Ночные снайперы

      Известие, которого ожидал Лань Ванцзи, пришло к ним рано утром, пока оба ещё безмятежно спали в придвинутых друг к дружке кроватях, превращëнных в одну общую постель.       Простенький кнопочный телефон, который Лань Ванцзи забрал на встрече у юношей из клана, коротко завибрировал на тумбочке, и Вэй Усянь, разлепив один глаз, первым успел дотянуться, выхватив его буквально у мужчины из рук.       Это оказалось текстовое сообщение.

«Журавль принëс свиток. Торговец пирожками выходит из дома».

      Трижды перечитав зашифрованное СМС под пристальным взглядом Лань Ванцзи, где отражалось вовсе не возмущение, а затаëнное в чëрной глубине зрачков любопытство, Вэй Усянь призадумался.       — Хмм, и что бы это значило? Дай-ка мне подумать, гэгэ. Подожди немного, не торопи. Это так же увлекательно, как пытаться угадать, какую из четырёх дверей ты выберешь… Так… начнём со второй части послания — она видится мне проще и понятнее, чем первая. Конечно, я могу и ошибаться, но торговец пирожками вызывает у меня стойкую ассоциацию с наркоторговцем, продающим клиентам дозы… То есть — мелкая сошка. Прав ли я, а, Лань Чжань?       — Мгм, — с улыбкой отозвался тот, высвобождая из-под одеяла сильную руку и незнакомо-собственническим жестом, от которого у Вэй Усяня мурашки побежали по коже, подгребая ближе к себе и под себя.       — Но кто тогда журавль? — нахмурился юноша, не замечая, как заполняются дурманом светло-золотистые глаза, глядящие в упор и выжигающие дотла и сердце, и душу.       — Осведомитель, — коротко пояснил Лань Ванцзи.       — Ох, а ведь точно, — согласился Вэй Усянь. — Это же было очевидно. — Призадумавшись ненадолго, он добавил: — Но это ведь не простой осведомитель, верно? Простого осведомителя назвали бы и птицей попроще.       — Верно, — снова согласно кивнул Лань Ванцзи. — Это человек, приближëнный к моему брату… к главе клана, — поправился он.       Мир за окном к этому часу всё ещё оставался невзрачно-серым, безликим, застывшим в преддверии рассвета, и Вэй Усянь, устраиваясь поудобнее в сильных тëплых руках, сонно сощурился, зевнул; пальцы сами собой разжались, мягко роняя телефон на постель, и так он незаметно снова уснул.       Когда же он пробудился во второй раз, Лань Ванцзи поблизости не оказалось. Тончайшая игла едва зарождающейся паники кольнула юношу, и он резко подскочил на постели, озираясь по сторонам, а дыхание его непроизвольно участилось.       — Лань Чжань? — неуверенно позвал он, комкая в руках одеяло и вдруг ощущая себя почему-то таким беззащитным, таким беспомощным и открытым, как никогда прежде.       В ту же секунду он различил тихую речь, доносящуюся из прихожей: знакомый до сладостно щемящего сердца, низкий и чуть хрипловатый голос Лань Ванцзи кому-то спокойно и односложно отвечал, но его собеседника слышно не было — значит, разговор вëлся по телефону.       Лань Ванцзи наверняка вышел из комнаты, чтобы не будить спящего юношу, но тот всё равно не был до конца уверен, уместно ли будет сунуться туда и перебить, помешать, вклиниться или даже просто сделаться незваным третим участником беседы — непонятно, что произошло, но сейчас Вэй Усянь сомневался даже в том, что имел право читать то шифрованное сообщение, которое прилетело к ним под утро весточкой о журавлях и пироженщиках.       Быть может, причина крылась в том, что мужчина отошёл ради этого разговора, и даже если единственной его целью было не тревожить чужой сон, Вэй Усянь ведь не мог наверняка знать, что это действительно так.       Вдруг Лань Ванцзи просто не нравилось, что Вэй Усянь лезет в его дела?       Эта мысль настолько его подавила, что юноша так и застыл полуобнажëнным изваянием, кутаясь в одну только тонкую постельную тряпицу, да и то лишь прикрывая ей ноги, бëдра, живот и, совсем немного, грудь с сосками, упруго и остро торчащими от осенней прохлады.       Он сделал ещё один коротенький шажок в сторону коридорного пятачка, откуда доносились звуки, и одновременно с этим и Лань Ванцзи, закончив с незримым собеседником диалог, показался в проходе. Увидев, что Вэй Усянь встревоженно стоит посреди комнаты, неловко заворачиваясь в одеяло, мужчина быстрым шагом преодолел разделяющее их расстояние, с ответным беспокойством вглядываясь в мягкое и чуть припухлое спросонья лицо.       — Что случилось? — наконец спросил он, так и не сумев ничего разгадать по его выражению.       — Я… Я просто проснулся и подумал, что ты куда-нибудь ушёл… без меня, — неловко выдавил стушевавшийся Вэй Усянь, ещё крепче вонзая пальцы в ничего не закрывающее и не спасающее от холода в таком бестолково волочащемся виде одеяло. — То есть… надолго куда-нибудь ушёл.       До того всё, что творилось между ними, оставалось неясным, ни одним, ни другим в явном виде не озвученным, что казалось, будто это может оборваться в любой момент так же неожиданно и стремительно, как и началось.       — Нет, — коротко и глухо отозвался Лань Ванцзи. — Никуда без тебя.       — О… — Вэй Усянь немного оживился, и глаза его возбуждëнно загорелись. — Совсем-совсем никуда, гэгэ? И даже когда придёт пора навестить торговца пирожками?       Тут Лань Ванцзи, конечно же, промолчал, буравя юношу очень красноречивым взглядом, которого тот не выдержал.       — Ну, знаешь, Ханьгуан-цзюнь, это немного… несправедливо, тебе так не кажется? И где же ты собираешься меня бросить, когда сам отправишься с ним на встречу?       — Я не собираюсь нигде тебя бросать, — быстро ответил кажущийся сбитым с толку Лань Ванцзи, но прозвучало это несколько растерянно: он и сам прекрасно понимал, что тут только и остаётся вариантов, что либо оставить дожидаться в безопасном месте, либо рискнуть и пойти вдвоëм.       — Ну, вот видишь, — укорил его Вэй Усянь, без труда всё разгадав по оттенкам в голосе. — Значит, тебе придётся взять меня с собой.       По лицу Лань Ванцзи отчётливо читалось, что ему не по нраву ни тот, ни другой вариант, и что он предпочëл бы какой-нибудь третий, которого не существовало в принципе; взгляд же его при этом самовольно скользил по миловидному юному лицу Вэй Усяня, по его взлохмаченной голове, по тощему телу, хорошо прикрытому только посередине, с боков же щеголяющему откровенной наготой, и в глубине чëрных зрачков ледовитых глаз вновь начинала пробуждаться та неутолимая жажда, которая раз за разом и пугала юношу, и будоражила, и приводила в затаëнный восторг — потому что была направлена вся на него.       Кисти Вэй Усяня разжались сами собой, выпуская только мешающую тряпку, и та соскользнула, с лëгким шорохом опустившись на пол к его ногам, а Лань Ванцзи от этого поступка еле заметно вздрогнул и сделал глубокий вдох. Он так и продолжал бестолково возвышаться над Вэй Усянем всей своей плечистой и рослой фигурой и, хотя кадык его дëрнулся от глотка сухой жажды, не предпринимал ровным счётом ничего.       Вэй Усянь видел, как пальцы мужчины, только с виду тонкие да изящные, в реальности же — сильные и крепкие, что стальные прутья арматуры, сдавливают зажатый в них пластиковый корпус мобильного телефона, и дешёвая чёрная коробочка только чудом это выдерживает, едва не трескаясь.       Тогда Вэй Усянь, слишком напуганный своим неудачным пробуждением и ощущающий слишком шатким их всё, подался навстречу, прямо так, оголëнным телом — будто оголëнными проводами — припадая к часто вздымающейся груди с неистово колотящимся сердцем; приподнялся на цыпочках, чтобы дотянуться губами до уха мужчины, и бесстыдно в него прошептал:       — Тебе не стоит сдерживать себя, гэгэ. Тебе не стоит сдерживать себя… ни в чëм.       В его собственной груди при этом тоже билась хрупкая птаха, ломая перья и крылья: пускай он и видел по всем признакам, что Лань Ванцзи испытывает к нему сильное влечение, а всё же не мог знать наверняка, не терзается ли тот попутно этим порочным желанием, с которым, быть может, просто не способен совладать.       Впрочем, самого Вэй Усяня заботило только одно: чтобы только всё это ни в коем случае не прекращалось.       Чтобы Лань Ванцзи продолжал смотреть на него так, словно хочет наброситься и растерзать живьём.       Однако, вопреки ожиданиям юноши, в этот раз тот почему-то не стал набрасываться: стоял и завороженно, неотрывно глядел на его голое тело, точно впервые увидел.       Тут до Вэй Усяня запоздало дошло, что ведь действительно, прежде Лань Ванцзи не имел возможности его как следует разглядеть: либо сразу подминал под себя и неистово, как оголодалый зверь, трахал своим конских размеров членом — и тогда обоим было далеко не до любования друг другом, — либо же всë это и вовсе происходило в одежде, как вчера в закутке заброшенного квартала.       Сообразил он также и то, что и сам точно так же ещё не успел полюбоваться обнажëнным мужчиной.       А ещё — что полюбоваться хотелось бы.       Пока эти мысли проносились в его голове заячьей чехардой, Лань Ванцзи неловко дëрнулся, и его рука выпустила телефон — точно так, как минуту назад Вэй Усянь выронил одеяло, — отправляя туда же, к ногам.       Крупные ладони мужчины сошлись на тощей талии Вэй Усяня, сжались, поползли сперва вверх, до самых подмышек, а затем поплыли обратно вниз, спускаясь уже до бëдер. Там они ненадолго замерли, болезненно сжимая мягкие ягодицы, но в этот раз не стали устраивать первобытный акт, больше похожий на дозволенное изнасилование, чем на нормальную человеческую близость.       В этот раз у Лань Ванцзи хватило выдержки — хотя Вэй Усянь видел и угадывал, что она прямо сейчас трещит и лопается по швам — чтобы взять чуть больше, чем привык брать обычно. Он в благоговении склонился, обдавая горячим дыханием грудь юноши, и сомкнулся губами на одном из его сосков, отвердевших от холода, сразу же до боли втягивая в рот и принимаясь жадно посасывать.       От сумасшедших ощущений Вэй Усянь тут же ахнул, запрокинул голову, чуть прогнулся в спине, покачнулся и впился пальцами в плечи мужчины, отыскивая в них опору.       Ладони Лань Ванцзи продолжали крепко, но при этом и с некоторым трепетом, покоиться у юноши чуть повыше талии, шероховатые подушечки больших пальцев еле ощутимо — и ровно бы сами по себе — водили по рëбрам, проступающим от худобы и отчëтливо различимым под кожей цветущего весеннего персика, а губы курсировали от одного соска к другому, поочерёдно захватывая их в плен и нещадно теребя, зацеловывая, покусывая до того, что они заметно набухали, краснели, наливались влажным глянцем. Рот мужчины ощущался миниатюрным вулканом, жарким и сухим, а касание языка — драконьей лаской, ревнивой и острой.       