Чей поцелуй?

Тепло вернулось. Небо снова высокое и ясное, воздух прозрачный, облака редкие, легкие и жизнерадостные. В кронах деревьев — первая золотая проседь, а ветер мягкий, как подогретое молоко. Спустя девятнадцать дней пути Лиаму, наконец, приглянулся один город. Митрош стоит по берегам роскошного озера, к которому со всех сторон сбегаются мелкие задорные речки, прошивая город блестящими синими лентами. Дома здесь небольшие, в основном одноэтажные, многие стоят на невысоких сваях. Дома аккуратные, веселые — из окрашенного дерева и светлого кирпича, из сочных мозаик и ярких флюгеров, из маленьких садиков и полукруглых веранд, увешанных цветочными горшками и начищенными чеканными табличками с добрыми словами. Через речки перекинуты симпатичные мостики-дуги с резными деревянными перилами, на улицах пахнет сдобой из бесчисленных пекарен, на базарах играют музыканты, и крики торговцев не забивают музыку, потому что здесь не принято кричать. Митрош против всякой грубости — это заметно и по эстетике улиц, и по манерам жителей, и даже по еде, среди которой сплошные овощи, тушеная птица без жира, булочки и карамель. Реми нравится здешняя еда, нравятся мостики и музыканты, и таблички с добрыми словами, а больше всего ему нравится театральная площадка под открытым небом, построенная прямо на воде. Она выпирает в озеро с берега, как полуостров, и похожа на причал, обнесенный забором из узких досок, расположенных ромбовидной решеткой. Ближе к берегу тянутся лавки для публики, а глубже в озеро — невысокая сцена под таким же решетчатым, как ограда, навесом. По краям сцены — ряд узких квадратных столбов, оклеенных цветными стеклышками и осколками зеркалец, а между столбов натянуты гирлянды из ракушек, красивых камушков и гладких медных пластинок. Реми представляет себе, как эти декорации засияют, когда тихим ласковым вечером здесь зажгут огни для его выступления, как пятна света отразятся в темной воде, как озеро разнесет звук его голоса к дальним берегам, и эти фантазии наполняют его радостным соловьиным трепетом. Лиам сказал, что для организации выступления ему требуется некоторое время. Необходимо договориться с властями, выяснить размер налога на концертную деятельность, если таковой предусмотрен, хорошо бы получить приглашение на какой-то прием и представиться местным дельцам, чтобы быть в курсе порядков, традиций и авторитетов. Также не помешало бы создать шум вокруг иноземного артиста — нанять мальчишек, чтобы раструбили о нем на всех углах и развесили афиши. После первого выступления слава забурлит сама — ее вскипятят первые поклонники, но сначала нужно, чтобы кто-то пришел для пробы. Пока Лиам занимается всеми этими надобностями, Реми проводит дни в чистой светлой гостинице, сидя в комнате в одиночку или прогуливаясь по саду в компании Тамилы и стражей. Развлечений у него немного, но он не тоскует. В Митроше какой-то благостный расслабляющий воздух, как будто вся жизнь здесь — сплошной променад в безмятежном закате. Возможно, это просто кажется Реми, сравнившему Митрош с продуваемыми дорогами, грязными и шумными постоялыми дворами и неухоженными бедными городишками, не говоря об ужасной Сеналье, которую хочется напрочь забыть. Реми играет на гуслях и флейте, немного сожалея о том, что арфу пришлось продать перед отъездом, поскольку для путешествия она слишком громоздка. Он листает альбомы с текстами своих баллад, чтобы освежить их в памяти и выбрать подходящие для Митроша. Жителям этого города ему хочется подарить что-то доброе, пронизанное светлой лирикой, душевностью и надеждой. Он читает книги, которые Лиам купил в местной лавке в первый же день. Реми любит читать, поэтому Лиам часто покупает ему книги, а потом с удовольствием слушает самое интересное оттуда. Сейчас у Реми есть довольно тонкое и скудное издание истории Митроша (его автор косноязычен и упирает на сухие факты, не считая нужным разворачивать