Сокровище Эрганы

***

      К проëму в защитке, куда вползали усталыми черепахами броники, поодиночке и группками подтянулись все свободные от вахт. Первым, сгибаясь под тяжестью файрспеев, притащился расчёт дезинфекторов — щедро поливал вездеходы струями жидкого пламени, чтоб не просочились за защитное поле семена плотоядной флоры. Остальные держались поодаль, ждали, пока отзмеятся кислотно-зелёной дымкой всполохи на броне. И никто не торопился бежать туда, где, словно вбивая в тетран столбы огня, приземлялись сразу восемь «Каналий» — никому не улыбалось вышагивать цаплей, отдирая расплавленные в сопли подошвы.       Воздух завивало облачками пара от дыхания множества глоток, толпу встречающих штормило: кто-то протискивался вперёд, кто-то напротив, жался позади, словно боясь увидеть, как из люков вездеходов покажутся не сами пережившие трое суток в сельве, а их печальные призраки. Связь с экспедицией не прерывалась ни на минуту, и всё же… Ещё ни разу в лес не уходили так надолго, а ротозеев Эргана выбраковывала влëт. Выбиравшихся из броников считали по головам. Один из белобрысых завопил, выдирая из лодыжки крошечный росток, невесть как уцелевший в огне и с быстротой родительницы-корняги запиявившийся под кожу. Другой кинулся к дезинфекторам с криком «стойте! там живое!», заметив лупоглазую задумчивость под щитком топливного отсека последнего в колонне вездехода. «Дезки» погасили свои адские машины: зверь оказался слишком мелким, чтобы быть реальной угрозой. И внимания внезапных зрителей не оценил, только глубже под щиток забился — боязливо лупал оттуда бельмищами, пока боец, чью обувку не свезло догрызть в сельве, не протянул ему стащенный с ноги берц с узором из царапин от зубов на мыске.       Позже, когда зверь устроился у него на руках и основательно принюхивался к рукаву из синтекора, десантник — с чëтко вылепленным лицом тридцатилетнего и обличающей припиской «Darian Bale, 68 standard years old» среди прочих биометрических данных на нагрудном жетоне, — хоть и посетовал на зряшность пендельного внушения, загорелся оставить лупоглазку себе. У него, мол, зверь лапы с голоду не протянет — в рундуке семь пар ношеной обуви уже отчаялись попасть в утилизатор. Народ вокруг слегка оторопел. И если бы белëсый Кубометр, обзавëдшийся кличкой так давно, что настоящее имя помнили только он сам да его взводный, не вывернулся из-за спины Дара и не обрисовал в красках, как зверь смаковал обувку, кто-нибудь уже теребил бы по внутренней связи дежурного в лазарете. Тягучую трясину напряжения вскрыл чей-то первый хохоток, а следом плацдарм с тонувшими в зеленоватой мути брониками накрыло лавиной ржача. Люди расслабились. Одни, скукожив едальники в тщетных попытках задавить смех, вопрошали «какого нах они валандались в лесу трое суток?», другие рвались обыскать броники на предмет тайком провезëнного на базу зоопарка, и Бейла уже трясли за плечо, требуя назвать «питомца» Дарогрызом. А спустя ещё трохи времени народ сплочëнно выразил надежду, что зверь не окажется внезапно отпрыском цейтнозавра и не вырастет размером с пол-горы. Берцев на такую тушу не напасëшься, а шлëпать по сельве босиком — ищите других дураков. Интенданта — того вообще найдут в петле из тайп-лент отчëтности списания имущества. Старшак дезинфекторов под шумок умыкнул лупоглазку в блок санобработки, клятвенно обещая вернуть живым. И стерильным, как мечты состарившегося девственника.       