Чей поцелуй?

Очень скучно. Песни не пишутся, книги не читаются, готовить вкусное не хочется и не для кого. Лиам уехал четыре дня назад и не сказал, когда вернется. Без него поместье похоже на громадную пустую лохань. Реми бродит по дну этой лохани и видит только борта — высокие, как скалы, через которые никогда не перебраться. Кроме бортов, он видит небо, и оно замечательно яркое, лазурно-светящееся, но оно тоже не радует. Наконец зацвели его любимые багровые розы, и он их ждал, а теперь не хочет. Хотя, иногда он к ним подходит, сидит на взрыхленной земле рядом с ними, гладит пальцами их крупные бархатные лепестки, считает соблазненных ими шмелей и бабочек. Без хозяина люди в поместье стали живее. Они меньше работают и больше порхают по воздуху, болтая и хохоча. Они раздражают Реми болтовней и смехом, потому что самому ему не хочется ни того ни другого. Поскорее бы Лиам вернулся и заставил их умолкнуть. Тамила занимается тем, что ведет учет всякому скарбу. Заведует посудой, тканями, свечами и всем прочим, чем необходимо снабжать хозяйство. Она из вольнонаемных, как управляющие и стража. Она вдвое старше Реми, но все еще считается красоткой, потому что очень яркая и очень любит себя. У нее большие веселые глаза, пышное тело, блестящие темные волосы, которые она завязывает в свободный хвост и перекидывает через плечо, громкий низкий голос и нарядные платья. Проблема в том, что ей тоже нравятся багровые розы, и она тоже иногда к ним подходит. Реми не хочет ее компании, но то и дело встречается с ней именно возле роз. Он не хочет ничьей компании, и бредет в тот уголок, куда никто, кроме него, не забредает. Это удаленное местечко между длинным сараем (в котором раньше хранили всякий садовый инвентарь, а потом подготовили к сносу, но еще не снесли), каменным внешним забором и сильно разросшейся черноплодной аронией. Высокие густые кусты обнимают торцы так, что за сарай снаружи, по саду не пробраться, только через его нутро, через дверь спереди и окно сзади. Никому это не нужно, конечно, поэтому Реми иногда сидит там в одиноком покое, отдаваясь то мечтаниям, то фантазиям, то тоске. Сейчас он идет туда тосковать. Плотно закрывает изнутри дверь с одной стороны сарая, вылезает в окно с другой и едва удерживает ошеломленный вскрик, потому что в буйной, но примятой траве сидит человек. Посторонний — не из поместья, но и не совсем незнакомец — Реми встречал его уже дважды. Тот самый, с треугольным шрамом на лице. При виде Реми он ловко встает, энергично потягивается и улыбается в тридцать две жемчужины, белоснежные на фоне смуглой кожи. — Здравствуй, Мотылек, — негромко, но воодушевленно говорит он. — Наконец-то я тебя дождался. Реми не понимает. Как этот безумный сюда попал, как узнал, что он придет за сарай, и, самое главное, зачем?! Первая мысль Реми — позвать стражу, чтобы вышвырнули непрошеного чужака, но за этой мыслью, глубоко внутри вздрагивает маленькая безрассудная радость. Реми не напуган и не зол — ему слишком скучно, чтобы бежать от необычного. — Здравствуй, — отвечает он с легкой улыбкой. — Я тебя помню. — Мое имя Рик, — говорит странный человек и чуть кланяется. Кланяется галантно, как мог бы достопочтимый господин при знакомстве с достопочтимой дамой, но на господина он совсем не похож. У него простая, хотя и чистая одежда, небрежный растрепанный хвост мелких тугих кудрей и задорные хитрые глаза — черные, как небо в безлунную ночь. Он похож на пройдоху, вообще-то. Да и кто, кроме пройдохи, влез бы в поместье, где стражи больше, чем в особняке городничего? Может быть, он вор, но Реми не жаль вещей, поэтому он не боится воров. — У меня для тебя подарок, — продолжает Рик тоном сладким, но не приторным, а каким-то распахнуто-приязненным, будто они давние друзья. — Только не открывай сразу. Открой позже, когда будешь один. Он сбрасывает на траву свой заплечный мешок и ныряет в него рукой. Реми чувствует трепет — ему интересно и волнительно-весело, и он любит подарки, хотя знает, что они не всегда бывают хороши. Последний подарок Лиама его до сих пор огорчает — хотя губа уже не болит, и отек сошел быстро, но носить это кольцо ему совсем не нравится, оно ему мешает. — Держи, — Рик протягивает ему довольно большой короб из тонких хлипких реек, зажимая его локтем правой руки. Реми шагает к нему и аккуратно забирает короб. И замечает, что левой руки у Рика нет — длинный рукав рубахи не пуст, но кисти не видно. Шрам на лице, столь ранняя седина, еще и это. Что-то сильно потрепало его. Возможно, ему стоит меньше лазать по чужим домам… Реми ставит короб в стороне, послушно не открывая его. Ему любопытно, что внутри, но значительно любопытнее сам даритель. — Значит, твое имя Радрем? — уточняет тот, сверкая взором. Реми хорошо знает блеск, с которым смотрят на него люди, околдованные даром, и во взоре Рика он видит что-то еще. Не только действие чар, но и то пламя, что было там до них. — Меня так никто не называет, кроме директора, — сообщает Реми, поникнув. — Но директора у меня больше нет, и петь я больше не буду. Он ожидает, что Рик