их описаниями, рассуждениями и умозаключениями), и несколько томов замечательных легенд о богах и сущностях (их авторы не называют сущностей духами, не идя на поводу у обывательской привычки). Из скудного издания Реми узнал, что Митрош был основан одним мудрецом-отшельником, который просто хотел жить в уединении у живописного озера, но люди, алчущие его мудрости, шли и шли к нему, протаптывая тропы к этим берегам, селясь поначалу в шалашах, а постепенно налаживая свой быт, переселяя сюда жен, мужей, детей, коз, заводя здесь уток, индюков и новых детей, которые впоследствии заводили жен и мужей, и вновь детей. Однажды выяснилось, что мудрец ненастоящий, что в его лачуге обитает двойник-подмена, а подлинник покинул эти края, когда тропы к нему лишь намечались в густой траве, но народ уже крепко прижился по берегам, и расходиться, конечно, не стал. В легенды о богах и сущностях Реми провалился надолго. Взяв первый том в руки, он сразу поспешил к своему любимому богу простора и воли, но вдруг понял, что тот уже не столь привлекателен, сколь был в четырех стенах поместья, и что нынешнее настроение располагает к чтению о боге порядка и постоянства, и об одной из слуг его — сущности очага по имени Девиль. Девиль, как и прочие сущности, жила в Межмирье — между богами и людьми. В мире людей она принимала любые облики — хоть бородатого старца, хоть мышки, хоть гусеницы или ястреба — но сама себя считала девицей. Все сущности считают себя девицами и носят женские имена, и это немного досадно для Реми, которому нравится читать и сочинять про мужчин. Герои всех его баллад — мужчины, а теперь он оказался покорен образом надежной и заботливой Девиль, символизирующей тепло, кров, пищу и покой. Легенды — это сказки, в них Девиль выходит из огня в печи, чтобы принести лекарство больному, разжигает дорогу костров, чтобы помочь отчаянно заплутавшему вернуться в родное селение, оборачивается лошадью, чтобы возить бревна для строительства избы, когда человек потерял свою лошадь. В действительности сущности не помогают людям — таков для них закон. Им запрещено вмешиваться в дела людей, можно только наблюдать и передавать богам увиденное. Реми еще отроком внимательно прочел «Откровение о Надмирье, Межмирье и Мире» великого Енара Святослова, который сотни лет назад, находясь в трансе, записал истину под диктовку высших сил и умер, едва поставив последнюю точку. Благодаря труду и жертве Енара все знают правду о том, как все устроено, но нет никакого запрета на сказки, и Реми намерен написать балладу о добрых делах сущности очага, дабы открыть ею свое долгожданное, первое после потери дома выступление. Свободный прогулочный воздух Митроша благоволит творчеству, и баллада пишется легко, на кураже и вдохновении. Реми снова, как во время работы над дельфином и альбатросом, едва поспевает пером за мыслью, и вдруг замирает над листом, вспомнив Рика. Рик сказал, что знаком с одной сущностью и даже дружен с ней. Он соврал, конечно, просто желая поддержать Реми, дать ему надежду на спасение в тюрьме, и на такое вранье не стоит сердиться. Рик фантазер и, может быть, сам пишет истории, и Реми хотел бы почитать или послушать их, или даже сочинить что-нибудь вместе, подхватывая мысли друг друга. Оставив перо в чернильнице, Реми откидывается на спинку стула и в некоторой растерянности повисает взглядом на ветвях желтеющей за окном груши. Неужели он… скучает по Рику? Лиам проходит в комнату без единого слова и задергивает занавеску, отгораживая грушу от Реми. Занавеска тонкая, неплотная, и темноты не наступает, но свет становится зыбким и мелкозернистым — писать или читать при таком тяжело. Реми ничего не говорит и ничего не спрашивает, даже когда Лиам делает нечто странное, почти вычурное — лезет под стол. Под столом он действует уверенно, но плавно и проникновенно, впитывая и смакуя каждый жест. Он распускает узел завязок штанов Реми, сдвигает