breathe in the dawn

Мои глаза в тебя не влюблены,-

Они твои пороки видят ясно.

А сердце ни одной твоей вины

Не видит и с глазами не согласно.

No Time for Caution – Hans Zimmer

Насколько же все таки странная вещь тишина… Казалось бы, всегда одна и та же. Неживая, неосязаемая. Одинаковая в своей немой сути, что клокочет на границе между беспечной пустотой и тем, что все мы понимаем под совершенством. Но на самом деле она всегда разная. Неидеальная. С множеством самых ярких форм и оттенков. Удивительная, всеобъемлющая, наполненная шепотом наших личных смыслов и самых необузданных воплощений. Такая, с которой, как правило, случаются самые искренние диалоги. Если говорить куда проще и без лишнего напускного лиризма - каждый слышит ее по своему. И я привык слышать ее только двуликой. Моментами та, о которой мечтаешь. В которой всецело нуждаешься, лишь бы не слышать вообще ничего. Ни ритма своего сердца, ни шума собственного дыхания. Такая, ради которой готов добровольно оглохнуть, лишь бы сохранить остатки рассудка. Другая же – прямо противоположная. Сосредоточение презрения и всего, что так ненавидишь. Или боишься. Та, где хочется рвать глотку от своих же яростных криков, чтобы не сойти с ума от того, какой мертвой она может быть.   И поверьте, нет ничего хуже того, когда одна из них безжалостно сменяет другую. Желание ее обрести встает на место жажды ее разрушить. И так по чертовому непрерывному кругу. Вот что такое война. Ее агония измеряется не только количеством жертв, пролитой крови, градусом страха и ненависти, но и круговоротом безумия, съедающим изнутри твою душу. Невыносимым наличием или отсутствием этой самой двуликой тишины, от которой не скрыться, не убежать.   Я никак не мог решить какой она была в изоляторе, в который меня запихнули. Она просто была. Мрачная, холодная и пустая. Навечно прилипшая к стенам этой тесной бетонной коробки. И отчего-то до тошноты знакомая. Лишь глухой свист в моих ушах рассекал ее густые скопления, что тисками сдавливали будто раскалывающуюся надвое голову. Эта боль — от непрошеных, так и лезущих в душу острых воспоминаний — значительно перевешивала остальную, в руке и под ребрами. Забытую, но, так же как и тишину, глубоко привычную. Почти родную. Обдумывать причины моего сюда попадания, как, честно говоря, и верить в них, не получалось совсем. За исключением шуток про заранее заказанный в это заведение билет, что приобретали до несмешного прискорбный оборот. Подпирая спиной стену в позе полного смирения, почти все это неподвижно-бессонное утро я не мог не хвататься за навязчивые размышления о том, для чего предназначена эта комната. Ей определенно запугивали всех местных непослушных умалишенных, для которых она служила самым страшным наказанием. Безмолвной пыткой без капли света и удобств, наедине с личными демонами. Даже нормального, здорового человека одна мысль о нескольких часах в таком месте наверняка бросала бы в дрожь. Забавность заключалась в том, что мне она казалась не такой уж и страшной. Несмотря на мучительные картинки перед закрытыми глазами, что она насильно вырывала из моей памяти, я не испытывал лютого ужаса и слепой паники. Наверное, потому что мне было с чем сравнивать. И эта комната далеко не самая страшная из тех, в которых мне приходилось бывать.

5 лет назад

Ирак. Пустыня близ Эль-Фаллуджи

17 мая 2014

4:02

Все началось самым ранним утром. Когда ночь еще не успела закончить свой цикл, а солнце только-только начинало пускать в черное, наполненное мириадами гаснущих звезд небо свои первые тусклые лучи. В небольшой казарме раздавались бодрые голоса порядка тридцати человек. Все здесь спали не больше трех часов, но каждая минута сна, проведенная на мягкой кровати и с крышей над головой была для любого из нас буквально на вес золота. Что не могло не радовать после череды вынужденных ночевок черт пойми где, среди обширных пустырей, иссушенных рек и груды застарелых обломков. Однако причиной столь бурных, кипящих жизнью обсуждений, разгоравшихся во время сборов, были не только долгожданные комфортные условия. Сегодня пришла почта. Стоя рядом со своей кроватью, я собирался оперативнее всех остальных, застегивая бронежилет и проверяя подсумки с магазинами и гранатами. Я был единственным, кто не спешил открывать конверт со своим именем в строке получателя, лежащим среди моего обмундирования. Я слишком хорошо знал мамин почерк. А также и содержание сего письма, вряд ли отличавшегося от всех предыдущих. Связываться с близкими в большинстве случаев мы могли только так, по старинке. Пустыня довольно плохо дружила со связью и зачастую мы были от нее отсечены. Как, впрочем, и от множества других современных благ. Но здесь связь какая-никакая да была. Пускай слабая, однако в отличие от того же близлежащего города, давно отсеченного от доступа к электроэнергии и прочих способов связи, нам было грех жаловаться. Потому мало кто из нас упускал шанс услышать родные голоса. На самом деле сейчас нам была дорога каждая минута. И я, как командир батальона, должен был всех поторапливать. Тем не менее, к чему бы меня ни склоняли обязанности, выбирать между уставом и простой человечностью я никак не мог. В конце концов, некоторые, сами того не зная, скорее всего говорили с семьей в последний раз. Обведя взглядом казарму, я мельком останавливался на каждом сослуживце. Кто-то карандашом выводил слова на коленях, кто-то крепко прижимал к уху телефон, ловя каждый передаваемый им звук. Одни шутили и смеялись, а другие сминали в руках исписанные листки бумаги, среди которых часто прослеживались яркие детские рисунки. Я знал, что мне тоже стоит позвонить матери с отцом. Как минимум сообщить, что все еще жив. Однако внутри меня опять не отпускало едкое чувство - если я сделаю этот звонок, то неосознанно начну воспринимать его как прощальный. Поэтому я звонил им, пускай и редко, только когда очередная ожесточенная битва была уже позади. Письма матери с уже легким сердцем я тоже вскрывал под конец. Но сейчас было самое начало. Взяв конверт, я, как обычно, машинально сунул его в качестве стимула во внутренний карман куртки, продолжив напяливать снаряжение и одновременно вслушиваясь в голоса и помехи, исходящие из своей неутихающей рации. Стоило мне натянуть перчатки, в голову врезалось дурное напоминание, точно по сигналу. Не обращая внимания на сторонние гогот и шум, я двинулся к старому стулу, стоящему у самого выхода. На нем лежали остальные письма, которым уже было не суждено быть прочитанными. Сжигать их доводилось мне. Разумеется, избавляться от них никто из батальона добровольно не вызывался. Дело малоприятное. Я бы даже сказал абсолютно паршивое. Единственное, что утешало – на этой неделе их было всего пятнадцать. Подойдя к старой проржавевшей бочке в самом углу, я перевернул ее дном кверху и достал спички. В каком-то смысле для меня это уже давно превратилось в рутину. Но с каждой новой поставкой легче ни черта не становилось. Траурных шествий, ознаменованных национальным флагом на чужом гробу, на моей памяти было предостаточно. Но, несмотря на всю мою очерствевшую душу, закаленную на любые вольные впечатления, держать в руках эти письма, которые самолично приходилось после повергать в прах – было труднее всего. И как ни старайся не смотреть на прописные буквы, выведенные в имена, перед глазами все равно будут проноситься когда-то живые знакомые лица, навсегда замеревшие от прошедшей сквозь плоть шальной пули или подрыва снаряда. Черкнув спичкой, в ход пошел первый конверт. Так на дне бочки постепенно начал образовываться небольшой погребальный костер, что с концами уносил с собой жизни тех, за кого я нес бремя ответственности. Вместе с огнем разгоралось и чувство вины, что прожигало внутренности не слабее бумаги. Как и любому командиру мне необходимо было его притуплять, силясь сохранять холодное здравомыслие. Но когда сжигаешь чью-то надежду, то не можешь не ощущать, как исчезаешь вместе с ней. Также, по частям. И только в такие моменты по-настоящему понимаешь что умирает последним. Особенно на войне. А когда умирает надежда – не остается вообще ничего. Нависая над бочкой, я смиренно стоял и неотрывно наблюдал, как языки пламени сжирают пятнадцать душ. Вместе с душами их близких. Давя на моральный выключатель, я старался не думать сколько фотографий, детских рисунков и признаний в любви только что уничтожил. Лишь с трудом вдыхал этот удушливый дым, что смертным клеймом оседал на моих легких. Спустя пару минут обуглившееся дно полностью покрылось черным пеплом. Все голоса сзади притихли, создавая то самое бесконечно-скорбное безмолвие, от которого становилось еще мучительнее. Я был уверен, что все сейчас смотрели на меня и молились о том, чтобы их письма никогда не оказались в моих руках. И это с учетом того, что никого из нас бы тут не было, если бы мы в полной мере не осознавали, насколько ничтожна мала вероятность вернуться домой живым. Рядом со мной возник силуэт. Один мой короткий кивок и он тут же подхватил бочку и понес к выходу, дабы оставить ее на улице и отдать пепел во власть ветру. Когда дверь захлопнулась с той стороны, по казарме прокатился единый сдавленный выдох. — Черт возьми… — вдруг раздалось за моей спиной. Я обернулся, с мрачным, но все же облегчением воззрясь на нарушителя тишины. Им оказался Уилл – мой близкий друг и сослуживец еще со времен военной академии. Он прижимал телефон к груди, а лицо его было окрашено странным воодушевлением с тенью неподдельного восторга. Пропустив пятерню сквозь пряди коротких, слегка кудрявых волос, он не смог сдержать дрожь в голосе и произнес, улыбаясь: — У меня… у меня только что дочь родилась. Сначала до меня не дошел смысл его слов. Несколько секунд я пребывал полном ступоре, выбираясь из роя беспорядочных мыслей в своей голове. Осознать сею новость я смог лишь когда по помещению прошлась волна торжествующих криков и поздравлений. С сердца будто упал груз весом в целую тонну, а сжатый воздух испустил всю витавшую в нем ранее гарь. Внутри стало неожиданно светло. Испытывать что-то подобное здесь случалось… нечасто. Пока все вокруг подходили к новоиспеченному отцу, хлопая того по спине и плечам, я заторможенно переключался на всеобщее радостное настроение, крутясь в этом водовороте жизни и смерти. Не успел я сделать шаг к нему навстречу, как увидел, что Уилл сам пробирался ко мне. Чуть ли не сияя от счастья, он приткнулся рядом, показывая фотографию на телефоне. На поцарапанном экране был изображен кокон из белой пеленки, окутанный женскими руками, из которого виднелось лишь сморщенное лицо младенца, только открывшим свои крохотные заспанные глаза. — Слава богу, она определенно копия матери. Я боялся, что она будет похожа на тебя, — первое, что выдал я, тут же получив шутливый удар локтем под бок. — Прекращай придуриваться, нос точно мой! Кстати, она хочет назвать ее Астрид. Признавайся, это ты ее надоумил? — Красивое имя, вообще-то, — обогнув друга, я пошел собираться дальше, натянув загадочную ухмылку на свою не скрывающую довольства физиономию. — Астрид Линд. Почти как Линдгрен. — Ты наших детских книжек перечитал? И с каких пор ты даешь имена моим детям? — С таких, когда Рэйч меня спросила, а я предложил. Прости, видимо она любит меня больше тебя, — насмешливо пожал я плечами, вспоминая, как сказал тогда первое пришедшее на ум имя. С тех пор Рэйчел почему-то отметала все другие версии, предлагаемые Уиллом. — Продолжай так шутить дальше и я впрямь решу, что у тебя роман с моей женой, — бросил он, сунув военный жетон с висящим рядом обручальным кольцом под бронежилет. — Я бы не стал так открыто тебе изменять, дружище, — подмигнул я ему, надевая специальный наушник и уклоняясь от летящей на меня подушки. — Ты хоть понимаешь, что многие и впрямь уже думают, что я обзавелся женой и дочерью, чтобы прикрывать ими отношения с тобой? — в мою сторону полетело уже кое-что покруче подушки – граната. Благо, она была дымовая. Да и кинул он ее так откровенно плохо, что я быстро поймал ее налету. — Клянусь, когда-нибудь я не сдержусь и выбью прикладом из тебя всю эту дурь. — А сейчас тебе что мешает? Или ваша крепкая мужская дружба и вправду такая крепкая? — вклинился недалеко стоящий капрал, по совместительству наш военврач, пуская цепочку всеобщего хохота. — Тебе слово не давали, Норберг. К тому же если ему даже прошлогодняя контузия не помогла, то я тем более. Такое только могила исправит. — Вот именно, — донеслось откуда-то сбоку. — Побереги бедный приклад. А еще лучше запишись на актерские курсы. Натурала ты изображаешь из рук вон плохо. Басовитый смех вновь отскочил от старых пыльных стен, раздражая Уилла еще сильнее. — Кончайте, — не слишком удачно потребовал он. — Ты нас с кем-то перепутал, Линд. Мы не из голубой гвардии. Помещение пронзило новое заливистое эхо, пока мой, кажется, уже бывший лучший друг буравил меня таким недобрым взглядом, что я непроизвольно вздернул руками в знак капитуляции. Но от распирающего грудь смеха удержаться тоже уже не мог. — Боюсь, тебе придется наслаждаться моими флюидами до конца своих дней. И позволь напомнить – виноват в этом ты. Так что смирись и не ной. Можно было бы предположить, что мои дурные пристрастия в юморе появились вместе со мной. Или хотя бы оттого, как меня однажды уронили в детстве, что потом явно увеличивалось в печальной прогрессии. Однако предыстория была все же немного иная. И началась она со знакомства Рэйчел и Уилла, инициатором которого был я. Причем сделал я это специально – именно с намерением их свести. Мне срочно требовалось лишить родителей козыря – а именно кандидатуры Рэйчел на место идеальной для меня партии, на происках которой была буквально помешана моя мать. Мы оба были с ней не согласны, желая оставаться друзьями, но настойчивости моей матери было не занимать. И эта ее одержимость появилась неслучайно – как раз в то время, когда я две недели провалялся в госпитале после своего первого серьезного ранения два года назад. Без лишних прикрас – первая встреча у этой парочки, мягко говоря, не заладилась. Уилл, быстро прознав о моем хитроумном замысле и заранее отказавшись как-либо ему способствовать, не придумал ничего нормальнее, чем неожиданно сменить ориентацию. И называть себя сторонником самой крепкой мужской дружбы в присутствии блондинки он собирался ровно до тех пор, пока мой план полностью не провалится. В отличие от него Рэйчел была далеко не дурой и, узнав о моем новом амплуа в качестве свахи, решила отомстить нам обоим самым подлым образом. И с того момента меня было уже не заткнуть. Из-за подпорченной репутации Уилла, эти двое грызлись при каждом удобном случае, превращая все из них в несчастные. К счастью для меня, свое мнение они изменили довольно быстро.    — Когда у меня родится сын, только попробуй Рэйчел что-нибудь ляпнуть! — сурово тыкнул он на меня пальцем. — А мне и не нужно. Я уже знаю как она его назовет, — скривив еще одну самодовольную гримасу, недвусмысленно намекнул ему я. Тот молниеносно сорвался с места, окончательно утратив терпение. Несмотря на веселую ноту сего баловства я машинально пятился от него, лавируя между кроватями, что служили для нас своеобразным буфером. — Так вот что такое шведская семья… — услышал я краем уха, проскочив мимо одного хохочущего англичанина. — Ладно-ладно, спокойно, — спустя пару минут нашей дурацкой беготни похлопал я друга по плечу, расплываясь в снисходительной улыбке. — Для начала переживи сегодняшний день, папаша. А уже потом называй детей сколько влезет. — Остепениться тебе пора, кэп. Может на свете все же есть та, которая сможет тебя выносить, — прилетело мне в спину, тут же погасив весь мой вспыхнувший на душе мимолетный задор. Под ропот одобрительных голосов я, как всегда проигнорировав наставление, наконец закончил с экипировкой и быстро двинулся к выходу, бросая последний взгляд на вывешенную на стене карту города, которую изучал весь вчерашний вечер. Оснований для вступления в военные ряды всегда было несколько. Кого-то обязывали семейные традиции, кто-то строил карьеру. Некоторые были заядлыми патриотами и видели свое предназначение в том, чтобы защищать и восстанавливать справедливость, тайно мечтая стать национальным героем. Были и те, кто просто искал причины безнаказанно убивать. Единственное, что всех нас объединяло – это борьба. Борьба не только за чужие жизни, но и за собственное выживание, чтобы однажды вернуться домой. К семье. Не знаю, что со мной было не так, но я был одним из тех немногих, кто вообще не спешил обзаводиться серьезными отношениями и тем более семьей. Может я был слишком молод для этого, а может не понимал смысла. Я был более чем доволен своим свободным положением, необременённым никакими тесными узами. И совсем не видел ничего ужасного в одноразовых половых связях во время своих отпусков. Однако в большей степени мною все же руководили принципы другого порядка. Я наблюдал в этом проблему. Даже помеху. Потому что когда тебе есть что терять – ты уже не сможешь рисковать. Возможно именно поэтому я и выбился в капитаны. Я делал то, на что не решались остальные и, как говорило мое начальство – видел то, чего не замечали другие. При этом не забыв добавить, что это повышение как ничто иное должно поубавить мой нездоровый юморной пыл. Как выяснилось позднее, они еще никогда так не ошибались. В общем, хотя возрастом я был многих сильно младше, да и в опыте отставал, последние месяцы моего пребывания в новом звании эти факторы вроде как оправдывали. Правда, я пока не решил, честь для меня это или проклятье. — Даю три минуты, — мой