Чей поцелуй?

Реми ненавидит ездить верхом. Ему не нравится высота, не нравится ощущать под собой живое тело, не нравится запах конского пота, не говоря об общей утомительности долгой тряски в седле. К тому же, прошедшей ночью они с Лиамом увлеклись, и теперь у Реми ощутимо побаливают зад и поясница. Верховой езде он обучен — осваивал ее тогда же, когда чтение и письмо, но, в отличие от чтения и письма, так ею и не проникся. Никто не обучает этим вещам рабов, но Лиам когда-то решил, что Реми они нужны. — Я устал, — ноет Реми посреди высушенного затяжным зноем луга. — Мы в пути меньше часа, — замечает Лиам, элегантно и браво восседающий по правую руку от него. — Я устал меньше часа назад! Лиам слегка качает головой и делает знак кучеру следующего за ними экипажа остановиться. — Поезжай в коляске с Тамилой, — разрешает он. — Только не болтай с ней слишком много. Реми не намерен болтать. Он считает, что их группа слишком многочисленна. Дюжина стражей — целый отряд — это ладно. Когда речь об охране и защите Реми, у Лиама всегда пропадает чувство меры. Несколько слуг — тоже понятно, как же без них? Но кому нужен интендант без крепости? Зачем было брать с собой Тамилу? Реми по-прежнему не доверяет ей, и по-прежнему не может поделиться своими опасениями с Лиамом. А Тамила, как назло, носит свою люпиновую брошку, не снимая! Продать господина за драгоценную безделушку — невыносимый стыд! — Солнышко не даст мне скукожиться от скуки? — приветствует его Тамила, улыбаясь всем телом. От ее радости даже обивка сидений и шторки на окнах как будто светятся. — Я бы хотел немного почитать, — сдержанно отвечает ей Реми, усаживаясь рядом. Она выразительно перекрещивает указательные пальцы на своих ярких блестящих губах, заверяя, что не будет досаждать ему разговорами. Первую остановку делают вдали от городов и поселков, возле длинного озера, похожего на молодой, слегка выгнутый кабачок. К исходу засушливого лета оно сильно обмелело, илистые берега скрылись в зарослях рогоза, вода позеленела и кажется густой, как насыщенный бульон. Вокруг озера — высокие ивы, дальше — березы, клены и карагачи. Местность не открытая, но довольно свободная, и лишь чуть в стороне от тракта. В тени деревьев сохранили некоторую зелень травы, которые сразу оценили лошади. Люди оценили возможность набрать ягод бурого многоножника, которого здесь оказались целые поляны. Многоножник хорош тем, что отвар из него дает диковинную бодрость и крепость тела — такую, что бежишь, как стрела, пашешь, как вол, не спишь двое суток, сохраняя способность и работать, и танцевать, и мыслить. Плох он тем, что избыточное его потребление расстраивает живот, и известны случаи, когда на соревнованиях атлетов с наиболее стремящимися к победе участниками происходил конфуз. — Тебе нужно учиться плавать, — говорит Лиам, стоя с Реми перед непролазным буйством высокой жесткой травы с коричневыми меховыми свечками. — Жаль, что это озеро столь непривлекательно. Если искупаемся в нем, станем похожими на лягушек. Реми одинаково не хотел бы лезть ни в зеленую, ни в чистую воду, и он не представляет, для чего ему учиться плавать. Ему не стать ни рыбаком, ни моряком, ни ныряльщиком за жемчугом, а певцу плаванье ни к чему. А еще он успел соскучиться по спальне, и с удовольствием полежал бы на удобной кровати, которая не качается, не трясется и не подскакивает на кочках. — Мы заночуем здесь? — спрашивает Реми, невольно ежась от мысли о сне под открытым черным небом, таким неприветливым в безлюдных местах. — Нет, — отвечает Лиам, отгоняя огромного комара, попытавшегося сесть ему на щеку. — Тамила попросила завернуть к этому озеру, чтобы собрать многоножник. Он здесь всегда в изобилии до поздней осени. Реми ухмыляется, почти не удивившись. Он так и знал, что Тамила употребляет что-то, стимулирующее