил едва хватило бы, чтобы отчистить метра два чешуи дракона, что уж говорить о зрелой душе, давным-давно утратившей очертания и покрывшейся сеткой тёмных трещин, состоящих из энергии смерти.       Стоило развернуться и оставить Дракона спать, вернувшись к своему народу. Постепенно Ашиарис бы стал засыпать на всё более длительный срок, а однажды рухнул бы в океан и издох, создавая либо очередную аномалию, либо новые земли, в зависимости от того каких сил в нём окажется больше: смерти или жизни.       Дождь, следовавший за Шиэрином верным спутником, мягко коснулся озера, а затем стал медленно обволакивать его, тревожа поверхность воды и чуть разбавляя расплывающуюся тухлую муть.       Ему стоило уйти.       Но Шиэрин был мияхо. Тем, кто мог говорить с духами. Тем, кто слышал души других, видел их и понимал. И сейчас он не мог оставить этого дракона, потерявшего всякое желание, утонувшего в усталости. Что он мог сделать? Как мияхо — ничего. Как член народа Ши — тоже, но как Шиэрин, танцующий с духами, мог попытаться воззвать к дракону. И пусть тот не был фином, с которыми связана сила мальчика, пусть он мог уничтожить его одним движением, Рин не хотел его оставлять.       И потому руки жёстко дёрнулись вверх, а ноги сместились, меняясь, сплетаясь. Отведя одну ступню и нарисовав ею незримый полукруг, он начал Танец с духами. И музыкой для него был шелест дождя, смешанный с яростным, отчаянным звоном колокольчиков. Он будил, он взывал. Он просил обратить на него внимание. Снова, снова и снова.       Дождь над его головой усилился — спутник нервничал. Лес медленно наполнился светом: на его танец слетались все окрестные духи, будь то фины разных стихий или умершие, но не переродившиеся души. Шиэрин не обращал на них внимание — он азартно просил Дракона очнуться, пересилить лень, будил в нём раздражение и, силой духов, столпившихся вокруг, но держащихся на расстоянии, надеялся затронуть любопытство, умершее, отсохшее в уставшем жить Звере, так и не ставшем Древним.       Чавкала земля, расплывалась трава, по его лицу текла попадающая под капюшон вода, полностью смочив шёлковую рубашку и мгновенно заставив кожу знакомо съежится. Но ему было всё равно — мияхо танцевал. Пытался ли развеять удушающую тяжесть чужих эмоций? Нет, для этого его дар видеть души слишком слаб. Всё, чего он хотел — поговорить.       И, наконец, будто бы устав от навязчивого зова ещё больше, дракон, вспенивая воду озера, способного затопить столичный прибрежный город, стал медленно подниматься вверх. Сначала изогнулось туловище, а затем голова, оставаясь неподъемно-тяжёлой, медленно приподнялась над водой.       Воздух заискрился от энергии бури — мелкие молнии засверкали между духов, заставив тех скукожиться, приблизиться к мияхо, но тот властно махнул рукой, не давая им пересечь невидимую границу. Шевельнув запястьями, он легко поклонился и медленно перебрал в воздухе руками, изобразив плавное переплетение веревок — таким образом Рин обычно здоровался с незнакомыми духами, а затем медленно поднял руки и скинул с себя капюшон.

***

«Точная формула для зверя, пожелавшего принять человеческую форму? Что ж… Первое: нужно получить имя, чтобы осознать, кто ты есть в этом мире. Второе: нужно полюбить, ведь без привязанности к другой душе невозможны изменения. Третье: нужно потерять. Не осознав ценности жизни, зверь не сможет стать древним, носящим титул хранителя».

Из учебника «О древних». Глава: «Три стадии роста души».

Дракон.

