«Девушка»-ромашка

      Сюэ Ян:       — Син…       Нахлынувшее в первый миг удивление: «Да где ж?..» — во второй сменилось тихой злостью: «Да что ж за… Скакал за ним, как будто ни нога, ни шея недороги!.. Ещё скулить решился, как догоню: «Знаю, жизнью опять тебя обязан… А вперёд ехать велел — боялся, что пристрелят тебя!..», а тут… как всегда! Как нарочно! Сказано же было: «До конца оврага доедешь, там подожди!» Что ж за…»       — …за олух-то…       Ни ручей, ни прерии не отозвались.       Пропажу нужно было отыскать!       Немедля: на Территории уже не действовали неписаные законы Белого русла: всем и каждому не «слышать», не «видеть» и не трогать друг друга! Здесь подобное человеколюбие ещё было в ходу у краснокожих: не всех, но большинства, однако меньшую их часть, ту, что не пускала кровь только другим индейцам, нельзя было никак: ни одеждой, ни повадками при первой встрече — отличить от «добрых»: не считать белых за людей могли как кочевники вроде Шепчущего Бизона, чьи предки никогда не меняли типи на рубленые, каменные или дощатые домишки, так и «цивилизованные». А уж для самих белых — или для мексиканцев и техасцев — достаточно ловких, чтоб околачиваться тут и не быть ни высланными, ни прибитыми, прирезать тишком соплеменника, по ссоре или позавидовав его удачной сделке с кем-то из местных — а то и просто новому жилету и сапогам — было делом более привычным, чем менять исподнее…       За сердце укусил страх — страх не за собственную шкуру. Вспоминая, какой беспомощной сволочью сделался день назад в его клыках и отчаянно силясь не дать этому повториться, Сюэ Ян заставил себя забраниться:       — Ч-ч… что ж за олух-то такой?! И… Вот слова другого не… Не слушает никогда! Будто глухой! Или и правда головою слаб! Будто не думает!.. А сам… А сам всё нарочно! Да! Как полудурок, а сам… горе живое! Беда ходячая! Нарочно всё!.. Потому… потому… Чёрт! Сука!.. Потому, что нрав поганый!.. Вот! Да!.. Поганый нрав! Вот потому-то… Дрянной! Нет, оно понятно: шерифская родня! И цзянской этой… — в груди полыхнуло застарелой ревностью, — Вечно от неё какая-нибудь дрянь! Дерьмо какое-нибудь!.. И от прочих!.. Блядская семейка! Все как один! Всё от них…       Следующим черпаком словесной желчи юноша подавился: вспомнил, что последнее вышло «от них» — чёртовы законники, что взялись стрелять в «приюте». И запоздало понял: в свете приключившегося причина того, что Синчэня не было на оговорённом месте, могла оказаться куда поганей чьего угодно нрава…       — Синчэнь?!       Ответа снова не было.       Чувствуя, как медленно холодеет в груди, Сюэ Ян бросил уже самому себе:       — Полудурок!.. Почему…       «…почему, — застучало в висках, — я решил, что эти твари непременно нагнали? А что, если… Могли ли законничьи шавки на самом деле ехать не следом, прельстившись объявленной за голову убийцы наградой, а навстречу с Индейской территории по каким-то своим законничьим делам? — В такое верилось меньше, однако жизнь приучила Сюэ Яна, что возможно любое дерьмо, — Что, если шерифские псы ехали от индейцев?.. Да, большинство краснокожих не жалует белых законников — как любую белую власть на бывших своих землях — но… мало ли какое дельце их туда занесло? Я вот тоже в кое-каких округах… и паре штатов, кажется… или территорий? А, к чёрту! Кое-где и мне не рады — и что? Не ездить туда? Ага!.. Так вдруг, эти твари ехали от индейцев и те, что решили пострелять в «приюте» да там и остались, были первым… передовыми, а за ними… Или ехали-то эти суки из штата, но на Территории их поджидал кто-то из своих…»       Страх вонзил железные клыки, не жалея: «Если в Белом русле или здесь, у его границ, Синчэнь налетел на ещё одну свору законников, могло выйти всё, что угодно! Его могли арестовать. Просто приняв за контрабандиста. Могли, по той же причине, сразу, без предложения сдаться и выворачивать карманы и седельные сумки, попытаться убить. Могли