Аппаир

Королевский зал. Полдень. Ненадолго разобравшись с государственными делами, королева сидит на троне, взгрустнувшая. И совершенно незаметно в помещение подкрадываются шуты, точно проворные тихие зверьки, крадучись между залитыми жёлтым сиянием стройных исполинских колонн. Первая – юркая, лохматая балаганщица с вытянутым лицом, большими жёлтыми глазами, сверкающими, как расплавленные цитрины. Растрёпанные волосы цвета светлого каштана напоминали вихри волчьей шерсти, а уши настороженно навострились. Её губы растянулись в неестественной улыбке, обнажая безупречно белые зубы с клыками, спрятанными под старой церемониальной маской древнего бога волков. Гипнотические оранжевые круги в глазах мерцали, словно следы на водной глади. Вторая – высокая, гибкая фигура, словно вырезанная из пёстрого рифа. Она двигалась плавно, вальсируя позади своей напарницы, её демонические красные глаза вспыхивали восторгом перед меланхоличным ликом королевы. Мертвенно-серый лик шута растянулся в широкой ухмылке, наполняя зал грохочущим хохотом. Ш2: Ох! Мой разум трепещет от великолепного вида нашей смятённой королевы! Столько благородства, любви и непомерного одиночества заключено в столь хрупкой бессмертной душе, навсегда обречённой служить низшим существам как мы. — Чего вы хотите, шуты? Я не в настроении. Ш1: Ваше Величество, мы принесли вам новости! Но прежде всего, чем вы так опечалены? Словно кто-то украл вашу улыбку! Признайтесь, к вам прокрался злодей, что похитил ваше сокровище!? — Да, в последнее время что-то тревожит мое сердце. Но расскажите свои новости, может быть, они поднимут мне настроение. Ш2: (весело) О, у нас есть идеальное лекарство от грусти, Ваше Величество! Мы создали самый необычный способ развеселить вас! — Действительно? Ну хорошо, развлеките меня. Пусть будет хоть немного смеха в это преспокойное тихое время. Ш1: (вздыхает) Ваше Величество, позвольте сначала задать вам вопрос. Ваша величественность, почему вы часто судите других, но не всегда судите себя? — О, это неожиданный вопрос, шут. Что вы хотите сказать? Ш2: (филигранно оттачивая движения) Ах, Ваше Величество, мы придумали уникальный способ помочь вам судить саму себя! Позвольте мне представить вам... "Суд над Королевой Империи"! Первая – юркая балаганщица – соскочила на сцену так легко, что казалось, будто её ноги лишь касаются пола, а сама она подвешена в пространстве, вечно движущаяся, вечно неуловимая. Её светло-каштановые вихри взметнулись в воздухе, а золото глаз вспыхнуло, отражая огоньки свечей. — Суд надо мной?.. — Суд! Суд над королевой, что потеряла своё дитя! – воскликнула она, взмахнув руками. — Дитя? – холодно откликнулась Королева, приподняв бровь. Второй шут выпорхнула из-за кулис, вплетаясь в игру с тем же мастерством, что хищная птица вплетается в восходящий поток ветра. — Твоё дитя – твоя радость! — вскрикнула она, ухмыляясь, обнажая пугающе белые зубы. — Ты сама оставила его у врат Вечности! А теперь плачешь, что не можешь найти его в чернильных коридорах своей души? Грохочущий хохот рассыпался по залу, отскакивая от стен, заполняя каждый уголок. Королева не дрогнула. Она уже видела слишком многое, и даже столь талантливая игра не могла поколебать её сразу. — Где же обвинение? Где доказательства? – спросила она. Балаганщица прыгнула вперёд, с лёгкостью оказавшись рядом. Её золотая кожа отливала, будто живая, глаза вспыхнули: — Обвинение: ты была счастлива. Была... и забыла. — Доказательства: твои руки больше не дрожат, когда ты подписываешь приговор. Твои губы не кривятся в усмешке, когда народ прославляет твоё имя. Твои глаза не искрятся, когда гремят фанфары победы. Королева не ответила. Шут с мертвенно-серым ликом сделала шаг вперёд, её