Сквозь дурман, застилающий взор, Вэй Усянь скосил глаза книзу, по-прежнему вонзая пальцы Лань Ванцзи в плечи, и увидел на классических чёрных брюках, безупречно-чистых и тщательно отутюженных, выпирающий тугой бугор, увенчанный пятнышком бесцветной влаги.       Ему тут же взбрело в дурную и беспечную голову, что можно было бы прямо сейчас ухватиться за него и потрогать.       Или опуститься перед мужчиной на колени и снова попытаться взять его орган в рот: Вэй Усянь не терял надежды, что хоть со второго раза у него что-нибудь да выйдет.       Он был напрочь лишён благоразумия и уж было высвободил одну руку, но осуществить задуманного не успел, потому что Лань Ванцзи его опередил: правая ладонь отлепилась от рëбер юноши, плавно перекочевала на ягодицы и нырнула в ложбинку, отыскивая исходящую жаром дырку. Три пальца, сложенные воедино, ткнулись в неё, как копьё, принялись безжалостно ввинчивается — и, конечно же, это снова происходило на сухую.       Вэй Усянь тут же взвыл, забыв обо всём, что хотел сделать.       — Полегче, гэгэ! Ай! Да ведь мне же больно, мне очень больно! А ты совсем меня не щадишь! — прочитав во взгляде мужчины немой укор, принялся сбивчиво объяснять, иногда переходя на откровенное нытьё: — Там так сухо, Лань Чжань! Так сухо, что ты мне ровно не пальцы, а стебли бамбука туда впихиваешь… Ну, как объснить-то тебе ещё…       — Мгм, — совершенно серьёзно откликнулся Лань Ванцзи. И для верности прибавил: — Я понял.       Вэй Усянь успел только коротко вскрикнуть, успел до смерти перепугаться, когда его вдруг обхватили за бëдра, оторвали от пола и за один широкий шаг донесли до кровати, опрокидывая на неё ничком.       — Мгфм! — протестующе замычал Вэй Усянь, вдавленный лицом в матрас, извиваясь ужом и пытаясь вырваться — впрочем, Лань Ванцзи не столько его держал, сколько возил по постели и укладывал: именно так, как хотел сам, не больно-то считаясь с комфортом юноши. Наконец Вэй Усяню удалось изловчиться и приподнять голову; задрав подбородок, он удивлëнно спросил: — Гэгэ, что ты делаешь? Для чего ты…       Он не мог видеть Лань Ванцзи из этого положения, но ярко ощущал всё, что тот проделывал: как опустил ладони на ягодицы, мощно их сдавливая и растягивая, как взгромоздился сам, размещаясь между его ног…       …Как, кажется, склонился прямо над его задницей, на короткий миг обдав горячим дыханием…       А в миг следующий Вэй Усянь как никогда отчëтливо и остро осознал, что ему вовсе не показалось: за ошпарившим выдохом промежности коснулся напряжëнный до твëрдости язык, пройдясь по ней от мошонки до копчика и задержавшись ненадолго посередине.       Юноша ахнул, распахнул в потрясении глаза и вцепился всеми пальцами в постель под собой, прихватывая простынь едва ли не с верхним слоем матраса: ему и в голову бы не пришло, что Лань Ванцзи захочет… способен…       Что Лань Ванцзи просто возьмёт и проделает с ним подобное.       — Лань… Гэгэ… — даже голос моментально сел, а внятная речь превратилась в беспомощный лепет. Он вздумал поëрзать, чтобы переменить не сильно удобную позу, но не осмелился; хотел было что-то сказать ещё, что-то возразить на всё происходящее с ним и между ними, однако не решился и на это: всё, на что его хватило — это ткнуться лбом в упругую поверхность матраса и спрятать от Лань Чжаня — и в первую очередь от самого себя — залитое краской лицо.       В это же время язык мужчины, пощекотав кончиком копчик, начал обратную линию, в этот раз оставшись посерëдке чуть подольше. Лань Ванцзи обвëл налитую от частого соития краснотой дырочку по кругу, замер в центре и надавил, проталкивая язык чуть глубже, ещё и ещё немного, и наконец припал губами к набухшему от возбуждения и постоянного трения кольцу в самом порочном из поцелуев. Вэй Усянь со сладостным стыдом ощущал, как в него по языку стекает слюна, и внутри понемногу становится влажно: даже тут выходило, что Лань Ванцзи наполнял его своей жидкостью, хоть и на сей раз другой.       Мужчина надавил, и язык погрузился ещё чуточку глубже, начиная хоть и не сильно, но различимо растягивать своим основанием чувствительную плоть, кончик шевельнулся, с силой куда-то надавил, и когда Вэй Усянь опомнился, то обнаружил, что совершенно забыл о том, как сдерживаться, и развратно стонет, кусая мокрую уже от собственной слюны простыню.       Внутри него в то же самое время тоже становилось мокро, всë мокрее и неуютнее, слюна понемногу втекала туда почти в точности так, как это происходило и с семенем, когда Лань Ванцзи обильно в него изливался, и от этих мыслей внизу всё наполнилось упругим желанием: даже лобок, и тот как будто бы немного разбух от ринувшейся в пах крови, а член мучительно заныл, зажатый неудобной позой у тазобедренного сустава — и от этого удачного неудобства юноше казалось, что он может кончить в любую секунду.       Ещё несколько раз толкнувшись в него языком и напоследок облизав расслабленно приоткрывшуюся дырочку, Лань Ванцзи приподнялся, опëрся жилистыми руками по обеим сторонам от распластанного на постели юноши, опустился на него сверху, вдавливая в матрас всем своим весом, и вошёл: легко, как по маслу, и сразу на всю глубину. Это проникновение оказалось настолько комфортным и приятным, что Вэй Усянь ощутил только дрожь возбуждения внутри — и то, как его растягивает большой твëрдый член, передержанный в эрегированном состоянии до того, что заметно пульсировал, в любую секунду готовый разрядиться вязким семенем.       