четкий, брошенный напоследок приказ разнесся по воздуху, отсекая уходящие мгновения спокойствия перед теми бесконечными часами, что обречены были вылиться в кровопролитные дни. Шуршание радиоволн в моем ухе смешалось со скрипом тяжелой двери. Под подошвой мягко захрустел сухой гравий. Улица вновь встретила меня удушающим зноем забытой Богом пустыни, безжизненные пески которой были для морпеха все равно что раскаленная сковородка для живой рыбы. Напрочь выжигали мясо и кости. Для меня, человека, выросшего на военно-морских базах Швеции и буквально впитавшего в себя всю их свежую прибрежную соль, это место напоминало кипящий адский котел, которому не было ни конца, ни края. Наверное, сейчас я все бы отдал, чтобы снова оказаться ребенком. Толком не знающим ни что такое настоящая война, ни восточная пустыня. Все детство я провел среди бывалых военных, наблюдая как строятся и пускаются в плаванье крейсера, миноносцы, подлодки и корветы, командиром одного из которых был отец. Он научил меня всему, что знал сам, тем самым подтолкнув к тому, кем я являюсь сейчас. Но влюбившись в море однажды, я никак не мог даже предположить, что чертова служба занесет меня в Ирак. Скорее пепелище, нежели страну, едва пережившую многолетнюю ожесточенную вражду. В пригород Эль-Фаллуджи, где сейчас располагался лагерь беженцев, мой батальон призвали из берегов Персидского залива сразу же, как правительство объявило о начале спец-операции о ее освобождении от местных террористов. Из-за нехватки сил народного ополчения государству пришлось прибегнуть к помощи союзных стран, боевые отряды которых находились на Ближнем Востоке. В итоге здесь образовалась та еще мешанина из самых разных наций. Мне и моим людям было не привыкать к подобному бардаку. И тем не менее я отказывался понимать, какого хрена мы забыли в этой дыре. Силы сторон были неравнозначны. Даже близко. Со сведений разведки гребаных оккупантов было в три, если не в пять раз больше. Но эти цифры не шли ни в какое сравнение с мирным населением, число которого было страшно даже представить. Отсюда открывался «отличный» вид на перекрытое блокпостами шоссе, на чьих обочинах лежала подорванная вражеская бронетехника. Вокруг выстроились ряды внедорожников, внешняя обшивка которых красовалась множеством отверстий от пуль. Вдалеке, вместе с разрушенными жилыми домами виднелся взорванный автомобильный мост, некогда нависавший над рекой Евфрат. Именно для освобождения ее береговых линий нам сегодня, как и все последующие дни и предстояло проливать кровь. Три злосчастные минуты протекали по венам густой горячей смолой. Где-то на линии горизонта вот-вот должно было выглянуть солнце. Озарить жаром и яростью пустынный песок. А вместе с тем и сжечь все дотла. Натянув на лицо специальный платок, я осмотрелся. Помимо малочисленной иностранной делегации на улице не было никого. По вполне понятным причинам. Сквозь гнетущее затишье лились тягучие мелодии из хора голосов, что доносились со всех уголков городских окрестностей, создавая чарующее, пронизанное надеждой эхо. Фаджр – священное, незыблемое перед насилием, войной и столь ничтожными людскими амбициями время, свершаемое строго на бледной утренней заре. Мне, незнакомцу среди чужих земель, не было дано понять все величие этого момента. Я лишь стоял и вслушивался в неизвестные певучие слова, пытаясь впустить их в свою тяжелую от мыслей голову. Охладить ее на злобу душному пеклу внутри и снаружи, игнорируя горький налет на языке. Лишь бы не думать о том, что будет дальше. Скольких смогу спасти и скольких убью. Пускай я полностью осознавал неминуемое, да и в высшие силы не верил, в эти утекающие сквозь пальцы мгновения, точно секунды на обратном счетчике бомбы, я истошно хотел, чтобы молитва не кончалась, а яркие лучи не прожигали это пока слишком безмятежное небо. Потому что за ними пойдут облака из черного дыма, а воздух вновь завибрирует от оглушающих взрывов и лопастей пролетающих вертолетов. Как по команде. Дабы еще глубже не проваливаться в эту бессмысленно-нудную яму, я размял шею и, послав судьбу ко всем чертям, сжал рукоятку своего оружия и принялся ждать остальных, не отрывая взгляда от горизонта. Огненный диск прорезал его линию согласно последней истекшей секунде, бросаясь в глаза слепящими бликами. Рассвет коснулся пыльных городских крыш ровно с последними отголосками намаза, что утихли вместе с моими конечными указаниями. Мир застыл на пару коротких мгновений, как будто прощаясь, а дальше все завертелось со скоростью смертоносного торнадо. Ни раздумий, ни сожалений. Только быстрые отработанные действия и схемы, вероятно, далеко не обреченные на успех. На него, между прочим, вообще никогда нельзя полагаться. Разве что на удачу… В нее я, кстати, тоже не верил. А в самого себя – да. Рация зашипела бешеным импульсом, стреляя в ухо прерывистыми сигналами, стоило нам пересечь плацдарм. Осада гремела в лабиринте городских улиц, чья безлюдная пустота разила вражеским перекрестным огнем. Преодолевая одну за другой, мимо проносились одинаково невзрачные дома, с которых то и дело сыпалась острая бетонная крошка. Горло раздирало от непрерывно громкого рокота в собственном голосе, а под черепом будто трещал четко слаженный механизм, указывающий что делать – когда стрелять, а когда уклоняться. Вслушиваться в свист пуль, угадывая их траекторию. Почти вслепую изучать расположение залегших на крышах снайперов. Выводить взрослых и детей из полуразрушенных убежищ, таская на себе как едва живые, так и мертвые тела, что их близкие, бившись в панике и истерике, умоляли не бросать. Слушать их раздирающие душу в клочья вопли. Видеть усеянные трупами багровые дороги. Задыхаться от дыма. Считать будущее число догорающих в пламени писем. Два. Четыре. Семь. Выжидать. Очень много выжидать, чтобы в нужный момент спустить курок. Вырвать настоящую или фальшивую чеку. Последнее срабатывало безотказно – эти идиоты разбегались как муравьи, тут же делая из себя открытую цель. Казалось прошло не меньше суток, когда солнце только встало в свой зенит, пуская в атмосферу еще большие обилия магмы, расплавляющей внутренности. Мы пробирались вглубь берегового плацдарма и один ужасающий эпизод сменялся другим. Как и мишени, что мимолетным числом увеличивались в памяти. Снаряды взрывались ежеминутно, терзая здания в груды обломков, под которыми скрывались тысячи лиц гражданского населения. Люди прятались как могли, где могли и если могли. И в отличие от меня, им не оставалось ничего, кроме как надеяться на простое везение. Или на милость всевышнего не стать чьим-то живым щитом. Да, здесь у местных радикалов это было самой паскудно-излюбленной практикой, в полной мере демонстрирующей прогнившее месивом из тирании и ненависти человеческое нутро. И это сильно осложняло задачу. Где-то там, в недосягаемой близости, в изгибе русла реки находился городской госпиталь. Эпицентр страданий, не ведающий ни пощады, ни надежд на спасение. Со слов одного из пойманных нами боевиков, разговаривать с которым пришлось мне, там находится их основная база с двумя сотнями заложников из медперсонала и обычных больных. Как и склад с оружием и взрывчаткой. Важнейшая точка нашего наступления, подобраться к которой нам удалось лишь через четыре дня. Или пять… может шесть. Впрочем, время здесь уже давно не имело значения, сливаясь в одну бесконечную агонию. Лишь черные ночи намекали на собственное измождение и сухую резь в глазах, усиливающуюся от горевшего во мгле огня, чье зарево затмевало изобилие пустынных звезд над полностью обесточенным городом. Тишины больше не существовало как таковой. Даже в коротких урывчатых снах на каждом часовом привале в голове свистела автоматная очередь, содрагая землю вместе с громкими криками и шёпотом одних и тех же молитв. Где-то сбоку мирно текла широкая река. Мы сидели у обшарпанной невысокой стены бывшей мечети, отделяющей нас от площади перед габаритным госпиталем, яростно вдыхая новые обилия горячего песка в свои легкие. Амуниция вместе с одеждой превратилась в жалкое тряпье, а боль во всем теле стала близкой подругой. Жара стояла невыносимая и даже в тени сводила с ума. На грязных лицах уцелевших солдат в моей группе читались одни те же полуживые выражения, из последних сил оставаясь в сознании и толком не понимая, где мы находимся и что нам предстоит. Одновременно свыкаясь со страшными цифрами увиденных воочию смертей, где всякая ложилась на плечи гнетущей сердце виной, особенно после запоздалых идей, как их можно было предотвратить. Хотя долго угрызениями совести мы никогда не мучились. Для военных не бывает случайных жертв. Только сопутствующий ущерб. Я бездумно перезаряжал очередную обойму, устало вслушиваясь в недовольный бубнеж уже одноухого Норберга, на щеке которого огромным темно красным пятном сохла густая кровь. Проводя в полевых условиях свою, наверное, сотую похожую операцию, он вытаскивал небольшой осколок из моего плеча. Ноздри пропитались острым запахом спирта – единственного из остатка медикаментов, на какие я согласился. Десять минут назад я чуть не погиб, закрывая от гранаты одного из своих. Благо, легко отделался – больное плечо не помешает продвигать отряд дальше. Если мне это удастся, разумеется. Примерно представляя то, что происходило по ту сторону стены – о моей уверенности не шло и речи. — Рана глубокая, придется зашить. Терпи, — отчеканил военврач, доставая из медсумки иглу, воду и моток льняных ниток. Не успел я засопротивляться, как он приказал сидящему рядом Уиллу: ­— Следи, чтоб не двигался. И прижми вот здесь. У него в руке мелькнул деревянный брусок толщиной чуть больше двух дюймов. Весь в царапинах и глубоких следах чужих зубов. Я помотал головой. — Экономь нитки, дружище. Тебе еще новое ухо пришивать. Иначе как ты в таком виде к жене вернешься? Это погубит ваш брак. Он наверняка держится только на твоей милой мордашке, — без остановки говорил я, отвлекая себя от боли. — И, кстати, свое не отдам. Проси Уилла. Его все равно уже ничего не испортит, а Рэйч слишком сердобольна, чтобы его бросать… Линд был так измотан, что даже не закатил глаз, как любил делать в ответ на любые мои издевки. — Заткнись. А то промахнусь и случайно зашью тебе рот. Или вставлю эту деревянную штуку по самые гланды. Будешь до конца жизни жестами, да Морзе общаться, — сухо ответил Норберг, ловко затянув первый стежок, дабы поскорее остановить кровь. Иголка, входящая в мою кожу, в миг заставила прикусить язык, но все мои чувства были настолько притуплены, что я едва концентрировался на этом, лишь криво морщась. — И нет у меня жены больше. От меня так давно не было известий, что она решила, что я погиб. Ее утешил наш сосед, — не отвлекаясь от накладывания швов, сказал он без капли эмоций, будто сообщил о чем-то совершенно неважном. Он не напрашивался на сочувствие. Открытая жалость в наших кругах была чем-то абсолютно бессмысленным. Она всегда только усугубляла залегшую на душе горькую тяжесть, что беспощадно съедает тебя изнутри с каждым глупым «мне жаль». Поддержать, оставить в покое или просто отвлечь было милосердней всего. — Вот стерва… Ну, видимо, ты все же не настолько красив, — сдуру ляпнул я в своей идиотской манере. Оба уставились на меня с самым мрачным видом и я, разлепив веки, всерьез уверовал в свою скоропостижную немоту. — Ладно, так уж и быть… Забирай правое. Я им все равно хуже слышу. — Да пошел ты, ­— сдавленно усмехнулся Норберг, затянув последний шов. Только я хотел его остановить, как он наклеил сверху хирургический пластырь и подскочил латать следующего беднягу. — Тоже мне, гений шведкой комедии. — Можно и повежливей! ­— бросил я ему в спину. Из-за разности званий и моего преобладающего авторитета в этой операции разговаривать со мной на таких тонах было за допустимыми рамками его мне подчинения. Однако старая дружба ломала любые строгие устои. К тому же этот парень минуту назад буквально зашил во мне дыру. Начни я ставить его на место, как зачастую делал это с другими, статус главной сволочи закрепился бы за мной с концами. Хотя Уилл был уверен, что я с ним родился. Я приподнялся, опираясь спиной о бетон и переводя дух. Под легкими внезапно резко закололо, разносясь по сдавленной бронежилетом груди тупой тяжестью.  Боль была относительно терпимой, потому я ее проигнорировал, наконец выглянув из укрытия. Водя прицелом по окрестностям, крыше и окнам я изучал величину предполагаемой угрозы, все больше убеждаясь, что мы по уши в дерьме. Спустя столько безвылазных дней мысли непроизвольно превратились в кашу, а все попытки сосредоточиться на конечной цели заранее становились почти невозможными. Но выбора не было.   — Что дальше, кэп? — глухой вибрацией раздалось в наушнике. — Ждать моей команды. Занять позиции по периметру, залечь в тени и держать строй, — четким приказом отозвался я, генерируя в уме, как спасти дохреналион жизней, включая свою. — Начинаю сильно сомневаться, что доживу до заветной пенсии… — донесся тихий голос Уилла. — Смотри. На девять часов. Я перевел прицел влево, рассматривая бронированный грузовик, рядом с которым дежурили пять человек с автоматами наперевес. Таких групп вокруг больницы было не меньше дюжины. И как минимум четверо были в поясе смертника, что стояли в аккурат с невысокими бетонными сваями, что поддерживали фундамент здания. — Это муляж, — без раздумий заявил я, вновь опускаясь за стену. — Ты не можешь быть в этом уверен. — Разуй глаза и подумай. Стали бы они в таком случае стоять так близко к своим? И они их не прячут, будто хвастаются. Да я и отсюда вижу, что сделаны кое как. Они с детства такими балуются, как с конструктором «сделай сам», а тут вдруг обмотали скотчем несколько дешевых бутылок, навесили на себя и считают, что мы этого не поймем. Такими только заложников запугивать. Держат нас за идиотов, хотя сами с этим прекрасно справляются. — И это их ловушка? — в его чуть осипшем от сухости и возгласов голосе прохрипело насмешливое удивление. — Да. Чтобы пока мы думали как их обезвредить и здание не обрушилось вместе с людьми, они успели нас заметить и по-тихому его покинуть. А когда мы войдем внутрь - активировать настоящую. Уилл пропустил слабый смешок. — Нильсен, ты чертов оракул. — Это же очевидно. Будь я последним ублюдком, так бы и сделал. — И как поступим? Ближе подходить нельзя, иначе увидят. Они скорее всего и так уже в курсе, что мы близко. Взять под контроль все внешние выходы пока тоже не можем – подорвут здание вместе с собой. Значит нам нужно заставить их думать, что мы… — он резво повернулся ко мне, вперив немигающий светло-карий взор: — Ты уже знаешь что делать, не так ли? Он знал меня как облупленного. Признак ли это многолетней дружбы или все читалось у меня на лице, но план у меня действительно был. И именно тот, прибегать к которому было страшнее всего. Имея за плечами уйму совершенных тактических ошибок и столько же опыта, мое сознание никогда не покидал нависнувший на мне долг предугадать ход событий и опередить порядок мышления тех, кто на этом поле боя мнил себя непобедимым судьей. Сотни возможных развилок и деталей разрывали мне голову, при этом неустанно крича о том, что лишь один путь был изначально обречен на свершение. И хоть я как мог не хотел этого признавать, я это понимал. Линд долго буравил меня взглядом, точно заглядывая в мысли. Суть моего замысла вдруг стала для него до смешного прозрачной: — Совсем рехнулся? Это же верная… — Уведешь отряд на пару миль на запад, к тем улицам, что мы обошли. Там остались несколько домов с гражданскими. Их немного, увести людей в более безопасное место будет несложно. Так или иначе, развернетесь там и эти болваны тут же сбегутся к вам. Будете держать оборону в этой точке, пока я… Тянущая боль в груди начала усиливаться, будто зажимая легкие в тиски или пронзая их тонкими иглами. Пересиливать ее и декларировать указ сквозь порцию подступающих препирательств без учащенных передышек давалось мне все трудней. — Что ты?! Сдохнешь прежде, чем мы успеем вернуться к госпиталю? — Это самый разумный вариант и ты это знаешь. Я лучше прочих изучил схему здания, а значит быстрее смогу определить где находится взрывчатка и сколько ее. И пробраться и попробовать обезвредить ее я смогу лишь в одиночку. — Ими кишит вся больница, которая может взлететь на воздух в любой момент! И ты еще считаешь, что они тебя не засекут? Это дело не одного и даже не двух дней! — Их одежда, которую мы с собой таскаем, мне на что? И как ты можешь в меня не верить? А я, дурак, так рассчитывал на твою любовь и поддержку… — Ты действительно придурошный. Твои глаза для них все равно что две открытые мишени с призывом «прикончи меня»! Тем более ты не настолько хорошо знаешь арабский, чтобы если что не выдать себя. — Ну, послать их куда подальше я так точно смогу, — вскользь отшутился, всем своим видом намекая, что вопрос решен и дальше я его обсуждать не хочу. — Может ты не будешь бросаться на амбразуру и вспомнишь о благоразумии? Или тебе не терпится поиграть в самопожертвование? Предлагаю пораскинуть мозгами и придумать что-то менее отмороженное. Например, давай лучше отправим нашего переводчика. Если ты скажешь что и как, он войдет к ним в доверие, разговорит и… — Уилл, черт возьми! — не выдержал я, переходя на более доходчивый тон: — Это моя прямая обязанность. И мне в отличие от всех вас единственному здесь почти нечего терять. Замолчи и делай что я сказал. Я смотрел на него напористо и со всей присущей мне беспрекословностью, пытаясь донести до друга, что пойти на этот риск могу только я. Правда, чем больше я убеждал нас обоих в