демонические глаза алели огнём восторга. — Но если ты забыла радость – как же ты можешь винить нас, что она исчезла? Разве не ты сама оставила её? Тишина. Шуты ждали. Они не принуждали её говорить. Они дали ей возможность услышать саму себя. Только в глубинах её сердца уже начало что-то меняться. Королева всё так же сидела неподвижно. Но тишина, повисшая в зале, не была безмолвной. В ней шептались голоса её прошлого, рокочущие залпы войн, оглушительные фанфары триумфа, гул толпы, восторженно выкрикивающей её имя. И среди всего этого – смех. Её собственный, звонкий и свободный. Но это было когда-то. — Я не оставляла свою радость. — Голос её был спокоен, но в нём пряталась ледяная трещина, отзывающаяся в каждом слове. — Я просто больше не могу её найти. Балаганщица, сверкая янтарными глазами, встрепенулась, словно почуяв добычу: — А может, она не ушла? Может, она спряталась? Может, ты заперла её за толстыми дверями своих дворцов, среди золота, приказов и ожиданий? Шут с серым лицом, танцуя, приблизилась, её голос зазвенел шелковыми нитями насмешки: — Ты любила битву. Но когда в последний раз ты сражалась не за империю, а за саму себя? Королева не ответила. В её жизни всегда был смысл. Она знала, что делает. Она защищала империю, правила с твёрдостью, карала предателей и вознаграждала верных. Это было её предназначение. Но где-то внутри себя она услышала вопрос, который сама никогда не осмелилась задать: А если бы я сложила корону – что бы осталось? Что останется от неё, если отнять от неё империю? Шуты почувствовали этот миг её замешательства, и сразу же ударили по нему. — Вот мы и подобрались к истине, Ваше Величество. – Балаганщица подалась вперёд, её вытянутое лицо застыло в улыбке. — Ты боишься. Боишься, что без своей империи ты — никто. Королева резко подняла взгляд, и на мгновение в её глазах вспыхнул огонь. — Я – Империя. Её голос был тяжёл, как камень. Но второй шут только рассмеялась, бросаясь на колени перед ней, театрально раскинув руки: — Но может ли Империя смеяться? Может ли она мечтать? Может ли она плакать? Если ты и есть Империя, то ты давно перестала быть человеком! Королева почувствовала, как этот удар прорезает её броню глубже, чем все войны и предательства, которые она пережила. Она не знала, как ответить. Шуты приблизились, окружив её, их глаза горели, их лица сверкали дьявольским весельем. — Но что если мы дадим тебе шанс? — Шанс найти себя снова. — Шанс сыграть в игру, где ты не Королева. Их улыбки стали шире, а пространство вокруг вдруг показалось зыбким, будто воздух в этом зале начинал дрожать, изменяться. Внезапно Королева поняла, что суд ещё не закончился. Он только начинался. Королева не шелохнулась, но почувствовала, как что-то вокруг сдвинулось. Стены, потолок, даже трон под ней – всё стало зыбким, нереальным, будто ткань реальности разрезали острым кинжалом. Шут с серым лицом, всё ещё стоя на коленях, наклонила голову набок, будто заворожённо наблюдая за её реакцией: — Ты когда-нибудь думала, каково это – быть не Королевой? Балаганщица кружила вокруг, сверкая волчьими глазами: — Не приказывать, а повиноваться. Не судить, а быть судимой. Не вершить судьбы, а доверить свою чужим рукам. — Каково это – быть смертной? – шепнула вторая шутка, её губы растянулись в насмешливой улыбке. Королева знала, что они затевают. Она читала древние манускрипты, слышала истории. Театральная магия – один из самых древних видов колдовства, изощрённый и хитрый. Это не просто спектакль. Это ритуал. — Вы хотите, чтобы я приняла эту игру? – её голос был спокоен, но в нём звучала тень напряжения. Балаганщица наклонилась вперёд, её маска древнего волчьего бога блеснула в свете люстр. — Ты уже в ней. Королева моргнула.