Юноша, успевший уже привыкнуть к тому, что его долго и мучительно трахают по несколько подходов за раз, не давая передышки, успел даже испытать лëгкое расстройство: им явно куда-то нужно было сейчас идти, и шансов хотя бы на ещё один акт оставалось очень мало.       Лань Ванцзи приподнялся над ним и снова опустился, с силой всаживая член до упора, повторяя и повторяя эти толчки, и головка его члена куда-то так сильно надавливала, когда проникала в юношу, что тот невольно заëрзал. Его собственный член, придавленный к постели двойным весом, коротко содрогнулся и выстрелил тонкой струйкой, намочив простыню, и следующий десяток секунд его тело, беспомощно обмякнув, понемногу успокаивалось, вынужденно принимая в себя орудие, которым безостановочно атаковал его Лань Ванцзи.       Наконец, когда плоть в заднем проходе стало нещадно распирать, а атаки сделались ещё чуть более беспорядочными, хаотичными, частыми и по-звериному алчными, кончил и Лань Ванцзи, и Вэй Усянь, к этому моменту уже наново начавший испытывать томительное, нездоровое и в чëм-то болезненное возбуждение, прикрыл глаза, постигая ощущение заполняющего задний проход семени, раз за разом приводящее его в безмолвный восторг.       Затем Лань Ванцзи бессильно рухнул на него сверху и некоторое время оставался так; дыхание над ухом понемногу успокаивалось и замедлялось, и наконец между вдохами-выдохами юноша услышал произнесëнное глухим голосом:       — Нам пора собираться, Вэй Ин.

♠ ♠ ♠

      Если бы Вэй Усянь не был предупреждён о том, что это их новое жильё — более чем временное, всего-то на пару дней, он наверняка очень скоро начал бы скучать по их квартирке в старинном полуиспанском особняке, затерянном где-то в закоулках старого города. Здесь, в однокомнатных аппартаментах на небоскрëбной высоте, их встретил бесцветный минимализм, тесная кухня, наполовину слитая с жилой комнатой в студийном единении, и одна-единственная — правда, при этом ненормально огромная — кровать, занимающая своим корпусом почти всё доступное пространство. Никакого лишнего декора здесь не водилось, тем паче не было портретов великих государственных деятелей, над которыми Вэй Усянь мог бы подшучивать, и в целом квартира оказалась до зубовного скрежета скучной; впрочем, имелись в её планировке и явные плюсы, которые, как бы ни звучало это абсурдно, проистекали из минусов и которые юноша сразу же оценил.       Например, та самая тесная кухня с высокими барными стойками, где невозможно было беспрепятственно разминуться даже двоим.       Или, опять-таки, гигантская кровать, отожравшая полкомнаты: Вэй Усянь небезосновательно заподозрил за внешне благочестивым Ханьгуан-цзюнем, что выбирал тот квартиру, руководствуясь ничем иным, как размерами ложа, и интересуясь его площадью куда как сильнее, чем площадью собственно жилья.       Кроме всего упомянутого, здесь ещё имелся встроенный шкаф-купе в стиле модерн, похожий на закуток или кладовку, чëрный письменный стол, особенно остро выделяющийся на фоне общей белизны интерьера, и тяжëлые плотные шторы цвета графита или мокрого асфальта — Вэй Усянь так и не смог с точностью определить их цвет в тех безвременных сумерках, что царствовали повсюду.       Помимо прочего, его не столько волновала сейчас новая обстановка, как тот факт, что Лань Ванцзи продолжал вести себя так, будто всё происходящее у них никоим образом Вэй Усяня не касалось: ровным счётом ничего не объяснял, не рассказывал, и только спокойно и тихо выполнял какие-то приготовления, общий смысл которых юноше и без того был понятен.       Вэй Усяня это злило.       Он чувствовал себя так, будто сперва был по случайности втянут в чëртов водоворот, а затем мягко и бережно вынесен центробежной силой за его пределы, и такое положение дел его совершенно не устраивало. В один миг он считал, что Лань Ванцзи слишком уж его бережёт, а в другой — начинал с нехорошей чëрной ревностью подозревать, что и вовсе не желает посвящать в свой опасный образ жизни.       Нет, Лань Ванцзи ничего от него не прятал и даже спокойно позволил прочесть шифрованное послание, отнюдь Вэй Усяню не предназначавшееся, но чем больше таких попустительств случалось в мелочах, тем обиднее становилось так и не причаститься главного.       Вэй Усянь предполагал, что Лань Ванцзи аккуратно, заботливо, но беспрекословно и твëрдо запрëт его здесь — может быть, выдаст какое-нибудь оружие, может быть, даже обучит им пользоваться, а может, при этом всём ещё и сам изведëтся необходимостью запереть и оставить на время, но…       Запрëт и оставит всё равно:       потому что никто ещё специфическую работу Ханьгуан-цзюня не отменял,       потому что тот и так из-за Вэй Усяня, судя по всему, принëс своему клану немалые неприятности,       потому что, в конце концов, это было всяко безопаснее, чем тащить абсолютного неумеху-подростка с собой в опасное место и на опасное дело, Вэй Усянь и сам это хорошо понимал.       Но если бы понимание было его главным движком — он, безусловно, никогда и не оказался бы здесь.       