      Ашиарис получил имя задолго до того, как стал богом. И он потерял близкого до того, как успел понять всю ценность пришедшей когда-то к нему души.       Мальчик, вытащивший его из озера, в первые мгновения не вызвал у Дракона ничего, кроме раздражения. Но его глаза переливались голубыми всполохами, так похожими на свет маленькой искорки-фина, повисшего возле него, а зрачки, принявшие форму ромба, окунали в бездну.       «Сформировавший душу фин?» — подумал Ашиарис, ощутив лёгкую щекотку под чешуёй. Тогда мальчик, всегда бывший лишь человеком, что настойчиво вытащил его из сна, смог пробудить в Ашиарисе эмоции. И уже этим он отличался. Дракон не был ни мудрым, ни великим. Он не стремился стать человеком, не желал быть богом, оставаясь в своём долгожительстве почти таким же, каким появился на этот свет. Испробовав в далёком прошлом, почти сразу после рождения, энергию бури, он так и не научился чувствовать, не научился ничему. Даже выживание, заставившее исчезнуть большинство его братьев, давалось ему без усилий, ведь любой танец был сильнейшей защитой и самым сладким пьянящим нектаром.       Он устал. Устал от яркого счастья. И всё, чего Ашиарис хотел — вечного покоя. И мелькнувшие искры любопытства не возымели никакого значения.       Тогда мальчику повезло. Будь у Дракона чуть больше сил — и он бы прибил говорящего, не задумываясь, поскольку тот мешал отдыху. А так… Ашиарис лишь посмотрел на Танцующего, мягко двигающегося среди толпы ощерившихся духов, и, вдохнув, тяжко поднялся в воздух, чтобы улететь прочь от назойливого собрата по дару.       Собрат… мальчик был первым существом, которого Ашиарис смог так назвать.       Ему снились сны с голубыми, светящимися изнутри глазами, в глубине которых прятались отзвуки древних тайн и безграничного понимания. Сны, после которых дракон всё чаще открывал глаза, всё сильнее хотел подняться, но не в силах был перебороть усталость. Казалось бы — лицо человеческого ребёнка должно было быстро исчезнуть из памяти, но оно не желало уходить. И в итоге желание увидеть мальчика вновь, убедиться, что тот лишь человек, а не фин, взяло над ним вверх.       Это была их вторая встреча. Народ дождя добрался до середины континента, скрывшись от вечного спутника в многоярусном, стеклянном городе богов. Ашиарис лениво покрутился вокруг, поймав пару молний, и лёг на землю чуть в стороне. Там, где было меньше всего людей и где колосилась мягкая простыня фиолетовых щетинок.       Дракон замер, желая уснуть, и медленно закрыл глаза, понимая, что мальчик, скорее всего, не скоро выйдет из огромного, но хрупкого творения сильнейших.       Но мияхо вышел сразу. Мягкий перезвон был слышен издалека, и дракон скосил глаза к земле, дожидаясь собеседника. Ему было лень танцевать, поэтому он не мог ответить на приветствие, но мальчишка не стал его дожидаться и медленно, вырисовывая движение за движением, рассказывал длинную историю его короткой жизни. Именно тогда дракон впервые узнал, как звучит его имя, подаренное щедрыми людьми, из каких слогов оно состоит и что означает. Именно тогда он впервые услышал о народе дождя и понял, почему обычные тучи отличались от тех, что сейчас укутывали верхний ярус столицы богов. Именно от того маленького парнишки, оказавшегося лишь одарённым смертным, он узнал о далёких землях, где большинство его собратьев, обрётших человеческую душу, правили над людьми. Узнал о восьми Великих Богах, три из которых за последний десяток циклов погибли. Понял, чем отличаются фейри от людей, фины от зверей. Услышал десятки сказок, изображённых плавными, нескончаемыми жестами, иногда замедлявшимися — мальчик жадно слизывал скользящую по лицу влагу, прежде чем продолжить.       Именно тогда Дракон понял: эта щекотка под чешуёй, не давшая ему спокойно уснуть и усилившаяся сейчас, — любопытство. И оно свербит настолько, что кончик хвоста его, несмотря на смертельную усталость, мелко подрагивал, приподнимаясь и опускаясь. Мальчик видел это. Мальчик радовался и рассказывал ещё. А хрустальные, серебристые колокольчики тихо звенели на его руках и лодыжках, смешиваясь в причудливую мелодию.       В тот день Дракон впервые понял, что всё это время, помимо бурь, вокруг него находилось нечто не менее прекрасное, чем смертельный танец со стихией, — целый мир. И этот мир ему позволил увидеть маленький, хрупкий ребёнок. Так же, как позволил понять любопытство, приправленное жадностью. Так же, как заставил его ощутить беспокойство, когда после коротких склянок монолога мальчик вдруг споткнулся и упал на землю, заставив всех духов вокруг ощериться, засверкать, забиться в истерике. Дракон непонимающе дыхнул, шевельнул кончиком хвоста, выводя движение вопроса, в который тут же юркнула покладистая молния с небес, а затем, не получив ответа, он медленно приподнялся, изогнулся и осмотрел своё тело, не понимая, а чем, собственно, трогать маленького, слабого человека. Впервые осознавая, насколько его тело огромное и несоразмерное, уродливое, а сам мальчик крохотный, тонкий, едва осязаемый.       Из столицы показалась толпа людей блестящей, разноцветной гурьбой. Мальчика подхватили и поглотили, спрятав за спинами, телами и руками. Отвешивая дракону неуклюжие, грубые после движений другого танцующего, поклоны, толпа стала отступать и медленно скрылась в маленькой щели ворот стеклянного города.