И вдруг...

Она больше не сидела на троне. Она стояла среди зала – но не в королевском наряде, не с короной на голове. Она коснулась своей груди и почувствовала грубую ткань – простое платье, какое носили слуги. На запястьях – ничего, ни браслетов, ни перстней. Её волосы, всегда убранные в идеальную причёску, теперь спадали беспорядочными прядями. Она даже чувствовала себя иначе. Тяжесть короны исчезла. Вес ответственности исчез. Но вместе с ними исчез и её голос. Она попыталась что-то сказать – и ничего не вышло. Шуты расхохотались. — Теперь суд начнётся по-настоящему! Двери зала распахнулись. И в зал вошла... Королева. Точнее, не она – но её отражение. Фигура в её королевском облачении, с той же осанкой, с тем же взглядом. И эта Королева, двойник, села на трон, оглядела зал и произнесла громко и властно: — Начинайте суд! А настоящая Королева – или бывшая Королева – стояла среди толпы, среди прислуги, среди простых людей, и никто на неё не смотрел. Она была теперь не кем-то, а никем. И суд над Королевой начался. — Королева империи Туэньши! — провозгласила та, что сидела на троне. Ее голос звучал с неоспоримой властностью, с той безупречной выверенностью, которую настоящая Королева всегда соблюдала в публичных речах. Бывшая Королева — или, быть может, истинная? — стояла среди толпы. Она попробовала окликнуть, но её горло не издало ни звука. Шуты начали представление. Балаганщица с волчьей маской сделала пируэт, ухватившись за колонну и лениво обвивая её руками: — Слушайте, слушайте! Великие умы, честной народ, прихвостни, дворяне и палачи! Сегодня судят ту, что правила тысячелетие! Ту, что не знала отдыха! Ту, что пожертвовала всем! — Но судят её не за грехи, а за усталость! — вскрикнула накольщица, распахивая руки. — Ибо нельзя уставать, когда ты коронована самой судьбой, верно? — волчица наклонилась к придворным, её зубы сверкнули в пугающей улыбке. Толпа засмеялась. Это был странный смех — театральный, словно оживший хор невидимого спектакля. Королева смотрела, как двойник на троне взирает на неё сверху вниз. — Назови свои заслуги, Королева, и защити себя! Она хотела заговорить. Захотела выкрикнуть, что не может… но голос всё ещё не находил её. И тогда суд начал говорить за неё. — Она — Величайшая Полководчица! — выкрикнул один из зрителей. Тронная зала тут же изменилась. Пол сверкнул алым сиянием, разливаясь в далёкие поля боя. Запах дыма, крови, пепла. Всполохи огня и слышный только ей шум ударяющихся друг о друга клинков. Королева моргнула. Теперь она стояла среди поля сражения. Десятки тысяч мечей сверкали в закатном солнце. Голоса кричали, трубили, молились. А перед ней — её армия. Армия, ведомая её волей. И враги, чьи жизни она забрала. Она помнила этот день. Это была война за Двенадцать Княжеств, ещё одна глава в бесконечной борьбе за господство. Тогда она чувствовала себя триумфатором. Но теперь... — Вперёд! — крикнула она когда-то.

И тысячи бросились в бой.

