Архив сказок

      Чонсон высказал свою первую и последнюю угрозу за вечер, прежде чем двое друзей разошлись. Не заблуждайтесь: лорд Хваль и генерал Сон были большими друзьями, но они были более чем готовы ссориться друг с другом, если хоть один из них был близок к тому, чтобы разрушить свою жизнь. Если Хисын продолжит совершать ошибки, то убьёт свой шанс на счастье и заставит Чонсона провести остаток жизни с чувством вины за то, что он своё счастье нашёл.       — Ты дурак, если считаешь, что это не повлияет на тебя, — подчеркнул Чонсон. — И ещё больший дурак, если думаешь, что я покину остров без изменений в твоём поведении, — Хисын усмехнулся, но Чонсон был непреклонен в этом вопросе.       Либо он извиняется, либо они никогда более не ступают на территорию логова Элдрича.       Он видел, что Чонсон не собирался отступать. Часть его, должно быть, знала, что его друг хотел для него только лучшего. Неохотно и после почти часа уговоров он согласился найти Сонхуна и извиниться за ужасное поведение, которое продемонстрировал ранее в тот день. Чонсон знал, что его друг сдержит это обещание, просто не был уверен, когда именно. Он уже видел, как чувства Хисына переполняли его раньше, но никогда они не затуманивали его суждения до такой степени. Это лишь укрепило предположения Чонсона о том, что чувства его друга к принцу глубже, чем течения океана, где дна не видно, и что у него есть только один вариант — слепо нырнуть в воду, если он хочет когда-нибудь этого дна достичь.       Чонсон должен признать, что, как бы он ни беспокоился за своего друга, его намерения не были лишены личной выгоды. Уехать с острова будет трудно. Последнее заседание совета это подтвердило. Он видел, как напряжение исходило от участников волнами тревожных сигналов. Инородное тело собиралось проникнуть в политику королевства. В глазах окружающих они были объективно лёгкой мишенью: в конце концов, ни одно королевство не может существовать без своего короля. Монарх острова Бейтир был всего лишь ребёнком, ничего не знавшим о политическом мире, сопровождавшем трон. В его интересах было бежать на неизвестные территории ради безопасности их родословной. Это сделало остров уязвимым для борьбы за власть. Чонсон же сдерживал эту борьбу так долго, как мог, и будет продолжать делать это, пока их королева и молодой принц не вернутся.       Он мог сказать, что клыки Ли Хёнсука вонзились в заговор. Это было очевидно, если принять во внимание его историю, но на основании простых предположений действовать было нельзя. Особенно когда это может привести к полномасштабной войне внутри королевства. Жители Бейтира не смогут справиться со столь катастрофическими событиями. Чонсону нужны были конкретные доказательства, а чтобы их получить, ему нужно было оставаться во дворце. Если учесть тот факт, что Хисын не слишком искусен в своих эмоциях, у Чонсона была как минимум неделя, чтобы собраться с мыслями.       Помимо этого, следовало учитывать обстоятельства положения Голубой феи.       Она была ранена. Эта злая ведьма нанесла ей немало вреда, но они не могли возложить вину только на неё. Если бы Хисын и он могли держать свои эмоции под контролем, Наён не потратила бы так много своей энергии, чтобы убедиться, что они не сделают ничего, что могло ухудшить ситуацию. И хотя только Элдрич мог разрушить чары, обвитые вокруг её запястья, Наён нужно было восстановиться, прежде чем она сможет даже подумать о путешествии.       Той ночью он посетил фей и признался в своём желании в данный момент остаться в королевстве. Наён разделяла его решение. Он мог видеть виноградные лозы, выглядывающие из-под рукава её платья. Они были скручены ещё сильнее, чем раньше, почти прорываясь сквозь кожу. Это было ускоренное заклинание, которое вскоре должно было заставить лозы пробиться сквозь плоть и проломить кость. Если и было что-то, чему они все научились, имея дело с этой жалкой ведьмой, так это то, что она предпочитала, чтобы её жертвы страдали. Хотя боль, должно быть, была мучительной, Наён не было смысла появляться у порога Элдрича, будучи разбитой и побеждённой. Он помогал только тем, кто помогал себе сам.       