***

      Мальчика звали Шиэри’н — дождь, говорящий с духами. И он стал лекарством от усталости Ашиариса.       Дракон следовал за народом Ши, как в те первые годы, когда только получил имя, не в силах воспринять его от эйфории бесконечного танца. Но теперь, сильнее вечной игры с силой, дракон желал видеть мальчика и слышать звон браслетов. Ашиарис следовал за Рином, ощущая всё больше эмоций: радость, веселье, интерес, страх, зависть, гнев, восторг. Он кружился в небе, изображая дуги, и пересказывал извилистым танцем те сказки, что понравились ему сильнее всего. Он изредка съедал бурю и обгладывал дождь, позволяя народу Ши радостно вылезать из повозок и падать на землю от света, не пропитанного дождём. Он катал мальчика на своём теле, плавая в облаках, и забирался так высоко, что становились видны мягко светящиеся листья купола Мегаллы. Они кружились в воздухе вдвоем, извиваясь и танцуя: крохотный мальчик, удерживаемый финами ветра, и огромный дракон, единый с небом, — смеялись, а вместе с их смехом сильнее сверкали листья, проливая на мир жёлтый свет, похожий на мягко тающее масло или отблеск свечи. Они так много всего делали… В сравнении с тем, сколько до этого момента помнил и любил Ашиарис, казалось, будто бы ручей плавным движением тонкой кисти превратили в океан. Да только…       Ашиарис прожил тысячи циклов. Мальчик едва ли сотню. И когда его жизнь оборвалась, Аши показалось, что вместе они сделали лишь один вдох.       Чувствовал ли тогда мудрейший дракон, что вскоре лишится сердца? Был ли наделён интуицией и острым проницательным взором изначально, не будучи богом?       Нет.       Дракон был ребёнком. Сущим дитём, только-только открывшим глаза. Он не избавился от усталости, продолжая периодически забираться в воду, чтобы подремать, но ему эта дрёма казалась мигом.       И этот миг лишил его единственного друга.       Народ Ши дошёл до конца континента и, коснувшись края мира, развернулся, отправляясь назад. Ашиарис весело пожурил спутника народа, откусив кусочек зарождающейся бури, а затем плавно спустился к людям, улёгшись вдоль их дороги. Он ждал.       Но…       …звона не было.       Приподняв голову он наблюдал за телегами, орошаемыми дождём, и воняющим чешуйчатым зверьем, но не видел маленьких искр-финов. Не видел голубых, переливчатых глаз и белых, словно снег, волос. Не видел…       Ящеры проезжали мимо, телеги поскрипывали, люди едва различимо шелестели, и Дракон не в силах был разобрать их слов — он и рад бы выучить язык людей, да больно тих он для его ушей. Одна из людей спрыгнула на дорогу и побежала к его голове, размахивая руками и раззявливая маленький рот, но не успела добраться до Дракона — её перехватил старичок, слишком бойкий для того, кто был ниже девчонки ростом. Передав её в руки человека на ящере, старик подошёл к дракону.       У Ашиариса сузились зрачки — он различил глухой, бессмысленный звон. Старик поклонился, дёргано шевельнул руками… И выложил на землю звякнувшие хрустальные колокольчики. Дракон опустил голову к земле, разглядывая их, а затем нервно, шумно ударил хвостом по земле, переспрашивая. Старик ещё более дёргано вывел руками жесты и…       «Мальчик. Мёртв», — разобрал дракон.       Кончик хвоста вновь врезался в землю, взбивая деревья и случайно переворачивая телеги, что ехали в конце. А затем Ашиарис взвился ввысь и медленно вывел:       «Что… значит… мёртв?»       Аши не помнил этого жеста у Рина. Или просто мальчик его не разъяснял? Он задержался в каком-то городе? Куда стоит лететь?       «Вечный. Сон», — вывели трясущиеся руки старика, а затем он медленно осел на землю, содрогаясь снова и снова.       Но Ашиарис этого не видел.       Ведь он знал, что такое «вечный сон».       Тело прошила самая острая молния, что он пробовал в своей жизни. Она не имела света, цвета и запаха, но яростно, не останавливаясь, проникла под чешуйки и заплясала внутри. Дракон извильнулся, взвился вверх, пытаясь от неё уйти, пытаясь выпустить её из тела. Ударился о землю, но молния не отпускала. Она кусала, била и уничтожала всё то, что так тщательно взращивал мияхо. И забирала больше. А дракон не мог, не мог от неё избавиться. Люди бежали, испуганные приступом дракона. Людей сминали отлетающие деревья, вминал в землю разбушевавшийся хвост. Не спасали телеги, не помогали маги, не спасало ничего. Как и дракона ничего не спасало от «молнии».       Ведь отныне… браслеты с хрустальными колокольчиками будут молчать.       Ашиарис понял это. Понял и взвился в небо, выедая дождь, ища среди вечных туч, сопровождающих мальчика, его самого. Но не находил. Он извивался и кричал, шипел и гремел, впервые произнося звериной пастью то, что слышал от духов, то, что никогда раньше и не пытался произнести.       — ШШШИРРИИР!       Но мальчик больше никогда не услышит своего имени.