ее жизнерадостность и энергичность! — Ты ее любишь, да? — вопрос слетает сам, и теперь Реми удивлен. — Мы с ней давно и хорошо знаем друг друга, — отвечает Лиам, принявший его странный вопрос, как должное. — Дальше по тракту будет городок Мольт, там и заночуем. Реми приободряется. Где городок, там и крыша, и кровать, и даже ванна с тарелкой. Это значительно приятнее, чем деревья, кусты и воняющее тиной озеро. Хотя меховые свечки рогоза ему нравятся, и перед продолжением пути он срезает себе несколько. В Мольте Реми раньше не бывал. В этом городке всего несколько улиц с однотипными квадратными домами в два этажа, и директора Фидаля выступление здесь не привлекало. Городок существует потому, что рядом есть фабрика по производству кирпича, и здесь живут рабочие с нее. Фабрика принадлежит одному богатею из Дорменда, поэтому Лиама выступление здесь тоже не привлекает. Он хочет уехать так далеко, чтобы вокруг не осталось никаких отголосков Дорменда. Мольт маленький, но его постоялый двор большой, и дороги к этим местам ведут со всех сторон света. По дорогам привозят сырье для кирпичей и увозят продукцию, а на постоялом дворе всегда битком чужаков, сопровождающих грузы. Где полно перевозчиков, там полно проституток, шулеров и просто любителей набиться в компанию и выпить за чужой счет. Все это развязное общество никоим образом не подходит поцелованному богом, поэтому Лиам арендует для них двоих второй этаж одного из жилых домов, оставляет нескольких стражей, а прочая их компания отправляется в веселую ночлежку. Комната совсем не нравится Реми, она какая-то вся… заношенная. Истертые половики, исцарапанный стол с разными ножками — тремя скругленными и одной квадратной, старые сундуки, скрипучая кровать с серым застиранным бельем, которое явно не гладили перед тем, как постелить, и много чужих вещей. Хозяева освободили этаж от себя, чтобы впустить постояльцев, но весь их хлам остался на месте, и Реми чувствует к нему брезгливость. Ему не хочется, чтобы его вещи смешивались с чужими. Когда он отодвигает длинную пыльную занавеску, чтобы открыть окно и впустить в эту свалку немного свежего воздуха, что-то мелкое выпадает из ткани ему под ноги и несется прочь. — Мышь! — верещит Реми, дергая ногами, поочередно задирая их. — Здесь водятся мыши! В стороне от него Лиам с коротким стуком опрокидывает на пол металлический тазик для умывания и садится на корточки возле него. — Иди сюда, — тихо говорит он. Реми нерешительно подходит, содрогаясь и кривясь. Лиам чуть приподнимает тазик, просовывает ладонь между его бортом и полом, немного шарит там и вынимает неплотно сжатый кулак. Встает и предлагает: — Сложи ладони и держи. Реми отшатывается, омытый пенистой волной отвращения и страха, но делает, как велено, и вот мышонок уже бьется между его ладоней в тесной западне. — Ты ужасный, ужасный садист! — вопит Реми, чуть не рыдая, но и не выпуская суматошно мечущегося и пищащего зверька из рук, потому что Лиама боится больше, чем его. — Когда в следующий раз в пути ты начнешь капризничать из-за таракана, грязной ложки, невкусного супа, зловонного соседа или чего-то еще — будет нечто подобное, — сообщает Лиам, опасным взглядом ввинчиваясь в его глаза. — Отдай мне. Реми порывисто пихает ему в руки надрывающегося писком зверька и отскакивает в сторону, все еще корчась. Лиам с силой сжимает кулак, и из-под его пальцев бежит кровь, а писк обрывается. Реми чувствует подскочивший из желудка теплый ком и быстро хватает ртом воздух, надеясь удержаться от вываливания на пол содержимого своего нутра. — Ты убил мне аппетит и либидо, — стонет Реми, глядя на падающие на половик алые капли. — Бедный мышонок! Лиам неторопливо подходит к окну и выбрасывает на улицу раздавленный трупик. — Мне нужно вымыть руки, — говорит он. — Поставь таз на место и полей