Игра на двоих

      Лаэ'зель ходила вокруг яйца гитиянки, пульсирующего желто-зеленым светом, и ее лоб рассекали задумчивые морщины.       — Оно нежизнеспобно, — наконец вынесла она вердикт.       — Не-а, — отозвался Астарион от кровати, натягивая сапоги. — Я чувствую сердцебиение под скорлупой. Ребенок вполне себе живой, просто, как и прежде, не торопится в этот мир. И знаешь что? Я его прекрасно понимаю!       Впервые за долгое время не мучили кошмары: всю ночь чудилось, что он рассматривает себя в зеркале, откровенно наслаждаясь каждой черточкой, поэтому утро в кои-то веки оказалось приятным и не ощущалось как удар камнем по голове.       — Даже если оно вылупится, прошло уже слишком много времени, — отчеканила Лаэ'зель. — Ребенок будет слабаком или, того хуже, неполноценным.       Уилл, вычесывавший мягкой щеткой шерсть и перья медвесыча, поднял голову. Медвесыч встрепенул крыльями, довольно пугукнул и прищурил янтарные глаза. С каждой неделей он как будто становился больше, а его перья блестели и переливались все ярче: лагерная жизнь и общество стаи ему явно нравились.       Правда, Иллиатрэ так и не смог придумать ему имя. Несколько дней ломал голову, но в конце концов сказал только: «Пусть будет просто медвесычик. Мы же все равно не спутаем его ни с каким другим медвесычом!»       Учитывая, что среди его вариантов было «Пух», «Кристалл», «Сыч» и «Крылатая Cмерть», уж точно лучше пусть будет просто медвесычик.       — Даже если он или она не станет воином, — сказал Уилл, — то может быть выдающимся мыслителем, художником, магом, в конце концов. Разве народу гитиянки нужны только воины?       — Все, кто не может присоединиться к борьбе с гейхами, бесполезны, — отрезала Лаэ'зель.       — Но… — начал Астарион, плотнее затягивая ремень черного кожаного нагрудника. — Тебе не кажется, что жизнь вашего народа слишком уж сильно связана с иллитидами? На другие миры и народы вам плевать, так что не говори, будто вы пытаетесь всех защитить. Вы давным-давно освободились от рабства, множество поколений с тех пор сменилось, но вы все равно живете только ради того, чтобы уничтожать иллитидов, и больше ни для чего. Разве это просто… не другой вид рабства?       Ноздри Лаэ'зель хищно раздулись, зрачки желтых глаз сузились, и сквозь связь головастиков его копьем ударил ее гнев, но быстро угас.       — Ts'kva! Если бы кто-то посторонний хоть намекнул, что мы, гитиянки, по-прежнему рабы, он мгновенно лишился бы головы!       Астарион и бровью не повел: как и Иллиатрэ, она чаще лишь громогласно угрожала, чем претворяла угрозы в жизнь. Что ж, приятно, что с каких-то там пор он для нее не «посторонний».       — Но твое невежество я прощаю, — продолжила она и усмехнулась. — Тем более, что доля истины в твоих словах есть.       Он недоверчиво на нее уставился. Неужели правда услышал то, что услышал? Она на самом деле с ним согласилась, еще и в таком деликатном вопросе?..       — Без гнета Влаакит мы, гитиянки, сумеем найти собственный путь. Мы не откажемся от уничтожения гейхов, ведь в этом наше предназначение, но, возможно, со временем у нас появятся и другие смыслы.       «А как насчет меня?» — подумал Астарион мрачно. Пока что его жизнь прочно упиралась в убийство Касадора, и других смыслов в ней не предвиделось.       А раз так — точно ли он освободился?

