Становясь легендой

«Если на нашу могучую страну нападут враги, они просто заблудятся в лесах и умрут», – ответил император Рашемии на замечание одного из послов о том, что во всей стране нет ни одной карты, на которой были бы точно отмечены все дороги и селения. Холодно. Проклятье, как же холодно… Вольга не знал, сколько он провел в забытьи, но, казалось, прошла целая вечность. Впервые очнувшись, он обнаружил, что укутан в ворох шкур и тяжелых шерстяных одеял. Дышать под ними было тяжело, и он попробовал выбраться. Однако, стоило появиться крошечной щели, как внутрь удушливой крепости проник чудовищный сквозняк, словно по коже провели острым скребком. Сенари был уверен, что сильно замерз, но, стоило появиться этому сквозняку, он понял, что под шкурами на самом деле было тепло. Он высунул одну только голову, тщательно кутаясь в вонючие шкуры, и тогда его словно оглушило… Воздух, прозрачный и холодный, как чистейший лед, проник в легкие, ударил в уши и глаза, затмевая все вокруг. Сенари не мог разомкнуть век: вокруг царил слепящий белый свет. Прошло несколько долгих минут, прежде чем он решился взглянуть на мир. Лодка скользила по темной реке. Мимо медленно проплывал заснеженный лес, берега, словно укутанные белым покрывалом, сливались в одну полосу. Даже небо сияло слепящей белизной без единого темного пятнышка. В воздухе кружились тяжелые холодные комки пушистого льда. Сенари наблюдал за тем, как черная от холода вода реки несет его лодку все дальше и дальше, как снег кружится и падает в холодную воду, как проносятся мимо бесчисленные деревня. Из оцепенения его вывел лось. Огромное животное, похожее на лошадь, но с уродливой носатой мордой и огромными рогами, словно выточенными кем-то из дерева, вышло из леса, чтобы напиться. Оно безразлично взглянуло на проплывающего мимо сенари черными глазами, а затем изогнуло могучую шею и принялось пить.    «Что это за зверь?» Он вдруг осознал, что не знает ответа на этот вопрос. На этот, и на многие другие. Что он тут делает? Как очутился на реке? Кто он такой? Последняя мысль вызвала смутные воспоминания. Слепящий белый свет… что было до него? Задумавшись об этом, сенари вспомнил два широко раскрытых крыла и лицо: красная татуировка на лбу и глазах, красные волосы, безумная улыбка. Сенари содрогнулся, стоило этим картинам появиться в сознании. «Я сделаю тебя свободным, Вольга». Сенари судорожно втянул холодный воздух и широко раскрыл глаза. Вольга. Воспоминания вспыхивали одно за другим, словно цепочка петард, и вскоре на смену тупому удивлению пришла паника. Он царевич Охмараги, отправился на встречу с Ковеном, его страна надеется на него! Но как он оказался на этой проклятой реке!? Где его свита!? Как далеко он уплыл? Вольга осмотрел дно лодки, но одеяла все загораживали, нужно было отодвинуть их. Царевич неуклюже потянулся рукой к одному из них, и только тогда увидел свои пальцы. Темно-серые, матовые словно уголь, с черными и острыми звериными когтями, теперь они были почти-что белыми, а ногти на них – острыми, но прозрачными, как у людей, пластинами. Вольга с удивлением поднял руку к глазам. Может, так подействовал холод? Пальцы и в самом деле закоченели, да и ног сенари почти не чувствовал, не говоря уже о других частях тела. Если так пойдет и дальше, он замерзнет насмерть. Вольга сосредоточился на внутреннем пламени. Источник огня всегда тлел в области желудка и, стоило позвать, пламя растекалось по телу пульсирующими волнами… но теперь там, где должен был быть огонь, была только пустота. Вольга попробовал позвать пламя снова, но безрезультатно, лишь растревоженный желудок заболел от голода. Не на шутку перепугавшись, сенари напряг руки, призывая пламя в пальцы, но все, чего он добился, это боль в окоченевших мышцах. – Да что же это!? – зло прорычал Вольга, снова взмахивая рукой. Огня не было. Стихия словно отрезало, и сенари отчетливо ощущал это. Он мог звать снова и снова, но откликаться было нечему: огонь ушел. Когда царевич понял это, он тихо завыл от отчаяния. Это все проклятая рашемийская зима! Святые Огни, тут ведь даже дождь превращается в лед! Может, огонь вернется, если согреться?... Мысли, мечущиеся в голове сенари, словно стая испуганных птиц, постепенно вернулись к тому, с чего все началось: нужно выбраться из лодки и как можно скорее найти свою свиту. А если не их, то хотя бы разумных, которые предоставят царевичу жилище и еду.  Стараясь не смотреть на свою мертвенно-бледную кожу, отдающую синим, – совершенно противоестественный цвет для огней, – Вольга стал обыскивать дно лодки, пытаясь найти хоть что-то, что могло помочь. Вскоре он нашарил среди одеял тощий мешок, внутри которого обнаружилось сухое мясо и почти что замерзший хлеб. И хотя при одном виде мяса рот Вольги наполнился слюной, он не прикоснулся к нему, зато оледеневший сухарь разломал и сунул за обе щеки, принявшись жадно грызть. Кроме мешка с припасами да одеял в лодке не нашлось ничего: ни весел, ни одежды, ни карты. Без весел управлять посудиной, и значит и вернуться назад, было невозможно, оставался только один путь – по земле. Чтобы прибиться к берегу, Вольге пришлось пересилить себя и сунуть руку в ледяную воду. Превозмогая обжигающий холод, сенари греб к берегу, надеясь, что не отморозит и без того посиневшую конечность – кожа, стоило ей коснуться воды, приобрела насыщенный темно-синий оттенок. В памяти встали отрывки из книг, которые он прочел про Рашемию. Путники, которые оставались на холоде слишком долго, могли навсегда лишиться пальцев ног или рук, или даже целой конечности, если обморожение пойдет дальше. Вольга старался не думать о том, что теперь у него