Чей поцелуй?

Костюм слишком невыразительный для Дворца искусств Пларда. Нежно-сиреневая атласная рубашка с низким треугольным вырезом хорошо скроена — элегантно приталена и эффектно разлетается фалдами на бедрах, но цвет совсем не подчеркивает природную красоту Реми, и на сцене не будет выгодно играть. Россыпь мелких бриллиантов на вороте и груди — недурное решение, а вот опалы — полная глупость! Кто разглядит опалы из зрительного зала? Их же нужно поднести к носу, чтобы увидеть все оттенки и переливы. Целая команда бездельников занимается организацией выступлений Реми, и никому не пришло в пустую голову это очевидное соображение. Узкие брюки ниже колен собраны мелкими складками и подхвачены лентами с опаловыми бусинами, что укорачивает их до середины голени. Девица, занимающаяся гримом и волосами, со слюнявым восторгом заявила, что открытые лодыжки придают его образу романтичности и трогательности, и что публике непременно понравится такая деталь. Публике может и понравится, но дурище невдомек, что укороченные штаны — одежда раба. В Лореосе это всем невдомек, но как должен чувствовать себя Реми? Когда директор Фидаль в одиночку устраивал его выступления для дормендских простаков, он и то справлялся лучше, чем эта кучка бездарей-дармоедов. Реми почти четыре месяца разъезжал по Лореосу, выступая во всевозможных дырах, а, вернувшись в столицу, на долгожданном выступлении в приличном зале вынужден стыдиться своих штанов. — Ты что-то гневен, друже, — Рик входит в просторную, пахнущую лилиями и пудрой гримерку, держа в руке корзинку со сладостями и вином. — Бокал ароматного бархатного нектара задобрит тебя? Реми выхватывает темную бутыль из его корзинки, вынимает пробку и делает несколько больших глотков из горлышка. — Ты видел освещение сцены? — нетерпеливо спрашивает он. — Ряд ламп на подставках на локоть выше моего роста. Представляешь, что такой свет сделает с лицом? Свет должен быть или на потолке, над головой, или по сторонам на уровне лица! А тот, что они наворочали, даст мне тени под глазами и носогубные складки! Я буду выглядеть старым! Рик весело улыбается, сияя зубами. — Зачем ты об этом думаешь, Мотылек? — он мягко забирает у Реми бутыль и наполняет стоящий на косметическом столике бокал. — Сегодня на твоем выступлении будет правительница объединенных земель, супруга Ставленника. Этот ханжа еле терпит разносимую тобой по городам безудержную страсть, а сегодня ночью его собственная жена будет в постели грезить о тебе. Разве это не повод забыть ненадолго обо всех несовершенствах мира? Реми не разделяет то легкое насмешливое презрение, что Рик испытывает к Ставленнику, но напоминание о том, что сегодня он поет для столь высокой персоны, освежает его и почти стряхивает раздражение. Этот вечер тонет в звездах, и не стоит портить его себе, зацикливаясь на мелких огрехах. Дворец искусств — это главная концертная площадка Лореоса, и попасть сюда — само по себе пик успеха. Жаль только, что Лиам не придет. Он все силы и все время отдает налаживанию дел, хотя Реми теперь зарабатывает столько, что Лиам мог бы вообще ничем не заниматься. Оказалось, что в Лореосе какая-то хитромудрая, по сравнению с Дормендом, бюрократия, чинящая препятствия на каждом шагу от покупки земли до уплаты налога на проданный урожай, и что чужеземцам на поле конкуренции не очень-то рады. К тому же, в Дорменде у Лиама было уважаемое имя, достойное происхождение, а здесь его знают только как любовника блистательного Эттенальского Мотылька, что не упрощает ему взаимодействие с местными чиновниками и дельцами. Очень неудачно именно сейчас, когда Реми покоряет самую влиятельную особу по обе стороны моря, у Лиама встреча с каким-то хмырем из министерства торговли в неформальной обстановке