Дэл на мандраж встречающих клал все свои десять дюймов альфьей гордости. Даже с Карой не перебрëхивался, как обычно, ожидая, пока тетран погасит излишки температуры, а техники подгонят на взлëтку гравиплатформы. Пританцовывал от нетерпения у узких «бойниц» — разглядел только, как ветер замазывает клочьями туч просветы в мокрой хмари неба за энергоплëнкой защитки. А спрыгнув с платформы, всë Илию высматривал в толпе, пëстрой змеëй тянувшейся к жилым блокам, да запнулся взглядом о Лея. Не иначе, самообъявленный бодигард поддался общему рвению убедиться, что в этот раз сельве жертв не обломилось. Издалека щерился лыбой уставшего ждать любовника. Распихивал плечом толпу с явным намерением подобраться поближе. Дэл на всякий махнул ему — свали на хер, не до тебя. Рассчитывал, если Риггс и успеет догнать его, вряд ли найдëт, во что вцепиться. Кара заботился, конечно, «заставляя» кресло менять наполнение под группами мышц, но Дэлин сильно подозревал, что за трое суток его булки размазало по тазовым мослам.       Зря рассчитывал. Лею горело проверить, что всё своё Райли привëз обратно, не оставив лесным обитателям чего-нибудь нужного ему самому. Вот только имперский филей залапал не вовремя — хватку цепких пальцев Дэл ощутил всей намозоленной креслом задницей ровно в момент, когда Илия уже ступил на порог тамбура жилого блока. И в тот же роковой миг Дэлин отчëтливо осознал, что крутые перцы с коммандерскими нашивками не ходят вот так. С ленцой повиливая бёдрами — не навязчиво, чтобы бросалось в глаза, не зазывно, как шлюха отсосу-за-пару-кредов в баре космопорта, но текуче переливаясь из шага в шаг. Так ходят омеги. Слишком красивые, чтобы быть реальными. Слишком живые, чтоб быть просто мечтой. Не плутающие в сомнениях, что движения их бедëр, лëгкие, как прибрежная волна в безветренный вечер, приметит тот, кому они предназначены. В тамбур Илия зашёл одним из последних и будто не спешил смыться в свою конуру, позволяя обогнать себя всем. Отшивал смурным взглядом тех, кто пробовал тормознуться рядом, пока из когорты возвратившихся не осталось позади никого. Кроме Дэла.       Сегодня Лей, на радостях, должно быть, лоханулся — ни отпрыгнуть, ни выставить блок не успел. Приём, давно отточенный на братьях, борзых сослуживцах и Дирке, и на нём сработал чëтко. Улетал Риггс, раскинув руки гордым птеродактилем. Приземлился неудачно — точняком на кофр, с которым, сопя разозлëнными жмырглами, замешкались двое яйцеголовых. Кофр вырвался на свободу и пустился во все тяжкие, бумкая чем-то тяжёлым внутри, Лей совершил экскурс в историю собственного зачатия, выяснив, каким сломанным в трёх местах и криво сросшимся пальцем делал его отец папаше, а Дэл, сквозь зубы выразив надежду, что леевский позвоночник ссыпался-таки мелкой пудрой в трусы, оставшиеся до тамбура ярды одолел в пару громадных скачков.       Чужие голоса журчали снулым эхом уже поодаль, замирая в разветвлении коридоров, Илия леблядью дефилировал вверх по лестнице — даже не обернулся на грохот имперских шагов позади. На ходу стянул еле державшуюся резинку, тряхнул головой. Волосы плеснули на спину, тусклым костром укрыв очертания затянутых синтекором лопаток.       Как взлетел на второй этаж, Дэл не заметил — уходящие вниз ступеньки просто остались вдруг позади. Машинально выбросил вперёд руку, сжал пальцы, удерживая точно угодившее в капкан омежье плечо.       — Пусти, — коммандер дёрнулся — слишком слабо, чтобы это сошло за попытку высвободиться.       — Не раньше, чем объяснишь, что за грёбаный балет с выпадением в дерева ты… — прорычал Дэл и осёкся.       