есть все шансы умереть от холода и голода в глухом лесу, – а именно это ему и пророчили отец с Эльгой. Наконец, нос лодки уперся в берег, покрытый густыми зарослями сухой травы, прячущейся за сугробами. Перед сенари возникла новая проблема: он не знал, как выбраться, не попав в воду и не искупавшись в снегу. Все, что осталось у Вольги из одежды, это красные шаровары. Поразмыслив, сенари плотно обмотал себя одеялами и накинул сверху шкуры. Мысли о том, как нелепо он при этом выглядит, злили его, но другого выхода не было. Завернувшись в панцирь из нескольких слоев, Вольга все равно мерз, к тому же, двигаться в броне оказалось намного сложнее. Раскачав лодку, сенари выждал нужный момент и неуклюже прыгнул на заросший берег. Избежать купания в снегу Вольге так и не удалось. Сыпучий, словно песок, белый пушистый лед тут же проник под одеяла и стал жечь и без того ноющую от холода кожу. Отплевываясь и проклиная все на свете, сенари попробовал удержаться прямо, но это оказалось не так-то просто посреди зарослей. Когда ему, наконец, удалось крепко встать на обе ноги, Вольга обнаружил, что сугроб доходит ему до пояса. В голове промелькнула мысль о том, что лучше уж вернуться в лодку и плыть дальше, надеясь наткнуться на жилое селение. Сенари задумался. Очевидно, что в лодке он очутился по вине пьяного ангела: наверное, ублюдку показалось это забавным, он усыпил Вольгу каким-то заклинанием и утащил к реке. Царевич хорошо помнил карту мест, в которых они о свитой были, когда оказались в «Лошадиной Косынке», и неподалеку от трактира, примерно в дне пути, как раз была река. Ее русло огибало несколько деревень, уходя в глухие незаселенные леса, а после изворачивалась змеей и выходила прямо к портам Северного моря. Плыть до самих портов было на лодке было слишком долго, но оставалась надежда, что река не унесла Вольгу слишком далеко от последних северных деревень. Если они еще впереди, можно попробовать доплыть до них, если же нет… Вольга взглянул на небо, надеясь по солнцу определить, сколько времени мог провести в лодке. Однако молочно-белое одеяло надежно укрывало светило от глаз сенари: понять, в каком месте солнце находится сейчас, было невозможно. Все, по чему Вольга мог ориентироваться, это голод. Убийственный голод, который заставлял задерживать взгляд даже на коре деревьев.  Бывали дни, когда царевичу нельзя было есть несколько дней: перед священными обрядами, требующими его участия, или перед совершеннолетием. Но и тогда он не был так голоден. В конце концов сенари решил, что провел в лодке несколько дней. Понаблюдав за тем, с какой скорость течет река, Вольга с ужасом понял, что последнюю деревню проплыл, скорее всего, больше суток назад. Выходит, добраться до своих можно только по берегу, а это значит, что придется пробираться по сугробам. Дело было рискованное, сенари не знал, сколько еще протянет на холоде, но одно он знал точно: если не будет двигаться и останется сидеть в лодке дальше, погибнет наверняка. Это решение пришли к нему так просто. Он погибнет, если останется на месте. Нужно идти против течения в слепой надежде, что рано или поздно удастся выйти к людям. Больше ничего. Набрав в грудь побольше воздуха, Вольга принялся пробираться сквозь снег и прячущиеся под ним заросли. Было мерзко касаться сугробов оледеневшими пальцами, шаровары быстро вымокли и облепили ноги, снежинки то и дело падали на глаза, но приходилось терпеть. Шаг за шагом сенари продирался сквозь заснеженный лес, и вскоре потерял счет времени. Дышать становилось тяжелее, в легких словно разрослась липкая паутина, которая не давала воздуху двигаться свободно: каждый вдох и выдох сопровождали режущие нутро хрипы. Нос и глотка горели, сперва сенари обрадовался, что огонь решил вернуться к нему, но позже, когда начал чихать и кашлять, он понял, что это жжение было чем-то другим. Вольга впервые в жизни заболевал. Вскоре начало темнеть, это произошло так быстро, что царевич даже не заметил перемен. Вот, только что он видел, куда идти, а теперь едва различал свои вытянутые руки. Вольга забеспокоился, он почувствовал, что что-то не так, но никак не мог понять, что именно, – до тех пор, пока не погрузился в непроглядную темноту. Тогда сенари осознал, что никогда до сих пор не был в темноте, ведь пламя на его голове всегда освещало путь. Вольга коснулся рукой своих волос, твердых раскаленных наростов, застывших в одном положении, но ничего не почувствовал. Сенари остановился, паника охватило воспаленное сознание. «Где мои волосы!?» – в ужасе подумал он, ощупывая голову онемевшими руками. Чувствуй его пальцы хоть что-то, Вольга понял бы, что наросты стали мягчайшими прядями, напоминающими перья. Они состояли из субстанции, больше всего похожей на сгустившийся туман, и ощутить их онемевшей кожей было почти невозможно. «Святые Огни, этот крылатый безумец что-то сделал со мной! Огонь ведь не мог уйти из-за холода, не мог!... » Мысли лихорадочно носились в голове сенари, но не находили выхода. Он был один в полной темноте, посреди раскаленного снега и он был болен. Вольга готов был поверить, что спит и ему снится ужасный кошмар, но, как ни старался, он не мог проснуться и выбраться из страшного слепого холода. Рассудок царевича оказался на грани, сенари продолжал пробираться сквозь заросли, потому что это было единственное, что он мог делать. Он уже не чувствовал тела и двигался неуклюже, словно собственные руки и ноги стали деревянными протезами. Сознание охватывал жар, снова и снова заставляя прокручиваться одни и те же безумные видения. Ветки стали казаться Вольге жесткими волосами гигантской мантикоры, в чьей гриве он запутался, а стволы – ее лапами. Бесконечная грива и перебирающиеся с место на место лапы… царевич никак не мог понять, почему мантикора просто не сожрет его, не покончив разом с холодом и темнотой. Порой Вольга вспоминал, что бредет по лесу в Рашемии, но позже болезненные видения снова возвращались.  