***

      Раненый Арт Куллах, которого арфисты нашли среди теней и принесли в таверну, неподвижно лежал на кровати. Его грудь тяжело вздымалась, на смуглой коже блестели капли пота, черные кудри спутались, на подбородке пробивалась темная щетина. Гулкие, медленные удары сердца. Непонятно почему, но сама мысль о крови раненого заставляла горло спазматично сжиматься — Астарион бы скорее обезумел от жажды, чем сделал хоть глоток. На вкус она, должно быть, как лихорадка.       Неподалеку Хальсин негромко обсуждал с арфистом ситуацию. Арт Куллах, некогда числившийся в отряде «Огненного Кулака», пропал еще во время войны с шаритами и вдруг ниоткуда появился среди Проклятых земель несколько дней назад, не постаревший ни на день. В себя так и не пришел — лишь бормотал что-то о тенях и местном духе природы по имени Таниэль. Хальсин, надеявшийся снять проклятье, тут же ухватился за эту новость и решил своими глазами увидеть раненого, не дожидаясь возвращения Иллиатрэ.       Собственно, тот наверняка и оставил их в таверне, чтобы они разобрались с проклятьем. Сам ушел развлекаться в Лунные Башни, а всю грязную работу…       Астарион осмотрел Арта Куллаха не прикасаясь. Ребра сломаны, по груди тянется рана, сейчас скрытая под бинтами, но, в сущности, ничего серьезного — уж точно не настолько серьезного, чтобы он несколько дней не приходил в себя. Астарион покопался в памяти, пытаясь вспомнить все, что когда-либо читал о магическом трансе, но в голову так ничего и не пришло. На всякий случай он оглядел ладони Арта.       — Смотрите, у него мозоли на левой ладони и пальцах. Мечник?       — Определенно нет, — отозвалась Лаэ'зель, с раздраженным видом сидевшая на стуле у кровати. Привыкла действовать и прорубать себе путь сквозь полчища противников, а не расследованием заниматься, так что коротать время в таверне выводило ее из себя. — Он худощавый и хлипкий, руки и ноги слабые, мускулы развиты недостаточно. В лучшем случае может быть стрелком, да и то вряд ли. Вероятно, боец поддержки.       Астарион рассматривал мозоли на смуглой широкой ладони Арта. И правда, на следы от долгих тренировок не похожи. Мысль пронзила голову, как молния, и он резко поднялся, вскинул палец, призывая спутников подождать, и вышел в главный зал. Альфира, тифлинг-бард, которой Иллиатрэ помог закончить песню в Роще, сидела за столом у старой печи и смотрела в никуда. Тень скорби лежала на ее нежном лице, лоб пронзали морщины: ее возлюбленная оказалась среди тех, кого схватили абсолютисты. Полузабытая лютня, с которой Альфира раньше не расставалась, стояла у стены — и это к лучшему, потому что если бы к давящей атмосфере в таверне примешались заунывные песенки в плохом исполнении, кое у кого сдали бы нервы.       — Мне нужно взглянуть на твою левую ладонь, — произнес Астарион без обиняков и послал ей самую соблазнительную их своих улыбок. Некстати уколола мысль, что Альфира была бы очень, очень легкой жертвой: получилось бы привести ее к Касадору в первый же день знакомства…       Настроение резко испортилось.       Она непонимающе подняла взгляд, прижала руку к груди, но, помедлив, протянула Астариону. Он взял ее за запястье и возликовал: такие же мозоли, как у Арта Куллаха!       Альфира вдруг залилась краской и неловко кашлянула.       — Мне, конечно, очень приятно… но у меня уже есть любимая, и другие отношения меня не интересуют.       Астарион хохотнул.       — Извини, но нет, — и, перебирая в уме всевозможные грубости, ограничился спокойным честным ответом: — Ты же не думаешь, что хоть кто-нибудь в этом мире может сравниться с Иллиатрэ?..       Альфира удивленно на него посмотрела, но он проигнорировал ее взгляд, только зубы сжал. Можно же раз в жизни позволить себе капельку сентиментальности, в конце концов!       Девчонка даже не представляет, насколько ей повезло, что они не столкнулись во Вратах Балдура пару месяцев назад, не представляет, насколько ей повезло слышать от него ругань и резкости, а не сладкие комплименты, насколько повезло не знать его «любви», ведущей прямиком в смертельную хватку вампира.       Ничего ей не объяснив, он вернулся в боковую комнату и провозгласил:       — Арт Куллах — бард, а мозоли у него от лютни!       Уилл встрепенулся:       — Может, попробовать ему сыграть — вдруг очнется?       Астарион запустил руки в свой вещевой мешок, бормоча магические формулы, пока из расширенного заклинанием пространства не вылетел гриф старой лютни.       — Так, погоди, — выдал Уилл, наблюдая за его тщетными попытками выдернуть застрявший инструмент. — Это та самая, которую вы нашли в Доме Исцеления? И что, просто так прихватили с собой?       — Угу. Иллиатрэ сказал, что ничего лишним не бывает. В крайнем случае можно ее продать.       