попытаться арестовать, а когда не вышло…»       От этой мысли — а может, от того, что не спал ночью и не делал лишнего привала днём? — начало подташнивать…       «…могли узнать: не мог же он быть незнаком со всеми псами своего кузена до единого? — и задержать. И отправить под законничьим надзором к его родне-шерифу… И можно только догадываться… то есть искать, какой дорогой… Или, окажись в этот раз среди шавок знакомые морды, он мог и сам кого-нибудь узнать. И тогда… тогда тоже могло выйти что угодно… Даже выстрел… А ещё, среди прочего, он мог бы рассказать о том, с кем свёл «дружбу» в прериях… И о недавней перестрелке…»       И… только истинный полудурок мог не подумать обо всех таких возможностях наперёд, раньше, и предложить разделиться…       — Полудурок! Сука!..       Солнце по пояс опустилось за холмы. Тени кустов и валунов сделались чёрными и бесформенно-длинными точно пароходный дым, а воздух — серым. Разумнее всего было бы остаться на ночь на месте: если повезло и Синчэнь или те, на кого он мог нарваться, не ушли далеко и окажутся не слишком умны, ночью легче было бы приметить пламя костра; если не повезло — нельзя будет, пропустив в темноте возможные следы, заплутать окончательно…       Однако ждать на месте Сюэ Ян не мог…       И был вознаграждён: во все глаза вглядываясь в каждый куст и камень, медленно проехал пару-тройку сотен ярдов влево, осмотрелся, но так и не нашёл ничего подозрительного, вернулся, проехал правее…       На песке, оставленном когда-то волнами ручья, ещё можно было различить следы: лошадиные — будто натоптало с десяток этих тварей, две или три — неподкованных, и человеческие — эти топтались втроём. Но только у одного обувь была с каблуками, уходившими в рыхлый песок: башмаки или сапоги. Следы ещё двоих: одни большие и широкие, другие маленькие, по внешнему краю более глубокие — значит, косолапил — были ровными. Без отпечатков отдельных пальцев. Без ямок от каблуков… Мокасины!       Мокасины и лошади без подков…

***

      Сяо Синчэнь:       …пожилой индеец смотрел насторожено.       У него было строгое лицо с острыми скулами, прямым носом и глубокой складкой между насупленных бровей. Длинный подбородок украшала татуировка: несколько узких чёрных вертикальных полос — издалека её можно было принять за короткую бороду.       Он и двое его молодых подручных — по манерам казалось, именно старший был главарём над прочими — были одеты в сукно: серые штаны и жилеты, небелёные рубашки, на шеях — синие платки, но обуты в расшитые бахромой мокасины. Ещё двое молодых были в индейском целиком: в рубахах и легинах из оленьей кожи и ожерельях и «нагрудниках» из крупных цветных бусин: белых — вытянутых, не меньше пальца длиной, и круглых красных. Волосы, однако, у всех были длинные: у юношей распущенные, у пожилого — собранные в две косы, перевязанные широкими, синими же суконными полосами-лентами — и украшены бело-чёрными перьями, крепившимися где-то на затылке, так, что торчали над макушкой: у каждого из молодых — одним, у пожилого — двумя. Все пятеро были при пегих лошадях и при винтовках, а у одного из молодых, одетых в рубаху и легины, в руке сверкнул томагавк…       Они возникли будто из-под земли. Была ли причина в их природной ловкости? Или отличном знании троп возле Белого русла? Или — лишь волей случая?.. Или в том, что сражённый последним разговором с Сюэ Яном Сяо Синчэнь растерял бдительность?..       — …Я не девка!.. И не кто-нибудь, кто такой девке ровня: не ребёнок, не старикашка… не больной какой-то… не… мистер полудохлый…       Каждое слово обрушивалось пощёчиной: «Я — не ты!»       После того, как вывернул душу наизнанку, споря с совестью и признав перед ней собственное падение: переступил законы неба и законы людей, лишил жизни человека, пусть и бывшего бандита, потому что другая жизнь оказалась дороже… После того, как осмелился сказать… признаться: «Твоя жизнь для меня дороже прочих… многих…» — боль и стыд от них были невыносимы…       — Но тебя дать им убить я не мог… Прошу, едем вместе!..       — …Я не девка!.. И… не… мистер полудохлый…       «Я — не ты! Мне не нужна забота, пока сам о ней не попрошу! Твой страх я понимаю, но разве должен делать что-то, чтобы его унять? И то, что ты решился убить кого-то для моего спасания… Ждёшь благодарности или надеешься оплакать — опять! Опять! — на моём плече?.. Но мне самому не нужно утешение: я не девка!.. И не кто-нибудь, кто такой девке ровня… не… мистер полудохлый… Я — не ты!..»       Хлестнул поводьями — кони пошли рысью:       — Я понимаю!       Ночь прошла как дурное сновидение: ни понять и ни вспомнить толком. Не знаешь, что делать. А знал бы — нет сил. Лишь отчаяние на сердце…       Осматривая вынырнувшие из предрассветной серости берега, Сяо Синчэнь скупо порадовался, что прошлым вечером уже проезжал это место: смог убедиться, что даже в темноте не заплутал, не ошибся на развилке.       Утром до боли в груди захотелось опять вернуться — юноша, кусая губы — и всё равно утирая колючие бессильные слёзы — повторил себе:       — Он — не я! Ему — не нужно!..       И не нашёл, что возразить ядовитым мыслям: «Вот откуда эти его замашки: знает, что парень, а всё равно «сладкая»! И когда дело доходит до… непременно сверху навалиться и всё по-своему устроить!.. Смотрит и правда как на девку в рюшах!.. Или кого-нибудь, кто такой девке ровня: сопляка бестолкового… или дурачка какого, за которым только глаз да глаз… От которого ни пользы, ни помощи, только неприятности одни… Будто сам неприятности… стороной обходит!..»       И всё равно желание повернуть назад жгло раскалённым железом: и утром, пока давал лошадям напиться, и днём, пока то прислушивался, нет ли позади конского топота, то, убедившись, что за спиной лишь тишина, пытался заставить себя коротко дремать в седле…       Когда солнце повернуло к западу, почти решился — проклиная себя за слабость характера. Но не повернул: заметил, что берега впереди становятся ниже и ниже…       Белое русло закончилось.       Под копытами коней был светлый песок: когда-то прежде именно здесь бежала река — а дальше долина: светло-зелёная и серо-золотая острыми стрелами трав, тёмно-зелёная множеством низких, но пышных кустов, пыльно-рыжая и белая бесчисленными валунами.       На горизонте поднимались холмы — тоже бело-рыжие…       Всё ещё можно было вернуться — и ещё раз проклясть себя слабаком и сопляком… Или остаться дожидаться здесь… и осыпать себя теми же проклятьями: безвольному дураку сказали ехать вперёд и ждать — и он послушно ждёт…       Покуда Сяо Синчэнь мучился выбором между двумя столь завидными вариантами, терпение серого жеребца под его седлом иссякло — с недовольным ржанием конь потянул вправо. И всадник, так и не решивший, за что готов казнить себя с большей охотой, покорился настойчивому животному. И даже сыскал оправдание своей покорности: «Кто-нибудь может подъехать к Белому руслу с Индейской территории. Увидит верхового, явно кого-то поджидающего… Соблюдается ли и здесь то же правило: ничего и никого не видеть и не слышать? И не устраивать… несчастий? Если да, то не стоит причинять лишнее волнение своей персоной. Если нет — не стоит одинокому человеку при трёх лошадях, две из которых видно, что под поклажей, оставаться на виду…»       Не встречая сопротивления, серый отошёл — и утянул за собой бурого и Малыша — на пару десятков ярдов и порывисто припал мордой к воде: среди кустов и валунов оказалось озеро. Почти круглое, маленькое — до противоположного берега было ярдов пять, не больше, неглубокое — ярд, может быть с четвертью — озерцо, удивительно чистое и прозрачное: на вогнутом чашей дне можно было запросто различить каждый камешек.       