***

      Дракон вновь перестал быть собой. Он впивался пастью в каждую грозу, в каждую бурю, разрывая её на части и поглощая. Он искал забвения в бесконечном танце, который иссушал его одновременно и быстро, и бесконечно долго.       Сначала из памяти исчезло имя. Затем очертания лица и тела. Затем тихий пищащий голос, плавность движений. В отзвуке туч, в вечной пляске ветра, в живой водянистости тьмы, разрываемой электрической смертью, растворились его сказки. Исчез и тихий звон, сменившись бесконечным отзвуком грома. А затем Ашиарис забыл и своё имя, оставив его среди косых струй ливня.       Наконец гроза отпустила его, пустого, потерянного, вновь чувствующего лишь одно — бесконечную усталость. И Дракон упал прямо в океан, забывшись сном. Сном, что так и не смог стать вечным, поскольку… Дракон видел голубые, светящиеся магическими переливами, глаза с тёмными ромбами зрачков. Глаза… чьи? Почему они его не отпускали? Почему не давали забыться, стать единым с Мегаллой? Почему преследовали?       Почему… так не хочется их забывать…? Что угодно: своё имя, прошлое, себя, но только не эти глаза…       …что угодно…       Боль рябью тонула в океане усталости. Глаза — боль… глаза… нужно забыть…       Но глаза продолжали смотреть на него из глубины. Продолжали держать его на пороге, не давая растворится в реке мира. Эти глаза были для Дракона всем. Как жаль, что он забыл, кому же они принадлежали. Как жаль, что он забыл, почему так важно о них помнить…       Он хотел помнить их… всегда.

