The Same Deep Water as You

***

Ловец был убеждён, что никогда более не увидит диковинное создание, повстречавшееся ему на архипелаге. Однако судьба распорядилась иначе. Прошло несколько суток, а ощущение чужого взора так и не оставило мужчину. Он постоянно улавливал чьё-то странное присутствие поблизости или как будто нечто наблюдало за каждым его движением из глубин. Порой навязчивое ощущение усиливалось настолько, что тяжелела голова, и он, не отдавая себе отчёта, озирался вокруг. Сначала он списывал это на переутомление; что, возможно, вкупе с головокружением от тяжёлых погружений, ему это просто мерещилось. Но чем больше времени проходило, тем яснее становилось: кое-кто следует за ним по пятам. Он замечал рябь неестественного происхождения на поверхности воды у лодки, слишком очевидный плеск крупного хвоста, что раздавался совсем рядом, а находясь под водой — тень на периферии зрения, словно что-то быстро мелькало прямо за его спиной. Лишь особый блеск голубовато-лиловых чешуек выдавал незваного спутника. В конце концов, Ризотто пришлось признать: с тех пор, как он покинул Панарею, сирена — странное, неугомонное существо — увязалась за ним. Это было крайне ненормально, даже противоестественно. Обычно они не показывались людям без намерения поохотиться и, насколько ему было известно, не преследовали и не загоняли свою добычу. Вряд ли у них вообще когда-либо возникал повод использовать подобную тактику. Что же тогда могло подвигнуть на столь нетипичное поведение? Мог ли голод завести хищника так далеко? Но мужчину это отклонение скорее интриговало, чем пугало. Внезапного нападения он не опасался, ведь все точки были расставлены ещё при первой встрече: превосходство в их духовном противостоянии бесповоротно закрепилось за ним. Посему он не видел необходимости волноваться за свою жизнь. К тому же, более чутко прислушавшись к голосу интуиции, он не обнаружил и намёка на угрозу. Судя по всему, русал так же, как и сам ныряльщик, пытался понять причину его аномалии. Словно любопытное дитя, тот прятался в тени подводных рифов или тихо выглядывал из воды, изучая издалека. Его внимание было цепким и слегка раздражающим, но в то же время удивительно безобидным. Сначала светловолосый игнорировал создание, полагая, что вскоре тому надоест это бестолковое занятие. Вот только дни сменялись ночами, а его преследователь всё не унимался. Несмотря на то, что русал был довольно живо разоблачён и прекрасно об этом знал, тем не менее он не торопился заявлять о себе напрямую и держал некоторую дистанцию, не предпринимая попыток нарушить негласные границы. Лишь спустя целую луну, наблюдая неизменное и отчасти самоуверенное равнодушие мужчины, он постепенно перестал скрываться.

***

Куда бы Ризотто ни направился, хищник всегда настигал его. Уже по обыкновению он приплывал и молча следил за его работой. Ловец продолжал задаваться вопросами: было ли это своего рода развлечением для него или же несло какой-то более глубокий смысл? На берегах Сицилии русал предпочитал не привлекать лишнего внимания и не показывался из воды. Зато на архипелаге, окончательно осмелевший, позволял себе полностью выбраться на сушу, располагаясь на берегу чуть поодаль от ныряльщика и предоставляя последнему возможность лицезреть диковинку во всей красе. Как-то раз он подобрался совсем близко, устроившись буквально в паре метров. Неужто прощупывал почву? Так или иначе, Ризотто счёл данный жест уж чересчур неосмотрительным с его стороны. Амфибия слишком расслабилась, и это определённо следовало исправить. — Я уже убивал такую, как ты. Если не хочешь нарваться на гарпун, держись от меня подальше, — произнёс он спокойно, однако тон его был весьма убедителен. Существо и впрямь встрепенулось от такого заявления. В его остром взгляде на мгновение сверкнула искра страха, но затем она сменилась чем-то новым, похожим на упрямство и непреодолимый интерес. И хотя мужчина ясно различил промелькнувший испуг, сирена даже не подумала уплывать, так и оставшись показательно сидеть на месте. Видя такую безрассудную настойчивость, светловолосый мог только поразиться силе непостижимого стремления, что двигала им, какова бы ни была его природа. Больше Ризотто не стал ничего предпринимать. Очередное предупреждение было озвучено, но для радикальных мер всё ещё недоставало оснований. Он не будет губить это создание лишь за любопытство, пусть оно и не бросилось прочь по одному его слову. Причин впадать в горячку не было, ведь он непременно оставался начеку, и сирене несдобровать, едва она замыслит что-то дурное.

***

Отталкиваясь от собранных им умозаключений, Ризотто в конечном итоге поплыл по течению, относясь к происходящему снисходительно. Взгляд наблюдающей сирены был всё таким же колким и внимательным, ловец чувствовал её присутствие даже затылком, и это назойливое вмешательство в его жизнь слегка действовало на нервы, но не более того. Мужчина просто иногда смотрел на неё с тихим неодобрением или утомлённо вздыхал, однако прогонять отныне не пытался.