Нечего было объяснять. И незачем. Никакому альфе не впёрлись объяснения, почему омеги иногда пахнут, не оставляя за собой еле уловимый шлейф аромата, но искушающе ярко. Так, что у оказавшихся рядом альф разум по черепушке размазывает, оставив вместо мозга сплав чистой похоти. Наследие прошлого, не изжитое и за тысячи лет — древнейшие, создавая биоконструктов, максимально эффективных для выживания на планетах с зарождающейся цивилизацией, так нафеячили с феромонами, чтобы готовые к зачатию потомства омеги ни единым нюансом не пахли добычей. И чтобы их запах, влекущий и нежный, дразнил рецепторы альф будто цветочным благоуханием, сигнализируя заодно, что приятно пахнущего омегу не бить надо. Даже, если альфа совсем безмозглый ещё дикарь, а косматый цветик прëт с дубиной наперевес и намерением во всю морду проверить наличие безмозглости посредством разбития альфьей башки — дубину ласково отнять и любить цветика со всем возможным энтузиазмом. Но теперь рудимент, без которого когда-то было не выжить бесчисленным поколениям предков, маскировали брутальным парфюмом омеги на всех планетах Империи. Это кирианские прелестники созданы, чтоб никнуть где-то там к груди альфы, — ворчали они, — вот и пусть воняют лавкой цветочника! Имперский омега, не охнув с натуги, альфу на себя взвалит, полста миль марш-броском с полной выкладкой и с ним, болтающимся на плече, отмахает — лишь чуток притомится. И вот такой дохулион тренированных мышц с корпулентом коскара и характером бультерьера — да что за нахрен, батю вашего! — вдруг начинает пахнуть фиалкой. Или, космос упаси, чайной розой!       Впрочем, фиалковая вонь досаждала имперцам ровно до того, пока чуткий нос не улавливал забрëдшего в пределы хватания альфу: древнейшие не сыграли в одни ворота, подложив свинью и омегам — альфьи феромоны выносили им мозг столь же качественно. Попадос бедняга сознавал уже заброшенным на омежье плечо либо крепко ухваченным за яйца, и больше его никто не видел. Дня три как минимум. Дэла самого не раз цепляли на жилых уровнях фрегата двухметровые фиалки и розочки, дабы упаковать на пару с собой в укромном уголке. Командование по поводу пропажи не беспокоилось — личный браслет сигналил в персонал-базу, что владелец жив, счастлив и временами сам ещё ползает до клозета. Соврать браслету в чипы не пришло бы: выгребался Дэл с тех уголков, слабо ориентируясь в реале, но впрямь — счастливый, как херувим, объевшийся райской пыльцы. «Заебали, сволочь? И опять, блядь, не я!» — бурчал лишь обделëнный счастьем Ларс, вновь принимая под опеку его временно нечувствительное к подколкам, зуботычинам и прочим внешним раздражителям тело. Разумеется, где-то на просторах Империи водились и другие омеги, мельче размером и повадками поспокойнее. Но Дэлу пересечься с ними не доводилось давно — с тех пор, как в неполные восемнадцать укрылся от навязчивой папиной заботы за стенами Академии. Отвык. Не сразу допëр, что не у всех течных омег хватательный рефлекс преобладает над желанием флиртовать: мозг, обретя консистенцию нужного сплава, тупил до кучи со всем остальным организмом — анализировал зрительные сигналы от глаз, прикипевших взглядом к омежьим ногам и холмику, заметно натянувшему синтекор в омежьем паху, и задавался вопросом, почему эти охуенно красивые ноги ещё не лежат у Дэла на плечах.       — Ненавижу течки, — Илия покаянно усмехнулся. — Паршивое время. Постоянно будто не в себе и хочется глупить…       — Продолжай. Теперь можно, — Дэл чуток обвыкся в реальности, где омега флиртует, притянул его к себе, обнял ладонью шею, повёл выше, к затылку, вплетаясь пальцами в растрёпанные волосы, и сгрёб в кулак мягкие пряди. Заставил откинуть голову, открывая беззащитное горло. Другой накрыл спереди и чуть прижал под подбородком, ощущая, как дёрнулся под бархатной кожей бугорок адамова яблока. И, молясь, чтобы Илия не вспомнил, кто тут командир, а кому, согласно параграфу девяносто три «б» внутреннего регламента, светит двадцать суток «губы» за попытку соблазнить вышестоящего по званию, подразнил обещанием поцелуя приоткрытые губы — и обманул, скользнул губами ниже, вдоль скулы, в миллиметре, касаясь кожи лишь дыханием.       Но трепливые языки всех космофлотов про Илию не наврали: он явно был последним из командиров, кого колебал тот параграф — игру подхватил, пытался изловить губами поцелуй и хмурил брови, промахиваясь снова и снова. Теперь у Дэла не было ни секундочки форы: разновременье не играло ему на руку, как в прошлый раз. А Илия смотрел шало и с вызовом — осмелишься? Проверь! — отзеркалил глазами Дэл, нащупывая еле заметную выпуклость на воротнике его комбеза. Зацепил пальцами край и потянул — медленно, смакуя, по дюйму высвобождая из синтекора идеальное тело. Сжал пальцами сосок, впился больным кусачим поцелуем в основание шеи. Уловил, как зарождается рык в горле омеги: глухой, протяжный, дразнящий обертонами почти на инфразвуке — ответил своим, хриплым от закипавшего в крови возбуждения.       Момент, когда Илия повторил манипуляцию с его воротником, Дэл проворонил. Всего на какие-то доли секунды. Но на «раздеть аккуратно» коммандер размениваться не стал: синтекор хрустнул жалобно, и от комбеза что-то оторвалось. Приличный кусок — Дэлина лизнуло прохладой от груди до самого паха. А следом опалило жаром — Илия качнулся вперёд, притëрся рывком, кожа к коже, так, что Дэл ощутил, как сердце омеги колотится ему в рëбра. И потерялся на полувздохе.       Это было, как прикоснуться к мечте — жжëт, полыхает, выворачивая струпьями кожу, выплавляя из нервов орнамент страсти. Но отстраниться, разорвать слияние тел — немыслимо. Дэлин и не пытался. Напротив, уступил, позволил Илии поймать губами его губы. И омежий язык, наглый, нетерпеливо лижущий кромку зубов, впустил. Приласкать своим не успел: омега вторгся дерзко и безбашенно, как привык, вжимался губами — до боли, втрахивался языком глубоко, проходясь как невесомым лепестком по нëбу. Откатывал назад, будто обессилев — чтобы тут же вернуться, ворваться альфе под язык и вылизать уже сильно, с нажимом. Попробуй приласкай его! Если словишь… Дэл сдался хрен знает на какой попытке обнять губами бойкого «оккупанта» — когда Илия шумно вздохнул, отрываясь, и зло мотнул головой «не мешай!».       Помешать Дэл, конечно, попробовал. Не потому что омега вертел его самцовость на том самом, что сейчас тëрлось об альфий плотно липший к животу стояк. И словно ненароком мазало головкой по уздечке — лëгким толчком вверх, замереть, и вниз, чтобы вернуться мгновением спустя. Но вот так дерзко дразнить альфу на голодном пайке — это чревато. Слишком скорым опустошением самцовых яиц. А кончить, ещё не начав, чертовски не хотелось. Хотелось уронить сладкого мальчика — крутой коммандер? не-а, не слышали! — на колени, вжаться тяжёлой рукой ему в спину, чтобы выгнулся, круче оттопырив смачный зад. И натя-ягивать… Долго, с узлом и хлюпаньем растянутой дырки. Со срывающимися на крик стонами. Накачать его так, чтоб по бëдрам текло, и вылизать их, липкие от спермы. И плевать, что на лестнице шуршат чьи-то шаги. Споткнулись. Пошуршали обратно.       