отсутствии выбора, тем тверже осознавал, что Уилл в чем-то да прав. — Со мной твои шансы выжить будут куда выше, — не унимался он, не в одной мере не проигрывая в серьезности своих слов. — Иначе для тебя это путь в один конец. Не глупи и не строй из себя героя, а иначе хер тебе, а не крестница. Сия новость подействовала на меня едва ли не отрезвляюще, ложась на сердце неожиданным, но все же приятным шоком. И Уилл прекрасно это предусмотрел перед тем, как сообщать мне об этом. Если бы этого было достаточно… Давить на самое дорогое, как и напоминать ему об этом, отдавалось на моей совести изощренной, пускай и оправданной жестокостью. Увы, сейчас это было единственным, что окончательно могло его отговорить. — Если ты пойдешь туда вместе со мной, какова вероятность, что ты сможешь увидеть дочь? Ничтожно мала. Упертость в его глазах молниеносно потухла, а плечи поникли. Я воочию наблюдал, как его взгляд теряется в безнадежной поволоке, а черты испачканного в копоти и пыли лица постигает отсутствие свободы воли, испуская последние крупицы решительности. Под ребрами закололо еще сильнее. Списав это на психосоматическую ерунду и не видя смысла и дальше разыгрывать драму, я собрался напоследок с духом и, проверяя боеприпасы, произнес: — Когда я буду уверен, что вся взрывчатка обезврежена, я дам сигнал к штурму. Не буду выходить на связь дольше пяти часов – начинай захват. Как действовать ты знаешь. Озвучивание регламента по срочной эвакуации заложников я опустил – спасение детей стояло превыше всего, а по нашим данным их отделение было переполнено. Сбивать своего лейтенанта с толку, которому я передавал командование на ближайшие дни, однозначно не стоило. Мне расторопно передали сумку с одеждой и оружием, способных выдать меня за одного из радикалов. Я, насколько позволяло ранение, без лишних промедлений принялся снимать свое обмундирование. Линд безучастно молчал, достав из-под жилета свой жетон с обручальным кольцом, потерянно перебирая их между пальцами. Тем самым невольно показывая, как тот внутренне разрывался между ними. Между должным и самым ценным. Между обязательствами и семьей. Я задумался – может ли быть выбор труднее? И вместе с этим проще? По сути, такового у Уилла не было вовсе. Вопреки моему нарастающему спокойствию за друга, я не смог не уловить, как под его сурово-хмурым видом затесалась откровенная скорбь, затравленная вынужденными нотами прощания, что было направлено на меня. Так и хотелось содрать его вместе с кожей, лишь бы не впускать в голову наиболее предсказуемый исход моей исключительной в своем безрассудстве отваги. — Хватит сопли распускать. Я же еще не умер, — даже чересчур оптимистично для почти самоубийцы сказал я, едва терпя жгучую боль в плече от лишних движений. — Уводи отряд, а то те, что сзади уже скоро начнут обход. Или ты хочешь помочь мне переодеться? Знакомое презрительное выражение исказило прежнюю безрадостно-плачевную гримасу. — Надеюсь, они догадаются, что ты умственно отсталый и сжалятся над тобой­, — засунув цепочку обратно, он жестами принялся объяснять группе путь к отходу на запад. — Еще лестные напутствия будут? — Только попробуй там подставиться. Я достану тебя из самой Вальхаллы и прикончу единолично. К тому же я как никто другой этого заслуживаю. А я себя такой радости лишать не хочу. — Размечтался, — с натянуто-кривой улыбкой пробурчал, притупляя усиливающуюся на душе тоску, что своим пагубным наличием будто предсказывала удручающий конец чего-то светлого, поистине хорошего и начало чего-то пугающе одинокого. Новые тряпки противно липли к пропитанному сухим песком и потом телу, а рукоятка чужого оружия, усыпанного орнаментальными вражескими символами, никак не хотела ложиться в ладонь. Пока я складывал в мешок потрепанную амуницию, так и ловя на себе долгие взгляды своих солдат, оперативно выдвигающихся прочь от разрушенных стен мечети, Уилл сидел рядом и невидяще глядел перед собой, вот-вот готовясь сорваться с места. — Знаешь, кто обычно первым бросается под пули? — с басовитой монотонностью вдруг заговорил он, перезаряжая обойму. — Те, кто не знают ради чего хотят дальше жить. Последнюю фразу он произнес нарочито буднично, точно болтал о погоде. Я же непроизвольно оцепенел, замерев со шнурочными петлями в руках и вслушиваясь в каждый пролетающий мимо меня глухой звук. — Ты сказал, что тебе якобы нечего терять. А как насчет того, чтобы задуматься о том, что ты когда-нибудь сможешь это обрести? Он испытующе наблюдал за мной несколько долгих секунд. Под моими ногами же будто залегла зыбкая трясина, воздух вокруг прошелся одним неестественным колебанием, а на языке завертелась терпкая горечь. Весьма интересный способ замотивировать меня не класть шею на плаху… Тем не менее, моя заторможенная реакция говорила сама за себя — в эффективности он не оплошал. — Если поумнеешь и перестанешь быть заносчивым засранцем, конечно, — поспешно вставил он. Осмотревшись, Уилл резко встал, наступая грубой подошвой на мелкие обломки лежавшей рядом огромной минареты и, пятясь спиной и странно ухмыляясь, добавил: — Хотя… Вдруг тебе повезет и на свете и впрямь есть та, кто сможет тебя выносить? Хруст под его ботинками сменился мягкой поступью, замыкающей скрывающийся за дальним углом отряд. Не быть его составной частью, вести его за собой, а лишь глупо пялиться вслед, почему-то жгучей досадой затерзало мое естество, что так и шло на поводу у так и лезущих наружу эмоций. Сознание внезапно переключилось на последние брошенные другом слова. Он сам то в это верит? Или он серьезно решил, что я то и дело предаюсь мечтам о тихой гавани с той, кто в теории способен оценить все мои лучшие качества? Вот только «жили они долго и счастливо» не особо откликалось мне ни каком из возможных жизненных сценариев. И уж точно не являлось главенствующим фактором в надеждах на будущее. Я как и прежде не видел особых смыслов в том, чтобы с кем-то его делить, твердо настаивая на установленных принципах. Не пичкая ни себя, ни кого-либо ложными ожиданиями о идеальной стабильности в непостоянстве жизни, тем более уж в моей. Состоящей из анархии и лотерейных купонов на еще один прожитый день. Впрочем, когда угроза смерти особенно близко дышала в затылок, сколько бы уверенности в самом себе ты не питал, абсурдно отрицать заведомо нужные человеку вещи, которые сам не успел испытать. Как и заранее отказываться от них, толком не имея об этом практического понятия. Все равно что самого себя загнать в ловушку, а потом поселиться в ней с иллюзией настоящего счастья, даже не подозревая о том, что совсем рядом может быть нечто большее, нежели ты мог себе вообразить. Эти осознания проявлялись на уме уж слишком размытыми, но в то же время сильными вибрациями, что в хаосе отскакивали от черепной коробки. И погрязая в них, я так и ощущал, как по фундаменту моих моральных предрассудков бежали тонкие трещины, ветвясь и множась точно древесные корни. Может где-то там, за пределами бесконечной войны и правда есть то, чего я мог бы воспринимать как искомо желаемое? То самое, по-настоящему стоящее? Пускай пока туманное и маловероятное, но все же реальное? Из глубины размышлений меня вырвал собственный крайний вдох, а точнее назревающее недомогание от его частичного отсутствия. Адское пекло накаленной до предела удавкой сжимало горло, будто я заталкивал в него горячий металл. Все перед глазами заплясало яркими точками, а жухлые городские краски темнели с поразительной скоростью. Почти не поступающий кислород делал мою отключку неминуемой. Что я сделал дальше, чтобы предотвратить гипоксию, я не вспомню, даже если очень захочу. И как мне это удалось, тоже. Когда зрение начало вновь распознавать текущую трагичную картинку, я, кажется, уверовал в чудо. Скоропостижно сдохнуть прямо здесь и сейчас, так и не дойдя до заминированного здания, сулило самое позорное в мире фиаско. Похоже, все-таки зря я слал удачу ко всем чертям, потому что кроме как не фантастическим везением, я уже не мог этого объяснить. Пальцы сами неосознанно потянулись к спрятанному под слоями одежды внутреннему карману, доставая смятый конверт. Борясь с порывами его распечатать, я так и не решался сорвать ни один его край, подсознательно боясь переступить предначертанную мне линию. Лишь отрешенно водя взглядом по своему имени, написанному ровным аккуратным почерком, я уже видел эти сдержанные в чувствах строки, местами даже осуждающие, лишенные напрасной жалости и пылких выражений материнской любви. Они, в общем то и не требовались. Как и мне, ей не были свойственны никакие беспокойные проявления. Однако они всегда угадывались в самых крохотных мелочах, о которых знал только я. Смачно выругавшись, я пихнул письмо обратно, втолкнул воздух в грудь и, мысленно заявив самому себе и всем вокруг, что помирать я пока не собираюсь, натянул куфию на лицо и вслушался в раздающиеся голоса за спиной, полностью сосредоточившись на своей цели.   Являться тем, от кого зависели судьбы людей, шло со мной под руку вот уже не первый год. Тревога в купе с честью давно слились в единое приземленное чувство, самое обычное и трудновыразимое, а вина привыкла быть неизбежной, растущей опухолью поселившись в сердце. В эту и следующие минуты все было иначе. Сотни страдающих душ кричали в моей как никогда громко. Раздирающе. До боли истошно. Права на ошибку я не имел. Как и времени на лишние раздумья. Я всего лишь должен выполнить свою задачу, мало чем отличающуюся от других. За исключением того, что в ней я рассчитывал лишь на себя. Ну, может, еще и на каплю удачи. Описать в подробностях дальнейшие часы, сливающиеся в трое самых долгих в на моей памяти суток, я уже вряд ли когда-то смогу. Ради здоровья едва сбереженного рассудка. И если бы эти события не впитались в него вместе с чужими слезами и кровью, вероятно, я пошел бы на что угодно, дабы навсегда с него их стереть. Потому что не представлял, как с ними вообще можно жить. Благо, в последствии, под гнетом лет в голове вспыхивали разве что жалкие образы, точно кадры на старой пленке. Но даже они, все до одного, неразрывно шли в пару с полным опустошением и пониманием того, что есть темнота, отчаяние и двуликая тишина. Смрад от химии, трупов и лекарств. Черные, лишенные света длинные коридоры. Неисчислимое множество стеклянных детских глаз. Женские молебные всхлипы и сухие старческие ладони, хватавшиеся за мои плечи. Цепочка самодельных, напичканных динамитом механизмов с кучей кабелей и проводов, наивные соображения о спасении и невесомый период пустого затишья. А затем внезапные мокрые хрипы, заклокотавшие между сдавленных невыносимой потугой ребер. Колени, ударяющиеся о пошатнувшийся в страшной судороге пол. Пространство, запылавшее огнем, что стремительно плыло и кренилось, меняя углы горизонта. Пропущенное через мясорубку безвольное тело, летящее в пропасть с грацией разорванной тряпки. Спина, скользящая вниз по бетону, будто по гладкому льду. Оглушающий грохот ломающихся карточным домиком стен и плотный дым, клубящийся на опаленных щеках массой причудливых, снежно-пепельных форм.

***

Me and the Devil — Soap&Skin

После пробуждения на стерильно чистой больничной койке, пережитого коллапса легкого и ряда дальнейших осложнений мне пришлось экстренно вернуться на родину, где меня встретили посттравматическое расстройство и один небольшой, но крайне дерьмовый суд. Исход которого хоть и закончился в мою пользу, после него я без всяких сомнений ушел в отставку. И мое вышестоящее начальство, всучив мне для приличия пару вшивых медалей, которые я даже не заслужил, помахало мне ручкой. Пожалуй, это было лучшее решение, что я когда-либо принимал. Как минимум, больше никто не пытался отстрелить мне задницу. Что не могло не радовать. Серьезно – не жизнь, а мечта. Правда, когда вопрос о том, как ей распоряжаться встал ребром, я растерялся. Будни вне поля боя казались мне однообразной пыткой. Спокойной, до жути размеренной. Я должен был наслаждаться спокойствием, чувствовать себя обычным человеком. Влезть в шкуру тех, кто умеет наслаждаться своей скучной жизнью, каждый день засыпает и просыпается на мягкой кровати, не знает нужды в еде и воде, носит простую одежду и строит планы на выходные. В этой повседневной колее я ощущал себя инородным звеном, закинутым в будто искусственную для себя среду. Мне казалось, что я умер и родился заново. Словно мне случайным образом выпал второй шанс. На который я не имел права и обрел его по ошибке. Я претил ему, а он претил мне. Я не мог нормально спать. Не мог просто сидеть или лежать на одном месте, громкой, содрогающей стены музыкой заглушая разрывающий голову свист. Не понимал куда деться, борясь с неистовой жаждой коротать будни в тире, на стрельбищах или спортзале, в лучшем случае выбивая песчаную крошку из боксерских груш. Потому каждую ночь вылетал на улицу и часами бегал по окрестностям, точно одержимый маньяк в погоне за несуществующей жертвой. Или сам скрывался от гонимой меня тишины. Не в силах остановиться, я ежедневно встречал чертов рассвет, натыкаясь на одни и те же мертвые картинки перед глазами и отзвуки нескончаемой молитвы в ушах. Бежал не пойми куда, до боли в груди, пока она не перерастала в нестерпимую. Мои больные легкие буквально работали на последнем издыхании. Причем я прекрасно осознавал, каким безмозглым идиотом я был, раз за разом усугубляя свое состояние. В последствии все дошло до того, что врачи были готовы навечно посадить меня на ИВЛ. И даже не знаю, что было бы хуже – дышать остаток дней через аппарат или терпеть издевательства моей матери. Почему-то я был уверен – жизнь в больнице не так уж и плоха. Во всяком случае, Уилл сильно не жаловался. Как только эта женщина прознала о моих блестяще тупых попытках загнать себя в могилу, она бросила все свои рабочие дела и примчалась ко мне. Еще и отца с собой прихватила в качестве дополнительной няньки. И вот тогда я впервые с момента своей отставки о ней пожалел. Беря во внимание их строгий и обоюдно холодный нрав, они больше напоминали надзирателей в тюрьме, чем родителей. Я ценил их заботу, но зачастую она превышала грани разумного, отчего я все обильней язвил про свои отличные навыки вязать морские узлы. Особенно те, что затягиваются на шее. Тщательно следя, чтобы никакие веревки не попадали мне в руки, они запихнули меня в реабилитационный центр в Греции, а сами остались с едва державшейся Рэйчел, которую, клянусь, любили куда сильней родного сына. Я, разумеется, этому был даже рад. Их помощь и поддержка были ей куда нужнее, к тому же я был не прочь отдохнуть от их опеки, хоть когда-то не терзаясь этим противным чувством чьей-то обузы. Все же нужно отдать им должное – сколько бы бурных протестов и едкого сарказма из меня не сочилось, без этого лечения я вряд ли бы смог снова бегать. И в принципе дышать естественным путем. А главное - жить без страха, что мое легкое еще раз сдуется как чертов воздушный шарик. А потом они приставили ко мне Фредерика. Являясь близким другом отца и его бывшим сослуживцем он согласился помочь поставить меня на ноги. По факту – подтолкнул меня к идее по реализации бизнес плана, в который я конечном итоге ушел с головой. До того, что я был лишь ключевой фигурой в чужом хитроумном замысле, я допер, к сожалению, слишком поздно. Подвох в виде британских военно-морских сил, появившихся на пороге моей набирающей неплохие обороты компании, настиг меня со скоростью падающего прямо на твой затылок кирпича. Или огнетушителя. В общем, с такой же удвоенной силой, напрочь вышибающей мозги. С появлением в моей жизни напыщенной английской «интеллигенции», отчего-то обожающей бить меня по самым уязвимым местам, я по-настоящему вкусил плод нескучного существования, подправленного давно протлевшими ощущениями о том, что такое оказаться в ловушке. По сути, меня насильно заставили связаться с тем, с чем я больше не хотел иметь ничего общего. Вернуться в прошлое, которое только недавно перестало меня изводить. Пробыв в Британии совсем немного, все сложившиеся в моем сознании стереотипы о ее народе рухнули в одночасье. Люди как люди, прячущиеся за манерными масками. Но полное разочарование меня настигло в лице одной дикарки с кошачьими зелеными глазами и самой противоречивой натурой, что мне доводилось встречать. Она ненавидела говорить о погоде, ей были чужды любые консервативные традиции, а вежливость и дружелюбие были последними чертами, которые можно ей приписать. Даже чай она любила и то отравленный. И пускай мне нравился в ней этот настоящий, не прикрытый никаким искусственно-любезным притворством характер, я был уверен, что когда-нибудь он сведет меня с ума. Но уж точно не до такой степени. Как меня вытащили из карцера я помнил плохо. Разве что, как свет адски резал глаза, а в раскалывающейся голове царил полный бардак, будто ее засунули в блендер. А дальше все как в тумане. И все же у этих недалеких громил я выигрывал в сухую – у них так и не получилось меня заткнуть, судя по той несуразной болтовне, то и дело слетающей с моего языка. Исчерпав все свои лимиты, мой рот захлопнулся только когда меня неожиданно вывели на улицу. Сняли с рук бинты и отпустили в относительно свободное плаванье. Без всяких допросов и пыток просто вывели на свежий воздух, окончательно подтвердив мои догадки про их глупые, нежели жестокие решения. Честное слово, не дурдом, а детский сад. Бродящие между высокими стенами пациенты тоже особого ужаса не вселяли. Выискивая в их худощавых фигурах ту, кто не покидал мои мысли, я мельком изучал каждого встречавшегося мне полоумного, спокойно прохаживаясь по цветущему сладкой сиренью саду. В том, что эти люди действительно больны, не было никаких сомнений. Но в купе с лошадиной дозой лекарств их притупленное безумие и впрямь делало их больше похожими на отсталых и уродливых детей, чем на самых опасных преступников. Однако истина про обитавших в тихом омуте чертей жила не иначе, как именно здесь. И я помнил об этом. Надеюсь, как и Агата. Не успеешь опомниться, как кто-нибудь из них непременно захочет вцепиться тебе в глотку. Например, как эта рыжая недовампирша по имени Эми, что ходила за мной по пятам, упорно стараясь меня разговорить. До ее появления я считал, что не затыкаться было моей любимой прерогативой, но ошибался. Она несла один сплошной бред, задавая мне сотню вопросов, то и дело косясь на мою шею или мелкие царапины. Точно самый назойливый в мире комар она жужжала и жужжала над моим ухом, неприкрыто облизываясь с мешка крови в виде меня, которые она наверняка пила на завтрак вместо чая. Борясь с острым желанием ее взять и прихлопнуть, я не обронил ни слова. Не только потому что не умел вести увлекательных бесед с сумасшедшими, но и потому что на собственном опыте знал, что по-другому она не отстанет.   