***

      Мегалла слышит своих гостей и любит их безгранично. Но ещё больше она превозносит желания своих детей: тех душ, что зародились в её ядре, искажённом, подстроенном под чужие мечты.       И Мегалла услышала.       Именно тогда Ашиарис по-настоящему стал богом.

***

      В легендах о третьем, Высшем Боге океана, возглавлявшем все воды до великого раскола, говорилось, что вышел он из пучин самой глубокой бездны, на дне которой долгие годы сражался со страшным чудовищем, порождённым орденом Хаоса. И победил Ашиарис, громовой дракон, извечного врага своего, оставив труп на охрану Черепахам, поднявшись со дна океана Богом. И стал он охранять воды в надежде, что с их дна никогда не поднимется его злейший враг.       И прослыл Ашиарис как Вечная Память в знак того, что помнит о враге своём и о друзьях-черепахах, защищающих дно океана. А затем стал он мудрейшим, поскольку собирал все знания, доступные разумному: о боевых искусствах, защитных техниках, и о легендах, но поболе того был жаден до любой информации про реинкарнации. Ведь что может быть страшнее возвращения старого врага в новом теле?       Что может быть страшнее…

***

      В момент, когда он стал богом, изменилось его тело — он перестал быть зверем, но… имело ли это смысл?       «Я хочу помнить».       И Дракон помнил. Помнил имя, чье значение изменилось со временем, став «ледяным дождём». Помнил голубые глаза и движения. Помнил сказки.       А ещё ему пришлось помнить каждого, кто погиб или умер, и о ком молился живой.       «Вечная Память» — титул, достающийся существу, что увековечивал канувших в небытие вместо тех, чьи жизни так коротки. Он знал каждую возжелавшую памяти душу так, будто сам прожил их жизнь. Ашиарис, желавший когда-то вечного сна, в нём отныне был всем и никем одновременно. Он жил рыбаком, вылавливая рыбу из маленькой речушки, в которой и утонул. Жил гвортом в городе, который вскоре разрушила катастрофа. Создавал в Сольторе артефакты, способные замедлить время, и пал жертвой проклятия нового первого бога — Альта. Он учился у Фрейма и погибал от рук своих собратьев, отдавая им осколки души. Он пел баллады во дворцах, травился ядом, влюблялся и умирал, умирал, умирал. Ашиарис вновь жил в полузабытье. Ничего не изменилось — лишь клетка пустоты сменилась клеткой бесконечных, чужих мыслей. И только его крошечное, неполноценное для того, чтобы стать фейри, желание, якорем удерживало осколки тлеющего сознания. И он искал. Искал память о перерождениях. Искал всё, что касалось Возвращения, а когда убедился, понял, что редкие души рождались на Мегалле снова и снова, с безудержным безумием бросился искать глаза — зеркала души, что после повторного рождения оставались прежними.       «Вот почему я должен их помнить…»       Вернувшаяся благодаря титулу бога память вновь треснула. В этот раз с большей болью он забыл имя, что растворилось под натиском чужих, не важных для него воспоминаний. Посерели жесты. Исчез звон. Осколки, дарованные Мегаллой своему ребёнку, растворялись в непрерывном потоке Вечной Памяти. Чужой памяти. И лишь глаза оставались якорем. Лишь они…       Он держался долго, так долго, как только смог. Его воля оказалась сильнее детской, едва проявившейся личности, но и она рассыпалась вслед за памятью. И лишь Желание продолжало яркой звездой пылать в глубине океана, охраняемое, лелеемое, возносимое.       «Когда не останется ничего, кроме желания, да будет озвучено оно и возродится фейри в новом теле».       «Когда не останется ничего… Нет… глаза… у него остались…»