мне. Ночью Реми не может заснуть. Матрас жесткий и какой-то холмистый, подушка плоская, одеяло тонкое и неуютное. Дома его мучила бессонница только в одинокой постели, а здесь даже теплый мирный Лиам рядом не помогает ему. Реми глядит на бледную полоску лунного света на потолке и слушает тишину спящего дома. Тело уже нервно чешется, и хочется пить, и в туалет, и еще чего-то хочется, непонятно чего. Очень осторожно он вылезает из-под одеяла и, не рискуя возиться с обувью, на цыпочках выбирается из комнаты босиком. За дверью комнаты крошечный прямоугольный холл, из которого ведут еще три двери и узкая лестница на первый этаж. Единственная масляная лампа коптит в стенной нише. Реми замирает посреди холла, не зная, что ему делать. Идти некуда и незачем, возвращаться к себе и пытаться спать — нет сил. Пить и в туалет уже расхотелось, потому что на самом деле и не хотелось. Страдальчески потерев виски, он решает, что от пары глотков свежего воздуха хуже не будет, и тихонько, ощупью спускается по темной лестнице. Дощатые ступени приводят его прямиком к входной двери, и, отодвинув грубый засов, Реми выпадает на низкое крыльцо без козырька, под замечательную серебряную луну со слегка скошенным боком. Нежный ветерок шуршит кроной возвышающегося рядом вяза, полупрозрачные пятна редких облаков мчатся по небу, вдалеке перелаиваются собаки, а поблизости — ни души. Реми глубоко вдыхает и перестает чесаться. Густая тень под вязом шевелится, и от нее отделяется узкий вытянутый кусок, шагнувший вперед. Реми не верит глазам, и это, в общем, справедливо во тьме, но кусок тени коротко сверкает белоснежной улыбкой, и тут уж цепляться за неверие глупо. — Только тсс, ладно? — громким шепотом предупреждает его Рик, приближаясь. — Не созывай люд. — Ты за нами следишь? — тревожным шипением спрашивает Реми очевидное, но невероятное. — Зачем? — Не за вами, а за тобой, Мотылек. Ты прислал не тот ответ, на который я надеялся, но я не смог тебя оставить. Решил, что Лореос вполне способен меня подождать. Вернее, нас. — Не подходи! — нервно требует Реми, выставив вперед преграждающую ладонь. — Чокнутый, он же тебя убьет! Просто… раздавит. Рик его не слышит, вернее, слишком слышит. Он зацеплен голосом дара, и этот голос тащит его, как гарпун. Через прослойку воздуха шириною в несколько шагов Реми чувствует, как вибрируют натянутые в Рике струны наркотического вожделения. Нужно бежать — не ради себя, а ради Рика, и Реми, рывком развернувшись, хватается за дверную ручку, а отчаянная рука обхватывает его сзади, сдавливая грудь. — Всего минуту, одну минуту, пожалуйста, Мотылек… — исступленный шепот заливает его слух, топит сознание в обжигающем страхе, и тело немеет, не смея шевельнуться или издать звук. Рик невысок и субтилен, к тому же калека, и Реми вполне мог бы отбиться от него, возможно, даже навалять, но потасовка создаст шум, а шум — это катастрофа. — Не надо, — просит Реми почти беззвучно, придушенный чувством. — Он жестокий и ничего не боится, для него никаких рамок нет. Он тебе вторую руку отрубит, несчастный ты псих! Отпусти меня! Шаги на лестнице звучат как будто не из дома, а со всех сторон, отовсюду сразу. Даже Рик, одержимо дышащий ему в шею, будто бы издает своей грудью звук тяжелых сапожных шагов. Распахнувшаяся дверь, два стража в проеме, удирающий газелью Рик, лассо, спутавшее его ноги, размашистое падение в пыль — Реми видит это вспышками, словно событие нарезали на отдельные картинки, разделенные чернотой. Громила-страж вздергивает Рика за плечи, как куклу, ставит на ноги. Схвачен. Деликатный стук в оконное стекло вклинивается в темноту между вспышками, и картинки разлетаются, как подхваченные сквозняком игральные карты. Реми тянется взглядом за стуком и видит Лиама в окне. А Лиам видит крыльцо и все происходящее на нем и возле.