***

В один из вереницы последующих дней Ризотто задержался на исполненном гротеска, извилистом побережье Вулкано. Этот остров был сравнительно близок к Сицилии и, можно сказать, находился на пересечении двух миров. Именно через него пролегала та незримая черта, которую не следовало переходить простым людям. Он расположился на южной стороне, лицом к родному острову, надеясь, что хотя бы сегодня русал не покажется ему на глаза. Вопреки его чаяниям, поздним вечером, когда над головой мужчины уже развернулось мерцающее полотно звёзд, а сам он отдыхал, сидя у костра и размеренно подтачивая изящную заточку, тот рискнул в который раз наведаться к нему. — Ты опять здесь, — смиренно констатировал светловолосый, не отрываясь от своего дела, методично высекая в пространство грубый, лязгающий звук. — Неужели тебе одиноко? — бросил Ризотто невзначай, решив, что ничего от этого не потеряет, и его обращение заставило хищника на минуту застыть. Ему что-то смутно припоминалось. Что-то очень далёкое и безвозвратно ушедшее, казалось бы, давно потерявшее смысл. Он вспомнил, что одиночество ранит глубоко и может быть смертельно невыносимым. Кажется, это неприятное чувство было тем, чего он когда-то страшился, и единственным, что он когда-либо имел. Однако нынче он приплывал снова и снова, чтобы увидеть того, кто не боялся его чар. Это вызывало в нём волну необъяснимого притяжения, которому русал не мог сопротивляться. Он испытывал острую потребность находиться здесь, и даже страх смерти не заставил его отступить. Но мужчина больше не угрожал. Теперь он заговорил с ним по своей воле. Ризотто был не из болтливых, но упрямое создание неизбежно провоцировало его на контакт. Что-то менялось в нём каждый раз, когда он наблюдал за непременным возвращением существа. Всё чаще он замечал некую сиротливость в его, пусть и обманчиво невинном, образе. А сейчас не смог удержать язык за зубами, словно сирена стала для него поводом попросту открыть рот. Могло ли это его собственное одиночество проявлять себя? Нет, он не хотел об этом думать, ведь в море для него не существовало одиночества, оно просто разбивалось о тысячи волн. Тем не менее бьющееся на задворках сознания чувство, что появился тот, кто, в отличие от немого моря, способен не только слушать, но и как-то отвечать ему: хоть беглым мановением плавника, хоть одним дрогнувшим мускулом на лице, — отчего-то не отпускало его. Впрочем, ловец никак не ожидал, что получит ответ, гораздо более исчерпывающий, чем мог вообразить. Подстёгнутый его словами, русал решительно подполз к нему практически на расстояние вытянутой руки, совершенно не опасаясь оружия. Лишь жар грозно потрескивающего рядом с мужчиной костра не позволил ему приблизиться вплотную. Огонь осветил сосредоточенное, юное на вид лицо, и Ризотто поднял на него глаза с некоторым напряжением. Такая близость чего-то сверхъестественного вызывала противоречивые эмоции: от непроизвольной тревоги до лёгкого благоговения. Сквозь невозмутимую маску, которую на этот раз удерживала амфибия, нельзя было прочесть её намерения, но она явно была настроена достичь желаемого. В противоположность ныряльщику, сирена, наоборот, глянула вниз, на старое, испещрённое мелкими повреждениями острие в его руке. Этому артефакту явно было немало лет, и пребывал он не в лучшем состоянии, но то, с каким вниманием человек относился к предмету, говорило о его значимости. Поразмыслив о чём-то, известном ей одной, она вновь взглянула на него, и Ризотто услышал то, что заставило его замереть. Чистой воды зов, даже не песня, раздался прямо в его голове, как тогда на Панарее, только теперь он встретил его в упор. Так он казался ощутимо мощнее, но почему-то больше походил на хаотичный шум, нежели на прицельное воздействие. Не успел ловец толком обдумать свои наблюдения, как вдруг из бесформенной массы посылаемых сиреной импульсов начало складываться его имя, тщательно и неторопливо, словно создание пробовало его на вкус. Усилием оторвавшись от сконцентрированных на нём пленительных глаз, мужчина немного помедлил, дабы восстановить самообладание. Его растерянный вопрос так и остался в зачатке, когда он сообразил, что на выглядывающей из его ладони рукояти виднелись тонкие насечки: короткая памятная надпись, адресованная ему покойной сестрой. Ризотто хмыкнул сам себе, не сдержав нервную усмешку. От осознания, что существо всего-навсего прочитало текст на рукояти, а не его мысли, заметно полегчало. Не хотелось бы, чтобы в руках этих могущественных тварей оказалось ещё больше власти, чем есть. На содеянном русал не остановился, затянув уже полноценную песнь, заполнившую разум ныряльщика. Тот вновь насторожился, не совсем понимая, чего хочет добиться сирена. Делает ли она попытку снова очаровать его? И зачем, если это бессмысленно? Светловолосый крайне красноречиво посмотрел на создание, на всякий случай опережая любую возможную выходку, чем неожиданно смутил его. Отсутствующие брови внезапно изогнулись в подобии сожаления, и амфибия мотнула головой, будто желая переубедить его. В попытке объясниться она опять запела, но теперь это звучало так просяще, что мужчине стало неудобно. Лишь спустя пару мгновений он прочувствовал, что на этот раз его действительно не стремились подчинить. Невероятно робкая мелодия отдавалась в голове совсем невесомо, словно первое неуверенное прикосновение. Ловец не сразу понял, когда из недр его разума песня перетекла в реальность. Он заметил это только потому, что звук стал куда более приглушённым, а затем слабое пение и вовсе прервалось, превращаясь в нечёткую речь. Она что, пробовала говорить? Голос сирены сначала был совсем сиплым, срываясь на влажный хрип, как будто та пыталась что-то произнести сквозь застывшую в глотке воду. Но в ответ на ожидающий взгляд существо вновь использовало ментальный импульс. В сознании ныряльщика вдруг возникло непонятное ему слово: «Доппио». — Что это значит? — озадаченно спросил Ризотто, нахмурившись и прижав пальцы ко лбу. Наконец, прочистив горло, русал выдохнул: — Моё имя.

***