Где-то в сплавившемся альфьем мозгу смутно зрело понимание, что остановить Илию сейчас, или хоть чуточку тормознуть… Дэл особенно не надеялся, но всë-таки прижал парой пальцев его губы. Ну да. Всë равно, что пытаться остановить бушующий огненный шквал. Подушечки обмахнуло, мокро и чуть шершаво, и пальцы тотчас, целиком, до самой ладони, обтекло влажным теплом: Илия будто только и ждал, когда альфа проколется — наделся ртом жëстко и глубоко, так, что кончики пальцев чуть сходу не соскользнули в горло. Дэл руку отдëрнул. Ну ладно, попытался. И бросил трепыхаться, ощутив, как сомкнулись на пальцах омежьи зубы. Не сильно, но красноречиво. Яснее ясного обещая ему долгие часы в компании медроба, наркоз и хирургическое новообретение откушенного. Ну или как меньшее зло — пластическую операцию по восстановлению содранной зубами кожи. Дэл предупреждению внял, а Илия сам качнул головой, выпуская, мягко прихватил губами кончики, и снова вперёд, пока пальцами не выгладило язык по самый корень. Подпихнул Дэла под локоть — уловил, как надо?       Ещë бы! Дэл уловил до того чëтко, что возбуждением — хотя куда уж больше? — огрело, как хлыстом. До того, что пришлось гнать прочь непрошено зашебуршившие мысли про «коммандер-минет охуенный, наверное… с таким-то заглотом…». И прикусить язык, чтоб не сболтнул «отсосëшь мне?» прямо сейчас — до разлившегося во рту привкуса крови.       — Блядь…       — Ну блядь, и что? — Илия снялся с пальцев, лизнул зацелованые до жаркой красноты губы. — Упал у тебя, что ли?       — Да я не то…       «У меня сейчас взорвëтся… взорвутся… ох, блядь…» — мысли в альфьем мозгу спутались кублом пьяных змей в корзинке факира, пока омега вновь заглатывал его пальцы. Зато оклемалась незасосанная рука, нырнула в распах синтекора, выгладила жёсткие мышцы омежьего пресса и стекающие тугими выпуклыми жгутами косые. Игриво царапнула тёплую ямку пупка. Илия одобрил, молча, но действенно — облапил его запястье, потянул вниз, сдирая жутко мешающий комбез до бëдер. Коммандерские нашивки пропали совсем, утопли в ворохе синтекора. А Дэла чуть напрочь не загасило полыхнувшими внутри сверхновыми. Сразу несколькими, когда Илия обхватил плачущие смазкой члены. Не затем, чтоб пережать, дав передышку обоим. Дрочил, чуть ослабляя хватку внизу, и крепче смыкал пальцы, подкручивая рукой под головками, почти укутывая их в складки тонкой кожи. Размазывал, накрыв ладонью навершия, густые потëки смазки и рычал на попытки Дэла помочь. А смазки там было — залейся. Дэлин полагал, что с него самого хлестало, как из прохудившейся бочки. Илия жадничал и сам теперь мучил альфу желанием «быстрее… быстрее… ой, нет, не… стой!».       Трахать пальцами жадный рот и вбиваться Илии в руку, в изматывающе медленном ритме, не давая себе сорваться и всем болезненным уже стояком ощущая, как пульсирует в набухших венах кровь, накачивая до железного омежий член, было… это было… бля-я-ядь… ещё немножко, всего на полшишечки… и над ним будут ржать все скорострелы вселенной. Дэл, балансируя на грани между «всë… всë я… аллес трындец!» и «великий космос, помоги, не дай облажаться!», подозревал, что создатель долбаного параграфа девяносто три «б» сам был нижестоящим. И пытался уберечь трепетную нервную систему и самолюбие остальных не обзавëдшихся командирскими нашивками. Потому как привычка командовать всегда и везде, не