хмыревой бани. В Лореосе любят решать вопросы в банях, на пикниках и пирах. Выступление для Реми ничем не примечательно. Зал больше и краше, а публика наряднее и спесивее, чем он привык, а в остальном — та же скука. Многие из исполняемых им теперь песен написаны специально нанятыми людьми, потому что у него редко возникает настроение писать самому, а чужие песни кажутся ему ровными и тусклыми, как борта пустого начищенного котелка — зацепиться сердцем не за что. После концерта он недолго участвует в фуршете, перебрасываясь ничего не значащими фразами с одними, другими и третьими, знакомится с Лорелией — правительницей объединенных земель. Изначально земли назывались ее именем — так назвал их ее отец, но, приняв наследство, она переименовала территории в Лореос — в его честь. Ставленник не сопровождает ее — что-то в нем по-прежнему отторгает чары сотканного из шелковых нитей и утренних лучей мальчика с чердака далекого поместья Эттеналь. Эта важная публика, конечно, не слушала болтовню Рика и не ждет от Реми ни исполнения желаний, ни омоложения, ни мистического коридора в Надмирье, но очарована им не меньше, чем неграмотный плебс. По-другому просто не может быть. Покинув Дворец искусств под своим обычным конвоем, Реми сначала велит кучеру покатать его по оживленным проспектам, затем отвезти на тихий темный берег, чтобы очистить зрение и слух от суеты, и только после этого едет домой. Дома тоже гладь, лишь патрулирующие участок стражи вполголоса переговариваются за кустами и сверчки кричат в траве. Лиам уже в постели, но не спит, а глядит в распахнутую черноту окна. Реми порывисто сдирает с себя одежду, бросая ее под ноги, и падает на Лиама, накрывая своим телом. Между ними тонкое символическое одеяло для южных летних ночей, и сквозь него Реми обжигается о кожу и кровь своего собственного волшебного мотылька. Чувства сносят все перегородки внутри, кипящее любовное зелье мгновенно заполняет собой закутки и жилы, и, глубоко целуя, Реми смешивает свое зелье с чужим. — Как прошло? — выдыхает он в губы, желая оставаться с ними на расстоянии их тепла. — Не слишком, — отзывается Лиам, крепче затягивая узел своих рук на его плечах. — Преференций ждать не стоит. А у тебя? — Как обычно. — Как Лорелия? Реми дергает плечом в жесте небрежности и скуки. — Не знаю, — отвечает он. — Просто женщина. Они, по сути, все на одно лицо. Лиам усмехается как-то странно, прицокнув языком. Реми скатывается с него, укладываясь рядом, а Лиам резковато ловит его руку и садится. — Что это? — спрашивает Лиам с внезапным холодом. Реми замечает забытый браслет на своем запястье — богатый широкий обруч из золота, усыпанный бриллиантами и крупными изумрудами какой-то невероятной колючей огранки. — Подарок, — отвечает он равнодушно. — Одного лысого длинного дядьки, похожего на вяленую свиную вырезку. Я не помню, как его зовут. Лиам твердеет, доверху наливаясь прозрачной ледяной водой. — Ты забыл правило? — ввинчиваясь в череп тонким буром, уточняет он. — Ты не принимаешь подарки от поклонников. Реми кривится: — Да когда это было? Раньше не принимал, теперь принимаю. Раньше мне и разговаривать ни с кем было нельзя, но вот сегодня я целый час провел с этими пестрыми пышными птичками, и никто не слопал меня. Лиам щурится, и взгляд его становится опасным, но Реми одергивает себя, отбрыкнув шевельнувшийся в нем испуг. — Послушай, это всего лишь блестяшка. Красивый комплимент, только и всего. Заслуженный комплимент, между прочим. Если он тебя так раздражает, я отдам его Рику. Пусть презентует одной из своих девиц, которых он не различает. Лиам качает головой, сжимая зубы. — Твоя «блестяшка» стоит столько, что хватит на полугодовое жалование всем нашим работникам, включая стражу и