Благо, я даже не заметил как она испарилась. Незаметно сперев пачку дешевых сигарет вместе с линзой у бубнящего себе под нос парня, зачем-то искавшим их под скамьей, на которой они лежали, я решил прервать свою экскурсию по изучению местных красот и приземлился на первую попавшуюся свободную лавку. Медбрат по имени Патрик и его друг Квадратные штаны, коих ко мне приставили, остались следить за мной чуть в отдалении. Ну никакого личного пространства… Курить я ненавидел. Помимо того, что мне в принципе этого делать было нельзя, табачный запах уж очень напоминал мне раскаленный восточный воздух, прогнивший смрадным дымом от бесконечного огня, орудий и обугленных тел. Глаза и горло будто снова обсыпа́ло прогорклым песком, а внутренности сжимались в тугом болезненном спазме. Меня воротило от одного только их вида. Но не в этот раз. Какое-то время я безучастно следил за каким-то чокнутым парнем, что дрожащими руками царапал мелом на стене здания кучу непонятных символов, то и дело бурча со всем присущим ему сумасшествием что-то о сверхтекучем гелии, трехмерных пространствах, гравитационных постоянных, темной материи и прочих сверхзаумных терминах из физики. Самый настоящий безумный ученый черт возьми. А я так и знал, что все они с прибабахом. Интересно, что он такого учудил? Неужели проверял теорию Шредингера на людях? В любом случае, katten к нему подпускать точно нельзя. Я сделал еще одну глубокую затяжку и стряхнул пепел, позволяя ядовитым потокам мягко обволакивать мои легкие, чувствуя, как расслабляются мышцы. Хотя, признаться, я больше ставил на самовнушение, чем на чудотворный эффект этой дряни. По шкале от одного до десяти мое настроение пребывало куда ниже нуля. Хотя ладно, вру. На твердой единице. Я определенно находил что-то забавное в том, куда меня на этот раз завела жизнь. Однако «жизнь» уж слишком обширное понятие, не правда ли? А вот цепочка порывистых решений поиграть в героя и одна служившая им причиной девушка – вписывались идеально. Если задуматься, такой исход был предопределен. Ожидать чего-то подобного стоило однозначно, ведь где бы ни была Агата Харрис – опасная, неуловимая тень с ворохом темных тайн и бестолково дерзким характером – там будет и катастрофа. А знаете почему еще он был предопределен? Потому что даже знай я в каком сущем кошмаре в последствии окажусь — я все равно за ней бы пошел. Все равно бы попытался спасти, попутно сотню раз называя ее той еще дурой, что лезет в одиночку в самое пекло опасности и ошибочно полагает, что всесильна. Да, пожалуй, мне хватало мужества это признать. Но не хватало понимания. Рыцарского духа во мне было столько же, сколько на нас двоих благоразумия. Взять в пример нашу с ней первую встречу – я повел себя как скотина, не соизволив выдавить банальные извинения. К тому же я только и мечтал, что избавиться от нее. А лучше места для нее, чем это, даже я – человек с чуть ли не самой богатой фантазией, не смог бы придумать. Ну тогда какого черта я здесь делаю? Мог бы сидеть сейчас в офисе, дальше проектировать этот несчастный корабль и горя не знать. А одна английская заноза бы не вертелась у меня перед глазами. Не совала мне отравленный кофе, насмехаясь над моей ядреной порцией эспрессо. Не буравила меня взглядом, думая, что я не вижу. Не караулила меня у лифта, чтобы я не посмел поехать на мою, точнее нашу общую верфь без нее. Не крутила в пальцах карандаши, когда усердно о чем-то размышляла или придумывала сто жестоких способов как меня ими прикончить. Лай ее собаки не будил бы меня по утрам, а ни разу не остроумные колкости не слетали с ее губ при каждом нашем разговоре. Я бы не считал ее столь редкие улыбки, целых три из которых были адресованы мне… И тут я тоже не имел понятия, на кой черт я это делал. Возможно, это была просто дурацкая привычка вести счет обычным вещам, которые казались мне совсем не обычными. Может Сэм все-таки был прав, говоря, что мы в чем-то похожи? О ней сложно что-то найти. У нее нет своих фотографий. Она разделала мои нелюбовь и недоверие к людям и этим глупым соцсетям. До невозможного упряма. А на морской горизонт каждый раз смотрела так, будто видела его в первый раз. И в каждом таком ее созерцании я видел то же тихое восхищение, что испытывал с самого детства. Но где ищешь сходства, там начинаешь замечать и особенности. Я не мог не заметить дугу из редких родинок над ее грудью, тянущуюся вплоть до ключицы, напоминая собой созвездие. И такую же за ухом. Как и несколько едва заметных вблизи шрамов, бледные рубцы которых оставили собой след от глубоких ран и ожогов, количество которых знатно превышало мое. А еще я знал, что каждое утро она пьет капучино с корицей. Обожает мороженое, зеленые яблоки, морщится от запаха оливкового масла и крайне паршиво готовит. Не выносит цветную одежду и любовные романы. Предпочитает заводить полярных медведей вместо нормальных домашних животных и ненавидит свой день рождения. Как и то, что много лет назад она пережила что-то ужасное. Скорее всего травмирующее. В результате чего ей пришлось даже умереть. Для всех остальных. А потом сменить имя. Исчезнуть. Стать убийцей… Конечно, у меня не было доказательств. Да и если человек много скрывает, это еще не значит, что пора навешивать на него уголовные ярлыки. Но ввиду моей наблюдательности, — взять хотя бы ножи, которые она носила под одеждой, думая, что я этого не замечу, — элементарной логики и упрямства покопаться в тайнах вокруг фамилии Харрис - мне не составило труда сложить два и два. Хоть поначалу я и отказывался верить в свои догадки, предпочитая искать другие, менее радикальные ответы. Все же уж больно серьезным было мое обвинение. Ну и, в конце концов, убийца убийцу видит издалека. Не так ли? Вот только если мои мотивы были достаточно ясны, то какие руководили Агатой? И вот сейчас, после того как она перестала распускать свои лапы, видимо сгорая от желания меня раздеть, я пристально вглядывался в ее глаза, чей цвет переливался на солнце самыми разными оттенками зеленого. Через них я пытался прочесть все ее сумбурные мысли, проносящиеся вихрем от увиденного. Пока я пришел только к двум выводам – либо она была слишком глупа, чтобы расшифровать значение этого клейма в виде якоря на моих ребрах, либо, так же как и я, не хотела этого понимать. Но если я в какой то мере уже смог свыкнуться с ее основным родом деятельности, пускай причины и подробности были мне неизвестны, то как она отреагирует на мое было очевиднее воды в океане – очень плохо. Да уж… тоже мне, тандем – наемная охотница за головами и неотесанный солдафон. Прямо-таки команда века. Лучше и не придумаешь. Однако был еще и третий вариант. Смешение эмоций на ее лице определенно выражало не то, что я ожидал. Не страх, не злость, не смятение. Скорее… жалость. Откровенное беспокойство. Стыд? Твою мать, похоже, мой огромный синяк интересовал ее куда больше дурацкой и, казалось бы, такой содержательной татуировки. И ее прикусанная изнутри губа отчетливо это подтверждала. Не понимаю, где мой любимый, полный презрения взгляд? Где это неукротимое желание пошинковать меня на кусочки? Боже, она смотрела на меня точь-в-точь как беспризорный котенок, просящий забрать его домой. И даже если допускать к этому поводы, учитывая, как сильно она облажалась — это последнее, что я хотел бы видеть в этих глазах. — Умоляю, не смотри на меня так. Я ведь и растаять могу, — первым нарушил молчание я. Мои слова она явно пропустила мимо ушей, нахмурив лоб и сильнее сжав челюсть. Напряженная решительность прокатилась по ее красивым скулам, выдавая навязчивую идею. Сначала ее глаза осторожно метнулись к двум полудуркам-санитарам, из-под «бдительного» присмотра которых я бы уже успел сбежать десять раз, а затем задела ими мой большой палец, что не давал ей покоя. Я приготовился снова отбиваться, начав не на шутку беспокоиться за свои здоровые пальцы, нежели за больной. Кто ее знает, может она и правда садистка поехавшая? Удержав напоследок секундный зрительный контакт, она вдруг подскочила и поковыляла в другую сторону — туда, где под порывами ветра дрожали высокие кусты цветущей сирени. Сигарета чуть не выпала у меня изо рта, пока я следил за удивительно быстрыми шагами этой ненормальной. Надеюсь она не собралась смыться отсюда, дабы избежать объяснений, которых я, черт возьми, заслуживал как никогда? Харрис остановилась, частично скрывшись под сиреневыми ветками. И дерево внезапно лихорадочно затряслось, сбрасывая на траву ошметки мелких цветов. Какого хрена она творит? Зачем она… дерется с деревом?.. Нет, ну это уже даже на абсурд не тянет! Может у меня галлюцинации? Мне дали волшебную таблетку, а я не заметил? — Да твою ж!.. — приглушенно прошипела Харрис, когда ветка жестко хлестнула ее по лицу. Эта бурная схватка была и смешна, и трагична одновременно. Как, в целом, и весь последний день. Что ж, кажется, я начинаю к этому привыкать. Клянусь, если на меня прямо сейчас свалится метеорит или тот безумный физик у меня на глазах построит ядерную бомбу, я и бровью не поведу. Господа «Тупой и Еще тупее» так и продолжали ворковать друг с другом, не обращая никакого внимания на жалкие потуги Агаты, издевающейся над бедным деревом. Я же с предвкушением ждал, что будет дальше. Фиаско настигло девчонку еще одним неприятным ударом, заставив нас обоих скорчить гримасы. Пробурчав пару неразборчивых проклятий, она наконец отстала от никак неподдающейся ветки. А затем принялась обходить дерево по кругу, глядя себе под ноги. Зря я хотел скандировать «Давай, у тебя все получится! Главное не сдавайся!» … Нужно было видеть это недоброе воодушевление, стоило Агате найти подходящую сухую палку. Потому что тихий ужас вмиг пробрал меня до костей, когда она одним резким движением сломала ту пополам о свое колено и двинулась обратно. Забудьте о бедном котенке. Теперь на меня надвигалась та самая, готовящаяся к прыжку дикая кошка, мечтавшая побыстрее сожрать свою добычу. То есть меня. Ну или точнее засунуть эту палку мне по самый хребет. Даже хромота не убавляла пугающей решимости в ее походке. И мои внутренние инстинкты остаточного самосохранения уже действовали за меня – я медленно встал со скамьи и попятился назад. В моем списке того, что могло бы напугать меня до смерти не так уж много пунктов, но эта девушка активно близилась к первым позициям. — Так, давай не будем делать поспешных решений и все обсудим, — максимально располагающим голосом пытался вразумить я эту ненормальную, не сводя взгляда с длинной штуки, что зловеще прокручивалась меж ее пальцев. — Куда ты пошел? Сядь на место. — Что бы ты не задумала — не надо! — предупреждающе указал я пальцем, вынимая сигарету изо рта. Угрожающая пелена в ее взоре вдруг подернулась озорным непониманием. — Только не говори, что ты боишься меня. — Нет, что ты. Эта палка вызывает у меня полное доверие и мне совсем не кажется, что ты хочешь насадить меня на нее как на вертел. Или еще чего похуже. — Расслабься, я не собираюсь ничего в тебя засовывать. И я не кусаюсь. Иди. Сюда, — вполголоса процедила она. — Еще как кусаешься! — Просто открой рот и дай мне руку. А я так и знал! И она еще просит меня расслабиться? Честное слово, в избытке плотоядности, что сейчас плескалась в ее глазах, она могла бы с легкостью уделать ту рыжую. Моя спина вдруг уперлась в стену здания, когда у себя в голове я уже прикидывал, что было бы лучше — быть обескровленным или стать чучелом. Черт, ни то, ни другое! О нет… ну охренеть какая удача. На нас обоих легла зыбкая тень растущих рядом деревьев, полностью скрывая из вида тех безмозглых двоих и тем самым обрекая меня на настоящую западню. — Да я помочь тебе хочу, дубина! — Помочь в чем? Умереть страшной смертью? Или ты решила посоревноваться с этими ребятами? Могу тебя заверить – они тебя обставили уже на сто лет вперед, — вторил я ее надрывному шепоту, пуще вжимаясь в кирпичную стену. — Ты совсем не оригинальна. Да они тебя засмеют! Агата подошла ко мне почти вплотную, крепко сжимая в ладони будущее оружие моего убийства. Она дернула им вверх и я немедля перехватил ее запястье. — Поверь, ты не из тех, для кого я бы стала скупиться на своеобразие, — не прерывая нашей новой зрительной пикировки, прошипела Агата. Вряд ли под этой фразой она имела в виду что-то приятное, однако я все равно расценил ее под свой извращенный лад. — Можно уточняющий вопрос? Это ты меня так утешаешь или соблазняешь? — не сдержав настырной ухмылки чуть подался к ней я. — Хотя можешь не говорить. Я уже уверен во втором. Черты ее лица, на которых играла россыпь солнечных пятен, пробивающихся сквозь листья, вот-вот были готовы исказиться ярко выраженным раздражением, если бы не легкий прищур, так и искрящийся подлым женским коварством. — И как, у меня получается? — затейливо склонив голову набок спросила она. — Не очень. Но все зависит от того, что ты собираешься делать с этой штукой. Кстати, может наконец объяснишь зачем она? — Боюсь, тебе не понравится мой ответ. Будь так добр, заткнись и открой рот, — рывком вырвавшись, та вновь попыталась осуществить задуманное, но то ли все ее действия было слишком легко предугадать, то ли она плохо старалась, но каждая из ее атак была обречена на полный провал. Пусть они и явно не походили на любительские, отражать их было все равно что защищаться от разъяренной белки. — У тебя нет выбора, тебе придется мне довериться, — все еще силясь говорить как можно тише, она с поразительным упрямством продолжала свое рукопашное наступление, медленно переходящее в суровую, хоть и крайне нелепую схватку. — Тебе? Ни за что. Уж точно не после того, как ты упекла меня за собой в эту набитую психами дыру. — А может это судьба и тебе среди них самое... место? — с натугой выдавила она, выбиваясь из-под моего захвата. Настолько слабого и несерьезного, что даже если бы я захотел, не смог бы скрыть скуку. Ловко уклонившись от очередного выпада этой капуши, – левой рукой она била чуть заторможенней правой и причем с весьма предсказуемой техникой – я издал полный безысходности вздох и, развернув одним движением, припер ее спиной к стене, заблокировав обе руки. Балансируя на приглушенных нотах в собственном голосе, я произнес, чуть охрипло: — Ты хотела сказать рядом с тобой? Так не хотела со мной расставаться? На пару мгновений этот прием и впрямь возымел нужный эффект, судя по обалделому взгляду Агаты, бегающему по моему лицу. Жаль, он продлился недолго. Что ж, видимо я попал в точку, потому что теперь я ее по-настоящему разозлил. — Во-первых, ты сам за мной поперся, а во-вторых, — она яростно стиснула зубы, будто сдерживаясь, а затем вновь прошипела, чересчур самоуверенно: — Я могу убить тебя, не успеешь ты назвать меня katten. Я был не настолько глуп, чтобы не верить ей на слово – трещина на моем затылке все еще помнила то вероломное нападение с огнетушителем. Пускай заслуженное, но все же жестокое. Потому перспективы того, что она может сделать с этой палкой, честно говоря, пугали меня не меньше. И все же она бросила мне вызов. Ну и кто я такой, чтобы отдать ей победу? Должен признать, драться она умела. И в половину не так хорошо как я, конечно, однако она имела ряд преимуществ и искусно ими пользовалась. Изворотливости ей было не занимать – выбраться из моей ловушки ей не составило труда. Тем не менее легкая улыбка все никак не сползала с моих губ – я все представлял как эта баталия выглядела со стороны. Поверьте, от драки Агаты с тем деревом толку и то было больше. Контролируя свои действия, чтобы ей не навредить, хотя о ней самой точно нельзя было сказать того же, я ждал, когда она выдохнется. Не прошло и полминуты, как это до смешного бессмысленное соревнование окончательно меня довело и я провел последний обманчивый маневр, наконец выхватив из ее руки чертову палку, откинув ее подальше и обезвредив Агату. — Что-то я в этом сомневаюсь, vild katten, — преисполненным превосходства тоном сказал я ей прямо на ухо, стоя сзади нее и крепко удерживая ее запястья. — Это уже даже не смешно, ты же понимаешь, что я сильнее тебя? Ох, зря я это сказал… — Зато я умнее, — прорычала она и локтем зарядила мне по ребрам. Отчего-то куда слабее, чем могла бы, и все же этого хватило, чтобы по моим костям прошлась волна тупых болевых спазмов. — Эй, а вот это уже свинство!    — Уж извини, но ты сам напросился, — воспользовавшись моментом, снова вывернулась она. — Хватит сопротивляться, говорю же тебе, я… — Подожди, последний вопрос, — перебил я ее, переводя дыхание. — Ты в курсе, что такое военная хитрость? Агата замерла, удивленно на меня уставившись. ­— Что?.. И прежде чем до нее дошло, я состроил максимально настороженное выражение лица, вглядываясь куда-то ей за спину. Самая прозрачная и крайне примитивная уловка, которую способен распознать даже ребенок. И при этом очень действенная, ведь, как я и предсказывал, Агата обязательно на нее поведется. Только стоило ей повернуть голову, я мгновенно подскочил к ней, обхватывая ее под коленями и шустро забрасывая податливое тело себе на плечо. — Да, ты и впрямь здесь самая умная, — насмешливо фыркнул я, дразняще похлопав ее по ягодице, тем самым раззадорив ее и без того бешеные метания. Они мне, в целом, почти не мешали. Я лишь надеялся, что та не станет громко кричать, привлекая ненужное сейчас внимание, которое нам каким-то чудом пока удавалось избегать. Безумный ученый не счет – он не отвлекся от своих обожаемых уравнений даже если бы мы с Харрис сцепились прямо у него перед носом. А вот моя любимая парочка из «самых ответственных в мире санитаров» так и продолжала не замечать нашего отсутствия, воркуя где-то вне моей нынешней видимости. Собираясь вот-вот покинуть нашу укромную тень, при этом крепко удерживая Агату у себя на плече и едва вслушиваясь в ее разгневанный бубнеж, я беззаботно достал все еще тлеющую сигарету из-за уха и вновь зажал меж зубами. Заподозрил неладное я сразу, как до слуха начал долетать лишь спокойный шелест ветра, а «поставь меня на место, придурок» и «я и правда тебе врежу, если ты меня не отпустишь» стихли совсем. По закону жанра страшное случилось также быстро и неожиданно – Агата умудрилась обхватить ногами мой торс и намертво вцепиться в ветку дерева, потянув нас обоих назад. Похоже, мои умственные способности тоже оставляли желать лучшего. Потому что я опять не учел с кем связался — упертой психованной с полным отсутствием тормозов, обожающей ронять нас обоих в любой абсурдной ситуации и в самых странных местах. Остервенело хватаясь за дерево точно утопающий в бурном течении реки, Агата вытворяла все возможное, чтобы выбить меня из равновесия. И чем пуще я сопротивлялся, тем резче был ее натиск. Забавно – я вполне бы мог ее отпустить, но какого-то хрена совершенно не собирался этого делать, сильнее притягивая к себе ее бедра и при этом стараясь вернуть своему телу нужной устойчивости. Это и стало моей главной ошибкой. Вопреки существенной весовой разнице, моя позиция оказалась заведомо проигрышной. Снова. Еще один ее рывок, мой вынужденный шаг назад – и вот мы оба отправляемся в неминуемое падение. Снова. В голову закрался риск того, что меня сейчас расплющит. К своему счастью, служить своеобразным буфером между землей и Агатой мне уже приходилось. Вчера. Поэтому беспокоиться было не о чем. Разве что за свои отбитые затылок и спину… Ну как, как ее пятьдесят килограмм могут так легко повалить мои девяносто? В третий, мать вашу, раз! Или четвертый?.. Неважно, пятый я уже не переживу! Пронзительная боль расползлась по всему позвоночнику, стоило нам приземлиться на траву. Точнее только мне, ведь Харрис удобно расположилась сверху как на надувной подушке безопасности. И пока я сдерживал прорывающийся из горла страдальческий стон, та самым бессовестным образом начала по мне елозить, спускаясь вниз. Я что, попал во временную петлю? В мозгу вместе с кучкой пляшущих звезд так и вспыхивали недавние сюжеты, разнося по телу уже хорошо знакомые реакции, слишком разнящиеся с бурей раздражительных эмоций, вызванной от щемящей ломоты в костях. Не знаю какие ролевые игры на этот раз она затеяла, но их пора прекращать. Я не в том настроении, чтобы вестись на глупые прово… Тут внутри будто что-то переклинило, заставив напрочь забыть обо всем, что я собирался сказать или сделать. Сморгнув мутную пелену, я поддался рефлексам, напоровшись на слабовольное искушение увязнуть в этом моменте — смотреть на оседлавшую меня Харрис, что учащенно дышала, уперевшись ладонями мне в грудь. Ее дыхание, резонирующее в моем притупленном сознании, развевало спадающие на лоб непослушные пряди, выбившиеся из ее косы, а на приоткрытых, до неприличия красивых губах залегла хищная, едва заметная усмешка. Ни капли смущения, ни избитой неловкости. Лишь чересчур подозрительная готовность закончить начатое, застрявшая на замедленных оборотах. Эту картину я наблюдал уже дважды. Она мало чем отличалась от предыдущих — то же положение, тот же приятный взгляду вид. Тот же запах, уже скорее въевшийся в ноздри. Те же смешанные чувства, которые было трудно объяснить. Как впрочем и мысли, лавирующие от самых сумасбродных до самых развратных. И все же в этой было что-то новое, ранее неизведанное. Свободное от масок и густой темноты. Сплошные контрасты, отделяющие разум от тела. Так, Алекс, крепись. Ты не какой-то слабак, ведущийся на эти женские фокусы. Ты – кремень. Последнее я зачитывал словно мантру всего три секунды. То ли я себя переоценил, то ли был явно не в форме, так как вчера мне удавалось сдерживаться гораздо, гораздо дольше. Остаточным принципом для того, чтобы полностью снести мне крышу послужила чертова сигарета в моих зубах, про которую я тоже благополучно забыл. Выпрямившись, Агата просто взяла и переложила ее себе в рот, торопливо затянулась и дернулась куда-то вперед, каждым своим мелким движением проверяя меня на прочность. И клянусь - она трещала по швам. Нужно ли говорить, насколько сексуально это выглядело? Нет, это не временная петля. Это нирвана. Непроизвольные импульсы покалывали все участки кожи, жарким напряжением отдаваясь в мышцах. Если это и был способ Агаты выиграть нашу бойкую партию, то я был близок к добровольному поражению. Плевать на здравый рассудок, здесь о нем и не слышали. Как бы мне ни хотелось бороться с физической уязвимостью, против такого эндшпиля я был бессилен. — Знаешь как говорят: первый раз случайность, второй – совпадение, а третий… уже закономерность, — сглотнув слюну в пересохшем горле, вяло вымолвил я, расплываясь в бесстыжей улыбке. Вернув ко мне взгляд, та остолбенела, обдумывая мои слова. Смесь эмоций пробежала по ее лицу точно картинки в слайд-шоу – недоумение, шок, отрицание и даже принятие, плохо скрываемое под нарочито хмурым видом. Вновь вцепившись зубами в нижнюю губу, она мотнула головой, будто сгоняя наваждение и, предварительно поозиравшись по сторонам, потушила сигарету о траву, а затем грозно проговорила: — Попридержи свою похотливую улыбочку. На мне она не сработает. — Ты прямо сейчас трешься своим задом о мое причинное место. Она уже работает, — мой голос рокотал азартом, пока взор блуждал по невозмутимым женским чертам, надеясь уловить хоть один сквозящий чувством изъян. — Черт, а я хорош… Холодный прищур Агаты говорил об обратном. Интимность нашего положения явно заботила ее куда меньше, чем меня. С ней точно что-то не так. Во всех возможных смыслах. Либо же мне есть чему у нее поучиться, потому что о такой стальной выдержке я в данный момент мог только мечтать. — Ты можешь хоть на минуту усмирить свое напыщенное самомнение? — На целую минуту? Ты меня без ножа режешь. — От тебя сейчас требуется лишь две вещи – заткнуться и не мешать мне. И только попробуй меня перевернуть – твое причинное место тут же встретится с моей коленкой. Это я тебе гарантирую. Все, амнезия отменяется. Спасибо, что напомнила, дорогуша. — А как же традиции? Не вижу повода их нарушать, — мои ладони сами заскользили вдоль ее бедер, предвкушая вновь подмять девушку под себя. Ее предупреждение с прямым ударом ниже пояса меня хоть и пугало, но я готов пойти на эту жертву. В основном потому, что возлагал большие надежды на его отрезвляющий эффект. Агата права — я и правда тот еще мазохист. Этому маневру не требовалось и капли лишних сомнений. Тогда почему я не могу пошевелиться? — А я вижу, — поймав секунду моего промедления, она сбросила с себя мои руки, интенсивнее вжимая меня в землю. — Я их придумала, значит мне их и нарушать. Неугомонный поток насмешек засвербел на языке и в миг растаял, как только в поле моего зрения появилась еще одна палка. Такая же страшная и совсем не тонкая. Да где она их берет?! ­— Ты все не уймешься? ­— Делаю что хочу и ничего мне за это не будет, — с глухим надрывом протараторила она. — Если тобой руководят голоса у тебя в голове, то не слушай их! Не поддавайся, я в тебя верю! — Кончай паясничать и строить из себя неженку. Считай это вместо анестезии. Очень неприятно, зато практично. Я это уже делала, так что повторяю в последний раз - открой рот и дай руку! Наконец мое серое вещество закипело догадкой о причине ее безумства. И не то чтобы она была утешительной. Как раз наоборот. Довериться? Ей? Не слышал ничего смешнее. С ее то нравом и симпатией ко мне можно смело прощаться со всеми пятью пальцами, нежели полагаться на ее внезапную добродетель. — Я восхищаюсь твоей целеустремленностью, но спасибо, гадать мне не надо. И без этого понятно в какой я беспросветной заднице. Кстати, советую поднять ее с меня, иначе я за себя не отвечаю, ­— снова не давая ей получить доступ к моему лицу, громче нужного сказал я. Не знаю, правильно ли она поняла мой намек, однако, судя по взметнувшимся в изумлении бровям, она как минимум его допустила. — А сила воли тебе на что? — А тебе фантазия? Если тебе так нравится сидеть на мне, то просто скажи и, так уж и быть, мы придумаем что-нибудь поинтереснее. В самом деле, эти твои «случайные» падения уже не впечатляют. Особенно мою спину. Я так и калекой остаться могу. Разве я буду тебе такой нужен? — Ты мне не нужен, — поспешно прыснула она. — Да? Тогда почему я постоянно оказываюсь у тебя между ног? Признайся, ты жить без меня не можешь. И наших идиотских стычек. Честно говоря, более эксцентричного способа заигрывания я еще не встречал. А я о них знаю все. — И как я вижу, в частности об абсолютно провальных. Не дергайся, я всего лишь хочу помочь. — А может я не хочу, чтобы ты меня трогала? Вдруг ты не только на голову больнаа… Тут я и попался. Моя болтовня сыграла против меня же, подарив Агате шанс меня заткнуть, резко всунув корявую ветку мне в зубы. — Зараза к заразе не липнет, — с облегчением выдохнула она, переключившись на захват моей пострадавшей руки. ­ ­Чушь. Еще как липнет. Ее регулярное пребывание на мне прямое тому доказательство.   — Зажми ее посильнее. И будь послушным мальчиком – лежи смирно, — усмехнулась Харрис, с мстительной издевкой похлопав меня по щеке. Давно отвыкнув от подчинения чужим приказам, будучи тем, кто любил их отдавать, я никак не хотел ей поддаваться, бурно испуская нечленораздельные звуки. Но в какой-то момент мне это настолько осточертело, что я уже перестал даже стараться и, промычав последний стон безысходности, рухнул затылком в траву, пока Агата с победной гримасой удерживала мое запястье, сжимая другое подмышкой. Приподняв мое предплечье в нужном положении, она сосредоточилась на вывихнутом пальце. Снова прикусив тонкую кожу на губах, она начала быстро прощупывать ноющий сустав. Я же наблюдал за ее действиями, слишком четко ощущая каждое уверенно-мягкое касание, что вопреки рефлекторной тревоге стирали все остатки желаний этому помешать. Точно по учебнику, она крепко зафиксировала кость и, даже не дав мне должных трех секунд на подготовку, резко потянула ее на себя. Послышался характерный хруст, боль от которого прожгла всю руку. Челюсти вонзились в древесную кору, а мыслях затаилось убеждение в том, что я с концами остался без пальца. Черт, ломать их и в половину не так больно, как вправлять. Но дело вряд ли было в этом. Когда резь ослабла, я разлепил глаза, на полном серьезе намереваясь прослыть «четырехпалым Алексом». Слава всем богам – это будет не сегодня. — Ну вот, а ты боялся… — проговорила Агата, заметно расслабившись. Я достал ветку со следами своих зубов изо рта и слова сами полились наружу: — Забыл, что тут полно симпатичных медсестер. Надо было попросить кого-нибудь из них. Они бы точно сделали бы это куда нежнее. А еще из тебя паршивый анестезиолог – без этого доисторического наркоза я мог более чем обойтись. — Я знаю, — ее выражение исказилось самым приторным самодовольством, заявляющим о факте откровенного надо мной издевательства. В переводе с кошачьего: она меня выдрессировала как какого-то пса, а я этого даже не понял. — И они помогают вправлять мозги, а не пальцы. Хотя это бы тебе тоже не помешало. Отвлекшись на приятное отсутствие привычной ломоты и возможность более-менее свободно двигать большим пальцем, я не сразу уловил, как Агата начала разматывать повязку со своей ладони. Я догадался, что она порезала ее о тот осколок, которым вчера пырнула одного из громил. Но тогда зачем… Стоило ей вновь взять мою руку, очевидно чтобы стабилизировать этим бинтом конечность, я мгновенно сел, останавливая ее чересчур сердобольный и неожиданный по моим меркам порыв. Мы едва не соприкоснулись носами. Нас отделяло меньше пары жалких дюймов, настолько физически ощутимых, что сердце затрепетало на самых высоких частотах, а воздух сжался до электромагнитных атомов, делая столь ничтожное расстояние недопустимо далеким. Неправильным. Непростительным. Всякая наша зрительная стычка напоминала жаркую бойню на ледяных мечах — каждый ходил по тонкому лезвию, не смея отвести взгляд. Точно от этого зависела его жизнь. Людей, способных долго не отрывать свой взгляд от моего я знал немного. Большинство, честно говоря, этого делать вообще не умели, вечно пытаясь его спрятать, увести. И как правило, такие скрывали куда больше остальных, интуитивно боясь, что глаза выдадут все их самые сокровенные тайны. Глупцы, не подозревающие, как легко их прочитать. И зачастую никакие глаза для этого не нужны. Агата… Она не боялась. Бросалась в мой пристальный омут, будто и впрямь хотела вывернуть себя наизнанку. Прекрасно зная, что я ничего не увижу. Тем самым разрушая все слаженные в систему доводы рассудка о людской открытости. Их повадках и душе. Казалось, ее глаза кричали о необычайно многом. И в то же время не говорили ни о чем. Смотри в них сколько влезет – что бы ты не искал, ты этого не найдешь. О чем она думает? О чем мечтает? Чего на самом деле хочет? Чего страшится? Мелкие вкрапления на ее зеленой радужке я изучил уже вдоль и поперек, но почему-то всегда смотрел на них по-новому. Под пеленой самых разных эмоций и ворохом необъяснимых внутренних перипетий. И раз за разом натыкаясь на одни и те же барьеры, все равно не оставлял попыток добраться до правды. Будто решал самую сложную для себя задачу, простой ответ на которую был прямо передо мной. Подогревало ли это мой интерес? Однозначно. Вопрос лишь в том, как далеко я смогу зайти. Чем дольше мы выдерживали контакт, тем глубже я увязал в собственной голове, не внимая несуразности нашего томительного молчания, разбавленного уже общим дыханием. Теперь же слова комом застревали в горле, словно заявляя, что они вообще не нужны. Ее напряжение липло к моей коже сквозь разделяющие нас слои одежды, чье наличие то ощущалось огромной помехой, то в принципе теряло всякий свой смысл. Не знаю, так ли было на самом деле или мне просто хотелось так думать, но Агата перенимала мое замешательство, невольно испустив свою дерзкую прыть и отбросив прежние стремления. Зависнув в неясном ожидании и таком же странном для нас обоих смятении. Едва совладая с полной неразберихой из чувств, сейчас я был уверен только в одном - надо быть законченным идиотом, чтобы не придавать значения разрастающемуся в груди притяжению, гонимое ее столь близким присутствием. «Не достаточно близким» — так и зудело у меня на самой подкорке, перерастая в мучение. Вопреки чужим и порой собственным убеждениям, идиотом я не был. Опустить взор к ее приоткрытым губам, а может даже прикоснуться — горело на уме самым пагубным пристрастием, после которого нет обратного пути. Не будет ни дюймов, ни границ. Лишь плотское желание, напоминающее о том, как сильно можно кого-то хотеть. Возбуждение медленно, но верно достигало запредельных для меня высот, тем самым врываясь в сознание дурным понимаем. Вот уж не думал, что для того, чтобы начать прислушиваться к нравоучениям Сэма о последствиях своих подозрений нужно загреметь в психушку. До чего же комично. И не менее печально. Неужто простые опасения переросли в помешательство? И я правда ею одержим? Не пойди я за ней – меня бы здесь не было. А то, что я не поступил бы иначе – только усложняло мою проблему. Как еще объяснить все те сны, в которых блуждал ее образ? И влекомую за ними бессонницу? Острое стремление подарить ей ту книжку? Мою улыбку в ответ на ее, когда она рассказала мне историю про кошачьи усы? Тревожную тяжесть, спавшую с груди, стоило ей показаться и тут же поднявшуюся вновь при виде ее хромоты? Разве что тем, что у меня и впрямь едет крыша. — Я должна наложить временную шину, — ее шепот дрогнул нотами неподдельного волнения, вернув нас обоих обратно в реальность. Агата первой опустила глаза, чуть отстранившись. Зато я не мог поверить своим – на ее щеках румянилось легкое смущение, особенно выделяясь на делано строгих чертах. — Это все, что есть. Дар речи вместе с осмыслением ситуации возвращались ко мне медленней нужного. Взяв в руки все свое самообладание и кое-как выстроив причинно-следственную связь, я твердо решил, что меня охватило сильное помутнение из-за слишком резких движений и прочих нежелательных телесных воздействий, чье влияние было бесполезно отрицать. Нужно всего лишь перестать поддаваться. Если бы это было так легко… — Нет, не должна, — только и выдавил я, крепче сжимая эластичную ткань. — Ты что, совсем не умеешь расставлять приоритеты? У меня мелкий порез, а у тебя без фиксации легко случится смещение или еще чего похуже! — Не представляешь, как мне льстят твои переживания о моем здоровье, но с ним я как-нибудь сам разберусь. Без твоей непрошеной помощи. Срываться на грубый тон в ответ на ее желание пренебречь собственным увечьем ради моего было низко даже для меня. Жаль, я ничего не мог поделать — выводить Агату на эмоции, распаляя вспыльчивый нрав, уже давно вошло в бесконтрольную привычку, избавляться от которой я и не думал. — И это вместо «спасибо»?! Я в любом случае это сделаю. Хочешь поспорить еще раз – дерзай, но ты опять проиграешь. Ее пальцы упрямой хваткой вцепились в бинт, пытаясь пересилить мою, а новый зрительный напор становился страшнее, жестче, непререкаемее. И если бы не достаточная прочность материи – мы бы точно порвали ее к чертям. ­— Не урчи. И можешь провоцировать меня сколько угодно, но я больше не собираюсь с тобой спорить. Я сказал нет, значит нет, — не терпя возражений произнес я так, чтобы донести до нее весь предел своего терпения и тем самым ставя точку в этой пустой дискуссии. Пускай ее забота меня не на шутку удивила, я ни за что не позволю ей так неразумно ее проявлять. Единственный, кто здесь не умеет расставлять приоритеты – это она.   