Сильным рывком Астарион наконец высвободил лютню из плена тканевой горловины. Пробормотал:       — Никак не могу понять, как ему удается засунуть в мешок вещи, которые гораздо больше самого мешка?..       Уилл, Хальсин и Лаэ'зель выжидающе смотрели на него.       — Ну чего? — поднял он брови. — Я не умею играть. Ты же у нас сын эрцгерцога, Уилл, тебя обучали музыке?       — Знаю две мелодии на флейте, если найдешь мне флейту — сыграю. А ты сам разве не благородного происхождения?       — Угу. И гувернер преподавал мне скрипку лет триста пятьдесят назад!       Астарион старался не думать о семье: за прошедшие столетия его поместье, наверное, давно превратилось в руины, а владения заросли сорняками — хотя скорее просто-напросто ушли с молотка. Еще до того, как он оказался в рабстве у Касадора, не осталось никого, кто мог бы претендовать на наследие его рода, а он сам вот уже двести лет числился мертвым, даже могила с его именем на кладбище была.       Он изо всех сил попытался вспомнить свою фамилию, но память зияла дырами, как трухлявое дерево.       — Все в порядке? — встревожился Хальсин. — Ты как будто… куда-то провалился.       — Все в порядке, — отрезал Астарион, вышел из комнаты в главный зал и снова направился к Альфире. Вкратце описал ситуацию и провел ее к Арту Куллаху.       — Сыграй что-нибудь не слишком печальное, но и не слишком бодрое. И, главное, не пой.       Им все же нужно пробудить раненого, а не вогнать еще глубже в транс ужасным исполнением!       Альфира глубоко вдохнула. Перехватила лютню поудобнее. И заиграла, нежно касаясь струн пальцами. По комнате потекла ненавязчивая мелодия, быстрая, словно река.       Арт Куллах на кровати захрипел, выгнулся дугой и открыл глаза.

***

      Выпроваживая Альфиру, Астарион слушал объяснения раненого вполуха (все равно потом узнает детали через связь головастиков): из-за проклятия Таниэль разделился на две отдельные сущности, одна из них вылетела на астральный план, другая бродит где-то в тенях, пораженная скверной, и проклятие получится снять, только если их объединить. Альфира мялась на пороге, глядя ему в лицо, как восторженный щенок, пока наконец не выпалила:       — Можно мне с вами?       Астарион издал высокий смешок.       — С нами? Хочешь спать на холодной земле, есть что попало и просыпаться от того, что крыса жует тебе волосы?       — Спать под звездами, есть у костра в компании друзей и просыпаться с первыми лучами солнца, — парировала Альфира. — А еще — я смогу собственными глазами увидеть все ваши подвиги и сложить о них балладу!       Некстати вспомнилось, как Астарион с Иллиатрэ, ухмыляясь и подначивая друг друга, вломились в амбар, где как раз страстно совокуплялись гоблин и орчиха. Интересно, что в случае их стаи следует понимать под «подвигами»?       — С нами уже путешествовал один бард, Воло, — напомнил Астарион, подавив усмешку. — Кончилось тем, что Иллиатрэ выгнал его из лагеря.       — Я буду тише воды ниже травы! Буду готовить вам пищу, стелить постель, стирать одежду и вдохновлять песнями перед битвами!       — Нет, стирать одежду — это, конечно, хорошо. А вот песен не надо, мы хотим в битвах живыми остаться, а от такого «вдохновения» кто знает, что может произойти.       В глаза Альфиры заблестели слезы, но она упрямо их сморгнула и бросила:       — Может, бардовского опыта и умений мне пока не хватает… но я совершенствуюсь с каждым днем и буду становиться только лучше!       Да ну? Кажется, когда Иллиатрэ ее утешил и помог с песней в честь погибшей наставницы, ей передалась частичка его самоуверенности.       И все же Астарион собирался ее отвадить, так что надавил:       — Когда ты бренчала на лютне в Роще, то оглушила бедных белок! Они даже не могли сдвинуться с места, и Иллиатрэ пришлось взять их на руки и отнести в лес!       На самом деле сцена тогда показалась дьявольски жалкой, даже смехотворной: девчонка с опухшим от слез лицом, терзающая лютню так изощренно, что даже белки вокруг нее начали качаться. Да-да-да, на ее глазах убили любимую наставницу, но что теперь, останавливаться и утешать каждого встречного?       Ах да. Иллиатрэ же так и делает.       На миг овладел соблазн все же взять ее в отряд и посмотреть, через сколько дней или даже часов она запросится к мамочке.       — Мне жаль! — выпалила Альфира. — Я была подавлена, но сейчас стала более стойкой и смогу справиться с неприятностями, будьте уверены!       Как бы поступил Иллиатрэ? Стоит ли поступать так, как поступил бы он, или он рассчитывал, что Астарион будет делать то, что сам посчитает нужным?       В любом случае, насчет просьбы Альфиры у них наверняка сошлись бы взгляды.       — Нет значит нет, — отрезал Астарион и захлопнул дверь у нее перед носом.