возьмется убеждать его продолжать петь, но тот прищуривает глаза, ставшие вдруг злыми и страшными, и бросает колко: — А разве это зависит от тебя? Реми встряхивает волосами и молчит — ему нечего ответить. Рик садится на траву и жестом предлагает ему сесть тоже. — Ремешок на твоей ноге, кольцо в губе — разве ты хочешь их носить? — продолжает он так мрачно, будто говоря о собственных ремешке и кольце. — Разве ты хочешь томиться взаперти? Разве ты хотя бы раз в жизни выбрал что-то для себя сам? Реми снова нечего сказать, и он молчит. Ему снова тоскливо, и тянет уйти, даже убежать, запереться в спальне, но он не двигается с места, потому что знает — тоска побежит вместе с ним. — Ты все время прислушиваешься, — говорит Рик чуть светлее, будто пожалев его. — Поворачиваешь ухо к окну и косишь туда глазом. Ты тревожишься, что кто-то объявится и найдет тебя со мной. Тебе за это влетит, да? — он указывает рукой на землю, снова предлагая присесть. — Это неправильно, Мотылек. В собственном доме озираться и бояться — это ненормально. Реми понимает, что он прав, и именно потому злится. — Почему тебе есть до этого дело?! — возмущается он. — Чего тебе от меня надо? Рик подлетает над травой — ввысь и вперед, так стремительно и гладко, словно выуженная из озера рыба, дернувшаяся за удочкой. Вот он сидел в стороне, и вот уже стоит к Реми вплотную, дышит ему в ухо, стучится своим буйным сердцем в его грудь. Реми делает шаг назад, и Рик тут же догоняет его, а дальше отодвигаться некуда — за спиной стена. — Поплывем вместе, Мотылек? — шепчет Рик возбужденно, горячечно. — Наш корабль отходит послезавтра. Я проведу тебя на него, а дальше ты будешь свободен. В Лореосе нет рабства, никто не станет тебя там ловить. Если захочешь, сможешь жить со мной. Нет — пойдешь своей дорогой. Я помогу деньгами и советом. Знаю, что страшно! Но страшен только первый шаг. Реми с силой толкает его в грудь, отпихивая от себя. Гнев беснуется в нем, налетая на разум, как штормовые волны на утес. — Почему я должен тебе поверить? — сдавленно шипит он, ведь громко ругаться нельзя — услышат. — Я тебя не знаю. Ты влез к нам, как вор. Ты похож на плута! Ты одурманен мной, как все остальные, и хочешь того же, чего остальные. Я в неволе не у хозяина, а у дара! Я не стану свободным, сбежав от хозяина. Поэтому забери свой короб и уходи. Я даже не хочу знать, как ты сюда пробрался и как намерен выбраться! Рик пьяно улыбается и часто дышит, сотрясаемый кипящей кровью. Он слишком близко к поцелованному богом, его кружит и жжет, и мыслить здраво он сейчас не в силах. Реми чувствует себя виноватым перед ним, и это сбивает его гнев, хотя и не гасит, конечно. — А что, если бы можно было освободиться от дара? — спрашивает Рик очень тихо, но слова оглушают Реми, как раскатистый гром в свирепую грозу. Реми смотрит на него ошалело, в груди горит и распирает, в горле сухо, перед глазами темнота, и в темноте освещено и видимо лишь лицо Рика — худое, острое, немного безумное, и с этим шрамом… — Я вспомнил, — бормочет Реми, прорвавшись через пленку услышанной сокрушающей дикости. — Я читал в одной книге о таких рубцах. Углом острием вверх в горных краях Лореоса метят каторжников. Ты преступник. И ты ждешь, что я пойду с тобой? Рик твердеет, темнеет и сжимает свой единственный кулак. Глядит в глаза с недоброй тяжестью и кулаком ведет по третьему рубцу, перечеркивающему каторжный угол. — Эта линия означает помилование, — говорит он с нажимом. — Я на воле по закону. — Ты мог сам ее сделать, сбежав! В действительности, Реми верит в помилование. Рик был на его выступлении в Первом Храме, а туда не попасть человеку с несмытым грязным пятном. Рик молчит. Он вдруг выглядит уставшим, словно они спорили здесь часами. — Пожалуйста, возьми мой подарок, — говорит он примирительно и ровно. — Я оставлю его здесь, и, если ты тоже оставишь, он умрет. Реми растерян. У него нет никаких оснований доверять этому безумцу, но в нем шевелится необыкновенное чувство, будто Рик… неслучаен. Рик появился на городской улице, появился в Первом Храме, появился здесь. Он говорит о даре так, как если бы знал о нем. Как если бы о нем писалось на афишах! Может быть, он не человек вовсе? Духи умеют принимать любой облик — хоть человека, хоть жучка, хоть коровы. — Хорошо, — бормочет Реми из глубины своих дум. — Я возьму подарок. Но я не смогу помочь тебе отсюда выбраться. Надеюсь, тебя не схватят. Он поднимает короб и отмечает, что тот очень легкий для своих объемов, как будто пустой. Аккуратно опускает его на пол сарая через окно, затем влезает сам и, не прощаясь, уходит. В смятении чувств он глядит только под ноги и не глядит по сторонам, и, немного отойдя от сарая, едва не налетает на Тамилу. — Осторожней, детка! — с залихватской заботой рекомендует она, и Реми вздрагивает. Кровь бьет в щеки, и они горят, а в животе холодно и свистяще пусто. Тамила видела, откуда он вышел? Она могла слышать их с Риком разговор? Если Рика схватят, что с ним сделает Лиам, когда вернется? Короб в руках вдруг становится тяжелым, и хочется его бросить.