Наблюдая за Лань Ванцзи, который чинно восседал за чëрным столом, отточенными и выверенными движениями доставая из сумки одно оружие и заправляя его смертоносной начинкой, а другое, наоборот, избавляя от неё, Вэй Усянь не мог отделаться от ощущения, что сильные и жилистые руки мужчины порхают над столешницей в пустоте, вальсируя без смысла и цели: в комнате властвовала осенняя хмарь, тени сгущались по углам и у отдалëнных от занавешенного окна стен, и чëрное на чëрном делалось практически неразличимым.       Вэй Усянь с трудом удерживался от того, чтобы влезть с чем-нибудь этаким, язвительным и едким — язва в нëм просыпалась всегда, когда он был сильно недоволен, но по той или иной причине не имел возможности выразить своего недовольства открыто, — и спасло накаляющуюся ситуацию лишь то, что Лань Ванцзи сам к нему обратился.       — Вот, — отодвинувшись от стола и усевшись на стуле вполоборота к юноше, устроившемуся в изножьи их огромной постели, сказал он, протягивая при этом ему пистолет — будто гладкую смоляную гадюку, покорно свернувшуюся неровной восьмëркой в руке: голова-рукоять, хвост-мушка.       Вэй Усянь чего-то подобного хоть и ожидал, но, как выяснилось, оказался к этому совершенно не готов; несколько раз удивлëнно хлопнул глазами, уставившись на поданное ему оружие, затем вздрогнул, вытолкал себя из ступора и осторожно принял эту гадюку из рук Лань Ванцзи.       — Он заряжен? — сразу же спросил, чтобы не устроить нечаянно по незнанию в квартире пальбу.       — Нет, — отозвался Лань Ванцзи. И прибавил: — Я научу, как заряжать.       Балансируя на тонкой грани между восторгом и огорчением, всё ещё догадываясь, что никакого приглашения присоединиться и сопровождать за этим жестом не крылось, Вэй Усянь уже без особого благоговения, снизошедшего на него в первую секунду, повертел пистолет в руках, поизучал его абсолютно нечитаемым взглядом и наконец поднял на мужчину глаза, где читался невысказанный укор.       — О-о-о, вот оно значит как, гэгэ, — начиная танец в доску пьяного канатоходца, расстроенно протянул он, продолжая бесцельно теребить оружие. — И что же я буду с ним делать? Для чего ты мне его дал?       Лань Ванцзи заметно нахмурился. Открыл было рот, собираясь что-то сказать, но тут же его закрыл, чуть сердито поджал губы, а затем вкрадчиво напомнил:       — Мы… Ты всё ещё находишься в опасности, Вэй Ин. Я бы… очень не хотел, чтобы… чтобы с тобой что-нибудь случилось.       Слова его были сухими, а речь — сдержанной, но за ней угадывалось невыразимое отчаяние, которое этот человек почти не мог скрывать, и Вэй Усянь, ловя в сердце странный птичий трепет, невольно ощутил, как губы трогает счастливая улыбка.       — Да не случится со мной ничего, гэгэ, — с присущей юности беспечностью отмахнулся от этих надсадных слов он. — Но ты и правда считаешь, что это правильное решение, ммм? Ладно-ладно, допустим, ты научишь меня пользоваться этой штукой; допустим, я и сам догадываюсь, как ей пользоваться — я же смотрел, в конце-то концов, разные фильмы, — но дальше что? Неужели ты полагаешь, что можно раз за разом бросать меня с ней одного, и верить, что всё обойдётся? Уж коль ты так печëшься о моей безопасности, то не безопаснее ли будет научить меня пользоваться оружием и брать с собой, чем научить им пользоваться и оставить в одиночестве?       Лань Ванцзи смотрел на него в упор — будто в прицел снайперской винтовки — и упрямо, угрюмо молчал, тем самым явственно давая понять, что нет, он отнюдь так не считает, и на жалкие уверения — что де стоять под пулями лучше, нежели держаться подальше от них, — покупаться не собирается.       Вэй Усянь с досадой прицокнул языком, а затем вдруг поднëс пистолет к глазам и попробовал заглянуть в глухую черноту ствола. Ничего там, конечно же, не разглядев, он хитро сощурился, мягко провëл стволом по щеке и остановил его движение у самого уголка рта. Губы его приоткрылись, изогнулись в тонкой ухмылке, язык юркой змейкой выскользнул и зазывно мазнул по холодной стали.       Лань Ванцзи казался недвижимым, а его лицо — непроницаемым, и всё же Вэй Усянь заметил, как всё его тело напряглось, а корпус в белоснежной рубашке и тëмно-коричневой кожаной портупее, перекинутой через плечи и застëгнутой на поясе, прошило дрожью, короткой и быстрой, как электрический разряд; кроме того, хоть это и сложно было различить в полумраке, но и уши его потемнели, наверняка подëрнувшись немного забавной густой краснотой.       Продолжая изощрëнное тонкое издевательство и не собираясь останавливаться на достигнутом, Вэй Усянь, будто бы забывшись, бездумно поводил стволом по губам, наблюдая, как на этом жесте окончательно каменеет и без того безэмоциональное лицо мужчины, и как невольно сжимаются почти с отчëтливым хрустом его кисти, превращаясь в кулаки.       Лань Ванцзи моментально поддавался на любую попытку соблазнения, совершенно не умея им противостоять, и Вэй Усянь, давно уже сделав для себя это открытие, беззастенчиво пользовался его слабостью. Продолжая водить пистолетом туда-сюда по губам и не замечая, как от этого трения они постепенно наливаются болезненным цветом спелой вишни, Вэй Усянь тем временем подëргал свободной от оружия рукой язычок молнии на ширинке своих джинсов, подцепил ногтëм пуговицу и одним махом их расстегнул.       