***

      Астарион спокойно разглядывал мальчика перед собой: одну сторону лица и небольшой рог у него пожрала скверна, черными хлопьями поднимаясь в воздух, а взгляд у него был немного злой, расфокусированный, совсем не детский.       Тьма в заброшенном доме давила куда сильнее, чем снаружи. Даже цветы и травы, что тут и там пробивались из земли, угнетали только сильнее — напоминание о жизни, что давным-давно здесь угасла. Собственно, по ним отряд и нашел мальчика, воплощенную половину местного духа природы.       — Оливер, — настойчиво произнес Хальсин. — Ты должен пойти с нами и слиться с Таниэлем, чтобы на этих землях снова взошло солнце. Вы ведь испокон веков существовали как единое целое!       Астарион цыкнул языком и повернулся к Оливеру. Тот выкатил нижнюю губу и ухмыльнулся, всем видом показывая, что ни с кем сливаться не собирается и никакое единое целое его не волнует. Вместо этого предложил сыграть в прятки.       — Ладно, — пожал плечами Астарион. — Почему бы и нет? Только с одним условием: если я выиграю, ты пойдешь с нами и согласишься присоединиться к Таниэлю, когда мы его найдем.       — Иллиатрэ, — укоризненно выдал Хальсин и, смутившись, тут же поправился: — Я хотел сказать, Астарион. Мы не можем тратить время на игры. Оливер должен…       — Оливер сейчас ребенок, — одернул его Астарион раздосадованно. — Он не пойдет с тобой только потому, что ты давишь на него и толкаешь высокопарные речи о целостном духе природы. Вдобавок… — он повел подбородком в сторону окна, где снаружи угадывались три гигантские тени: колеблясь и покачиваясь, будто черные тряпки на ветру, они заглядывали в дом пылающими красными глазами. — Вон там «Мамочка», «Папочка» и «Песик» Оливера. Ты точно хочешь, чтобы они разозлились, что мы с ним не поиграли?       Помедлив, Хальсин неохотно кивнул. Астариона глодала досада. Иллиатрэ что, нарочно оставил его в таверне, потому что, как оказалось, в критических ситуациях они поступают одинаково?..       Он попросил Хальсина, Лаэ'зель и Уилла отойти и сделал то, что всегда умел лучше всего, — слился с тьмой.       Жуткие тени искали его, заглядывали пылающими глазами в каждую щель, но так и не нашли и лишь раздосадованно взвыли. Однако Оливер (предсказуемо) отказался с ними пойти и нырнул в портал, где стае все же пришлось сразиться с его «семьей».       Когда короткая, но яростная схватка кончилась, Астарион уступил Хальсину право уговорить мальчика стать единым целым с Таниэлем. В конце концов, все это проклятие — тяжкая ноша их друида, а значит, ему от нее и избавляться.       Никак не получалось отбросить мысль, что, выходит, они с Иллиатрэ часто думают одинаково.       Как и всегда, Иллиатрэ видел его насквозь, видел его душу и помыслы отчетливее, чем Астарион видел сам себя.