***

      Он нашёл их. Нашёл. Не поверил, когда увидел в чужой памяти, не понял, перепутав с очередным сном, но узнал. Его тело дрогнуло, покрытое тоннами песка и усталости. Дрогнуло ещё раз, заставляя дно океана шевелиться, осыпаться. Затем ещё раз. Оно содрогалось каждый раз, когда Дракон видел в Вечной памяти голубые глаза, похожие на маленьких водных финов. Он узнал их! Узнал бездонные ромбики зрачков, а потому не консервировал чужие воспоминания, прокручивая их снова и снова. Прокручивал мельком увиденную картинку: маленькую девочку на плечах незнакомого мужчины с диадемой на голове. Девочку, носившую его глаза. И он поднялся. Его тело окаменело за тысячелетия, утонуло в песке, перестало его слушаться. Перестало быть его. Но дракон поднялся, как когда-то… Когда-то что?       Ему нужно было увидеть эти глаза… но почему?       И дракон поднялся в небо, вихляя, словно старый, прихваченный инфарктом, дед.       Он знал, куда ему лететь. Знал, потому что жил миллионы жизней, знал…       Он нашёл свою душу на утёсе. Она стояла, зажмурившись и раскинув руки, — в длинных белых волосах, раздираемых ветром, звонко бился хрустальный колокольчик.       Дракон подлетел ближе — его глаз завис напротив крохотной человеческой фигурки — за годы сна в обличие бога он стал велик настолько, что тело его можно было сравнить с маленьким материком. Человеческая девочка, почувствовав движение и то, как заглох ветер, открыла глаза и отшатнулась, а Ашиарис взмыл вверх, едва не снеся утёс и взвыл:       — ШШШИИРРРИР!

***

      Ашиарис был велик настолько, что не смог бы больше видеть глаза человека до тех пор, пока не приблизил бы свой зрачок вплотную к слабому существу. Он едва не убил крохотного человека, а потому вновь заметался в облаках, ставших для него маленькими и неудобными. Он взлетал выше и потёрся головой о крону Мегаллы, моля об участи Хранителя. Ведь он знал своё имя, понимал ценность жизни и всею душой желал хранить одного единственного друга. Он больше не хотел его терять.       «Выбирай… не сможешь быть богом… если хочешь… хранить…» — шелестели светящиеся листья.       «Хочу!» — ревел Ашиарис, извиваясь и чувствуя, как тает его желание помнить. Как исчезают лишние мысли из головы, как осыпаются монолитные плиты хранилища памяти и всплывают, затоптанные, смятые, собственные воспоминания. Его шкура лоснилась, облезая, тело легчало, поскольку сила бога возвращалась в Реку Мира, и с каждым скинутым, будто обуза, потоком энергии, он извивался всё сильнее, вспоминая старые танцы.       Он радовался и торопился, помня, насколько коротка жизнь человека, торопился, поскольку понимал: любой миг — последний.       И вдруг листья зашелестели, приобретая фиолетовый, ядовитый цвет, и осыпаясь.       Дракон едва уловил последнее: «…про.ти» — когда его полегчавшее тело, не до конца переставшее быть божественным, откинуло в сторону. А затем Ашиарис рухнул вниз.