иначе, отрастала пропорционально числу полосок на нашивках, и ебать командира — та ещё жопа. Хоть и фигуральная. И нижестоящему альфе лучше заранее смириться с тем, что будут иметь его, а не он. Даже, если натуральная командирская жопа — высший класс и течёт так, что изнанка комбеза впитывать не успевает. Дэл, конечно, забрался туда рукой — проверить. И забыл еë там. Самолюбие требовало. Илии с занятым пальцами ртом возражать было нечем, но на отпор Дэл всë-таки нарвался. Когда попробовал сходу втараниться в омежью задницу сразу двумя пальцами — дырка, мокрая и отчего-то ненормально тугая для блядской, сжалась крепко, как фига банкира на просьбу дать ссуду нищему дервишу. Илия зашипел сквозь «кляп» и хлюпанье слюны, недвусмысленно намекая, что Дэлу следует пойти другим путëм. Он и пошëл. Вообще-то тем же самым, но одним пальцем и осторожно, погружаясь вглубь мелкими, медленными толчками. Горячая задница снова протестующе сжалась, но Дэл умел быть настойчивым. И не думал останавливаться, пока не втиснулся до первой фаланги. До второй. До самой ладони. Илия тоже помог, как сумел. Развëл ноги шире, насколько позволил спутавший бëдра комбез, и подмахивал толчкам, не сильно, но с каждым движением впуская в себя всë глубже. Чем только подстегнул покусанное, но не сломленное альфье самолюбие. Оно, пока Дэл растрахивал пальцем неуступчивую дырку, расцветало нездоровым оптимизмом и лелеяло мечту всë же увидеть сладкого мальчика. Разморëнного, послушного, затраханного. С томным блеском в глазах и подсыхающей спермой на припухших губах. А Дэлин не знал, чем его окоротить. Да и не хотел. Пора было менять дислокацию.       — Ты хочешь меня, Ли… — вырвалось у Дэла вместо «позовëшь к себе на рюмку чая?». — Хочешь. И я хочу. Быть с тобой. Быть твоим. Любить тебя — нежно…       Илия замер. Закаменел вдруг исказившимся мукой лицом. Поймал в ладони его скулы, вновь приник к губам — голодно, с жадностью обречëнного в обжигающем пекле пустыни. Выпил последний затяжной поцелуй, оторвался, хлебнул воздуха, ещё раз прижался губами, коротко, но так, словно хотел выплавить их абрис на альфьих, и… оттолкнул. Раскрытой ладонью, ещё мокрой, той, где смешалась их смазка, пахнущей одной на двоих страстью — в лицо. Другой рукой, с силой, в грудь. Дэл скоростным полëтом едва не уделал Дирка и Лея вместе взятых — ещё каких-нибудь пара шагов, и в металле стены позади остался бы вмятый имперский контур. На автомате шагнул обратно, протягивая руку. Чем угодно поклялся бы, что в морских глазах густой тëмной тенью метнулся испуг. Паника. Почти ужас — слишком явный, чтобы остаться незамеченным. Что он такого сказал?        — Ли? Чего ты…       Илия запрокинул голову и расхохотался, неестественно и с надрывом, точно его щекотал осьминог.       — Больше не смей лапать меня, Райли. — Отчуждением, внезапным, холодным и липучим, как болотная жижа, окатило совсем не смешно. — Никогда. Всёк?        «…испугался?» — сухим песком осело на губах. Дэлин отпрянул. Попытался сморгнуть удушливую растерянность. Едко-горячим брызнуло в лицо — словно здоровенных оплеух отхватил, жëстких, наотмашь. Возбуждение скукожилось, угасая, утекло за отметку где-то-в-жопе-и-без-фонарика. Сыпануло искрами напоследок, обожгло натянутые дрожащей леской нервы и завяло совсем. Илия уходил, почти бежал прочь, а Дэл не мог заставить себя ступить ни шагу, чтобы вновь догнать, остановить, потребовать объяснений. Да и что объяснять? Он пленник здесь. Враг. Чужой. Ну как он мог забыть?