Вдруг ночную тишину, в которой сенари расслышал только треск ломающихся веток да свое хриплое дыхание, прорезал зычный вой. Поначалу сенари решил, что ему почудилось. Он не был уверен в этом, но ему казалось, что он все еще в глухом лесу, а кричать здесь некому. Однако спустя время вой повторился, и на этот раз он оказался ближе. Сенари замер и прислушался, инстинкты охотника проснулись мгновенно. Вольга прижался к ближайшему дереву и весь обратился в слух, затаив дыхание. Мягкая бархатная тишина, снег поглощал все лишние звуки… но вот тихий, едва различимый скрип сугроба. В двухстах метрах хрустнула ветка. Кто-то подходил все ближе. Чем сильнее Вольга сосредотачивался, тем лучше слышал существ, подбирающихся издалека. Они двигались медленно: еще не поняли, с чем столкнулись, и тщательно принюхивались к воздуху. Вольга не понимал, откуда он знает, что неведомые звери принюхиваются, но он был в этом уверен. Они остановились примерно в двадцати метрах, дальше идти не решались. Только самый смелый и самый крупный из них осторожно двинулся к Вольге. Сердце царевича забилось чаще: что это за существа? Насколько они опасны? Судя по тому, как хрустит под ними снег, не очень большие: намного меньше тварей на Охмараге. Однако их, кажется, много, и они не просто защищают свои земли – они хотят есть. Вольга попробовал ощупать дерево, возле которого стоял, но это оказалась сосна: забраться на нее без подготовки не получится. И все деревья вокруг – сосны… а зверь тем временем приближается. Вольга не мог видеть его, но странным образом точно знал, где находится животное. И, когда вожак стаи оказался в трех метрах, сенари знал об этом. Он встал лицом к животному и принял стойку, напрягая онемевшие руки. Зверь попробовал ступить ближе, и тогда сенари ощерился. Из воспаленного горла вырвался гулкий звериный рык, заставивший волка повременить с атакой. Вольга умолк, волк напротив него не двигался с места. Животное не сводило с сенари пристального взгляда, но не издавало ни звука: его стая медленно приближалась. Почуяв, что хищников вокруг становится все больше, сенари снова зарычал. Он инстинктивно попробовал призвать огонь и взмахнул рукой, заставив волков отпрянуть… но бессмысленно. Стихия ушла. Этот жест привел сенари в отчаяние, и стая почуяла это: они поняли, что их жертва беззащитна. Самый крупный волк, стоящий ближе остальных, зарычал и прыгнул. Вольга, мгновенно сориентировавшись, выставил вперед руки и, когда зверь подлетел к сенари, сцепился с ним. Зубастая пасть словно клещи стиснула запястье, но до кожи сквозь толстые одеяла добраться было не так-то просто. Рыча и клацая зубами, сенари вместе с волком повалились на землю. Несколько секунд, пока волк пытался прогрызть ткань и добраться до кожи, позволили сенари нащупать горло животного. Толстая густая шкура надежно защищала нежную кожу от зубов, но острые когти охотника без труда продрали ее. Теплая кровь полилась по онемевшим пальцам, придав сенари сил. Зарычав, он вцепился в шею животного зубами и, сжав челюсти, что было сил рванул голову в одну сторону, а руку в другую. Шейные позвонки с хрустом разделились, волк даже не взвизгнул.  Все это произошло за секунды. Вожак был мертв, сенари отбросил труп животного в сторону стаи, но оставшиеся звери и не думали убегать. Тогда Вольга угрожающе зарычал, растопырив пальцы с крепкими когтями: он не собирался сдаваться так просто. Услышав рычание неведомого существа, волки отступили, но всего на пару шагов. Добыча оказалась не из простых, но ведь они были голодны. Они были голодны и их было больше. *** – …Спорим, я попаду белке в глаз с двадцати шагов? Спорим, а? – Ха! Да ты и с трех промажешь! Ты даже лук держать не умеешь! – Ты просто завидуешь, что у меня лук с резьбой, а у тебя голый! Соко весело улыбнулся и показал старшему брату язык. Тот в долгу не остался и отвесил брату подзатыльник, но рука у него была в теплой меховой перчатке, а голову Соко укрывал капюшон, так что подзатыльник вышел почти что приятный. Только рассвело, позднее утро стояло как раз такое, какое должно быть в самом начале зимы: теплое и светлое. Соко и его старший брат Ситко отправились на охоту… то есть, если по правде говорить, они должны были только проверить силки и ловушки, расставленные отцом, но мальчишки считали это самой настоящей охотой. Братья топали по сугробам на снегоступах и высматривали на деревьях какую-нибудь невезучую белку, которая помогла бы им разрешить спор о том, кто из них самый меткий. До ближайшего силка было идти еще минут двадцать: ближе дикие звери обычно никогда не заходили, ведь это была территория людей. В поселении, где жили Ситко и Соко, было полно сильных охотников, одного запаха которых хватало, чтобы напугать любого дикого зверя. Каково же было удивление Ситко, когда вдалеке среди кустов он вдруг заметил серую шкуру. Остановившись, он одернул зазевавшегося младшего брата и ловким движением вытащил из чехла на спине легкий лук. – Волк!... – воскликнул было Соко, но тут же зажал рот руками в меховых варежках. Он впервые видел живого волка так близко. Зверь услышал возглас мальчика, его огромная голова с острой мордой покачнулась в их сторону, и, вместо того, чтобы отступить, зверь шагнул еще ближе. И еще. Он шел прямо к братьям. – Стреляй же! – горячо прошептал Соко старшему брату, во все глаза глядя на