Она заметила его взгляд и улыбнулась.       — Как и всё остальное, это тоже пройдёт.       — Неужели ты ничего не можешь сделать?       — Наша сестра научилась неведомому нам искусству, — ответила она. — Искусству, которое поглощает. Вот здесь, — она подняла запястье, и теперь он мог видеть, как глубоко лозы впились в кожу, — это поглотило мою магию и сделало меня не могущественней птицы в клетке.       Чонсон заметил, что эти трое никогда не воздерживались от того, чтобы называть ведьму своей сестрой. Когда Хисын объяснил ему, что фея Терний и злая ведьма — одно и то же лицо, он без труда поверил в это. Но осознание того, что она когда-то была феей Санктума, проглотить было труднее. Как можно было так по-ханжески нарушить такую клятву, было за гранью его понимания. Хотя он и Хисын разделяли глубокое отвращение к ведьме, он не мог просто закрыть глаза на эту информацию. Он также не мог отрицать, что за все годы, что он был рядом с Наён, её суждение о людях было самым лучшим. В истории ведьмы было нечто большее, но это было загадкой, которую ему не удалось разгадать.       Он оставил их и удалился в свою спальню в ожидании того единственного лица, которое жаждал увидеть всё утро.       Чонсон не мог искренне сказать, что его намерения остаться на острове были самого благородного характера. Заговор министра Ли и благополучие Наён имели огромное значение, однако именно Чонвон был приоритетом в приоритетах Чонсона. После пяти лет скользкой надежды, которая больше походила на лихорадочный сон, Чонсон наконец-то мог взглянуть на лицо младшего и снова увидеть своё отражение в этих лисьих глазах.       Неофициально весь Бейтир знал, что Чонвон заболел, за неимением лучшего оправдания. Никто не должен был его видеть. Никакие врачи не должны были его лечить. Он выздоровеет сам по себе. Конечно, слухи циркулировали во всех слоях общества, называя Чонвона его седьмой жертвой, куда ж без этого? Поэтому когда рано утром он сделал заявление о выздоровлении Чонвона, это повергло остров в молчание, а тема межличностных отношений Чонсона стала жарче, чем удушливый летний полдень.       Однако на этот раз Чонсон сможет пережить это.       Ведь теперь рядом с ним был Чонвон.       Молодой маркиз Гурыма вошёл в комнату с тихой улыбкой на губах и видом опьяняющего счастья. Приятный звук его миленького смеха был таким чистым, что Чонсон растворялся в нём, так же как и в его глазах. Он лишь на мгновение оторвал взгляд от свитков на столе, реагируя на звук знакомых шагов, донёсшийся в комнату. Он слегка прикусил кончик пера, желая во что-нибудь вонзить зубы, прежде чем он погрузится в безумие переполняющих эмоций.       Ему казалось почти невероятным, что человек, на которого он смотрел, был тем, кто ещё вчера неподвижно лежал на кровати. Ещё более диким было то, что всего один человек принёс ему все радости и горести жизни. Если Чонвон прольёт хоть одну слезу, она разорвёт его, как тысяча осколков стекла. Если Чонвон порадует его улыбкой, его грудь станет тяжёлой от боли желания, похожего на голод алчущего волка.       Голод, который зрел в нем пять лет, рисуя более ясную картину того, что Чонвон для него значил. Это было непристойно для человека, скорбящего по предыдущим шести жёнам.       