Остаться дожидаться возле озера Сяо Синчэнь посчитал дурной затеей: «путешествующих» по Белому руслу навстречу и попутно за несколько дней попалось немало, те из них, кто ездил этим путём частно, почти наверняка должны были знать про озерцо: больно близко к «дороге» — значит, на берегу мог бы объявиться кто-нибудь из подобных «странников».       А вот дать напиться лошадям, напиться самому и наполнить водой фляги — отличной.       А когда воплотил сию отличную идею и, ведя под уздцы серого, зашагал обратно к Белому руслу — появились индейцы! Застали врасплох едва ступил на полосу песка!..       «Я — друг!» — сверкнуло в голове подобно молнии, — Надо… надо это сразу «сказать»! А ещё нельзя в глаза смотреть, а надо на оружие… своё… то есть у самого «знатного»… на котором больше всего бус и перьев! Тогда за честного сойдёшь!.. Нет! То есть нет, наоборот! «Никогда глаза не опускай! Лжец — глаза прячет. Хочешь за честного сойти — в лицо им всегда смотри!..» Следом полезли мысли о шепчущих скво и белых бизонах, сейчас: пока, совершенно бесполезные — Сяо Синчэнь поспешил отбросить их и вернуться к «самому знатному в бусах и перьях».       Медленно, стараясь раньше времени не шевелить руками и не опускать взгляда на собственный револьвер за поясом, повернулся и уставился на того, кого посчитал «самым» — пожилой индеец смотрел в ответ насторожено…       — Я…       Показалось, что веки пожилого индейца дрогнули, а складка между бровей сделалась глубже…       Юноша мысленно обругал себя: «Когда руками говоришь — вслух не говори!» — и, для надёжности «говорения» прикусив губу — на это пожилой индеец нахмурился ещё сильней — осторожно поднёс к груди правую ладонь и «произнёс»: сжал в кулак, потом отвёл большой палец и ткнул им себя в грудь:       = «Я»…       Веки индейца снова дрогнули, а ладонь Сяо Синчэнь едва не сложилась в «Ты»: вытянутый указательный. Опомнившись, юноша на мгновение замер — веки индейца дрогнули ещё раз — и, почти забыв как дышать, вытянул и прижал к указательному средний:       = «Друг»…       И повторил ещё раз, отчаянно пытаясь не частить, не менять выражения лица и унять начинавшуюся лёгкую дрожь в руках: кулак, оттопырить палец, в грудь… указательный и средний сложить и вытянуть, прижимая большим к ладони мизинец и безымянный:       = «Я — друг!» «Я — друг»…       Пожилой индеец моргнул.       В его суровом лице что-то неуловимо изменилось, хотя ни веки, ни нахмуренные брови в этот раз не шевельнулись. А среди молодых краснокожих произошло какое-то движение — Сяо Синчэнь слышал его, но не мог видеть: удержался оглянуться.       Пожилой индеец быстро поднял к плечу раскрытую ладонь — это значило «Вопрос», «Спрашиваю», потом ткнул в Сяо Синчэня пальцем и замер, не спуская с юноши глаз. Больше ничего не «прибавил» и не «объяснил», но было отлично ясно и так: спрашивал «Кто ты такой?»       = «Я»…       Имя, семья, род занятий и прочие перипетии жизни Сяо Синчэня не имели здесь и сейчас никакого значения. Скорей всего — не имели никакого значения на всей Индейской территории. «Говорить»: «Я — белый» — было глупостью: будто так не видно! И глупостью опасной: её могли бы принять за дурную насмешку. А как, с каких «слов», начать разговор об оплате за пересечение границы, юноша сходу не сообразил… Да и были ли именно эти индейцы патрулём, которому положено собирать пошлину?       Потому начал с главного, которое, на удивление, вспомнилось запросто:       = «Я»… «Вопрос» «Смотреть» «Женщина» «Белый человек»!       Пожилой индеец убрал наставленный на Сяо Синчэня палец, однако брови опять насупил. Не поверил? Не понял? Или «слова» были не те?       Сяо Синчэнь повторил:       = «Вопрос» «Смотреть» «Женщина» «Белый человек»… — пожилой не шевельнулся, а молодые опять пришли в движение — почудилось, что их взгляды прожигают насквозь, — «Вопрос» «Смотреть»…       Уверенность, что запутался в «словах», крепла — попробовал добавить «Я» и «Ты»:       = «Вопрос» «Я» «Смотреть»… «Вопрос» «Ты» «Смотреть»…       Не преуспел: пожилой индеец по-прежнему смотрел недобро, а под взглядами остальных горел затылок — но признать себя учеником бездарным и совершенно беспамятным не пожелал: попытался подобрать иные «слова» и понял, что не знает, как по-индейски будет:       — Ищу… Искать… — сорвалось шёпотом.       