***

      Он очнулся на выжженной земле. Голый, крохотный, живой. В голове впервые за бесконечную жизнь было тихо. Так тихо, что все спутанные, смешанные воспоминания прошлого казались ему странными, корявыми, изломанными линиями. Голова гудела на многих моментах: жизни до встречи с Глазами, жизни после. И лишь лёгким размытым от тумана островком, омываемым волнами безумия, на котором он стоял, осталась память о Глазах. Существовали ли они на самом деле или это фантазия поломанного разума? Казалось, что он всегда был богом. А теперь нет…       Дракон — а дракон ли? — шагнул вперёд и едва не упал. У него появились конечности. Он помнил их. У людей, и фейри, и многих других. Он же столько прожил… Но сейчас ноги, будто впервые, не слушались, заплетались, подламывались и казалось, что земля утекает из-под ступней.       Он не мог идти, поэтому попробовал ползти, но и этого у дракона не вышло — ползать оказалось сложнее, да и не помнил он практически, как это делать. Поэтому поднимался и шёл.       Зачем?       Куда?       Он ведь бог… был им… а кто теперь?       Дракон пытался так долго, что научился ходить. Обезображенная земля ныряла вниз и поднималась вверх и на ней не было ничего, кроме камней и пепла. Земля была расколота и в щели заливалась мутная, металлического цвета вода. А небо… Он никогда не видел такого… Почти всегда было неоново-фиолетовым.       Дракон шёл… Шёл лишь в одну сторону, сам не понимая почему.       А затем добрался до огромного утёса. Его он помнил… Кажется, именно после посещения этого обрыва зверь возжелал перестать быть богом. Только теперь утёс был велик, словно разожравшийся дракон.       Шаг… ещё…       Звон.       Колокольчики.       Теперь его манил наверх отчётливый звук хрусталя.       Девушка сидела среди камней, выставленных рядами. В руках её была тонкая железка, которой она расковыривала тысячи дырочек на камнях, и рядом с ней вились слабые фины воды, трущиеся о землю, таящие и исчезающие, жертвующие собой ради того, чтобы возле сотен безымянных могил с десятками тысяч точек-насечек, проросла трава. Девушка не смотрела вокруг. И возле её волос знакомо вилась фина-медуза. Та самая? Другая?       Очередной сон…?       Под ногой дракона шурхнул камень и девушка вскинулась, взглянув на него помертвевшими, застекленевшими, мутными радужками. Он замер, не понимая, не узнавая.       — …выживший? — шевельнулись её губы, а ветер легко растрепал волосы, звякнув колокольчиком на макушке. Глаза медленно, будто бы неохотно ожили, приобретая блеск внутренней силы.       — шшш… шшшихххри, — зашипел он, пытаясь выдавить новым ртом то, о чём давно забыл. Имя. Дорогое имя его единственного друга.       — Ты… подожди, ты ранен, тебе плохо? — подскочила девушка и в два шага оказалась рядом. Она была в два раза выше него — настолько маленьким стало тело. Руки её были мягкими и излучали ненавистную магию. Энергия пахла солью океана и затхлостью стоячей воды.       Сила бога Вечной Памяти.       — Шшшшшшиирррррри! — выдавил он и потянулся к её ладоням, пытаясь стряхнуть с них плохую силу. Она доводит до безумия. Его друг не должен ей владеть — эта сила не для него. Его сила в маленьких осколках души мира. В их понимании. В желании помочь душам, а не людям. Всем душам. — Шшшшиширрри!       — Шири? — тихо шепнула девочка и села на корточки, внимательно следя за тем, как её сила впитывается в дракона и остаётся внутри, ведь он не перестал быть богом. Или перестал? — Шири… Где же я это слышала… — пробормотала девушка, — её глаза вновь помутнели. Дракон закричал, зарычал, вцепившись в её ладонь, отчаянно вытягивая проклятую силу. Друг не должен сходить с ума. Только он. Это его доля. Он понесёт её. Она не для друга, нельзя.       Он вытягивал и вытягивал, но дна у силы Бога Океана не было. Он плакал. Прижимался к её ладони мокрым, отныне человеческим лицом и звал снова и снова.       — Шшшширрри… Шшири… Ширри… Шири… — шипел он точно так же, как недавно учился ходить, снова и снова. Имя изменилось, на его языке было совсем другим. Не таким звучным, тёплым, утерявшим смысл… Раньше оно значило: дождь, говорящий с духами, — а сейчас его мерзкий язык не мог выдавить ничего, кроме потерянного дождя. Но он не мог остановиться… не мог… Потому что чувствовал — стоит ему замолчать, и его друг утонет, исчезнет. Вновь уснёт навсегда. И на вторую вечность сломанного, обезумевшего сознания дракона не хватит.       — Шири… — твердил он, желая сказать: «Не уходи... Не засыпай...».       — Ты Дракон… — вдруг сказала девушка, а глаза медленно прояснились. — Дракон, что когда-то отгонял бури от Архада.       Она нашла в бесконечной пучине памяти его прошлое? Как…?       — Прости, не могу найти твоё имя… Но, кажется, древним, ставшим людьми, нужно давать новое…       — Шири, — выдавил мальчик.       — Хочешь, чтобы тебя звали Шири? — спросила богиня, а в ответ дракон отрицательно замотал головой.       — Шири, — ткнул он пальчиком ей в ладонь.       — Я Пела… — она запнулась. — Пелагея, — закончила глухо.       — Шири, — упрямо ткнул дракон. А богиня, чуть улыбнувшись, вяло покачала головой.       — Шири так Шири…