Чонсон тут же отвёл взгляд. Он не мог позволить своим эмоциям склонить его к неожиданным мыслям. Достаточно того, что по телу Чонвона бежал сильный, живой, дышащий пульс. Только если сам молодой лорд даст ясно понять, что хочет чего-то большего, Чонсон будет совершенно счастлив любить его через влюблённые глаза и тихие улыбки. А пока ему нужно вернуться к своим свиткам, на которых была запись сегодняшней встречи. Теперь, когда он впитывал каждое произнесённое слово, он начал замечать несоответствия и тревожные подробности, которые вылезали наружу. Записи не могли быть ошибочными, поскольку они велись прямо в момент их переговоров. Шухуа благословила зал заседаний заклинанием, так что все слова записывались ровно так, как произносились. Это избавило Чонсона от сомнений в писце.       На их встречах часто упоминались другие страны, будь то обсуждение их союзников или потенциальных врагов. Острову нужно было постоянно быть начеку относительно того, что делают их соседи, будь они на другом конце света или так близко, как мотылёк может долететь до пламени. Однако одно имя особенно привлекло внимание Чонсона.       Крижан Залан.       Какое у него было дело, вылетевшее из уст министра Ли? И из уст министра Рида тоже. Судя по тому, что Чонсон мог понять, их старый профессор не задумал ничего хорошего. Даже когда они учились в академии, у него была склонность к противоречивому поведению. Его идеалы стали приобретать более радикальный характер, а намерения стали более мрачными. Он не знал всех подробностей, но из того, что Чонсон мог подытожить, упоминание его имени не могло означать ничего хорошего для острова.       — Чего ты добиваешься? — спрашивал он себя, потому что Ли Хёнсук никогда не делал ничего, что не приносило бы ему личной выгоды. И как в это вмешался Монтгомери Рид? Он всегда считал пожилого джентльмена уравновешенным и практичным. Его взгляды были похожи на взгляды Чонсона, и хотя у них иногда были разные точки зрения, они никогда не находились на противоположных концах комнаты.       Он мог почувствовать, как его виски начинают пульсировать.       И что ещё хуже, он не мог сосредоточиться, как бы ни старался.       Ароматный запах болотного розмарина наполнил всё пространство тонкими тонами, когда Чонвон стал бесшумно двигаться по комнате, что пробуждало рвение в груди Чонсона. Он так сильно хотел просто выбросить перо из руки и опрокинуть стол со свитками, подхватив Чонвона на руки и упав на кровать. Просто закрыть глаза, вдохнуть аромат, исходящий от кожи Чонвона, и погрузиться в вечный сон.       Но, увы, остров не мог управлять собой сам.       — Ты ясно выразил свою позицию, — пробормотал он снова, — но почему же потом поменял своё мнение? — этот вопрос беспокоил Чонсона на протяжении всего заседания совета. Ранее они голосовали за то, чтобы позволить иностранному посланнику занять место во дворце на некоторое время и обсудить союз, который потенциально мог объединить остров с другой страной. Министр Ли ранее был сторонником этого решения, а теперь яростно этому сопротивлялся. — В какую игру ты играешь? — вновь спросил он себя.       — Может быть, он просто хочет лишить тебя сна, чтобы в следующий раз, когда он с тобой встретится, твой разум был слишком утомлен, чтобы уловить то, о чём он говорит.       Чонсон взял за привычку каждую ночь разговаривать с Чонвоном во время работы, находя утешение в том, чтобы высказывать свои беспокойства вслух и думать, что часть разума Чонвона может его услышать. Он был искренне удивлён, услышав эхо ответа в обычно тихой комнате. Когда чужое дыхание внезапно защекотало уши Чонсона, он чуть не умер от испуга.       Чонвон не мог не рассмеяться, когда тот схватился за сердце, вскочив со стула.       — Зачем ты это сделал? — он всё ещё чувствовал тепло губ Чонвона у своих ушей, заставляющее его щёки краснеть от смущения. Прошло много времени с тех пор, как кто-то приближался к нему так интимно.       — Успокойся, хён, я не хотел тебя напугать.       