Пистолет оставил в покое истëртые губы и спустился ниже, а юноша при этом ловко извернулся, укладываясь на постели полубоком и продолжая неотрывно смотреть на Ханьгуан-цзюня — который, в свою очередь, одержимо уставился на него.       Вэй Усянь завëл руку с пистолетом за спину, подцепил им край джинсов и так, довольно грубо орудуя стволом, спустил их до колен, оставшись в белье — и стреноженным сгрудившимися поперëк ног штанами. Однако на этом он останавливаться не планировал, и пистолет, справившись с одной тряпкой, тут же нырнул под вторую, помогая юноше избавиться и от неё тоже.       В конце концов, не слишком соблазнительно скинув весь скомканный ворох одежды, облачëнный в одну только алую толстовку и с голым задом, он расселся на постели напротив ошарашенного этим зрелищем Лань Ванцзи, разведя ноги пошире и демонстрируя интимную наготу, скраденную темнотой: ничего нельзя было увидеть в той кромешной вечерней синеве, что затапливала их квартирку. Шальная рука, не выпускающая оружия, ткнулась кончиком ствола в одну из остро торчащих коленок, переместила его на внутреннюю поверхность бедра и стала рисовать неровные линии уже по ней, постепенно продвигаясь всë дальше и дальше, всё глубже в средоточие тени, где крылось самое желанное для мужчины местечко, которое по-прежнему не получалось разглядеть. Рука Лань Ванцзи невольно дëрнулась в сторону оконной занавески: он не успел предупредить этот неосознанный порыв, идущий из самых животных глубин, и угловато замер, а Вэй Усянь, слишком внимательно наблюдавший за ним, чтобы не заметить, растянул губы шире, превращая ухмылку в надтреснутую и ломкую улыбку, вот-вот обещающую брызнуть ярким ягодным соком в уголках.       — Ты хочешь смотреть на меня, гэгэ? — чувствуя, как во рту всё пересохло и отзывается при каждом слове не тёплой влагой, а наждачной шероховатостью, с ничуть не меньшим, чем у Лань Ванцзи, волнением проговорил он. — Или может… может, ты хочешь… что-нибудь со мной… сделать?       Прозвучало на сей раз двояко: так, словно он вовсе не приглашал Лань Ванцзи; вроде и не запрещал — едва ли получилось бы справиться и не дать, если бы тот попытался взять силой, — но при этом и не озвучивал прямого разрешения, и мужчина, тоже прекрасно распознав тонкие нотки-нюансы в голосе юного искусителя, хмуро замер, не понимая, что ему делать в этой странной, едва ли не сюрреалистической сцене.       — Здесь так темно, Ханьгуан-цзюнь, — продолжал изощрëнно-тонкое издевательство Вэй Усянь, вернув пистолет ко рту и время от времени погружая внутрь, чтобы облизать. — Разве тебе и самому так не кажется?       Покрытый мокрым блеском слюны, ствол оставил губы и снова переместился к промежности юноши, и Лань Ванцзи, не выдерживая, проигрывая вчистую и самому себе, и Вэй Усяню, злостно и резко дëрнул штору, едва не срывая её с разразившейся стальным стоном гардины.       Блеклый уличный свет, впущенный в комнату, озарил лицо Вэй Усяня — бледное, нахальное, напряжëнное; тени расступились, и взгляд Лань Ванцзи, скользнув следом за пистолетом-приманкой, уткнулся вместе с ним в промежность: нежный шëлк волосков на лобке, приподнявшийся от возбуждения член, небольшая тугая мошонка, а за ней — лепестки хризантемы, уже успевшие туго натянуться, обхватив просунутый в их середину кончик оружейного ствола. Мужчина будто оцепенел, завороженно глядя на то, что творил перед ним бесстыдный юноша — успевший ли испить бесстыдства, или таким и встреченный изначально? — на то, как неровный, ребристый и немного угловатый ствол, щедро смоченный предусмотрительным Вэй Усянем слюной, проталкивается всё глубже в нутро и упирается спусковой скобой прямо в мошонку юноши.       Всё это время, пока засовывал в себя пистолет, Вэй Усянь хранил натужный и сосредоточенный вид, хотя и пытался притворяться расслабленным: Лань Ванцзи, наученный читать людей, улавливал это в его нарочитой улыбке, натянутой поверх отвердевшего рта, по застывшему в одной точке взгляду, по некоторому, едва различимому, напряжению в скулах и на лбу. Но всё же упрямый юноша довёл дело до точки, поëрзал немного, ложась свободнее и прижимаясь к стене лопатками — так, чтобы по-прежнему оставаться в приподнятом положении и всё видеть, — а затем на пробу шевельнул рукой, чуть-чуть вытаскивая оружие и погружая его: снова и снова, ещё и ещё, понемногу учащая движения. Скудного свечения, источаемого большим городом в преддверии ранних сумерек, было достаточно, чтобы разглядеть, как блестит от влаги чëрная сталь и как растягивается до предела покрасневшая дырочка, когда в неё всаживают это холодное и мëртвое орудие.       — Вэй Ин… — наконец, не выдержав, охрипло произнëс Лань Ванцзи и осëкся, не понимая и сам, что собирается сказать: было очевидно, что над ним изощрëнно издеваются, и что-то очень нехорошее, как тяжëлое свинцовое облако, поднималось под горло, опасно затуманивая голову.       Вэй Ин же будто только и ждал, когда его единственный зритель не выдержит и сорвëтся.       — Что, Лань Чжань? — надсадно дыша с непривычки от того, что творил с собой, откликнулся он. — Что ты хочешь сказать? Это ведь ты сам… выбрал… бросить меня здесь с ним одного, вместо… мгхм… вместо того… чтобы… забрать с собой…       Издевательство наконец обрело цвет и форму, причина явилась перед Лань Ванцзи во всей красе и настолько очевидной, что он, сорвавшись с собственной узды, стремительно шагнул вперëд и резко перехватил его запястье, останавливая и прерывая это безобразие.       — Вэй Ин! — уже упреждающе прорычал он — а взгляд всё равно сам собой бросался с высоты туда, где чувствительная горячая плоть так тесно, так беззащитно, так непростительно обтягивала ствол, продолжающий оставаться у юноши внутри.       — Тебе не нравится то, что я делаю? — ошалевший от самодозволенной дерзости и опьяневший от безнаказанности, выпалил Вэй Усянь, уставившись на мужчину не слишком вменяемым взглядом, где играли алые искры безумия. — Ну, так прекрати это. Что же ты стоишь, Ла… а-ах!..       Закончить фразу он не успел: руки Лань Ванцзи, трясущиеся от злости, вдруг взяли его под колени и дëрнули, окончательно опрокидывая на постель: коротко съехав по стенке, Вэй Усянь больно ударился об неё затылком и от удара перепугался и выпустил рукоять пистолета.       Теперь он лежал, уставившись в потолок, а Лань Ванцзи нависал, и выражение его лица, полностью скраденное тенью, совершенно невозможно было разглядеть, но юноша и так догадывался, что оно не предвещает ничего хорошего. Кроме этого, пистолет всё ещё оставался всунутым в тело юноши, мышцы от резкого швырка, которым наградил его разбешëнный Лань Ванцзи, непроизвольно сжались, и плоть плотнее сошлась вокруг стылого и не слишком приятного своей формой ствола, но Вэй Усянь, невзирая на все эти неудобства, заупрямился и только пуще разошëлся, выдав нечто такое, от чего склонившийся над ним мужчина, казалось, захлебнулся воздухом и сбился на половине вдоха:       — Интересно, а скольких из него уже успели прикончить, Лань-эр-гэгэ?       — Замолчи! Замолкни сейчас же! — не выдержав, выкрикнул Лань Ванцзи, и этот крик, это требование, раздробившее застойный воздух комнаты на осколки чëрно-красного кладбищенского витража, прозвучало так по-детски беспомощно, что Вэй Усяню мгновенно сделалось дурно.       Он ровно бы очнулся, осознав, что творит какой-то сущий кошмар, но было уже слишком поздно, чтобы без последствий остановить происходящее, привести в чинно-божеский вид и притвориться, будто ничего и не случилось — Вэй Усянь забылся и в своих мстительных играх перегнул палку…       И, должно быть, причинил Лань Ванцзи этими жестокими играми боль.       Вэй Усянь не представлял, как теперь всё исправить; он действительно заткнулся, резко захлопнув рот, и в ужасе уставился на мужчину, но сумрак с каждой уходящей секундой становился только гуще и сочнее, черты Лань Ванцзи заволокло непроницаемой темнотой, и оставалось только впитывать бессильное отчаяние, перемешанное с яростью и зиждущееся на ревности. Этот коктейль оказался таким убойным и страшным, что Вэй Усяня начало мелко потряхивать: правда, страшило его почему-то вовсе не то, что Лань Ванцзи сейчас сделает, а то, что Лань Ванцзи сейчас чувствует.       Он попытался уж было открыть рот и что-то дохло-жалкое выдавить не то в оправдание своей выходки, не то в качестве извинений, но ровным счётом ничего не успел: не став дожидаться от него слов — а может, попросту посчитав, что не дождëтся их, — Лань Ванцзи насел на юношу, грубо и жëстко расталкивая попытавшиеся инстинктивно сомкнуться ноги, навалился, буквально пригвоздив Вэй Усяня к постели левой рукой, недобро и до ноющей боли сдавившей плечо, а рукой правой, протиснувшейся между телами, нашарил в его промежности рукоять пистолета. Вэй Усянь отчëтливо видел по ледяному, будто самый суровый гренландский ледник, лицу мужчины, по его налитым кровью глазам, где полопались от напряжения все сосуды, что тот явно не хочет нежничать и еле сдерживается, чтобы не выдернуть эту никуда не годную секс-игрушку быстро и без предосторожностей — но Лань Ванцзи всё-таки справился, пересилил себя и, тяжело, надсадно дыша, аккуратно извлëк у него из задницы ствол, после чего резко и озлобленно отшвырнул пистолет, не глядя, куда тот полетит.       Увесистый стук оповестил Вэй Усяня, подыхающего от паники, истерики и кошмара — который сам же и учинил, — что пистолет повстречался со стеной и рухнул подле неё на пол; Лань Ванцзи, не став тратить попусту времени — и не дав юноше опомниться — в ту же секунду на смену стальному стволу вогнал в растянутый задний проход сразу три пальца, сделав это так грубо и без малейшего намёка на ласку, что Вэй Усянь непроизвольно взвыл и запрокинул голову, хватая распахнутым ртом воздух. Пальцы, нисколько его не жалея и не щадя, толкались ожесточённо, с силой, выходя до самых кончиков и сразу же погружаясь обратно до упора; в какой-то момент юноше показалось, что Лань Ванцзи до того растравлен и зол, что, кажется, не способен определиться, хочет ли его оттрахать или отшлëпать. В конце концов, доведя Вэй Усяня этой зверской пенетрацией до жалобных и беспомощных всхлипов, Лань Ванцзи вытащил пальцы и принялся торопливо и сбивчиво расстëгивать ремень у себя на брюках: руки его тряслись — от возбуждения, от ярости или от нервов, а может, от всего вместе, — и несколько раз он промахнулся мимо пуговицы, лишь с третьей попытки высвободив её из петли.       