Я видел, как Агата не хотела отступать, мешая у меня в груди уважение с растущим раздражением. То ли прозрев, то ли поддавшись давлению моего авторитета, Харрис, хоть и далеко не сразу, но все же сдалась и неуверенно отпустила ткань. С моих плеч же будто спала огромная тяжесть от столь несвойственного ей послушания. Никак этого не показав, я с прежней серьезностью взял ее руку, начав обратно перевязывать порез. — А как бы ты поступил, будь ты моем месте? — вдруг с явным интересом спросила она, следя за моими движениями. Остановившись на долю секунды, я осознал, что не могу озвучить первый пришедший на ум ответ. А он, как правило, и является самым правдивым. — Я бы не стал драться с бедным деревом, а потом засовывать в тебя что попало, — выкрутился я. — Ты понял о чем я. Просто ответь. Только честно. Рациональная часть меня твердила о том, что так и есть и так должно быть. Однако на поверхности почему-то неустанно дрейфовало подсознательное убеждение в том, что это наглая ложь: — В первую очередь, думал бы о себе, — придав голосу надежности, я заставлял себя верить в правильность своих слов, чтобы в них поверила Агата. Чтобы знала, что нельзя предпочитать себе кого-то другого. И это было даже смешно, ибо когда об этом говорили мне, мои действия обычно всегда складывались в совершенно противоположные принципы. Потому, плотно закрепив второй конец на ее ладони, все же добавил: — Или просто достал другой бинт. — Сомневаюсь, что тебе тут кто-нибудь его даст. — А с чего ты взяла, что я стал бы его просить? Тебе ли не знать - умение пользоваться хитростью и обманом еще никому не мешали. — В отличие от слабоумия, — выдохнула она. — Ладно, лучше скажи где ты так хорошо научился пальцы выворачивать. Неужели подружки на утро забывали от наручников отстегнуть? Занятно… Не похоже, что на эту мысль она натолкнулась случайно. — Подглядывать не стыдно? Или малыш Сэмми разболтал? — Ты предсказуем. Вот и все. А вот это уже обидно. Как можно быть предсказуемым в том, чего не совершал? Точнее надо мной не совершали. И вообще, за кого она меня принимает? Наручники используют только неудачники с отсутствием воображения. У меня же с ним было все более чем в порядке. А как освободить руки от сковывающих их пут, будь то веревки, ремень или что покрепче знает любой, даже самый бездарный военный. Как бы мне ни хотелось продолжить вдаваться в эту тему, выпытывая у Харрис ее доводы о моем якобы богатом опыте, я увел разговор в интересующую меня колею: — Встречный вопрос: откуда такие познания в травматологии? После недолгого молчания уголки ее губ криво приподнялись, а бровь подернулась в неоднозначном намеке: — У меня много талантов. Не то что бы мне не нравились ее цитирования моих же фраз, но отнюдь не тогда, когда я жду от нее правды. Хотя бы одной. — И кто еще за кем повторяет?.. — А может мы просто похожи? — Звучит ужасно. Какой идиот тебе такое сказал? Макото… чтоб его. Агата приоткрыла рот, стремясь выдать новую ядовитую колкость, однако та так и не слетела с ее уст. Она застыла, безмолвно водя по мне глазами, в которых слишком ясно отражался хаос самых разных мыслей. Разобрать, проникнуть вглубь ее метавшихся зрачков, увидеть в них причины столь внезапно тягостных сомнений снова давалось мне нелегко. Мучаясь в диапазоне между испугом и обратным ему огорчением, я надеялся уловить на ее побледневшем лице малейшую подсказку на одно из них. Или может дело было совсем в другом? Мне надоело гадать. Надоело натыкаться на тысячу тупиков в лабиринте своих непрекращающихся раздумий, когда прежде выход находился так просто. Я будто напрочь растерял все свои преимущества, на которых держалась вся моя былая самоуверенность. Но что, если они терялись только в одном человеке? В той, в ком найти готовые ответы требовалось нужнее всего? Вот уже сколько дней меня распирала бессильная злость от смешения тех съедающих изнутри чувств, точно я бьюсь в непробиваемую стену, что никак не хотела ломаться. Казалось, я испробовал уже все возможные пути. Самые безрассудные, трудные и неправильные. Оставался последний. Отчего то заранее безуспешный и, пожалуй, самый отчаянный. А вместе с тем и самый простой. — О чем ты думаешь? Ее ступор в миг превратился в робкую отрешенность, а взгляд медленно соскользнул вниз, на свои руки, что смиренно лежали в моих. Я давно закончил перевязывать ее ладонь, однако почему-то даже не задумывался над тем, чтобы ее отпустить. Одно ее легкое, даже осторожное касание подушечкой большого пальца по моим побитым костяшкам вдруг предательской дрожью прокатилось по всем участкам кожи, опаляя их жаром, который никак не пересилить и не скрыть. Не признавать всех этих значений становилось все трудней. Едва ли возможным. Черт возьми, Харрис, что ты со мной делаешь?.. ­— Закономерность, говоришь… Она сказала это едва шевеля губами, почти беззвучно. Пребывая где-то очень далеко. Вслед за этой фразой время вокруг остановилось, а все мелкие звуки стихли до растянутых, почти не распознаваемых мотивов. Реальность этих слов никак не хотела оформляться в моей голове, ссылаясь на осечки, которые я придумал себе сам. Но я позволил себе допущение – я пока не настолько свихнулся. А значит это было наяву. Осталось лишь убедиться в смыслах, что в них заложила Агата. Если они, конечно, вообще были. Я смотрел на нее не отрываясь, в сотый раз цепляя взгляд на разбитой губе, синяках на шее и вытянутой ране у самого виска. Она же все также находилась не здесь, не замечая ничего из того, на чем так упорно концентрировался я. На касаниях, дыхании и повиснувшей между нами паузе. Явно совсем невесомой для нее и такой натянутой для меня. Этот момент протекал неестественно долго, если бы не сторонний крик, известивший о том, каким на самом деле коротким он был. — Нет… Нет! Нет! Нет! Не может быть! Как я раньше не понял… Тупица! Бесполезный кусок дерьма! Агата порывисто вздрогнула, точно притаившийся в безопасной тени зверек при звуке внезапной опасности. Мгновенно вынырнув из своих загадочных мыслей, она пристально вгляделась в просветы между свисающими ветками, где как раз буйствовал тот странный ученый, сокрушаясь от своей неудачи. Ее тугая скованность начала плавно отступать, в отличие от растущей внутри меня злости. Этот придурок как нельзя вовремя напомнил нам обоим, что в этих стенах не существует всех тех вещей и понятий, в которых я терялся все эти минуты. Что они заведомо глупы и ничтожны на фоне всех тех баснословных в своих безумных уродствах проблем, что нас прежде всего должны сейчас волновать. Харрис осознала это первее меня. Привычно помотав головой, сгоняя остатки общего наваждения, она быстро сползла с моих ног, усаживаясь рядом. Я отчетливо ощутил, как меня покидает тепло ее тела вместе с прежним накалом, учащающим пульс. Однако напряжение так никуда и не ушло. Внутри зудело чувство чего-то безвозвратного. Чересчур сильного, необратимого. Потому я встрепенулся вслед за Агатой, отбрасывая эту чуждую мне патетику. Видимо решив, что я ее передразниваю, та съязвила: — Ну как? Еще болит? — кивнула она на мою правую руку, полностью игнорируя гневную трескотню того парня. — Плакать уже не хочется? — Ты об этом? — не задумываясь, я вскинул средний палец. — Ой, прости, перепутал, — чуть помедлив, оттопырил большой. Вспыльчиво треснув меня по руке, та прыснула, не сдержав улыбки. Получается, уже четвертой. Так, пора прекращать эту хрень. Тоже мне, счетовод недоделанный… — Почему katten? — неожиданно поинтересовалась Агата, опрокинувшись спиной на скошенную траву. Я выглянул из-за плеча, хмуро на нее уставившись. Этот вопрос прозвучал для меня также, как если бы она спросила – «а правда, что земля круглая?». — Это настолько очевидно, что я даже не стану тебе отвечать. — Это банально. Кошкой можно назвать любую женщину. Думала, по части прозвищ ты более изобретателен, — ехидно фыркнула она. Будь я человеком ранимым, точно бы обиделся. Теперь я как никогда был готов с ней поспорить, потому что большей чуши я от нее еще не слышал. А ее я наслушался много. Может в этих созданиях нет ничего сверх уникального и их образ и впрямь излюбленный объект для всяких избитых сравнений, но свое первое впечатление об Агате я помнил именно таким. И менять его не намеревался. — Неужели? Тогда почему грация ронять на меня свой зад досталась только тебе? — Если ты не можешь устоять на ногах, каждый раз увлекая меня за собой, это еще не значит, что нужно регулярно проводить аналогии с кошками. Притянуто за уши, не находишь? Или у тебя просто фетиш такой? Она определенно пыталась вывести меня на эмоции, нацелившись пошатнуть мое эго. Это так наивно, что даже очаровательно. — С логикой вообще не дружишь? Тогда ты была бы последней, кого я бы стал так называть. Но так уж и быть, не хочешь быть katten — пожалуйста. С радостью подберу тебе что-нибудь более подходящее. Как тебе dåre? Magsår? Onda tik? Последнее мне особенно нравится. Попадание десять из десяти, — с деланным энтузиазмом проговорил я. Зеленые глаза подозрительно прищурились. Не нужно гадать, что ничего лестного во всех этих наречениях не было и в помине. — Guardati, stronzо… — с гортанно-мелодичным акцентом выдала Харрис. Судя по отнюдь не ласковой интонации, перевод мне тоже не требовался.   На уме уже сам собой вырисовывался очередной тупой анекдот, основанный на реальных событиях: собрались как-то в психушке два полиглота... — Мы что, играем в «кто перед кем больше выпендрится на другом языке»? — мое лицо скривилось в недоумевающей гримасе. — Хм, действительно, мне с тобой не тягаться. Ты на любом языке ведешь себя как павлин. — Не будь к себе так сурова. Ты тоже не отстаешь — прямо-таки onda tik на международном уровне. Уверен, когда ты начала учить итальянский, в Италии все разом перекрестились. — Меня там хотя бы ни разу не было. Зато теперь я понимаю почему шведов считают странными — трудно сохранять здравый рассудок от такого «блестящего» остроумия того, кто никогда не затыкается. Ты здесь должно быть как рыба в воде, ­— не сбавляла позиций она. — За них не переживай, они ребята крепкие. Я бы больше беспокоился за бедных англичан — наверняка большинство из них передохло от отравления после контакта с тобой. В череде сегодняшних потрясений эта словесная стычка отчего-то растекалась внутри настоящей отдушиной, частью прежней рутины. Ее прервала секундная заминка, что выразительной тенью пробежала по беспристрастному женскому выражению. Похоже, я, сам того не заметив, раскусил эту девчонку. Чего она, в общем то, уже не скрывала: — Многие из них были слишком болтливы. Такие в принципе долго не живут. Все жду, когда твоя очередь наступит. — Жаль тебя разочаровывать, но на гадюк вроде тебя у меня иммунитет. — Что ж, это прискорбно… Ее голос резко рассек шелест листвы. — Так и знал, что давно пора обрубить эти хреновы деревья, — сурово пропыхтел Квадратные штаны, надвигаясь на нас. Агата на удивление почти не шелохнулась от внезапного, хоть и вполне ожидаемого появления этой сладкой парочки. Однако их серьезно-мрачный настрой совсем не внушал ничего позитивного. Церемониться с нами они явно не планировали. Мой идиотизм мгновенно вступил в сговор с пока единственным вариантом сбить их с толку: — Ну наконец-то! Куда вы смотрите? Мне тут в рот значит всякие палки засовывают, а вы там воркуете? Да я едва жив остался! — мое возмущение сочилось иронией, крайне рискованной и более чем безрассудной. Агата в темпе поднялась, положила локоть на согнутую коленку и смерила меня таким гневным взглядом, от которого меня на мгновение пробрал испуг - как бы та не вышла из себя. Потому что в нем так и читалось «какого хрена ты несешь?» — Как хорошо, что ты уточнил, куда я ее тебе засунула, потому в следующий раз она войдет туда, куда ты изначально и предполагал, ­— прошипела она. — Заткнулись оба и встали, — схватив обоих за плечи, нас грубо потянули наверх. — Ведете себя как старые супруги. — Так они и ес… — подхватил второй. Харрис вдруг порывисто завертелась, не дав тому договорить. И тут же украдкой пнула меня по ноге. — Видите? Она меня еще и бьет! Как не стыдно только, — с новой порцией сарказма упрекнул я ее. — Какая же ты все-таки скотина. Чтоб я еще хоть раз тебе помогла, — явно находясь на грани еще одного приступа бешенства, она не сбавляла попыток выпутаться из крепкой хватки чужих рук. Может со стороны мое поведение и казалось максимально тупым и беспечным, но задумка себя оправдывала. Эти двое, пока проверяли нас на наличие спрятанных сюрпризов, лишь закатывали глаза, скорчив кислые мины. Процедура досмотра здесь была куда более неприятная, чем, например, в том же аэропорту или госучреждении. Никаких личных границ эти двое не знали вовсе, то пересчитывая все зубы во рту, заглядывая под язык, дай бог не в трусы. Я все не мог понять – зачем тогда делать полный растений, палок и прочих посторонних предметов сад и запускать в него помешанных на насилии чудиков? Для природного созидания, что в теории лечит душу? Или потому что этим болванам нравится лапать всех подряд? Чем ниже они опускались, тем сильнее нервничала Агата, думая, что у нее получается это скрыть. Меня тут же охватили тревожные опасения — не спрятала же она те шприцы себе под одежду? Мои плечи все же быстро расслабились — Агата может и дура, но в вопросах такого рода осечки бы не допустила. Еще тогда, доверяя их ей, я подсознательно был в этом уверен. Тогда почему она так реагирует? На случай сомнительных ситуаций в отношении местной охраны у меня накопилась не маленькая коллекция козырей. И один из них сам слетел с языка: — Дружище, я бы на твоем месте позвонил младшей сестре лишний раз. Провести ночь за решеткой, да еще в таком юном возрасте… Безразличие в глазах Патрика, осматривающего Харрис, сменилось тихим шоком. Квадратные штаны, что кажется вот-вот норовил залезть мне под штаны второй раз за день, тоже замедлился, уперев нахмуренный взгляд на напарника. На лице первого самым ярким образом пробегали мысли о том, как и когда он успел об этом проговориться в моем присутствии. Чего, естественно, он не делал. Стал бы он болтать направо и налево о том, чего стыдится? Прознать об этом парне и его семейных проблемах было достаточно просто. На коже его запястья виднелась целая россыпь печатей, одна старее другой, которые обычно ставят в ночных клубах. Запах перегара был легким и едва различимым, однако сам он однозначно не пил и причем довольно давно. Бедняга хоть и развелся примерно полгода или год назад, судя по дешевому, покоцанному обручальному кольцу на его безымянном пальце, но он явно еще не настолько отчаялся. К тому же сам факт того, что он его не снимал, определенно зачастую меланхолично вертя металл между пальцами, уже говорил сам за себя. Женские духи, что своей приторной сладостью могли прожечь пазухи, тоже вряд ли принадлежали кому то, кто старше двадцати. На смену он заступил этим утром, после нашего с Агатой прибытия, к тому же не выспался и готов поспорить, еще и прилично опоздал. Все детали указывали на то, что его сестра явно была той еще отвязной занозой. А ее наличие доказывалось крайне изношенным и потертым девчачьим браслетом из бисера и ниток, что покоился на его запястье уже приличное количество лет. С тюрьмой было уже сложнее. Я долго размышлял над выведенными в цифры и буквы размытыми, но относительно свежими чернилами на коже рядом с теми же печатями. 