то, как огромный зверь медленно ковыляет в их сторону. – Он пади бешеный! Трясущимися руками Ситко вытащил стрелу и, прижав ее к рукояти, натянул лук. Почти не целясь, он отпустил тяжелую тетиву, и стрела полетела прямо в кусты за волком… Однако, стоило ей скрыться за листвой, зверь оступился и замертво повалился наземь. Несколько секунд мальчик стоял, не сводя удивленного взгляда со зверя, помершего от стрелы, которая, – Ситко точно это знал, – пролетела мимо. Сока, веривший в меткость брата куда больше, чем он сам, опомнился быстрее и, приготовив охотничий ножик, бесстрашно поспешил к их добыче. – Поверить не могу, ты убил живого волка! – кричал он. – Никак в богатыри метишь, братец!!!... Однако, чем ближе Соко побирался к волку, тем больше ему открывалось из-за сугробов. Когда был в пяти метрах, мальчишка понял, что что-то тут было не так.  – Боги милостивые… иди сюда, глянь! – крикнул он, разглядывая зверя круглыми от ужаса глазами. Волка убила вовсе не меткая стрела бесстрашного Ситко: вся шкура огромного хищника была изодрана в клочья, один глаз вытек, ухо явно откушено, а снег вокруг стремительно краснел от крови, вытекающей из вспоротого брюха. – На медведя напоролся?... – предположил Ситко, когда приблизился и рассмотрел изуродованный труп. – Да медведи спят давно! – воскликнул Соко. – Да и дался Потапычу бедный волк? Что за зверь вообще мог такое сделать!? Его взгляд уже отцепился от изуродованного животного и скользил по кровавому следу.  – Идем, посмотрим, откуда он приполз сюда! – Спятил!? А если встретим того, кто это сделал? – Да он уже ушел давно! Пошли давай, не трусь! – Соко уверенно потянул брата за собой. В конце концов Ситко уступил и пошел впереди брата, держа наготове свой лук. Кровавый следы тянулся вдоль деревьев и сугробов, уводя мальчиков все дальше в чащу. До того места, где произошла драка, братья шли не больше часа: на снегоступах они двигались куда быстрее, чем полумертвый волчара, убегающий непонятно от чего. Когда мальчишки вышли к месту сражения, они сразу это поняли: их встретило поистине ужасное зрелище. Весь снег кругом покрывали красные пятна, тут и там валялись кровавые ошметки, мертвые животные, чьи трупы уже окоченели на морозе, окружали центр поляны, где не осталось ни пятнышка белого снега. Настоящая бойня. Ни один из братьев даже в самом страшном сне не мог представить себе ничего подобного, у обоих скрутило желудки от увиденного. Однако, неусыпное мальчишеское любопытство все равно потянуло их вперед, к самому центру поляны. Взгляд Соко жадно скользил по растерзанным телам огромных хищников, пока вдруг не наткнулся на кое-что новое. – Гляди! – воскликнул он. – Там человек! Прежде, чем Ситко успел опомниться, его несносный брат уже бежал к темной бесформенной куче. Мальчик опустился на колени и осторожно отодвинул ворох разодранных одеял и шкур, слипшихся ото льда и крови. Когда он отбросил самый последний лоскут, то не выдержал и завизжал на весь лес, отскочив подальше: из-под одеял показалось разодранное лицо мужчины с мертвенно-голубой кожей. – Ты что орешь, дурак совсем!? – зло проворчал старший брат. Ситко уже подоспел к младшему, но еще не увидел мертвеца, потому упрек дался ему легко. Однако, стоило мальчику заметить бледно-голубую кожу и залитое кровью лицо, у него у самого перехватило дыхание. Впрочем, после своих слов Ситко просто не мог позволить себе показать, что испугался. – Похоже, наткнулся на волков ночью… – проговорил он как можно спокойнее, рассматривая лицо мертвого охотника.  – Неужели это он с ними сделал? – проговорил Соко, еще раз осмотрев мертвую стаю. Пять взрослых северных волков, включая того, что выжил и смог дойти почти до самого селения. – Слушай, надо отсюда убираться и поскорее! – он отошел еще дальше и потянул брата за рукав. – Нужно взрослым сказать, не наше это дело!... Что если это упырь?... – Упыри только в сказках, – фыркнул Ситко, с осуждением взглянув на младшего брата. – А человек, по-твоему, мог такое сделать!? – воскликнул мальчик, указывая на растерзанных волков. – Идем отсюда, пока он не ожил и за нас не взялся! – Мертвые не оживают, – фыркнул Ситко и в доказательство пнул бесформенную кучу одеял и шкур, которая укрывала мертвеца. Труп глухо застонал и шкуры зашевелились. К такому братья готовы не были, оба завизжали и со всех ног бросились прочь. Они пробрались за кусты и неслись по сугробам, пока Ситко не обернулся и не обнаружил, что никто за ними не гонится. – Стой! – крикнул он брату. – С дуба рухнул!? Быстрее к своим, пока нас не сожрали!... – Да не гонится он за нами! Соко остановился и обернулся на брата. – Что, если он живой и вот-вот умрет? – проговорил тот. – Нельзя его бросать! – А что, если он упырь!? – Да заладил ты про своих упырей! – зло выпалил Ситко. – Это человек, ты же сам видел! Он наверняка окоченел в снегу, потому такой синий. Нужно вернуться к нему и дотащить до селения, пока еще не поздно. С этими словами Ситко демонстративно развернулся и потопал обратно на своих снегоступах. Соко стоял и смотрел в спину удаляющегося брата, а потом, тихо выругавшись, пошел за ним. Мужчина лежал там же, где его оставили, только снова зарылся лицом в свои одеяла. – Эй, ты там еще живой?... – спросил Ситко, осторожно пихнув незнакомца ногой. – Встать можешь? Молчание. Ситко велел брату натаскать еловый лап, да таких, что пошире. Орудуя ножиком и веревкой, которую всегда носили с собой, братья соорудили из них подобие лежанки, которую можно было бы тащить по снегу. Затем они принялись толкать незнакомца: в себя он больше не приходил, потому, перекатывая его по снегу, словно шар для снеговика, мальчики