край исподнего и вынимает ствол. Тот начинает наливаться еще на завязках, а в руку Лиама попадает крепким, как закаленный годами и бурями дуб. Горячим, как язык, что дразнит его, нетерпеливым, как губы, что плотно обхватывают его, утягивая на нереальную, сверхчеловеческую глубину. Реми елозит ладонями по столу, рискуя опрокинуть чернильницу на свое недописанное творение, вцепляется пальцами в край, закусывает стон и жмурит глаза. Удовольствие, которое дарит Лиам, падает на него волнами, и каждая волна жестче предыдущей, каждая лишает его одной из точек опоры — то выбивая из-под него стул, то гася оставшийся свет, то стирая память, то развеивая будущее — каждая волна удовольствия отбирает у Реми что-то ненужное, а ненужным становится абсолютно все, кроме этих ощущений и того, кто их дарит. Того, кто его единственная судьба. Реми пропадает в любви, благодарности и счастье, но, когда до последнего обрыва остается лишь чуть, Лиам прекращает делать то, что делал, и вылезает из-под стола. Реми ошарашен и разбит, и громкостью своего немого вопроса готов валить Лиама с ног, но тот устойчив, и Реми никогда его не одолеть. — Встань, — хриплым шорохом велит Лиам, и Реми встает. — Стяни штаны и ляг животом на стол. Реми выполняет. Чернильница все же опрокинута, но, к счастью, не на лист. Рукав рубашки размазывает густой концентрированный цвет по гладкой шлифованной доске. Стук каблуков уносит Лиама на другой край комнаты и возвращает. Свист тонких кожаных лент режет воздух, и резкий ожог сзади молниями пронзает тело. Реми вздрагивает вместе со столом, собирает силу в подломившихся ногах и требовательно выдыхает: — Еще… Снова свист и ожог, и молнии пронзают разум, а жажда большего так сильна, что Реми хочет обругать Лиама за слишком щадящие удары. Снова свист, и Реми оттопыривает зад, стремясь ему навстречу, желая сделать контакт острее. Эта плеть мягка, она как дегустация, а Реми нужно насыщение, он давно прошел этап дегустаций. Он хочет кнут, но не решается попросить. Череда ударов подтягивает его вплотную к черте, боль заматывает горячей пленкой, и ласковое оглаживание пылающего зада ладонью завершает эту гонку разрывным облегчением. Почти мучительное удовольствие прижимает Реми к столу, будто воздух стал водной толщей, в которой тело теряется, становясь частью какой-то высшей благости. — Пойдем на кровать, — из недр той благости звучит удовлетворенный голос Лиама. — Хочу полежать с тобой. Реми почти не чувствует пола, но добирается до кровати и падает на нее. Лиам ложится рядом, обнимает его, и сон уносит сладкой облачной лавиной. Сон густой, плотный, восхитительно растворяющий в своей бесконечности. Реми пропадает в нем, а потом медленно всплывает на поверхность, возвращаясь. Будто веревка, обмотанная вокруг талии, его тянет из глубины голос. Голос мягкий, но бойкий, знакомый, но непривычный, не свой. Реми всплывает слишком медленно, чтобы догнать смысл слов, но интонации он ловит — иронию, разбавленную чем-то светлым горечь, капли злости, чередующиеся с каплями нежности. Реми узнает говорящего и боится открывать глаза — ему кажется, что вместо уютной комнаты гостиницы в Митроше он увидит нечто другое, мрачное, сломавшее их установившееся благополучие. Ведь Рик совсем не сочетается с их благополучием. Но притворяться спящим глупо и недостойно, и Реми решает не делать этого. Рик стоит посреди комнаты в бодрой и распахнутой позе рассказчика, а Лиам сидит на кушетке с бокалом вина, о котором словно уже не помнит. Лиам выглядит напряженным, задетым и закрывшимся, будто Рик своими словами делает ему больно, и он старается не подавать вида. Все это так странно, и Реми, отбросив опасливость, садится на кровати, торопясь вмешаться. — Мотылек! — Рик приветствует его обворожительной улыбкой и учтивым полупоклоном. — Как же радостно снова тебя видеть. Я привез для тебя замечательный ягодный чай, сейчас попрошу заварить.