558 и вроде как чье-то имя. Выглядело так, как будто писать подобное на этом месте уже вошло в привычку. Сначала я подумал об очевидном – время и человек, с которым назначена встреча или которому нужно позвонить. Но для времени чи́сла были выбраны уж больно странно. А для суммы, которую задолжал – подходили вполне. Кому нужно такое количество фунтов и срочно? Вариантов в моем понимании было не так уж и много – компенсация, залог или проигрыш. В моей логической цепочке было также и множество других возможных переменных, что переплетались между собой с каждым моим усилием построить идеальный сценарий. Важно было учесть или найти любую потенциальную деталь. Сейчас же я попросту пошел ва-банк, на чистой интуиции связав разводы от туши на его плече, несколько цифр на коже и арест непутевой сестры. Мое точное попадание растекалось на сердце очередной гениальной феерией. Парень аж остолбенел, гадая, откуда я мог такое узнать. Из всех троих красноречивым удивлением не выделялась лишь Агата – на все мои попытки блеснуть дедукцией она отвечала всегда одинаково. Преимущественно раздражительно. Могла хотя бы изобразить восхищение! Ворчунья. Воспользовавшись заминкой, она резво двинулась вперед, предварительно злостно процедив: — Я сама дойду. Эффектный уход у нее, разумеется, не удался. Стоило ей опереться на больную ногу, про которую та будто напрочь забыла, она неуклюже пошатнулась. И, вопреки тому, что к падениям ей было не привыкать, я все равно непроизвольно дернулся в ее сторону. Но Агата устояла и тут же понеслась, точно ничего и не было, при этом сжав ладони в кулаки и отчетливо пробурчав себе под нос: — Как знала, надо было голосовать, чтобы тебе мозги электрошоком поджарили… Я следил за ее удаляющейся сквозь листья фигурой, мысленно прикидывая что она имела в виду. В целом, и тут думал я недолго. — Жестокая женщина… — хмыкнул я, довольно добавив: — Мне такие нравятся. ­— А ты чего встал? Брачные игры закончились. Шагай, — потребовал Квадратные штаны. В любой другой ситуации я бы даже не стал вслушиваться в произнесенные им слова. Однако я не мог не уловить необычный акцент на одном из них. Всю короткую дорогу до скамьи я прикидывал значения, какие тот мог подразумевать под брачными играми. Нутро подсказывало, что в него был вложен куда более интересный смысл, чем есть на самом деле. Правда, к каким бы соображениям я не приходил, все сводилось лишь к самому прямому. Ну подрались мы немного, посидели друг на друге, поругались раз десять, угрожали страшной смертью, и что? Для нас с ней это самый обычный день. Ненарушимый обычай. Но это вообще не значит, что меня можно даже косвенно записывать в мужья этой гадюке. Интересно, что они курили, когда это придумывали? Такими темпами я и впрямь начну верить в свою здоровую уникальность на фоне всех и каждого. И это при том, что всегда было наоборот! От всех этих мыслей по телу с ног головы прошелся колючий ток и меня вновь передернуло. Двое голубков тем временем упорно дышали мне в спину, сопровождая обратно на место. Агата уже стояла у скамьи, но почему-то не садилась. От обидчивой буки не осталось и следа – к бледноватым скулам прилила кровь, пристальный взгляд упирался в гущу сирени, а пальцы с каким-то лихорадочно-бездумным трепетом крутили стеклянную линзу, что бросала по округе причудливые солнечные блики. Один из них мягко скользнул по ряду цветущих деревьев, продолжая блуждать по траве и увитыми лозой станам. Чем ближе я подходил к Харрис, тем четче считывал ее ледяное напряжение. Куда она смотрит? Ответ посетил меня прежде, чем я обернулся в сторону объекта ее внимания. Едва вспомнив имя сумасшедшей прилипалы, я пригляделся в густую россыпь листвы. В ее тени скрывалась Эми, неподвижно глядя то на меня, то на Агату. Ее зубы нервно проходились по покрытым шрамами губам, будто жевали их, руки возбужденно сжимали край грязно-белой футболки, а глаза, похоже, почти не моргали. Мне трудно было описать выражение ее лица — что-то среднее между детским любопытством и уродливым помешательством. Поведение больной кровопийцы определенно последнее, чему тут вообще можно удивляться. Это скорее настораживало. И ужасно бесило. Все равно что за тобой шпионит маньяк-убийца, представляющий тебя в виде бифштекса с кровью. Хотя, погодите… скорее всего так оно и есть. Внезапно, ни с того ни с сего, ее рука дрогнула и смачно ударила себя по щеке. И, зашептав что-то неразборчивое, вернула взор к нам. — Спорим, у нее зубы чешутся? — подошел я к Агате, искоса наблюдая за начинающейся истерией той рыжей. Харрис никак не реагировала, не отрываясь от сканирования чокнутой вампирши и так и напрашиваясь на повторное зачитывание правил о том, что с этими людьми делать нельзя. С таким же успехом можно навесить на себя табличку «сожри меня, я очень вкусный». Но через несколько прерывистых секунд Агата неожиданно оживилась и, вцепившись в мои плечи, заслонила себя моим телом. — Встань нормально. Не хочу стать ее обедом, — раздалось сзади. — А меня тебе, значит, не жалко? — Конечно нет, — прозвучало даже чересчур твердо. Что ж, этого стоило ожидать. Я уже так и вижу, как она толкает меня на растерзание кучке своих друзей-головорезов, а сама сбегает, сверкая пятками. Как мои попытки помешать ее коварному плану вновь переросли в еще одну нелепую потасовку мы заметили лишь когда нас разняли эти два слюнтяя, точно няньки непослушных детей. — Сели. Оба, — жестким приказным тоном выделил Патрик каждое слово. Агата смерила того всем присущим ей ледяным пренебрежением, но все же уселась на скамью. Я же повторять за ней не спешил. — Ты такой лапочка, когда злишься. Тебе говорили об этом? — Зад свой на скамью опустил. Иначе я тебе в этом помогу, только посажу уже на куда менее приятное место. Ох, лучше бы ты промолчал, дружище… — Ты меня заинтриговал… Подсказку дашь? Кстати, у вас тут что, на всю больницу всего одна книжка? Но ты молодец. Зачитал «Искусство хамства для чайников» аж до самых дыр. Новая гематома уже бы так и рисовалась у меня под глазом, если бы не Агата: — Можно я уйду? А то меня сейчас вырвет. — Не урчи. И куда ты собралась? Ты даже ходить толком не мо… Мой голос оборвался на полуслове из-за стремительного рывка, выбившего меня из равновесия. Схватившись за задние полы моей больничной формы, Агата с интенсивным упором потянула их назад и усадила меня рядом с собой. — Я за ним присмотрю, — с показательным радушием уверила их она. Но те продолжали нависать над нами, запугивая своим авторитарным давлением. Но если меня это лишь забавляло, то Харрис не на шутку злило. Делая вид, что это не так, она с абсолютным бесстрастием ловила линзой обжигающие лучи, концентрируя их на кончике сигареты. Обойдясь без моей помощи, она зажгла первую, затем вторую. Передала одну мне и с поразительно манерной вежливостью заявила: — Свободны. Не сработает. Я был убежден, что те намеренно останутся здесь, до конца этой чудесной прогулки. И с точки зрения здравого смысла это было даже правильно, ибо оставаться наедине с Агатой в принципе никогда не сулило ничего хорошего. Ну почти. Однако это было необходимо. Мне нужны были ответы. Пускай мы просидим тут весь день, но я их из нее вытащу. Хотя я так и чувствовал, что делать этого мне не придется. Переглянувшись между собой и бросив на меня пару сомнительных взглядов, те все же ретировались. Забрав с собой линзу и пачку сигарет, они встали от нас в ярдах десяти, держа нас в прямом поле видимости. Глаза сами потянулись к деревьям сирени – чокнутая кровопийца тоже куда-то испарилась. Пока я настраивался на серьезный разговор, Агата как ни в чем не бывало зажала дымящийся фильтр в зубах и начала перезаплетать свою растрепавшуюся косу, привлекая к ней мое внимание. Пристально следя, как одна переливающаяся на солнце каштановая прядь налегает на другую, я вдруг увидел тонкий кусок дерева, спрятанный в женской руке. Она с незаметной ловкостью перемещала ту самую зубочистку между пальцами, в какой-то момент проворно всунув ее в плотно сплетенные локоны. Тот факт, что она все это время держала ее в волосах приятно меня позабавил. Готов поспорить, Харрис понятия не имела, зачем мне понадобилось забирать ее вместе со шприцами. В целом, пользы в этой штуке и впрямь было мало. Но она отнюдь не была нулевой. Каждый находчивый дурак знает — на любую якобы бесполезную вещь всегда найдется свое особое применение. — Ты их спрятала? — едва размыкая рот спросил я у нее. — Да. Привязала ремешком к оконной решетке, — ответила безучастно, совсем тихо. — Но это не значит, что их не найдут.    Ожидаемое облегчение меня не настигло. Наоборот – меня так и распирало от гордости. Помимо того, что она оставила их именно там, где я и надеялся, так она еще и осознавала всю ненадежность сей идеи. Это в который раз доказывало – я ее недооценивал. Выразительные, до аристократичного правильные черты лица Агаты внезапно погрязли в зловещем отчуждении, напоминая собой выражение грешника, которого силой заставили прийти на чуждую ему исповедь. Теперь ее мысли выглядели для меня достаточно четко – откровенничать с кем-либо ей приходилось столь нечасто, что неизбежность беседы со мной ужасала ее скрытную натуру до такой степени, будто чистая правда способна ее погубить. Однако пути назад не было. Искренность стала ее обязательством. Малейшая ложь — и я тут же ее распознаю. — Ненавижу эту дрянь. Но без нее я сейчас точно не смогу говорить, — бросила она невзначай, глубоко затянувшись. — Знаю что ты думаешь. Эта поехавшая вернулась в свою родную обитель и еще меня с собой прихватила… — Ты меня за собой не тащила. Это я за тобой поперся. В том, что меня упекли вместе с тобой виноват только я, — стряхнув пепел на траву, поправил ее я. На краю моего взгляда мелькнул легкий поворот ее шеи. Услышать такое она явно не ожидала. Она готовилась к обвинениям, нападкам, упрекам. Да, они были более чем обоснованы. Тем не менее несли за собой пустую трату времени. К тому же мне не хотелось склонять ее к виноватым оправданиям и иной детской чепухе. Мне требовалась информация, нужная для понимания нашего нынешнего положения дел. И как из них выбраться. Однако на уме почему-то так и зудели вопросы, чересчур выбивающиеся из этой сухой парадигмы. И именно один сильнее прочих все это чертово утро не давал мне покоя. Он сорвался с моих уст прежде, чем я себя остановил: — Почему он назвал тебя миссис Уайлд? Брови англичанки слегка дрогнули на переносице. В воздухе залегла интригующая пауза. — Так противно звучит… Как будто мне восемьдесят и у меня пятеро внуков, — с долей скуки выпустила она обильную струю дыма. — Намекаешь, что убила старушку и забрала ее доброе имя? Это так подло и бесчеловечно, что я даже не удивлен. — Расслабься. Никто ни у кого ничего не забирал. Ну может чуть-чуть. Но там все было добровольно, — она суетливо взмахнула рукой, описав сигаретой непроизвольный круг, и поморщила курносый нос. — Фальшивая фамилия. Я жила под ней последние несколько лет, — у меня так и напрашивался встречный вопрос, однако та меня опередила: — И нет, не здесь. Так, это уже что-то. Однако этот факт интересовал меня куда меньше, чем прилагающееся к нему обращение. Агата не спешила продолжать, потому я подтолкнул ее к этому сам: — И кому ж так не повезло, что ты заставила его жениться на себе? Под маской невозмутимости зашевелилось лишь ей известное волнение. Губы на секунду скривились то ли от сковавшей воспоминания неприязни, то ли от стыда. Если я буравил в ней дыру, считывая любые неосторожные движения, то Агата меня, кажется, вовсе перестала замечать, устремив хмурый, забитый потоком размышлений взор в пустое никуда. Остатки порядочности давили на совесть, прося свернуть тему, или хотя бы дать девушке время. Но пагубная реальность, как и часы на возвышающейся над зданием башни, длинные стрелки на которой все активней приближались к трем часам дня, что собой наверняка завершали сеанс природной терапии, указывали на его почти полное отсутствие. — Жаль этого добряка… Кто бы он ни был. Как он вообще умудрился взять тебя в жены? Или он что - и слепой и глухой одновременно? Мысленно я сам себя одернул – скорее только глухой. Может я и дурак, но не настолько, что бы не признавать очевидных вещей. В особенности сложившейся тенденции в качестве моих отчетливых мыслей при каждом коротком или долгом взгляде на нее. Взять хотя бы этот момент – пускай голова была забита совершенно другим, в нее и так лезли разного рода допущения. Возможно я не иначе как свихнулся, но ее красоту нисколько не портили ни эта рана на виске, ни багровые царапины, ни мелкие синяки. Как бы ужасно это не звучало, они придавали ей ее личный, особый в своем страшном совершенстве шарм, что въелся в ее лик и сущность вместе с годами. Что будто в точности являл собой ее истинное лицо. Моя неприкрытая грубость подействовала на нее молниеносно. Мне не нужно было видеть, как сплющился фильтр меж ее фалангами и как оживился огонь в зеленых глазах, пропитываясь ядом. Медленно рассекая ими пространство, Агата чуть ли не намертво прижала их к моим, обдумывая ответный ход. — Кстати, совсем забыла сказать. У меня для тебя сюрприз, — она смаковала каждое слово с таким ледяным пресыщением, что мне стало охренеть как не по себе. Вопреки тому, что был готов к любой ее выходке, пришлось приложить усилие, чтобы сохранить равнодушный вид. — Это ты. Вдыхать горький дым вместе с окончанием ее фразы было огромной ошибкой. Всю мою самонадеянность вместе с нервами, мозгами и легкими вышибло в мгновение ока. К такому я уж точно не был готов! Мой надрывный кашель разразил округу, распугав сидящих в кронах птиц, пока органы сжимались тупой резью, будто я наглотался кислоты. В миг у меня заслезились глаза, правда не понятно – от того что меня сейчас вывернет наизнанку или от всей происходящей со мной ныне дичи, которую не смог бы вообразить чуть ли не самый безнадежный шизофреник. Черт, а может я им и являюсь? Просто боюсь это осознать? Твою ж мать, я готов сослаться на любую, самую несусветную чушь, но даже она будет куда понятней, чем та действительность, в которую меня запихнула Агата Харрис. — Прости. Слишком резко, да? — с необычной для нее робостью сказала, придвинувшись ко мне.   Я был на волоске от того, чтобы начать просить у Бога пощады. В попытках восстановить дыхание я не сразу почувствовал ее руку на своей спине, успокаивающе поглаживающей меня меж напряженных лопаток. Более-менее придя в норму, я проморгался и крутанул головой, ошарашенно воззрившись на девушку. Если раньше я отметал все вполне логичные суждения о ее возвращении в эти больничные стены, придерживаясь мнения ее о уникально гадкой натуре с определенно имеющейся кучкой врагов, то сейчас все это таяло на фоне всего того подозрения в обнаженном безумии, с каким я смотрел на нее. — Я все тебе объясню. Ее ладонь мягко сползла до моего плеча, а потом живо исчезла. Однако отсаживаться обратно Агата не стала. — Будь так добра, — сипло протараторил, смахнув с коленки черные осыпавшиеся крошки с упавшей куда-то вниз сигареты. Помрачнев, она перебросила косу через плечо, поджала губы и придавила ногой два валявшихся под нами окурка. — Тебя там быть не должно было. Ты нежеланный свидетель, убивший тех пятерых, что на меня напали, — она осеклась, покосившись на меня намеренно пристально. И я понимал почему. Но прийти к этому она должна сама. Главное – не здесь и не сейчас. Иначе еще одной катастрофы никому из нас не миновать. Наткнувшись на тупик из моей безмолвной реакции, Агата небрежно повела плечами: — Я не знаю почему они тебя не убили. Согласись, это было бы куда проще. Клянусь, я не имею ни малейшего понятия зачем тебя упекли сюда вместе со мной. Разве что превратить мое пребывание тут в еще более сущий кошмар.   Я усмехнулся, положив локти на спинку скамьи. — Могу его тебе только скрасить. За сущий кошмар из нас двоих отвечаешь в основном ты. Причем преимущественно в моей жизни. — Не льсти себе, дурила. Ты не первый и далеко не последний, кто так говорит. Что ж, эту карту мне точно нечем крыть. — Не урчи. Что тебе сказал главврач? — Он показал мне судебное постановление на мой арест. Там была куча печатей, подписей и что-то про экспертизу, выявившую у меня… раздвоение личности. Да уж, странно, что не клиническую тупость… Если вкратце, — на протяжном выдохе хмыкнула она. — Я выдаю себя… за саму себя. Подло порочу память некогда умершей бедняжки Агаты Селены Мари Харрис. Чтобы переварить услышанное, или хотя бы в нем разобраться, мне понадобилось не меньше минуты. От того, как усердно я складывал в уме вырисовывающуюся абстрактную картину, меня настигло легкое головокружение, а зрение заволокло легким маревом. — Подожди… Тебя посадили сюда, потому что твоя неоригинальная версия притворяется твоей… оригинальной? Твою мать, я серьезно это говорю? — Знаю, звучит как полный бред, — простонав, она уперлась локтями в колени и запустила пальцы в корни волос. — Я пыталась переубедить этого старика, но ничего не могла сделать. У него были доказательства. А у меня их не было. — И какие же? Агата застыла. Кажется, она даже не дышала, пока порывисто не поднялась, с ходу выпалив, поразительно спокойно: — Фотография. С моим именем на надгробии. Вместе со свидетельством о смерти и прочими бумажками. Я ограничился бездумным кивком. Совершенно очевидно – до сегодняшнего утра она и не подозревала об их существовании. Количество образов Агаты, коими она передо мной представала, начали путаться между собой. Они то соединялись в дисгармоничное, многоликое целое, то разделялись, углубляя в сознании зерно неверия, что передо мной сидит одна и та же девушка. То ли убийца, то ли сумасшедшая, то ли призрак, то ли кошка, что потратила уже… сколько? Две или три свои жизни? Мне вдруг нестерпимо захотелось узнать, что же тогда произошло. Те самые восемь лет назад. Захотелось, чтобы она мне открылась. Рассказала о том, что сломало ее на две части, преломило судьбу, заставило стать абсолютно другим человеком. Но, пожалуй, самое невероятное, что я испытывал в данный момент – это две параллели, цепными нитями проводящиеся между нами. Ведь когда-то я пережил нечто похожее. Пускай и было что-то определенно неправильное в этом сравнении. В сравнении двух переломных путей, об одном из которых едва что-то знаешь. Однако опровергать их незримо-схожую связь, лишь сейчас ощущавшуюся достаточно крепко, означало бы лгать самому себе. А мне надоело так делать. Словно