Она видела их лица, одно за другим. Те, кто гордились, кто ненавидели, кто боялись. Все они исчезли в буре железа и крови. — Скольких ты положила ради этого трона? — шёпотом пронеслось сквозь грохот сражения. Она обернулась. Шуты стояли рядом, в центре этой бойни. Они не принадлежали к этой картине, но были здесь. — Ты помнишь их? — Ты помнишь хоть одно лицо, кроме генералов? Голоса падали на неё, как капли дождя. — Или их имена — всего лишь строки в летописях, что ты никогда не перечитывала? Королева сделала шаг назад. Но мир снова сменился. Она больше не была на поле боя. Она снова стояла в тронном зале. Только теперь стены и своды, некогда монументальные, покрылись трещинами. — Она — Карающая Длань! — выкрикнул кто-то другой. Королева сжала кулаки. Очередной суд. — Она — Карающая Длань! Эти слова прорезали пространство, словно раскалённое лезвие. Вновь мир изменился. Пол тронного зала провалился в бесконечную глубину, стены растаяли, и Королева оказалась в другом времени, в другом месте. Каменные ступени под её ногами были гладко истёрты тысячами шагов. Перед ней, у подножия высоченного пьедестала, стоял человек. Одетый в тюремные одежды, с запекшейся кровью на лице, он склонился перед палачом. Королева помнила этот день. Это был один из великих процессов, когда она самолично вершила суд. — Ты предал корону, — произнесла она тогда, стоя над приговорённым. — Я искал справедливости, — прохрипел тот, но его слова не имели силы. Сколько их было? Предателей, коррупционеров, заговорщиков. Её правление держалось на железной дисциплине. Она не позволяла им разрушать империю, не позволяла злу пускать корни. И всё же, сейчас, когда она смотрела на этого человека, его облик сменился. Он был то одним, то другим. Сотни лиц. Тысячи. Каждый из них был убит её волей. Она слышала их голоса. — Ты судила нас.

— Ты карала нас.

— Но что, если ты ошибалась? Королева замерла. Она не ошибалась. Каждый из них был виновен. Но... Что, если нет? — Ответь, Королева! — раздался голос. Она подняла голову. Шуты снова были здесь. Они сидели прямо на краю эшафота, болтая ногами, смеясь, наслаждаясь её замешательством. — Сколько раз ты думала о них после приговора? — спросила Волчица, её цитриновые глаза вспыхнули азартом. — Ты спала спокойно? Ты была довольна? — добавила её напарница, ухмыляясь с пугающей жадностью. — Ты чувствовала радость? Королева не ответила. — О, но ведь ты чувствовала! — воскликнула Волчица. — Ты была счастлива, когда справедливость свершалась! Когда гниль сжигали, когда предатели падали на колени! Это давало тебе радость, верно? — Ты управляла этой страной, руководствуясь логикой и разумом, но радость... радость была тем, что оправдывало тебя перед самой собой. Королева крепче сжала кулаки. Она... Она действительно была счастлива тогда? Она помнила, как покидала залы суда, ощущая удовлетворение. Но было ли это счастьем. Или просто очередным выполненным долгом? Пейзаж вновь поплыл, возвращая её обратно в зал суда. Но теперь он был треснутым. Как будто что-то важное внутри неё пошатнулось. Она подняла глаза. Шуты больше не улыбались. Они смотрели на неё, пристально, изучающе. Будто ждали ответа. Будто хотели знать: Что она чувствует? Королева стояла на высоком балконе, её взгляд скользил по величественным улицам, выложенным мрамором, где люди двигались с лёгкостью, не оглядываясь в страхе. Просторные площади и величественные здания, ещё недавно утратившие свои очертания под тяжестью вековых страданий, теперь были огранены, как драгоценный камень. Каждый из этих камней был её решением, её трудом и её болью, что отдавала себе и людям, чтобы увидеть новый мир. Империя, которую она создала, была её манифестом, зафиксированным не в словах, а в бетоне и мраморе, не в театральных жестах, а в непреложных реальностях жизней. Её разум был как горная порода, из которой высекался этот мир. В те моменты, когда она впервые столкнулась с насилием, расовыми распрями и угнетением, она не была тем ребёнком, что рвался к власти из наивных эгоистичных стремлений. Она была лишена иллюзий, подавлена чужими трагедиями, что разрывали её душу, и именно это осознание привело её к жестокой решимости. Она понимала, что перед тем, как вывести этот мир из пучины боли, она должна была пережить саму себя, разорвать те самые цепи, что