В комнате окончательно стемнело, и всё творящееся превратилось в делирий, в тошнотворный и красочный пьяный бред, которого Вэй Усянь — Небо тому свидетель — не хотел, ни в коем случае не хотел же, но заигрался, перестарался и добился всё равно. Лань Ванцзи, в чьих глазах не осталось ни капли благоразумия, а только изжелта-чëрная ревность, до ломоты в суставах сдавливал своими крупными ладонями его колени, оставляя на белой коже ног такие синяки, что юноше казалось, будто под крепкими пальцами проявляются вовсе не кровоподтёки, а самые настоящие дыры. Губы мужчины оставались плотно сжатыми и немного, едва заметно осели в уголках морозной горечью — это Вэй Усянь различал даже сквозь плотный сюр, застлавший зрение пеленой из ягод тутовника, давленных в синелунной луже.       Различал и, топясь в ответной горечи, ни единым жестом не останавливал Лань Ванцзи, что бы тот ни делал — лишь, кусая губы от боли, тянулся к нему сам. Оплетал руками шею и плечи, ухватившись за них, как за единственную и последнюю в мире опору, когда тот размашисто и резко вогнал в него распалëнный член. Ни сталь, которую Вэй Усяню не столько хотелось в себя впихивать, сколько он делал это назло, ни безжалостные пальцы, которые пришли ей на смену новым истязанием, не доставили ни малейшего удовольствия, и теперь истëртая плоть саднила и горела, отзываясь на каждое движение Лань Ванцзи так, будто его орган резал её изнутри речной осокой.       Никакой смазки, даже самой ничтожной, мужчина в этот раз не стал использовать, остатки слюны очень быстро высыхали от телесного жара, и толчки становились неравномерными, грубыми — и наверняка приносили немалый дискомфорт не только принимающей стороне, но и берущей. Лицо Лань Ванцзи, обыкновенно ничего не выражающее, источало сейчас обиду, непонимание, злость, и Вэй Усянь, раздираемый болью как физической, так и душевной, не сдержался и потянулся к нему, обхватывая подрагивающими ладонями его щëки и неловко прижимаясь к губам в опасливом поцелуе.       От прикосновения мужчина ненадолго застыл, ровно бы опомнившись. Его член, в этот момент наполовину всунутый, пульсировал, головка утыкалась аккурат в какую-то точку, от этого контакта в промежности у юноши разливалась экстатическая сладость, и на контрасте боли и сладости Вэй Усянь то плыл головой, то ловил под ключицами отголоски рябиновой соли.       Ободрëнный тем, что Лань Ванцзи не стал его отталкивать, он сомкнул ладони на его щеках чуть крепче и прошептал прямо в губы:       — Ты можешь делать со мной что хочешь, Лань Чжань… Ты… можешь не жалеть меня. Я не должен был так… с тобой. Я… ужасно поступил, признаю, но… Но ты не должен меня оставлять — слышишь?       Во всëм, что Вэй Усянь устроил, им движил вовсе не страх: бояться по-настоящему он не умел и, как любой подросток, жил моментом — а в этом моменте мнил себя бессмертным.       Движило им желание быть рядом и вместе с Лань Ванцзи; ему почему-то чудилось, будто стоит только им обоим на время разлучиться — и что-нибудь очень нехорошее случится тем же часом. Вэй Усянь не знал, откуда у него такое предчувствие, но оно было очень сильным и довлело надо всеми его порывами и поступками.       Он ощущал себя очень шатко, очень ненадëжно и — в особенности — очень неуместно во всём, что так или иначе касалось Лань Ванцзи, его работы и жизни, и дрянная выходка, только что устроенная в знак беспомощного протеста, заставила лишь острее это прочувствовать и осознать.       Быть может, что-то такое отразилось в этот момент и на его лице.       Или, может, Лань Ванцзи оказалось достаточно порывистых и отчаянных слов, сорвавшихся с губ громким и требовательным горячечным шëпотом, но глаза его прояснились и посветлели, чëрные тучи расступились, а печать смертельной обиды покинула взор.       Он подался навстречу Вэй Усяню и тоже сомкнул ладони на его лице в ответном порыве, всматриваясь в отразившуюся на нём растерянность и будто желая пробраться в самую сердцевину души.       — Ты… — попытался произнести, но голос хрипел, срывался и не слушался, и пришлось приложить все силы, чтобы заставитьвоспалëнные от возбуждения связки подчинится: — Ты… действительно хочешь, чтобы я… Чтобы научил всему и везде… брал с собой? — неуверенно закончил он.       — Да-да, Лань Чжань, — еле ворочая языком от изнеможения, быстро откликнулся Вэй Усянь, слабо просияв. — Именно этого я и хочу, гэгэ: в горе и в радости…       Заключительных слов говорить ему не следовало: Лань Ванцзи, как-то очень странно их приняв, прерывисто вдохнул и тут же шумно выдохнул, крепче сминая Вэй Усяню опалëнное жаром лицо. Вдруг, резко и быстро подавшись навстречу, он запечатал ему рот порывистым поцелуем, настолько грубым и крепким, что у юноши наново треснула едва зажившая кожица на губах и во рту поселился медно-солëный привкус; всё теперь имело такой вкус и цвет, и вся его жизнь с этого момента — на самом деле раньше, много раньше, — приобрела именно этот цвет и этот вкус. Лань Ванцзи утратил остатки шаткого терпения и, сминая Вэй Усяня в жадных объятьях, безостановочно проникал в его тело частыми и мощными толчками — и это оказалось первым за тяжëлый сумеречный вечер, что приносило последнему долгожданное болезненное удовольствие и успокоение.