***

      — Шири? — позвал Ашион, вернувшись к иве скорби. Девушка, замерев у одной из могил, смотрела в пустоту, полу-прикрыв веки. К её голове подплыла неизменная фина, едва ли не древнейшая в мире, но предпочитавшая образ размытой медузы. Хранитель знал, что именно она вытаскивала Шири из самых глубоких пучин Вечной Памяти и был рад, что Шиони оставалась рядом.       — Шири… — чуть тише позвал дракон и шагнул вперёд.       — Аши… Ты знал, что тот прелестный мальчик — потомок Камиля? К сожалению, чья он реинкарнация не могу определить, но глаза кажутся знакомыми.       Ашион не узнал глаза щенка, а то, что в нём кровь Камиля, понял почти сразу — уж больно у псины запах характерный. Сёстры явно первый цикл живут, уж больно невосприимчива к ним Река. Белая надоедливая малявка с придурью, но с цепким взглядом, не жительница старого Архада точно, а её зверёк — магический контрактный, потому что иных вариантов нет. А вот Танцующая… Признаться, увидев ей глаза, Ашион едва не убил пиратку, подумав, что та отобрала кусок души Шиэрин, сделав её из единённой обычной Шири, но увидев танец, яростный, тоскливый, отчаянный, он понял, что ошибся. Шиэрин всегда рассказывал мягко, легко, светло. Его дар отражал саму душу, а тут… Если бы старик из народа Ши вдруг обзавёлся бы даром, он танцевал бы едва ли хуже Грэйс.       Да и… Глаза Пелы были голубыми, несмотря ни на что. А значит душа оставалась целой, нетронутой, пусть и стала хрупкой, утратив дар мияхи. И тем не менее духи следовали за богиней. Духи чувствовали, что Пела способна их слышать, пусть и стала немой.       — Знал, значит, — прервала тишину Пела, отпуская камень могилы. Она поняла его без слов. Научилась. Богиня медленно присела на корточки и поправила подношение беловолосой девочки. — Знаешь… а ведь маленькая с грузом памяти… он больше, чем должен у неё быть… больше…       Её голос стихал, будто отдаляющийся рокот волн, или эхо, что тонуло в пустеющем лесу. Ашион опустился на землю и приобнял Шири, потянув на себя. Богиня сонно на него взглянула.       — Прости… В сон снова тянет. Мне всё сложнее…       — Я понимаю, Шири. Не извиняйся, — он сплёл с ней пальцы и позволил окончательно сползти на плечо. — Хочешь я расскажу тебе о народе дождя?       — Нет… Расскажи о драконе-хранителе…       — Шири… опять? — тихо рассмеялся Ашион и мягко поднял девушку на руки.       — Но я так… Хочу услышать ещё… Жаль, что я сама почти ничего не помню…       — Ничего, Шири. Потерпи ещё чуть-чуть… Когда дракон поднялся к небу, вместе с проклятой силой бога, смешанной с чужой, ненужной болью, он сбросил и память, но не потерял то, что на деле хотел сохранить… — успокаивающе забормотал Ашион. Он видел, что Шири тонет в чужой памяти, не сможет услышать и пары предложений любимой сказки, но не прекращал говорить. Когда её глаза закрылись и дыхание замедлилось настолько, что девушка перестала ощущаться живой, радужка Шиона снова напилась краснотой. — Потерпи… Скоро…       Скоро вечный сон отступит в сторону, перестав нависать над его другом с надоевшим, угрожающим оскалом.