смогли переместить его на самодельные носилки. Тащить огромного мужика, который весил наверняка больше, чем оба брата вместе взятые, было не просто. Однако Ситко было уже четырнадцать, и он считался самым сильным среди своих сверстников, а Соко ни в чем не хотел отставать от брата. Краснее от натуги и обливаясь потом, они просто не могли признаться друг другу в том, что тянуть слишком тяжело, потому все-таки дотащили свой груз до селения. Завидев, что два брата возвращаются без дичи, да еще все в снегу, Гала, огромная женщина, держащая в страхе все селение, принялась осыпать их упреками. Однако, увидев, что мальчики притащили вместо дичи на обед, она заголосила так, что вскоре к ним на помощь сбежалось все жители. Едва живого охотника перенесли в дом к старухе-знахарке, где положили возле самой печи. Маленькая сморщенная старушка, седая как лунь, но бойкая, словно молодой козленок, велела поскорее стащить с найденного ледяные одеяла, а сама принялась порхать по избе, хватая сушеные веники различных трав и крошечные короба со своими мазями да порошками, о назначении которых никто, кроме нее, не догадывался. – Да это лесной дух, не иначе!... – проговорил один из мужчин, когда с чужака сняли панцирь из шкур. Все в комнате осенили себя святым символом при виде странного чужака. Нелюдь с иссиня-серой кожей и перьями вместо волос был весь в крови, – неясно, своей или волчьей, – его тело покрывали страшные раны, однако, каким-то непостижимым образом он все еще жил. Изуродованная грудь поднималась и опускалась с тяжелыми хрипами. – Нагляделись, а теперь кыш! – старуха замахала руками на мужчин. – Мешаетесь только! Когда охотники вышли, знахарка крепко заперла дверь избы, бросила в огонь в печи пучок сухой травы и, наконец, взглянула на лежащего на полу пришельца. – Ну, голубчик, посмотрим, что с тобой приключилось… Несколько дней и несколько ночей старая Нана никого не пускала в свою избу, из трубы которой непрестанно шел вонючий травяной дым. Позабыв про сон и усталость, старая знахарка отвоевывала для нелюдя каждый прожитый час – и борьба эта была не из легких. Мороз уже прочно засадил свои когти в это тело, и не собирался так просто отпускать свою добычу. Однако, и Нана была не из робкого десятка: характер упертой старушки уже давно стал притчей во языцех.   Через несколько дней она вышла к людям и объявила, что чужак выживет. Потом велела принести к ней еды и вещей по хозяйству, после чего снова наглухо заперлась. Соко и Ситко не раз стучались, надеясь, что их, как спасителей, пустят посмотреть на больного, но старушка была непреклонна. Братьям приходилось довольствоваться одними только слухами, а их по селу расползлось немало. Мужчины, видевшие не пойми откуда взявшегося в глухой чаще охотника, утверждали, что у него голубая кожа, вместо волос птичьи перья, во рту клыки, как у волка, а на руках звериных когти, которыми он и разодрал стаю волков. Однако в такие небылицы даже мальчишки не поверили: все ведь знают, что люди и нелюди такие не бывают. Разве что… разве что Ситко и Соко и впрямь наши в лесу не человека, а самого настоящего лесного духа. Чем больше жители села гадали, кого же мальчишки нашли в лесной чаще, тем больше возникало версий и споров. Одни думали водяной, другие – упырь-утопленник, третьи – что это леший. Были и такие, кто утверждал, что ничего такого быть не может и в избе у знахарки обычный охотник. Последним, впрочем, со временем пришлось передумать: одним утром вместо петухов все селение поднял нечеловеческий вой. Не зная, что думать и чего бояться, люди выскакивали из теплых домов на улицу и в страхе бежали к домику знахарки, откуда доносились завывания. Чужак, который, судя по звукам, был настоящим здоровяком, метался по избе, было слышно, как грохочут о доски падающие предметы. Грохот сопровождал поистине дьявольские крики вперемешку с проклятиями на нечеловеческом языке. Испугавшись за маленькую знахарку, люди стали ломиться в дверь, но, как ни старались, внутрь попасть так не смогли. Им оставалось только слушать, как внутри мечется обезумевший охотник, да грохочут о доски падающие вещи. Вскоре, впрочем, все успокоилось, и над селом воцарилась гробовая тишина. С того утра никаких подозрительных звуков из избы старушки не доносилось, но количество версий и домыслов о найденыше утроилось. Дни шли за днями, вскоре запах дыма из трубы знахарки стал пахнуть, как прежде, а сама Нана начала выходить чаще. Внутрь она, впрочем, по-прежнему никого не пускала, а на расспросы о чужаке отвечать не желала. Одним днем, это было спустя примерно три недели после того, как Соко и Ситко нашли в лесу чужака, Нана вышла из своего дома, чтобы поговорить с охотниками: ей кое-что понадобилось в лесу. Когда же знахарка вернулась и накрепко заперла дверь, то, обернувшись, обнаружила внутри двух несносных мальчишек. Братья пробрались в дом, пока ее не было, и теперь с любопытством глазели на нелюдя, прячущегося на печке. Нелюдь тоже смотрел на них, но равнодушно. – Как тебя зовут? – спросил Соко, таращась на мужика с серо-голубой кожей и белыми волосами, верхние пряди которых парили в воздухе. Кожа, которая была ближе к печке, имела синеватый оттенок. Мужчина не пожелал ответить, он даже не моргнул, словно и не слышал слов ребенка. – Это мы спасли тебя, – заметил Ситко. Он говорил медленно, словно разговаривал с больным на голову, – он сам не знал, почему. – Мы нашли тебя среди волков. От нелюдя не укрылся тон мальчика, и он нахмурил широкие белые брови. – А вы что тут забыли, паршивцы? – недовольно проворчала знахарка, сердито сложив руки на груди. – Да мы только посмотреть!... – поспешил