связывали её с прежней версией человека, что боролся не за идеалы, а за выживание. Когда её власть становилась неоспоримой, она чувствовала, как города и земли её империи сжимаются вокруг неё, наряжая её в в огромные, тяжёлые одёжи власти и ответственности. Вся эта махина, неумолимо двигающаяся вперёд, требовала жертв, но она уже была готова. В каждом её решении скрывался холодный расчёт, в каждом шаге — понимание, что без утрат не будет прогресса. Система, которую она строила, не могла быть построена на сострадании. Это была система выживания, и она требовала радикальных мер. Чтобы достичь воплощения новой утопии, необходимо было разрушить всю основу прежней. Изничтожить каждую её частичку. И она начала с самого корня. Её работа была завершена ради того, чтобы этот мир, этот гибельный мир, мог продолжить своё существование. Чтобы изменился... «Я создала это», — подумала Королева. И в этот момент, её собственное тело, её кровь и мысли, всё это — становилось одним целым с этим местом. С целой вселенной. Она чувствовала её тяжесть, её страдания и её бои, но она чувствовала также и её покой, её гармонию. И теперь, в этом мгновении, она ощущала, что её борьба, её агония, и её решения не были напрасными. Мир был спасён, а её великое задание завершено. Она больше не искала смысла, она не искала оправданий. Этот мир был её идеалом, отражением её внутренней боли и желанием сохранить будущее. И на этот раз, даже если бы оно остановилось, она бы не желала ничего большего, чем это мгновение. — Миледи, мы думали, что не дождёмся вашей улыбки, — произнесла накольщица, её голос был тонким и гипнотическим, полным насмешки, но за этим скрывался другой тон, едва заметный, но чувственный. — Ах, да, королева, этот светлый момент был так быстротечен. — продолжила балаганщица. Её слова были безрадостными, как и её жизнь. Она смотрела на правительницу, искажая выражение лица вдоль магической маски в знак неизреченной признательности. Королева посмотрела на них с холодной улыбкой, такой привычной и знакомой, что казалось, этот жест стал её последним актом в игре, которую она так мастерски вела. Она знала, что эти два шутника, несмотря на свою видимость беспокойства, лишь замедляют её путь, но они неизбежно становятся её частью. Они — как яркие и мучительные вспышки того, что она оставила позади. Их смех был для неё не только лишь жертвой, а благоговенным напоминанием. В этот момент, наблюдая за их лицами, она почувствовала, как мир вокруг неё обретает свою полную форму. Это был её момент, её завершение, её мгновение, в котором все её амбиции, все её жертвы и усилия застыли в одной точке. А шуты, по старой привычке, скрыли улыбки за театральными масками, и в этом была их последняя игра. Они, как и империя, обрели своё существование лишь в её глазах, и теперь не имели ни веса, ни значения. В её сердце осталась лишь одна мысль: "Всё закончилось." Балаганщица вскочила с места и юрко подскочила к шелковистым крупным канатам, точно косы густой звериной гривы. Она потянул за верёвку, крепко вцепившись пальчиками, и тут же в воздухе взметнулись широкие полотна гигантской багровой ткани. — Вот! Теперь скрыто всё, что скрыть возможно! — сказала она, сверкнув яркими как солнца глазами. Тем временем накольщица, не горя желанием отрываться от пригретого места, начала разглядывать свою подушку. Она не спешила, но как только её взгляд оказался на королеве, её губы искривились в дьявольской улыбке. Как вдруг в её лицо прилетает большая подушка. Ещё несколько полетели в сторону балаганщицы, сбивая шута с ног прямым попаданием в голову. Королева улыбнулась. Она поняла, что в этих двух шутах скрыта вся суть её мира — странного, изменчивого, наполненного абсурдностью, где самые большие трагедии растворяются в самых смехотворных моментах. Зрители, заждавшиеся продолжения веселья, с азартом забрасывают подушками второго шута накольщицу. Она, хохоча, метается по сцене, ловя их одну за другой. Балаганщица, едва заметно дернув за очередной шнурочек, отпускает вторую пару широких золотистых занавес, которые начинают медленно опускаться, скрывая сцену. Накольщица, отрадно смеясь из густого сугроба из одеяла и меха, вяло пытается отбиться, размахивая большущими тонкими руками и забрасывая паству королевы в ответ. Смех затихает, исчезая во мраке.

Конец