управляющих, — цедит он, с видимым усилием собирая терпение. — Это изумруды из Авейского Царства. Я такие только на картинках видел. Подобные подарки — не просто комплимент. Поэтому ты его вернешь. Реми порывисто снимает браслет и швыряет на пол, не глядя. Волна гнева обжигает его кожу, вспыхивает перед глазами красным. — Вот сам и возвращай! — возмущается он. — Чтобы все знали, что Эттенальский Мотылек живет с тираном, все еще мнящим себя рабовладельцем! Лиам сглатывает воздух, протолкнув им вглубь себя какие-то неозвученные слова, встает с кровати и ритмично шагает к двери. — Стой! — красный перед глазами Реми гаснет, и комната вновь становится четкой, а вид тонкого нагого тела на ее фоне пережимает горло спазмом. Импульсивными прыжками Реми догоняет Лиама у самой двери и вдавливает грудью в створку, не позволяя выйти. — Не надо мной командовать, — требовательно просит Реми, распластывая Лиама по гладким доскам. — Можно просто попросить. Я верну браслет, если ты этого так хочешь. Все равно он мне не нравится, слишком вычурный. Только хватит этих твоих хозяйских манер. Ты мне не хозяин. То, как мы жили раньше — это… недоразумение. Лиам не отвечает и не делает попыток освободиться из-под пресса. Он зол и оскорблен, но подобные чувства в нем всегда плещутся где-то на дне, не взлетая и не расправляясь. — Прости, — бормочет Реми ему в ухо. — Я не хотел тебя расстраивать. Я испортил вечер. Он нежно целует ухо, чуть присасывает мочку и ощущает разбегающиеся под кожей Лиама ручейки другого чувства — оттаявшего и стремящегося ввысь. — Вернешь? — переспрашивает Лиам без нажима. — Обещаю, утром отправлю с посыльным. Только вспомню имя того дядьки. Пойдем в постель, пожалуйста. Реми вдруг хочется подхватить его на руки и отнести к кровати, но он не рискует. Единственный минус того, что когда-то его забрали с полей для домашней работы в том, что тело не стало таким тренированным и сильным, каким оно стало бы в полях. Впрочем, до сего момента Реми об этом не жалел. Да и начать тренироваться никогда не поздно. — Ты хотел научить меня плавать, — вспоминает Реми, прикладываясь щекой к белому твердому плечу. — Тогда, на озере, в первый день пути. Мы забыли. Лиам отогревается, и остатки ледяной воды уходят в пол под его ногами. — Завтра, — решает он, одобряя. — Наш пруд отлично подходит для первых уроков. Когда он уже спит, Реми лежит рядом и смотрит в окно. За окном непроглядно, и сверчки кричат как будто из пустоты. Для бессонницы нет ни единой причины, но она снова с ним. Ночь стоячая, как то озеро, душная и липкая. Летом в этих краях легко дышится только в дождь. Реми осторожно выбирается из постели, набрасывает тонкий длинный халат и тихонько выходит из спальни. В собственном доме, в отличие от злосчастных ночлежек, можно прогуливаться спокойно. Реми берет фонарь и бредет в сад. Ему хочется немного посидеть у пруда, чтобы безмятежный плеск игрушечного прибоя убаюкал его. Мелкая галька садовой дорожки приятно шуршит под подошвами сандалий, бесчисленные звезды кажутся отяжелевшими от распирающего их света. Маленькая серая ящерица вольготно шествует через желтое пятно фонаря Реми — та самая парушка, не боящаяся людей, о которых рассказывал Рик. Два стража, развалившись, как пьянчуги на пляже, сидят на траве под миндальным деревом. При приближении Реми они вскакивают и вытягиваются в струнку, принимая бравый вид. Это приятно. Раньше стражи не подумали бы вскакивать перед Реми. Он проходит мимо них, зачем-то сорвав с дерева лист, огибает рощицу молодых кипарисов и оказывается на берегу чуть подвижного пятна черноты. Короткий глухой шум за спиной, тяжелый резкий удар по затылку — и пятно черноты бросается Реми в лицо. Сверчки замолкают. Проглоченный пустотой, Реми исчезает сам.