оправдаться Соко. – Что он, заразный, что ли?... – А ну кыш отсюда! – сказала старуха, сурово покачав головой, и указала на дверь. Соко открыл было рот, чтобы возразить, но старший брат его одернул. Они вместе вышли из избы. Напоследок Соко обернулся и увидел, что нелюдь провожает их взглядом. Может, он все же понял их, раз смотрит так по-человечески?... Нана заперла за мальчишками дверь, а затем направилась к своему столу, заваленному пучками трав и кореньев. – А чего ты с ними не поздоровался? – проговорила она прежним недовольным тоном, на этот раз обращаясь к своему подопечному. – Мальчишки тебе жизнь спасли, а ты как дикий! – Это они дикие, а не я, – проворчал в ответ нелюдь, кутаясь в меховое одеяло. Он закрыл глаза и прижался щекой к теплой белой печи. В месте, где горячий камень коснулся голубой кожи, расползлись темно-синие пятна, чуть розовые на краях. С тех пор, как пришел в себя и смог двигаться, Вольга почти не отходил от большой рашемийской печи, которая в это время года всегда была добротно растоплена. Можно было подумать, сенари боялся, что замерзнет насмерть, если окажется от печки дальше двух метров.  Взглянув на подранное лицо нелюдя, Нана с удовлетворением отметила, что раны на ее подопечном заживают быстро, – возможно, большая их часть уже стянулась бы в свежие шрамы, если бы Вольга не растревожил их, когда крушил избу. В то утро Нана перепугалась не меньше, чем жители села: она подумала, что нелюдь взбесился после того, как увидел себя в крошечном зеркальце, и спряталась от него в подвале. Несколько минут изба тряслась и гремела, словно живая, но потом все затихло. Однако старушка осмелилась вылезти только спустя пару часов после того, как упал последний предмет. Осторожно выглянув из-под крышки на полу, она увидела, как обессиленный нелюдь сидит возле печи и смотрит на огонь с таким лицом, будто в этом самом пламени только что сгорело его собственное сердце. Раны раскрылись и кровоточили, руки, грудь, лицо – все было в крови. Увидев, во что превратилась вся ее работа, – все бессонные ночи, которые она провела у постели охотника, – старушка позабыла про страх и проворно вылезла наружу, принялась громко отчитывать глупого нелюдя. Нана металась по избе, пытаясь отыскать среди разбросанных вещей тряпки почище для перевязки и мази, а чужак словно бы не видел и не слышал ее. Он позволил знахарке умыть и перевязать себя, а потом уснул и проспал до следующего утра. Тогда он сам разбудил знахарку, попросив еды: оказалось, синекожий умеет говорить. Нана попробовала расспросить его, кто он такой, но на вопросы нелюдь отвечал редко и неохотно, сказал только, что его зовут Вольга и что он прибыл издалека. Как потом выяснилось, не отвечал он не потому, что не мог или не помнил, а потому что не хотел: характер у него оказался премерзкий. Благодарности в его бесстыжих глазах словно отродясь не водилось, а всю помощь и заботу он принимал с таким видом, будто старушка ему чем-то задолжала. По молодости Нана и сама была не цветочек – ох и выл же ее наставник иными вечерами, и палками ее колотил, и матом крыл, а ей до старого дурака дел не было, творила, что вздумается. Все это лет в семьдесят само потом как-то улеглось, но, видимо, судьба решила припомнить ей на старости лет дурь молодости, и послала в наказание синее чучело. И хотя знахарке даром не сдался ни чужак, ни его благодарность, – Нана вылечила бы его, даже если бы он сам того не хотел, уж таков был ее путь в этой жизни, – иной раз руки так и тянулись к кочерге или венику, чтобы хорошенько огреть заносчивого гада. Сейчас, сидя за своим столом и перебирая сушеные травы, Нана думала о том, что наглый гость слишком уж залежался на печи. Старуха видела, что к постели его привязывает уже не болезнь, а некое неведомое ей горе. Знахарка знала, что далеко-далеко и впрямь есть страна, где живут люди, которые делят свои тела напополам со стихиями. И хотя Вольга ничего о себе не говорил, старушка догадывалась, что, раз он так далеко от дома, не обошлось без беды – и беды пострашнее, чем ночь один на один с волчьей стаей. В голову знахарке давно пришла одна мысль, однако только теперь Нана приняла окончательное решение. – Дуй вниз, бока все уже отлежал пади, – проворчала она, ловко распутывая очередной пучок трав. – Мне поможешь. – Сама справишься, – огрызнулся нелюдь, поворачиваясь к знахарке спиной. – Кочергой захотел? – сурово прикрикнула Нана, нахмурив пушистые седые брови. – Слезай живо, сказала! Хватит валяться. Кочергой по лопаткам Вольга уже получал, потому, покрывая старуху охмаражскими проклятьями, как можно медленнее слез вниз и поплелся к столу. – Да осторожней там, не помни! И так после твоих выкрутасов ничего не осталось. Нелюдь издал глубокий грудной рык, едва удерживаясь от того, чтобы не скомкать в пыль сухой пучок вонючей травы. Однако в конце концов он все же взял себя в руки и, ухватив тоненький узелок веревки острым когтями, принялся развязывать его, а затем стал искать подгнившие стебельки. – Пора бы тебе уж и на свет божий выходить начать, – заметила Нана спустя время. – Иль ты всю жизь на печи проваляться надумал? Вольга не ответил, даже изогнутым острым ухом не повел. Он перевязал пучок с сухой травой и принялся за следующий, и в каждом его движении сквозил немой упрек старухе, которая заставила его величество возиться в грязной вонючей траве. – Я вот что надумала: ты к Духову Дню совсем окрепнешь. Пойдешь со мной на север, мне туда по делу нужно важному. Деревенских взять не могу, а одной тяжело стало добираться. Поможешь, а там хоть до лета на печи лежи. – Я никуда не выйду, – бросил Волга, нахмурившись. – Брось, оденем тебя потеплее, никакой мороз не будет страшен! Тебе наша мастерица шубу сошьет, хоть в снегу спи, не замерзнешь. – Отоспался уже. – Я вот что еще подумала, – продолжила Нана. – Уж не знаю, что с тобой такое приключилось, но вижу, что не все вылечить могу. – Да ты и птицы подбитой не вылечишь… – фыркнул нелюдь, за что тут же получил пучком травы в голову. – Я-то пусть и не вылечу, но подруги мои давние помочь могут! – проговорила Нана, хмурясь. – Каждый Духов День я к ним хожу, чтобы наперед для сельчан все беды выведать. К ведуньям многие ходят, да не всех они у себя принимают, а за тебя, так и быть, словечко замолвлю. Авось помогут тебе с твоей бедой.  – Уж не про Ковен ли ты болтаешь? – спросил Вольга, удивленно взглянув на старуху. Впервые за все время взгляд нелюдя оживился. – Иные и Ковеном их называют, – кивнула знахарка. – Слыхал про них? – Слышал кое-что. Вольга отстранился от стола и задумчиво поглядел куда-то в сторону. Забывшись в мыслях, он зарылся рукой в свои чудные белые волосы. Когда очнулся в избе, сенари с трудом смог вспомнить, что с ним случилось, а когда вспомнил, да отыскал в избе зеркальце, в котором увидел свое новое лицо, едва не лишился рассудка. И дело было вовсе не в уродливых шрамах и жутких черных швах. Его, Вольгу, лучшего охотника, первенца самого Златомира, поистине ярчайшего огня Охмараги, – его, наследного царевича, превратили в сына ветра! В никчемного, бесполезного сына ветра, чьей стихией только мух вокруг гонять! О, как он был зол! Попадись ему тогда проклятый ангел, царевич бы оторвал ему оба крыла и руки заодно! Однако ангела рядом не было, только вонючая уродливая старуха и дряхлая изба, заваленная бесполезным хламом. Когда ярость утихла, вернулась боль в груди и жжение от ран, оставленных волчьими когтями и зубами. Болезнь еще долго припоминала сенари эту вспышку ярости, однако в конце концов все же отступила. Когда понял, что не умрет от холода и что стихия, – пусть и такая жалкая, – при нем, царевич стал думать о том, что ему делать дальше. Переохлаждение, воспаление легких, кровоточащие при каждом неосторожном движении раны – о том, чтобы пытаться добраться до своих в таком состоянии можно было даже не думать. К тому же, рашемийские леса зимой не место для одинокого путника, это Вольга тоже уже понял. Поначалу царевич решил, что дождется, пока снег растает, и тогда отправится на юг, попробует найти там свой отряд. Теперь же решение проблемы пришло само собой: старуха отведет его к Ковену, а оттуда Вольга сможет попасть прямо на Охмарагу на одном из кораблей. Возможно, Михаилу хватит ума отправить кого-нибудь из охотников ждать Вольгу у ведьм, и тогда царевич сможет воссоединиться с отрядом и вернуться домой, как и намеревался. Однако о том, как его встретят на Охмараге, царевич старался не думать. Он застрял один среди снегов, едва не замерз насмерть и не погиб от зубов тощих лесных собак… все, что пророчил ему отец, сбылось, и это не делало Вольге чести. Но хуже того – сбылось то, что предрекла Эльга. «Ветер задувает пламя, наступает тень» – слова сумасшедшей ключницы не выходили у царевича из головы. Чем больше он думал о них, тем сильнее начинал беспокоиться: что означает «наступает тень»? Вольга надеялся, что не смерть. Хотя Эльга говорила, что наследников не станет и огни покинут трон… но стоило этим мыслям появиться, царевич повторял себе, что это все бредни сумасшедшей, а он еще не так пал, чтобы верить в бессмысленные предсказания.  Пусть он стал ветром, пусть он застрял в глухой чаще в домике грязной старухи, все это теперь уже неважно, потому что сейчас Вольга снова увидел цель: он продолжит свою миссию на материке, доберется до Ковена и узнает, как успокоить вулканы. Возможно, прорицательницы смогу подсказать, как вернуть стихию огня, и тогда жизнь вернется в прежнее русло. Останется только добраться до родной страны и никогда, никогда больше ее не покидать. Новый план придал Вольге сил, ситуация перестала казаться безнадежной. Как только болезнь ушла из легких, он, к большой радости Наны, даже стал выходить на улицу, чтобы привыкнуть дышать на морозе. Царевич предполагал, что очутился в глухой деревне, и только убедился в этом, когда впервые вышел наружу. Дикие люди, одетые в нищенское тряпье и шкуры убитых животных, сновали тут и там, почти все они без конца глазели на Вольгу, что его страшно раздражало: куда бы ни пошел, он не мог спрятаться от взглядов надоедливых дикарей. Особенно досаждали дети, мелкие засранцы, которые тыкали в него пальцами и кидались снежками. Однажды одни из них, кажется, те двое, которые приходили в избу старухи, пристали к Вольге с просьбой поохотиться с ними. Разумеется, царевич не собирался возиться с двумя мальчишками, но тогда один из них как бы невзначай показал ему свой новый ножик. Каково же было удивление царевича, когда он узнал в нем подарок Евы! Красные шаровары из баснословно дорогого шелка после встречи с волками никуда не годились, и Нана забрала их себе на тряпки. Похоже, пока мальчишки тащили Вольгу через лес, ножик выпал через дыру в кармане, и дети подобрали его. Как оказалось, мальчишка прекрасно знал, что ножик принадлежит Вольге, но отдавать не собирался, а отбирать что-то у ребенка силой царевич, разумеется, не стал. Пришлось пойти засранцами на сделку, отправиться с ними в лес и отвечать на бесчисленные вопросы. Вольга рассказал им, что он царевич Охмараги и зачем приехал в Рашемию. Двум братьям его история очень понравилась и они, млея от восторга, стали расспрашивать его о жизни в джунглях, где никогда не бывает зимы. Вольге их интерес понравился, и он охотно принялся