предугадав, о чем я хочу ее спросить, Харрис внезапно заговорила: — Это был не совсем разумный поступок, — скрестив руки на груди, она чуть сползла вниз. Шея упала на тонкое ребро деревянной спинки, а глаза воззрились на небо. — Я бы даже сказала, один из худших и самых глупых, что я совершала. Но тогда мне так не казалось. Мне было около двадцати. В общем, не слишком много работающих извилин, боязнь перемен, ряд опрометчивых решений, первые знакомства с текилой и все этом духе. Я училась в университете, жила в кампусе, где тебя всегда окружает очень много людей. Конечно, я отпугивала их как могла. Грубила, огрызалась. Мне не хотелось, да и, в каком-то смысле, нельзя было заводить друзей. Тетя все время твердила мне, что я не должна никого подпускать к себе близко. Доверять кому-либо. В моем положении это было… опасно. Так или иначе, друг у меня все-таки появился. Вне моей воли. Я до сих пор гадаю что с ним было не так, раз он прицепился ко мне. Ее монотонная речь внезапно потонула в задумчивой улыбке. Но та померкла так же быстро, как и все предыдущие. — Мне трудно описать, насколько он стал дорогим для меня человеком. До его появления я даже и не подозревала, что еще способна испытывать такой разный спектр эмоций. Способна на что-то искреннее, веселое. Настоящее. А главное, я была кому-то важна. Впервые за много лет я не была одинока. И я не хотела это терять. Поэтому, когда ему грозила депортация обратно на родину, в Канаду, из-за окончания учебной визы и отказа в рабочей, я… сразу нашла выход. К чему был весь этот рассказ я понимал не до конца. Однако сразу допер, кем был этот друг. Тот долговязый, с которым она встречалась перед нашим отъездом в Портсмут. Вне сомнений это был он. — Он сопротивлялся изо всех сил. Тут ты прав – я его практически заставила на себе жениться, чтобы он не уезжал. Немного актерской игры на свадьбе, фальшивых слез, поцелуев перед иммиграционным комитетом, взятки и вуаля — я становлюсь миссис Уайлд, а его оставляют в стране. — Звучит как сюжет для дешевой мелодрамы, — брезгливо пробурчал я. Хрен знает, как относиться к этой истории. Отчего то она вызывала во вне невнятное раздражение, крайне неоднозначное. Скорее всего из-за бестолковости ее поступка, ведь пойти на такое не просто рискованно. Это приговор. Для них обоих. Когда обман вскроется, а это рано или поздно произойдет, взять в учет хотя бы неизвестного злодея, благодаря которому наши с Агатой задницы сейчас сидят здесь. Мое чутье на этот раз меня не подводило — если кому-то вздумалось разрушить Агате жизнь, то тот пойдет на все, дабы воплотить свой замысел. И целиться он будет не только в нее саму. Прежде всего в тех, кого она любит. — У меня других сюжетов и не бывает, — усмехнулась Агата, размяв затекшую шею. — Сплошной абсурд, да и только. Прямо-таки мой девиз по жизни. Похоже, нужно было бить не змею, а эту фразу. Было бы куда менее банально, — с явным оттенком недовольства посмотрела она на свою тату, чьи чернила изящными линиями обвивали худую кисть. — Я правильно понимаю - ты решила, что женить на себе одного несчастного будет мало и добавила к нему и меня? Ты гарем собираешь что ли? — Нет! То есть да… Т-то есть нет! — Так да или нет? — Хватит меня торопить! И бесить тоже! Наш разговор переходил на столь оживленные тона, что мы едва обратили внимание на разразивший воздух яростный вопль, донесшийся из глубины сада. По большей части мне было плевать, я даже догадывался кто это мог быть. Однако момент как Патрик и Квадратные штаны срываются с места, скрываясь за деревьями, не ускользнул ни от меня, ни от Агаты. Крохотное ощущение свободы сразу накрыло обоих. — Этот старик с дурацким моноклем сам это придумал. Видите ли, если один идиот пытается спасти еще большую идиотку и убивает пятерых, то он автоматически становится ее мужем. — А сказать ему, что это нихрена не так, ты не додумалась? — Извини, не успела. Делала все возможное, чтобы меня не стошнило ему на стол, — едко парировала та, демонстрируя свое омерзение. — Это еще не самое ужасное. Одна из медсестер это услышала и всем разболтала. Местным психам в том числе. И вот их уже точно вряд ли переубедишь. Сдавив пальцами переносицу, я с шумом выдохнул, сохраняя иступленное выражение лица. Теперь ясно, при тут были брачные игры. — Потрясающе. Я женился, попал в психушку и все в один день. Что-то мне подсказывает, что это взаимосвязано… Кстати, а этот парень в курсе, что женился на той, кого не существует? По документам, как минимум. Ее взгляд внезапно потерялся, угас, расфокусировался, а скулы будто окаменели от напряжения. Чувство вины съедало ее изнутри, пусть она старалась этого не выдавать. Но я это видел. Слабая искра облегчения затлела где-то под болевшими ребрами, ведь я наконец то мог рассмотреть то, что так долго искал. Что пряталось от меня под этим толстым слоем бесстрастного льда. — А ты всегда с собой пистолет носишь? — точно по щелку переключилась Харрис, стерев всякие следы личных тревог. — Так нечестно, я первый спросил. — А я вторая. И что дальше? Откуда у тебя пистолет? — твердо настаивала она. Ну уж нет. Не сегодня, дорогуша. — Какой пистолет? О чем ты? Я заядлый пацифист. За мир во всем мире и все такое. — За дуру меня не держи, королева красоты. Я и сама с этим прекрасно справляюсь. — К слову, как мне тебя здесь называть? Агатой или миссис Уайлд? Хотя нет. Onda tik или katten? Можно я буду чередовать? Не могу определиться. Боже, наблюдать как она дерется с деревом было и в половину не так весело как ее игнорировать. — Не уходи от вопроса! — Ты первая начала! Я всего лишь играю по твоим правилам, — вальяжно закинув ногу на ногу, ответил я.   Испустив вымученный стон, она все же отстала. Помолчав какое-то время, затем едва разборчиво пробубнила: — Бонни. Бонни Уайлд. Я не мог не уловить этот острый резонанс — так сильно столь нежное по созвучию имя сквозило сухой неприязнью. — Серьезно? Из всех возможных имен ты выбрала именно то, которое тебе подходит меньше всего? Готов поспорить, любой, кому она представлялась им, думал примерно также. Разве что за исключением смысла, это последнее имя, которое ей можно дать. Внешне – еще куда ни шло, но по характеру – ни в коем разе. Или на то и был расчет? — Так выпала карта. Но мое, по крайней мере, не настолько дурацкое как твое, — уголки ее губ расплылись в загадочной ухмылке, сочившейся каким-то намеком. Честно, мне уже страшно спрашивать о чем она. В памяти почему-то мгновенно всплыли отрывки из нашей душещипательной беседы со старшей медсестрой этим поистине феноменальным утром. Невероятная женщина – ее глаза, сердце и нрав были в тысячу раз холоднее, чем у моей матери. Уже феномен. Нет, легенда! Жаль, она этого не оценила, выпытывая у меня информацию о том кто я, что видел и что помню. Я держался молодцом — строил из себя интеллектуала с приличной долей придури. По сути, был самим собой. Я умудрился по одному лишь антуражу ее кабинета вычислить бо́льшую часть всех ее семейных проблем, чем изрядно ее взбесил, явно задев больное место. И это всего за десять минут! Рекорд, не иначе. Не вытянув из меня ни буквы моего имени, та унеслась прочь, к кабинету главврача. Где сидела Агата. — Что ты им наплела? — В свое оправдание скажу, что я в тот момент не совсем ясно мыслила и несла невпопад сплошную чушь… — Что. Ты. Им. Наплела? Агата прикусила щеку изнутри и нерешительно посмотрела на меня, точно готовясь к очередной встряске из моих сарказма и ошалелого шока. И они уже были на подходе, ибо ничего другого я и не ждал. — Я слегка изменила тебе имя. Чуть-чуть. Но мне пришлось! В общем, надеюсь тебе нравится имя Клайд, потому что выбора у тебя нет…— поморщила она нос, будто переела кислых конфет. На несколько секунд я вновь завис в вакууме из полного ступора. Только и мог, что часто моргать, невидящим взглядом взирая на новоиспечённую жену. Теперь атмосфера дурдома себя полностью оправдывала. И мне пора бы уже начать к ней привыкать. Иначе я и впрямь сойду с ума. — Издеваешься? По-твоему, я похож на образцового семьянина, в тайне от всех пропивающего будни в дешевой забегаловке с игровыми автоматами? — на ходу выговаривал я, пока до меня не дошло: — Подожди, Клайд? Бонни и Клайд!? А вот и вишенка на торте — из завидного холостяка с большим светлым будущим я превратился во влюбленного в чокнутую психичку гангстера без будущего вообще. Интересно, предложение Агаты о палке с летальным исходом еще в силе? Боюсь, еще пара таких сюрпризов и моя голова будет биться об стену с такой же любовью как у заявленной ею криминальной парочки. — Это единственное, что пришло мне тогда в голову! Главное, что они купились. Так что сиди и не ной! — А почему не Бетмен и Харли Квинн? Смотри-ка, даже Аркхем имеется! — кивнул я на огромное здание Сент-Бернарда, чьи громадные вековые стены окружали нас со всех четырех сторон. — Ты себя видел? Какой из тебя Бетмен? — откровенно насмехалась она надо мной. — Ну, на сексуальную психопатку ты тоже, знаешь ли, не тянешь, — я надеялся, что это прозвучало максимально натурально, потому что мыслями я был с этом вообще не согласен. И я имел в виду просто психопатку, без всяких добавочных значений, конечно же. — А вот на… — Только посмей назвать меня Женщиной-кошкой. Иначе мой кулак полетит прямиком тебе в рожу. Она точно больная. Кому не понравится аналогия с Женщиной-кошкой? Правильно, только гадюке вроде нее. — Знаешь, мертвой ты мне нравилась больше, — подметил я. — Мы же не были знакомы. — Вот именно. Прекрасные были времена... Я буду очень, очень по ним скучать. — В любом случае – добро пожаловать в клуб, — толкнула она меня локтем. — Кого? Безумных и находчивых неудачников? — Вроде того. Ее приглушенный голос в миг потонул в раздавшимся над нами гулком звоне металла — стрелки часов на башне начали отсчитывать ровно три часа. Рассеивающийся в пространстве звук показался мне каким-то чересчур необычным. Я бы сказал, мягким, елейным, совсем не громким. Заведомо таким, чтобы, похоже, не пугать восприимчивых пациентов. До жути комично – они сгладили шум часовой башни, создали роскошный, бьющий жизнью сад для тех, кто воплощает в себе чуть ли не весь людской страх, пустоту и дикое отчаяние, сопровождаемые полным отмиранием души. Я бы не назвал это место больницей. Скорее клеткой, отделяющей свое гнилое содержимое от привычно нормального нам мира. Клеткой, что создана под иллюзией исцеления бывших людей, разбивших в себе самое ценное. Самое человечное. Легко сказать – к любой болезни можно найти лечение. А разве можно починить сломавшуюся душу? Кто-нибудь, когда-нибудь покидал эти стены, будучи способным управлять собой и своим поврежденным рассудком? Будучи уверенным, что он не опасен? Не безумен? Мне очень хотелось верить, что я ошибаюсь. Что это место совсем не такое, каким его принято представлять. А его обитатели еще имеют шанс вырваться из этой мертвой точки на карте, спастись, родиться заново, обрести то, что давно потеряли. Тем не менее, меня это сейчас волновать не должно. Меня не касаются проблемы этих напичканных наркотиками зомби — лишь то, как выжить среди них. Как спасти самого себя и, прежде всего, Агату. Может эта девчонка и чокнутая, и изолировать ее от приличного общества не такая уж плохая идея, но я ее здесь не брошу. Без меня она не протянет в этом зверинце и дня, учитывая ее взбалмошную натуру и, как мы выяснили, далеко не выдающиеся умственные способности. Не дай Бог тот ученый еще ее закопает, а вампирша загрызет. В чем-то я, конечно, преувеличиваю — надрать зад она способна не хуже меня и если захочет сама кому угодно глотку перегрызет. То, как она кусается, я запомнил очень хорошо. А про то, с каким мастерством та валит людей на пол я вообще молчу. Вероятность, что она не пропадет все же есть, однако проверять я этого не хочу. В ушах раздался второй гнетущий трезвон, который ощущался словно сигнал к бедствию. Этот мотив противной тяжестью оседал на коже, органах и костях и я невольно поежился, сместив фокус внимания на сидящую рядом Агату. Внезапный порыв ветра бросал на ей на лицо все те же непокорно выбивающиеся пряди, а почти ушедшее за облака солнце выделяло невидимые веснушки на щеках. Лишь это оставляло след от той девушки, с которой я разговаривал несколько мгновений назад. Нынешнее же ее состояние вызывало не иначе как нешуточную тревогу. — Агата? Она меня не слышала. Ее большие глаза в упор смотрели на высокую башню, точно видели ее впервые, а рот то и дело приоткрывался в нервной судороге. В ее зрачках отражался немой ужас. Такой глубины, которую я никогда бы и не подумал в них найти. Третий звонкий удар заставил ее сильно зажмуриться. А потом еще раз. И еще. Чем усерднее она пыталась прогнать кошмарное наваждение, тем беспокойней она становилась – колени и пальцы зашлись предательской дрожью, а надтреснутый взгляд утопал в растущей, бесконтрольной панике. Долго гадать что с ней происходит мне было не нужно. Испытывая подобное не раз после отставки, распознавать такие внутренние атаки учишься быстро. Но чем это вызвано? Биением часов? Зная как ей помочь, я тут же повернулся к ней и поймал холодную руку, но она выскользнула из моей в ту же секунду. Агата резко отползла на другой конец скамьи: — Дай… дай мне минуту. Я… я… сейчас. Сейчас это… пройдет. Мне просто надо поды… по… — заплетающимся языком буквально выдавливала она из себя, всеми силами сдерживая накатывающие приступы. То ли боясь, что это заметят, то ли просто не желая показывать свою уязвимость, она сначала ухватилась ладонями за деревянные бортики, а зачем порывисто вскочила, озираясь по сторонам. — Агата, стой. Посмотри на меня, — я поднялся вслед за ней. — Все нормально. Не нужно мне помогать. Пошли, пока те двое не-не вернулись, — избегая зрительного контакта и унимая надорванный голос попятилась она, совершая отчаянные попытки вдохнуть. И, перенеся вес на больную ногу, тут же покачнулась. Я успел ее поймать прежде чем та бы полетела вниз. Достаточно на сегодня падений. — Агата, прошу, просто взгляни на меня. Посмотри мне в глаза, — аккуратно удерживая ее за плечи спокойно просил я, смягчая тембр по полушепота. — Я рядом с тобой. Я тебя не оставлю. Произнося бессвязные слова, она хотела вырваться, только пуще доказывая свое и моральное и физическое истощение. И поддаваться моей просьбе тоже не собиралась, внушая себе крупицы самообладания. — Если мне здесь самое… самое… Но я не хочу… не хочу быть тут. У меня там собака одна… осталась и… кто о ней… Не сводя с нее взгляда, я взял ее лицо в свои ладони и заставил посмотреть на себя: — Какая, к черту, собака, Агата? О ней позаботятся. Думай о себе, черт побери! Она беспомощно взялась за мои запястья, едва сосредоточив взор на моем. И прежде чем та снова продолжила нести ерунду, я, почти не касаясь, провел подушечкой большого пальца по ее ране, что, оказывается, чуть рассекала бровь. — Повторяй за мной, — вкрадчиво велел ей я, делая медленный вдох, а затем такой же выдох. — Дыши. Чередовать их у нее получилось не сразу. И все же это помогло, судя по ощутимому облегчению, прокатившемуся по ее мышцам. Стоило панике отступить, я поспешил до победного вернуть ее в чувство: — Значит так, даю тебе две минуты, чтобы снова стать занозой в заднице какой я тебя знаю, иначе если ты погрязнешь в отчаянии я не смогу нас вытащить из этой дыры. Понимаешь? Она согласно закивала. Тело девушки постепенно обмякало в моих руках, а глаза все никак не отпускали мои, пока в какой-то момент ее голова не начала опадать вниз. Лоб сперва сполз на мои губы, а затем поник на плечо, овевая его размеренным дыханием. Мне ничего не оставалось кроме как крепко прижать ее к себе в надежных объятиях, стремясь хоть немного укрыть от того, что ждет нас обоих ближайшие дни и недели. Кожу шеи вдруг защекотало робкое «спасибо», а пальцы плотнее сжались за моей спиной, прижимаясь ближе, будто утопающий, цепляющийся за спасательный круг. Отбросив все лишние мысли, я не смел ей мешать, поддаваясь разливающемуся в груди теплу и стучащему о ноющие ребра сердцу. — Две минуты еще не прошло? — донеслось едва разборчиво. ­— Не знаю, не считал. Ты там как? — Уже лучше. Кстати, на тебе очень удобно ныть. И греться тоже, — пробубнила Харрис, все еще стоя неподвижно. Я улыбнулся ей в макушку. — Это потому что я горяч? Она показательно фыркнула, но я расценил это как положительный смешок. — Вот любишь ты все извратить, — она нехотя отстранилась, смахнув прилипшие ко рту кончики волос. — А в чем я не прав? — Пошли уже, дурила. И после всего я опять дурила? Нет, ну никакой благодарности! — Ты мне плечо обслюнявила! — А ты мне волосы. Считай мы квиты. Агата поковыляла ко входу в здание, куда сейчас сбегались все остальные белые фигуры. Развивала она предельную для себя скорость – такими темпами мы дойдем до него только к вечеру. Не то что бы мне очень хотелось туда входить, но эта сорвиголова понеслась туда уже на всех парах. И боюсь, если я пойду впереди нее, то не успею оглянуться, а ее уже съедят местные каннибалы как львы подбитую кобылу. Наблюдать за этим жалким зрелищем я больше не мог. Потому, не предаваясь раздумьям, быстро ее догнал и молча закинул себе на руки. — Ты что творишь!? — пошел первый протест. — А на что это похоже? Исполняю супружеский долг. Точнее его вступительную часть. — Я как-нибудь сама дойду. Тебе нельзя поднимать тяжелое, тупица! — пошел второй. — Не урчи, katten. И без твоих воплей тошно, — я двинулся вперед, вспоминая, как нес ее точно также совсем недавно. Досадно – сейчас она была куда менее молчалива, чем тогда. — И да, плечо мне не слюнявь.