***

      С первого этажа донеслись переборы лютни, где время от времени проскакивали фальшивые ноты, и высокий мелодичный голос. Судя по всему, опять что-то слезливое. Астарион ступил на лестницу, предвкушая, как набросится на Альфиру за очередное посредственное исполнение, как тут разобрал слова отчетливей и замер.       — «…вспомни меня».       Старая баллада о несчастной любви, баллада из далеких и сокрытых во тьме глубин его прошлого. Ее пели в тавернах барды, когда Астарион приходил туда пропустить стаканчик-другой после изматывающего судебного заседания.       Неожиданно для себя он поспешил в зал, где Альфира любовно водила пальцами по струнам лютни, прикрыв глаза, и мелодия накатила на него сильнее, захлестнула могуществом шторма. Его присутствия девушка даже не заметила. Ее лицо казалось одухотворенным и почти безмятежным, на рогах и темных волосах играли блики свечей, лютня переливалась оранжевым в руках, совсем как тогда, тогда, когда Альфира под ободряющим взглядом Иллиатрэ запела балладу в честь наставницы…       — «Как узришь белый цвет роз кустов, то вспомни меня», — лилась по таверне песня. Астарион припоминал ее. Трагическая история о юноше и девушке, что очень любили друг друга, но не могли быть вместе, и она сказала ему: вспоминай меня каждый раз, как увидишь белую розу. Так я будто навсегда останусь с тобой, в твоей памяти.       Я стану твоим призраком розы.       Печально улыбаясь, Альфира открыла глаза, увидела его и едва не выронила лютню. Вмиг притихла и уставилась на него почти со страхом, словно ждала, что он снова начнет отчитывать и грубить.       Астариона вдруг укололо, словно бы совесть. Он кашлянул в кулак. Произнес:       — Баллада из времен моей молодости. Не думал, что нынешние барды ее еще помнят.       — Моя наставница Лихейла очень любила старые баллады, — голос Альфиры дрогнул. — Никогда бы не подумала, что вам триста лет. Вы очень хорошо выглядите, даже для эльфа.       Он едва не вздрогнул и хихикнул.       — Ну, я не настолько старый. Да и бальзамы для кожи делают свое дело, дорогуша! Кстати… спой эту балладу Иллиатрэ, когда он вернется. Ему понравится.       Против воли он покосился на подоконник, где стоял горшок с гаудерией золотистой. Растение заметно подросло, а над ним парила яркая сфера солнечного света — заклинание, которое Уилл, оставшийся в таверне, худо-бедно наколдовал с седьмого раза. Правильным и своевременным поливом занимался Хальсин. Астарион же пару раз согнал с подоконника кота Ваше Величество, который проявлял к блестящим листьям слишком уж явный интерес. Подумать только, сколько усилий они все приложили, ухаживая за одним-единственным, не таким уж и редким, самым обычным цветком…       Альфира неуверенно улыбнулась, всем своим видом выражая желание, чтобы Астарион оставил ее наедине с музыкой, но он не пошевелился. Тогда она прочистила горло, замерла и с неожиданной уверенностью заиграла. По залу разлились мощные, прерывистые звуки, сплетаясь в мелодию.       И эту балладу он узнал. Куда более сильная и злая, чем предыдущая, история о юной девушке, убившей своего мужа, что издевался над ней. Вместо того чтобы дрожать от страха и винить себя за чудовищный поступок, она пряталась в лесу от своих односельчан, а на заре собиралась уйти — в свободную новую жизнь, лишенную мучений.       Астарион занял один из свободных стульев и облокотился на спинку, едва уловимо покачивая головой в такт музыке.       Да, баллада чудесна.       И Альфира, похоже, не так уж плоха.