рассказывать им обо всех чудесах своей прекрасной страны. Даже описывая Охмарагу на скудном наречии простых двуногих, царевич словно очутился там, и это короткое время поселило в его сердце тихую радость. Каково же было удивление жителей селения, когда нелюдимый чужак вернулся с братьями только под вечер, да еще и не умолкал ни на минуту. В тот день Вольгу позвали к общему костру и уже всем селом слушали о том, как далеко в джунглях бесстрашные огни охотятся на ядовитых мантикор, как сыны земли выращивают драгоценные камни из простых камней, как сыны воды и ветра обуздывают океан, – и как мудро правит над всеми ними ярчайший огонь, восседающий в дворце из белого мрамора на склонах Арда. Нана, которая до того вечера с опаской выпускала своего подопечного в люди, теперь была спокойна. Когда рассказывал о своей чудной родине, Вольга совсем преобразился, и, глядя на восторженные лица людей, сам начал улыбаться им, хотя и не замечал этого. После мальчишек и взрослые охотники позвали царевича помочь им, мол, раз он такой великий охотник, то пойти на кабана ему будет несложно. И хотя Нана все уши Вольге прозудела о том, что ему еще рано скакать по лесам, царевич охотно согласился отправиться в лес. Повадки диких свиней были незнакомы сенари, да и как они выглядят Вольга представлял смутно, но ему было приятно вновь ощутить себя в прежней стезе. Мальчишки говорили, что видели следы вепря не так далеко от селения. Дорожки, протоптанные копытцами, кучки помета и россыпь жесткой черной щетины на снегу привели охотников к месту лежки – большие ямы, прорытые прямо в промерзшей земле. В них устроилась целая стая жирных мохнатых свиней. Держась против ветра, охотники отошли подальше и устроили ловушку, набросав в нее еды. После этого они дождались ночи, когда животные должны были отправиться на промысел, и стали караулить. Двое кабанов быстро нашли приготовленное угощение, однако в последний момент один из них почуял неладное и не ступил в капкан. Один из охотников, которые в случае чего должны были стрелять из лука, выстрелил раньше времени и промахнулся мимо виска зверя. Завизжав, испугавшиеся кабаны бросились вперед, в то место, где прятался Вольга и другой охотник. Царевич среагировал мгновенно и повалил соратника на землю, подальше от копыт удирающих двухсоткилограммовых свиней. В ту ночь им не повезло, еще два дня они потратили на то, чтобы найти следы зверя. Спать приходилось в палатке из шкур прямо на снегу, однако теплый спальник и шестеро охотников под боком не дали Вольге замерзнуть. На второй день они снова отыскали стадо кабанов и той же ночью смогли заманить нескольких в ловушку. В селе охотников с добычей встречали, как героев! Из подвалов достали запасенную медовуху и соленья, в селе начались настоящие гулянья с песнями и плясками у костра. Со свиней сдирали жирную черную шкуру, а туши насаживали на толстые ветки, которую подвешивали над кострами на двух рогатинах. Охотники пользовались особым почетом, им подносили лучшие куски и наливали больше всех выпивки. Вольга, который до сих пор отказывался от любого мяса, словно оно было отравлено, охотно съел у всех на глазах свой кусок. Это событие было встречено громкими улюлюканьями: из глаз сенари, никогда до сих пор не пробовавшего хорошо прожаренного мяса, полились голодные слезы, а его чудная кожа приобрела розовый, совсем человеческий оттенок. – Ха, добротная свинина из любого человека сделает! – выкрикнул дед по имени Охав, гордо задирая круглый красный нос. – Да твоя что, пусть мою попробует!... И Вольга попробовал: он набросился на мясо, словно оголодавший зверь, съедал все, что ему предлагали. Внутри у него уже начало зарождаться чувство глубокого стыда, – он ведь ел приготовленную людскую пищу, хотя для любого огня это был страшнейший позор, – но Вольга чувствовал себя слишком счастливым, чтобы остановиться. Прекратить он смог только тогда, когда уже не мог смотреть на еду. После пира начались песни, тягучие, словно мед. Мужчины пели, широко разевая рты, к ним присоединялись зычные голоса женщин, даже некоторые дети подхватывали знакомые с пеленок мотивы. Разомлевший от тепла и сытости, слегка захмелевший от меда, сенари с удовольствием слушал странные дикие песни, а под конец даже пробовал петь со всеми: голос у него, как и у любого сенари, был куда громче и сильнее человеческого. И хотя Вольга не попал ни в одну ноту и безбожно коверкал непонятные слова, его радушно приняли в спонтанный хор. – А ваш дикий народ не так плох… совсем не так плохо! – говорил он Нане той же ночью, когда все уже разошлись. Сенари, непривычный к деревенским напиткам, опьянел так, что даже не мог залезть на свою печку. Старушке пришлось укладывать его на лавку, да еще и раздевать. – Ох, бедовая твоя голова… завтра ты у меня дождешься, охотничек! – ворчала Нана, стягивая с него сапоги, с которых на пол сыпался снег. – Отставь меня в покое, старая ведьма!... Вольга попробовал отмахнуться от нее и в итоге упал с лавки. Подняться его тушу обратно Нана не могла при всем желании, потому плюнула на нелюдя. Старушка отправилась спать на печь, оставив Вольгу валяться на полу, где он вскоре крепко уснул. На следующий день царевич, выпив с похмелья весь кефир, отмахнулся от Наны, которая хотела посмотреть, что сталось с его ранами после охоты, и, накинув полушубок, отправился к охотникам. Он хотел узнать, когда они отправятся за кабанами в следующий раз, но те только посмеялись: мол, это было ради забавы, а теперь и поработать пора. Озадаченного сенари отправили вместе со всеми здоровыми мужчинами рубить дрова на все село.   До Духова Дня оставалось три долгих зимних месяца.