Он спустился по ступенькам, разделявшим комнату на кабинет и спальню, подошёл к кровати и мягко опустился на неё. Не теряя ни секунды, Чонсон последовал его примеру. Они оба смотрели на потолок, где висело декоративное зеркало. Его размеры поистине впечатляли, а рама была великолепно выполнена из чистой слоновой кости. На каждом углу прорастали крылья ангела, которые словно пытались дотянуться до других таких же на соседних углах.       — Ты очень много разговариваешь сам с собой, — тихо сказал Чонвон. — Даже когда ты совсем один.       Чонсон повернулся, чтобы посмотреть на Чонвона. Хотя они вместе лежали на кровати, разум Чонвона был далеко, словно и вовсе был спрятан в уголке его сознания, куда Чонсон не мог дотянуться. Его руки лежали по бокам. Чонсон протянул руку и поймал ладонь младшего. Их пальцы переплелись самым естественным образом, как то происходило много раз, прежде чем Чонвон погрузился в своё проклятие.       — А что ещё я мог сделать? Непохоже, что ты собирался отвечать, — ответил он с лёгкой улыбкой, пытаясь отнестись к ситуации легкомысленно.       Он видел, как горе затуманило глаза Чонвона. Несомненно, он испытывал противоречивые эмоции по поводу всего произошедшего. Лучшее, что мог сделать Чонсон, чтобы Чонвону было не так трудно приспосабливаться, — это быть рядом с ним.       — Ты говорил со своим братом? — спросил он, переводя разговор в другое русло, когда воздух между ними стал тяжёлым от мыслей Чонвона.       — Я не думаю, что сейчас ему нужно изъясняться со мной, — ответил он, умело уловив напряжение между Хисыном и императорским принцем. — Но, кажется, придётся подождать некоторое время, прежде чем этот разговор достигнет какого-либо прогресса. Хён не привык делиться своими чувствами с кем-либо.       — Ещё бы, — Хисын вырос в среде, совершенно отличной от остальных. Его жизнь будто бы была посвящена лишь одному делу, и хотя это принесло ему звание генерала Кардинала Клинка, это также привело к тому, что ему не хватало практики в развитии межличностных отношений. Количество раз, когда Чонсону приходилось подталкивать Хисына к тому, чтобы он правильно выражал свои мысли, заставляло первого чувствовать себя его матерью.       — Я мог слышать тебя… Когда ты звал меня по имени. Я слышал всё.       Сердце Чонсона сильно забилось. Костяшки пальцев побелели, и неосознанно он сжал руку Чонвона сильнее. Юноша повернулся на бок и сосредоточил свой взгляд на старшем. Его зрачки охватывали каждую чужую черту, будто пытаясь запомнить, в то время как глаза самого Чонсона неотрывно наблюдали за происходящим в зеркале. Боковой профиль Чонвона придвигался всё ближе, пока Чонсон не почувствовал тепло дыхания младшего, щекочущего его шею.       — Хён, — тихо позвал он. — Ты сильно скучал по мне?       — Каждую секунду, — ответил он, не поворачиваясь, — каждого дня.       Проклятие ощущалось так, будто часть его самого пропала, оторвавшись от волокон его тела. За те пять лет, пока Чонвон спал, Чонсон ни разу не нашёл ни минуты покоя, ни момента спокойствия.       Он повернул голову к Чонвону, и их носы очень нежно соприкоснулись. Его сердце начинало биться сильнее с каждой секундой, становясь громче с каждым ударом в его груди. Удивительно, что оно не вырвалось из него и не пало в руки Чонвона, чтобы покоиться там вечно.       Чонсон поднял руку Чонвона и приложил её к своей груди. Он увидел, как глаза Чонвона смягчились, а губы растянулись в тихой улыбке.       — Ты значишь для меня больше, чем я мог себе представить, — он провёл большим пальцем по щеке Чонвона. — С той секунды, как ты закрыл глаза в тот день, я ничего не чувствовал здесь, — он сильнее прижал руку Чонвона к своей груди, где они оба могли чувствовать бешеный ритм его сердца. — Затем ты снова открыл их, и с тех пор оно не переставало биться для тебя.       — Ты лжёшь мне? — спросил он нерешительно.       — Ты сомневаешься в моей честности?       Слеза скатилась из глаза Чонвона, проскользив по его носу и упав на атласные простыни под ними. Чонсон приблизился и осмелился поцеловать его веки своими губами. Чонвон почувствовал тепло, его кожа словно горела в пламени чего-то большего, чем простая привязанность. Чонсоновы губы остановились на переносице. Он просто не мог заставить себя отстраниться, уж точно не после пятилетнего ожидания. Всё то время, что младший спал, он не осмеливался прикоснуться к нему. Не осмеливался даже обнять его, боясь, что его сердце не выдержит мимолётной близости. Теперь, когда Чонсон держал его в своих объятиях, чувствуя сладкий вкус чужой кожи, он не хотел его отпускать. И не стал бы делать этого даже в обмен на все драгоценности и удовольствия, которые мог предложить ему мир. Потому что начало и конец его существа заключались в человеке, лежащем рядом с ним.       Когда он наконец отстранился, Чонвон обнял Чонсона за талию, притянув его ближе, чем когда-либо прежде. Он зарылся в изгиб его шеи, столкнув их груди друг с другом. Чонсон закрыл глаза и глубоко вдохнул.       Он не мог этого сделать. Не мог отпустить Чонвона. Он хотел большего, чем дружба, большего, чем мимолётная привязанность, — он хотел построить с ним семейный уют. Слушая дыхание друг друга, двое медленно уснули, оставив свитки документов забытыми на столе Чонсона.       Следующий день прошёл в неразберихе, лишённой конкретных событий.       Поскольку присутствие Сонхуна не должно было быть никому известно, он был ограничен дворцом и его территорией. И хотя живописный вид замка действительно увлекал его и завораживал, он с удовольствием променял бы его на возможность проскакать галопом по берегу озера на Фараше. Когда он навестил лошадь в конюшне и поделился этим, та, казалось, согласилась с каждым его словом, ведь тоже не хотела больше быть запертой в стойле. Находясь под пристальным наблюдением нескольких избранных стражников, которым Чонсон доверял безоговорочно, Сонхун не решался искушать щедрость господина. И хотя он мог быть ещё милее и смиреннее и вести себя ещё более покладисто, сейчас он во многом походил на Хисына.       Хисын. Все ещё трудно было думать о нём так… Он так нежно называл его Гелиосом последние пару месяцев — как вслух, так и наедине, — ведь старший часто занимал его мысли. Однако от череды грустных размышлений его избавил Чонвон. Младший щедро поблагодарил его за его жертву, надеясь, что принц не питал к нему злобы и не держал на него зла за то, что ему пришлось совершить ради его пробуждения.       — Что касается моего брата, — добавил он лукаво, — он ещё придёт. Он всегда возвращается.       Сонхун ничего не сказал в ответ, просто кивнув и улыбнувшись. Младший выглядел счастливее, чем вчера. Его глаза стали ярче, а шаги легче. Несомненно, это было из-за Чонсона. Сонхун тоже был неглуп и улавливал ситуацию. Все заметили, что дворец стал куда более оживлённым и что Чонсон начал реже хмуриться и отвечать на шутки сарказмом. Он стал гораздо более приятным человеком, с которым теперь было комфортно находиться рядом. Всё это сообщила ему Миён. Она погрузилась в долгий и эмоциональный монолог об этих двоих, большая часть которого прошла мимо ушей Сонхуна, поскольку он едва поспевал за слишком быстрой манерой её речи.       Единственным, кто выглядел не слишком довольным таким развитием событий, был Хисын.       Каждый раз, когда он видел их вместе, его губы складывались в тонкую линию. Это не было выражением отвращения или раздражения, которое омрачало его черты, нет. Это было похоже на зависть. Либо это действительно было так, либо Сонхун просто держал в своём сердце слишком много надежд, несмотря на его самые упорные попытки избавиться от каких-либо чувств к этому человеку.       — Говорят, на наших лицах застывает то выражение, какое мы используем чаще всего. Для твоего лица сохранить хмурый вид явно не лучший вариант.       После комментария Миён Хисын тут же скрыл проступившие эмоции и ушёл с площадки для пикника в направлении конюшен. В отличие от Сонхуна, он мог ездить на Фараше, когда ему заблагорассудится, и принц не мог сказать, что ему не грустно было видеть его уход. Однако он даже представить не мог, что звук копыт, принадлежащих Фараше, остановится позади него.       Он обернулся и увидел Хисына, восседающего на лошади и протягивающего ему руку. Все остальные же старались делать вид, будто они не следят за каждым их движением. Сонхун посмотрел на Хисына, но тот даже не удосужился опустить на него взгляд. Он глядел вдаль, устремив глаза на мерцающее позади них озеро.       — Пожалуй, откажусь, но спасибо за предложение, — сдержанно ответил принц.       Чонсон поперхнулся печеньем, а Шухуа подавила смех.       — Как вам угодно, — Хисын дёрнул поводья, и лошадь поскакала вдаль.       Когда Сонхун повернулся к остальным, на лице Чонсона была горьковато-разочарованная улыбка, а Миён ухмылялась от уха до уха.       — Не обращайте на него внимания, — сказал он. — Это только раздует его эго, а, Бог не даст солгать, он и без нас в нём почти купается.       Это была первая попытка Хисына наладить контакт с принцем, хотя последний об этом и не подозревал. Вторая произошла на следующий день.       Чонсон предложил всем собраться в зале для тренировок, чтобы немного попрактиковаться: он настаивал на том, что это им понадобится, если они хотят, чтобы их путешествие к Элдричу прошло без проблем. Наён председательствовала над ними, поскольку она всё ещё выздоравливала. Миён бросила вызов Хисыну, а Шухуа — Чонвону. Чонсон же изъявил желание сразиться с Сонхуном, полагая, что их стиль фехтования будет чем-то схож.       Сонхун с юных лет умело владел мечом, поэтому с радостью согласился. Однако он признал, что у него давненько не было практики. Прошло десять лет с тех пор, как он должным образом держал меч в руке. Не считая инцидента с Виверном, конечно. Но то были другие обстоятельства, и он даже не осознавал, что это была рукоять меча, крепко сжатая в его руках, пока не рассёк крыло существа. Тот меч ощущался в его ладонях довольно сбалансированным, особенно по сравнению с тем, который он держал сейчас. Нынешний подойдёт для простого спарринга, но в настоящей битве он предпочёл бы что-то более похожее на то, что было тогда. В его руках оно ощущалось идеально подходящим. И если бы он был в лучших отношениях с Хисыном, он бы спросил его, у какого кузнеца он приобрёл это оружие.       Поскольку в комнате проходило три боя одновременно, осечка могла произойти в любой момент. Обнаружив намёки на враждебность между Миён и Хисыном даже во время простых разговоров, Сонхун считал неизбежным тот факт, что эти двое будут немного более свирепыми в своих атаках друг на друга. Врождённая магия фей давала преимущество, поэтому Наён запретила использовать её во время поединков, но именно эта магия внезапно чуть не сбила Сонхуна с ног. Если бы она коснулась его, он бы точно оказался в королевском лазарете на несколько дней.       — Ваше высочество! — воскликнула Наён.       Комната погрузилась в ошеломлённую тишину, пока Сонхун оправлялся от шока после того, как ветка дерева едва не пронзила его грудь. Вместо этого ветвь повредила стальной щит на руке Хисына.       Наён немедленно объявила об окончании тренировки, тут же сделав Миён выговор.       — Я глубоко извиняюсь, ваше высочество, — она снова поклонилась ему. — Я потеряла контроль под натиском эмоций. Этого больше не повторится.       Он заверил её, что с ним всё в порядке. Шок прошёл, и он совсем не пострадал. Однако Наён по-прежнему была не слишком довольна.       — Ты должна контролировать себя, Миён. Требуется всего одна секунда, чтобы поддаться худшему. Ты должна помнить об этом, — напряжение, охватившее всех всего на секунду, пропало. Три феи извинились и удалились в свои комнаты. Чонсон предложил оставшимся тоже отдохнуть в горячих источниках на краю дворца. Сонхун заверил, что догонит их, как только передохнёт пару секунд. Прошло много времени с тех пор, как он так яростно сражался с кем-либо раньше.       Чонсон был превосходным фехтовальщиком. Из-за него принц сильно вспотел, а тело уже болело от синяков, которые, как был уверен Сонхун, на следующее утро покраснеют. Он сел на пол и прислонился к прохладной каменной стене, медленно срывая с себя лёгкую броню. Это было чудесное волнение, напомнившее ему о детстве. Сколько раз его, Кая и Сону выгоняли из дворца за то, что они сражались на мечах по всей территории. Они превращали весь дворец в свою игровую площадку, прыгая с крыш и забираясь в спальни, когда другие меньше всего этого ожидали. Его мать чуть не обезглавила их однажды своим собственным мечом, когда они сбили вазу с подставки. По её словам, это был свадебный подарок от её покойного дедушки. Сонхун вспомнил, как видел бесчисленное количество экземпляров такого же дизайна, украшающих большие залы.       Он улыбнулся воспоминанию. Его поразило, как давно это было. Сколько времени прошло. Он задавался вопросом, думала ли она когда-нибудь о тех мимолётных моментах. Справлялась ли она с потерей, или мысль о потерянном сыне калечила её слезами и делала годы безутешными.       Он бы вернулся домой сразу же, если бы это было возможно. Он подумал об этом, когда Наён предложила ему такую возможность, но после всего, что произошло, он не мог этого сделать. Не после всего, что он узнал. И всё из-за этого глупого Виверна. Если бы Сонхун тогда не послушал его, не вслушался бы в его слова, то, возможно, пережить происходящее ныне было бы тяжелее. И хотя ему было больно это говорить, Виверн помог ему открыть глаза и заметить, что Хисын действительно что-то от него скрывал.       Хисын.       Он усмехнулся. Не проходило ни секунды, чтобы это имя не появлялось в его мыслях. Влюбиться в кого-то было слишком легко. А вот для того чтобы разлюбить, требовались усилия и силы, которых Сонхуну не хватало. Все они были потрачены в те моменты, когда он смотрел Хисыну в глаза и чувствовал, как его сердце вырывается из груди. Тем не менее оно продолжало биться для него. Это и было забавно в любви. Люди готовы вынести что угодно, пока верят в свою правду.       Погрузившись в мысли, принц не заметил, как рядом с ним села фигура. Внезапное прохладное облегчение от ледяного полотенца привело его в чувство. Кто ещё мог быть рядом с ним, кроме Хисына? Сонхун заметил, что последний задерживался около него дольше, чем он ожидал. Разве не он ранее осуждал Сонхуна за то, что тот искал диалога с ним?       Это заставило его задуматься…       — Ты недостаточно силён, чтобы драться с Чонсоном. Тебе следовало принять предложение Чонвона.       — Видимо, мне нравится грубость.       Хисын подавился водой, которую пил, заставив Сонхуна рассмеяться. Это был первый раз с того позднего вечера, и это напомнило ему все предыдущие ночи. Когда его не волновали шутки между ними, потому что ему просто нравилось разговаривать с Хисыном. Когда он мог поныть старшему и получить быстрые ответы на свои жалобы. Когда они могли сидеть в уютной тишине, потому что воздух никогда не становился напряжённым.       Однако тогда это был Гелиос. А сейчас рядом с ним Хисын.       