Пожилой индеец моргнул во второй раз: очень медленно. Среди молодые опять вышло какое-то движение…       «Неужели… — застрял в глотке вопль, — договориться… поговорить, объяснить не выйдет? Что же тогда делать? Неужели… Нет! Нет, нет, нет!.. Неужели дело опять дойдёт до… Неужели придётся опять стр… стре… стрелять?.. Я не знаю… Я… Нет! Я не хочу! Не смогу! Не сумею! Не хочу это суметь!..»       …пожилой индеец поднял руку — левая рука Сяо Синчэня, вопреки нежеланию, выпустила узду серого и чуть не дёрнулась к револьверу. Зубы впились в губу до привкуса крови…       = «Вопрос»… — «произнёс» индеец, —«Женщина» «Белый человек»?       — Да!       Глотку и грудь всё ещё давило, в висках стучало… Юноша снова прикусил губу и «ответил» правой рукой, «кивая» указательным пальцем:       = «Да»!       Руки пожилого индейца задвигались:       = «Вопрос»… — следующую пару «слов» Сяо Синчэнь не смог разобрать, — «Ты» «Женщина» «Белый человек»? — и замерли, дожидаясь ответа.       Выходило, вопрос был о белой женщине — мисс Цзян и самом Сяо Синчэне. Быть может, индеец допытывался, не родня ли они? А может быть, спросил «зачем»? «Зачем ты ищешь белую женщину?» Но «слов» «Брат» или «Сестра» по-индейски юноша не знал, а в «слове» «Кузен» и того больше: сомневался, было ли оно вообще в этом языке?       И был вынужден опять прибегнуть к мало-мальски уже знакомым:       = «Вопрос» «Смотреть» «Тихо» «Говорить» «Бизон»…       В этот раз пожилой индеец ответил почти тотчас:       = «Вопрос» «Говорить» «Тихо» «Бизон»?       = «Да»! «Говорить» «Тихо» «Бизон»!       Индеец отвернулся — уставился на лошадей. Не спеша, цепко, точно оценивая, оглядел серого, седельные сумки на нём… бурого… Малыша…       Вернул взгляд на Сяо Синчэня:       = «Деньги»!       «Они что, грабить меня собрались?! И… что именно и сколько возьмут? Почему «самый знатный» так смотрел на лошадей? На сумки? Собрались всё отнять?..» — обречённой злости в этой догадке было больше, чем страха, а всякое желание покоряться судьбе или чужой воле оказалось не то обронено ночью вместе с «Я понимаю!», не то выплакано днём.       Что-то внутри по-прежнему орало: «Нет! Не хочу этого суметь!..» — но какая-то другая часть нутра отвечала по-сумасшедшему спокойно: «Не хочешь… Не хочу — не надо, надо стрелять в плечо! Я знаю, что могу прицелиться и выстрелить, куда решу! И не испугаюсь!.. В плечи стрелять и… В барабане четыре патрона… Плохо, что не дозарядил, но в четверых выстрелить, а в пятого сам револьвер кинуть — и в седло!..»       …коротко окликнули на незнакомом наречье.       = «Деньги»! — повторил пожилой индеец. Он по-прежнему смотрел на лошадей и лишь почувствовав на себе встречный взгляд Сяо Синчэнь, перевёл на того глаза, — «Деньги», «Лошадь»… — и ещё какое-то незнакомое слово…       = «Нет!»       Воспоминания спешили образумить: «Старайся, чтобы лицо неподвижное было!» — но было поздно: Сяо Синчэнь чувствовал, как кривит губы в гримасе, исполненной гнева и презрения: впятером на одного! Бандиты не лучше Вэней! Левая рука сорвалась к кольту…       Глаза индейца полыхнули:       — Пош… Деньги! — голос был с подскрипыванием, будто несмазанное колесо, но не это заставило руку Сяо Синчэня замереть, едва коснувшись рукояти…       Пожилой индеец посмотрел на него выжидающе.       Потом — на пальцы на револьвере…       Вернулся взглядом на лицо и, привычно нахмурившись, «проскрипел»:       — Пош… Искать ты Говорящий Тихо Бизон? Ехать ты Говорящий Тихо Бизон? Деньги! Пош-ли-на! — и прибавил, не меняясь в лице и даже голосом почти не глумясь, — Белый… говорить руки точно люди… Смех…