***

      Астарион рассеянно смаковал вино за стойкой таверны — если слово «смаковал» подходило к кислой бурде, которой приходилось довольствоваться. Но лучше так, чем ничего.       Он погрузился в свои мысли и даже не услышал, как к нему подсел Хальсин — хотя, казалось бы, появление такого высокого, огромного, крепко сложенного эльфа пропустить просто невозможно. Друид плеснул себе вина и с наслаждением осушил стакан.       — Я хотел сказать спасибо, — начал он мягко, как и всегда, но теперь его голос звучал приглушенно. — Я присоединился к вам, чтобы отблагодарить за спасение моей Рощи. Собирался помогать на вашем тяжелом пути, но даже представить не мог, что вы так сильно поможете мне… Правда, спасибо за все, что вы делаете для меня.       — Еще рано благодарить, — усмехнулся Астарион. — Проклятие мы не сняли. Осталось еще полдела.       — Да, — кивнул Хальсин. — Я все подготовлю к ритуалу, чтобы можно было выйти на астральный план и поискать Таниэля. И, думаю, Иллиатрэ стоит пойти со мной.       Астарион недоуменно моргнул. Еще днем Хальсин твердо стоял на том, что пойдет через портал один, а они будут его прикрывать на материальном плане.       — Если он одержим, то сущность, завладевшая им, на Астральном плане покажет себя, — продолжил тот. — Может, получится с ней договориться.       — Или изгнать. Гейл сказал, что магических признаков одержимости вроде как не видно, но не всякая одержимость очевидна. Существа из других планов вселяются в гуманоидов не так, как демоны, а учитывая, что состояние Иллиатрэ связано с подарочком больного на голову шамана…       — Шаман, творящий зло, — произнес Хальсин с отвращением. — Естественная вещь для природы, но от того не менее отвратительная. Не будем об этом. Астарион, тебе что-то гложет?       Астарион перестал покачивать стаканом вина в руке.       — Я… с чего ты взял?       А что он мог сказать? Что сама мысль о Вратах Балдура и о том, что Касадор там его ждет, заставляла желудок скручиваться в узел — и в то же время промедление и неизвестность давили каменной глыбой, лишая покоя? Или что с каждым днем все отчетливее казалось, что он полагается на Иллиатрэ куда сильнее, чем собирался, куда сильнее, чем следовало? Даже сейчас без Иллиатрэ будто чего-то не хватает, и уверенность, которую Астарион обрел за месяцы путешествия, понемногу начинала шататься…       Проклятье! Он не может так сильно зависеть от одного-единственного дроу! Просто не может…       — Ты выглядишь встревоженным с тех пор, как Иллиатрэ с половиной стаи ушли в Лунные Башни, — отозвался Хальсин. — Хотя и раньше ты как будто о чем-то беспокоился. Ты читал ту толстую книгу о богине Энре, чтобы отвлечься?       — Да, — помедлив, признался Астарион. — Я, конечно, вычитал там о волшебном плаще, позволяющем вампиру разгуливать под солнцем, но вряд ли у меня получится его раздобыть. И… не то чтобы предстоящее сражение с Касадором очень меня вдохновляло.       Бывали моменты, когда хотелось со всех ног броситься подальше от Врат Балдура и затеряться среди самых глубоких теней, чтобы никто и никогда его на нашел, но… это бессмысленно. Уж лучше умереть, чем жить столетие за столетием, дрожа от каждого шороха, так никогда и не освободившись.       — Касадор — лишь смертный, — приглушенно сказал Хальсин, глядя перед собой, и жилы на его мускулистых руках вздулись. — Пусть и нежить, противоестественная природе, но его можно убить. Как можно убить всех, кто причинил вам боль. Просто попробуй положиться на нас.       Астарион растерялся, сраженный его словами, будто хлынувшим в лицо теплым солнечным светом. Только и смог вымолвить:       — Иногда ты бываешь таким кровожадным, что я бы и не подумал…       — Только к тем, кто этого заслуживает, — серьезно бросил Хальсин. — Касадор заслужил, как никто другой.       Невольно вспомнилось, как он, выбравшись из клетки в лагере абсолютистов и перевоплотившись из медведя обратно в эльфа, потребовал у стаи прикончить всех гоблинов, в том числе детей, потому что они «противны природе», еще и слюной от бешенства плевался.       