Его смех замер в горле, когда он вспомнил об этом. Это был Хисын. Это был не его незнакомец. Это был другой человек, который знал о нём всё, но о котором принц будто бы не знал совершенно ничего. Это был человек, которого он никогда раньше не встречал, тот, которого ему нужно было узнать заново. Но он не собирался этого делать. Уж точно не в такой обстановке между ними. Не говоря ни слова, он поднялся и вышел из комнаты. Ему нечего было сказать Хисыну, ничего из того, что тот, возможно, хотел услышать.       Весь вечер и весь следующий день были моменты, когда Сонхун сомневался в своём здравомыслии. Каждый раз, когда он оглядывался через плечо, Хисын задерживался рядом. Он никогда не смотрел в сторону Сонхуна и, казалось, даже не замечал его. Он просто был рядом. Чонвон тоже это заметил и предложил самое простое объяснение всем его проблемам.       — Может быть, он хочет извиниться?       Сонхун перестал задаваться вопросом, как все узнали об их разговоре. Все пятеро вроде как должны были быть далеко от тренировочного зала, но почему-то знали о произошедшем так подробного, словно видели его воочию. Принцу оставалось благодарить Бога за то, что хотя бы слуги, по крайней мере, были не в курсе.       — Извиниться? За что ему извиняться? Я не сожалею о том, что чувствую, так почему он должен извиняться?       Хисын имел право чувствовать расстроенность, раздражение, отвращение или любую другую эмоцию, охватившую его. Сонхун имел такое же право. Это было то, что заставляло его двигаться дальше. После многих долгих ночей, которые он провёл, глядя в окно на звёзды и думая о том, что сказали бы его друзья, находись они рядом с ним, Сонхун просто пришёл к выводу, что ему всё равно. Он собирался продолжать испытывать то же самое, и Хисын не мог за него решать, что он должен делать и чувствовать.       — Я доволен своим положением на данный момент. Мне нечего скрывать от него, а ему — от меня, — рассуждал Сонхун. Чонвон согласно кивнул. Это двое знали о чувствах друг друга. Им не нужно было ходить на цыпочках, как это делали многие, когда сталкивались с вопросом любви. Тем не менее Чонвон не был убеждён, что всё следует оставлять так.       — А ты не думал, что это может быть не так?       Сонхун нахмурился.       — Думал ли ты, что после той ночи он понял, что не имел в виду и половины того, что сказал? Ты вообще спрашивал его о том, чего он хочет, с той ночи? — подробнее расспросил его Чонвон.       Сонхун покачал головой. Хисын ясно дал понять, что не хочет слышать от него что-либо об их связи, так что тема чувств лишь заставила бы принца выглядеть ещё глупее. И поскольку Чонвон уже знал о ситуации в общих чертах, Сонхун решил, что не будет ничего плохого в том, чтобы вдаться в подробности произошедшего. Эти двое завязали близкую дружбу, находя утешение в тяжёлом положении друг друга, — влюблённые в двух друзей, которые были похожи друг на друга больше, чем хотели то признавать.       — Я имею в виду, что пора спросить его, — настаивал Чонвон. — Ты прождал достаточно долго, и тот факт, что теперь он приближается к тебе первым, означает, что это давит и на его разум тоже, — он высказал точную мысль. — Время застенчивости давно прошло. Если ты хочешь узнать, где покоятся его разум и сердце, тебе нужно спросить его об этом прямо, иначе будешь обречён на долгую и тяжёлую жизнь невыразимых страданий, которые для мазохистов на вкус не слишком отличаются от блаженного удовольствия.       У Сонхуна было подозрение, что Чонвон говорит ещё и за себя, но это не означало, что его слова от этого имели меньший вес. Он решил, что Чонвон прав. Если бы это был Сонхун десятилетней давности, то эта ситуация давно бы разрешилась. Он отличался от того, кем был раньше, но в нём всё ещё жила та же мальчишеская наглость. Ему просто нужно было снова её выкопать. Его раны были слишком глубоки, чтобы зажить полностью, но даже самая маленькая капля мази исцелила бы их понемногу. Сонхун решил, что противостоять старшему самым рациональным образом будет правильным решением.