Неожиданно стало смешно, как будто все тревоги отступили. Стая, конечно, бывает… очаровательна. Не только Иллиатрэ.       Хальсин улыбнулся ему, достал из кармана маленький нож и кусок обработанного дерева и принялся вырезать очередную фигурку.       Минуты проходили в молчании. Слышался лишь мерный скрежет лезвия, и деревянная стружка мягко опадала на стойку.       Клинок соскользнул и пропорол друиду ладонь.       Астарион забыл, как дышать. В голове затуманилось, взгляд прикипел к длинному порезу, что неспешно наполнялся кровью…       Раненая ладонь Хальсина вдруг оказалась прямо перед его лицом, пальцы сжались на чужом запястье, и язык скользнул по порезу, с величайшим наслаждением подбирая красные капли, рот аж истомой свело от удовольствия. Астарион плотнее прильнул губками к ранке, высасывая кровь, но порез оказался неглубоким, и из груди вырвалось недовольное ворчание, едва ли не рокот. Он отстранился, раскрыл шире рот, намереваясь вонзить клыки в вену на запястье…       И оцепенел.       Отпрянул так поспешно, что едва не перевернул стул, прикрыл ладонью окровавленные губы и, изо всех сил подавляя в голосе дрожь, выпалил:       — Прости, пожалуйста. Такого больше не повторится!       Хальсин с интересом разглядывал свою ладонь, блестящую от слюны, а порез снова неспешно наполнялся кровью.       — Все в порядке. Ты можешь пить мою кровь, если хочешь.       И с готовностью вытянул руку венами вверх.       Астарион медленно облизал губы. Проклятье, вкусно, как родниковая вода после долгой жажды. Да, разумеется, стоит быть осторожнее, но… честно? Хоть он и извинился, ни капли не жаль, как не было жаль в тот первый раз, когда он попытался укусить Иллиатрэ в лагере.       И все же лучше не наглеть. Стая, конечно, приняла его вампирскую сущность, но можно и не облизываться на их шеи в открытую! Правда, Хальсин сам предложил, так что…       — Ты уверен? — спросил Астарион осторожно, отняв руку от лица, и усмехнулся. — Правда не против?       — Не против, — кивнул Хальсин и тоже улыбнулся. — Вдобавок, я понимаю, что, когда Иллиатрэ не делится с тобой кровью, тебе трудно найти источник питания на Проклятых землях.       — Так и есть… Что ж, спасибо за щедрое предложение. Может быть, позже. Чтобы я не выпил слишком много. У тебя, кстати, вкусная кровь. Пряная, слегка отдающая травами — ах, сплошное наслаждение!       От крови уже немного туманилось в голове, как от хорошего вина, и он позволял себе немного сболтнуть лишнего. Хорошо, что у Хальсина нет личинки — вряд ли он понимал, как все внутри у Астариона трепетало от предвкушения, приходилось даже губу прикусывать, чтобы не выдать эмоций.       Друид улыбнулся чуточку криво.       — Не стесняйся. Я же знаю, что на самом деле мое предложение очень тебя порадовало.       Астарион закатил глаза и раздраженно выдохнул. Конечно, злиться глупо, его ведь даже никто ни в чем не упрекает. Просто… как-то странно, что члены стаи так спокойно воспринимают, когда их водят за нос.       Кровь Хальсина, теплая, отдающая травами и свежестью, желанная, насыщающая… Но…       Не кровь Иллиатрэ. Хальсин не будет хватать воздух ртом и извиваться под ним от укуса, его глаза не будут блестеть вожделением, он не будет так, черт возьми, счастлив от того, что у него пьют кровь.       Возможно, Иллиатрэ даже расстроится, что Астарион пил кровь у кого-то другого.       — Хорошо, — рассеянно протянул он. — Но… если я сейчас откажусь, твое предложение будет в силе… попозже?       И тут же себя одернул. Проклятье, да с какой радости он так печется о мнении Иллиатрэ?! Это уже переходит все мыслимые пределы! Не станет же он пить кровь одного только Иллиатрэ всю жизнь? Кровь врагов Астарион ведь раньше преспокойно пил, если удавалось вцепиться им в глотки посреди боя…       Зрение вдруг расплылось. На несколько мгновений, показавшихся вечностью, мир превратился в россыпь цветных пятен с ярким беловато-зеленым силуэтом Хальсина посередине.       Астарион заморгал — и видение исчезло.