Одно светлое чувство

      Остаток пути в Спеллтон Барадун провел, потакая собственным капризам. Впрочем, так он проводил почти каждый день своей жизни. Яррис Златорог — полная ему в этом противоположность, — как бы ни намеревался, на сей раз не смог составить компанию чародею. Во-первых, осторожность Ледоруба не позволяла ему пить во время похода, во-вторых, в паланкине его укачивало. Так что Яррис лишь ревниво наблюдал за тем, как Шира Андермун по несколько раз в день исчезает за шторкой, чтобы проведать Барадуна и поболтать с ним. Волшебник знал, что в этих визитах нет любовного подтекста, но все же завидовал чародею.       Отряд остановился под сенью леса, чтобы скоротать последнюю ночь перед прибытием в Спеллтон. Бригги, которая не умела спать, бродила вокруг разбитого лагеря, наслаждаясь ночной прохладой и влажным запахом ранней весны. Шира, которая умела спать, но нуждалась в этом меньше других товарищей по отряду, поначалу бодрствовала вместе с эльфийкой, но затем, почувствовав все же накопившуюся за день легкую усталость, села к костру. Оставалось лишь сделать пару шагов и нырнуть в палатку, но лучница оттягивала момент, наслаждаясь предвкушением отдыха. Она знала: стоит лишь смежить веки и, если за ночь ничего не произойдет, утро наступит слишком быстро. И снова — суета, заботы, грязь, запах вина… В то время как ночной лес прекрасен, весеннее небо бесконечно, а запутавшийся в черных ветвях пухлый месяц загадочно угрюм.       Из шатра вышел Ледоруб. Он заметил Ширу, и его рот захлопнулся, а на лице появилась гримаса, сопровождающая неоконченный зевок. Лучница стрельнула глазами в его сторону, но не стала ни о чем спрашивать. Походный опыт научил ее, что люди чаще всего встают ночью по малой нужде, а не полюбоваться светом звезд. Однако Яррис подошел и сам заговорил с ней.       — Кажется, у вас с Бригги бесконечный запас сил?       — Не у меня. Вот опустится месяц до той развилки — и пойду спать.       — Кажется, тебе это и не нужно вовсе.       — Я люблю спать. Сны безопасны, в отличие от грез, и не предвещают крутых перемен, а наоборот, безвольно влекутся за ними.       Ледоруб усмехнулся: голос Ширы и смысл ее слов в равной мере ласкали его слух.       — К счастью, Верховный чародей спит достаточно крепко. Ты очень терпелива с ним.       Лучница пожала плечами. Испытывающий взор Ярриса изучал ее лицо до тех пор, пока правое веко волшебника не задергалось. Но и тогда он лишь на время отвел взгляд. Андермун почувствовала потребность продолжить разговор.       — Я жила в поместье Шелли целых полгода, но не хотела быть нахлебницей и вернулась в Гердон. Моих сбережений хватило лишь на чистенькую, но крошечную комнатку на улице Фокусников, а работать с ребенком на руках я не могла. Меня никто не навещал: ни родственники, ни друзья… Один лишь Барадун. Он явился ко мне в нужный момент, живо заинтересовался моим ребенком и в конце концов предложил мне должность. Мне ничего не нужно было делать — только числиться в охране и получать золото. Конечно, позднее я не раз рисковала жизнью ради Верховного чародея и отработала это золото с лихвой. Понадобилось время, чтобы очертить границы его власти, ведь он пытался мной помыкать — как и всеми. Но я хотела оставаться его другом. И не зависеть больше ни от чьей доброты.        Ледоруб слушал Ширу очень внимательно, тщетно силясь представить себе бескорыстный порыв со стороны Барадуна. Его светлые глаза, очерченные темными ресницами, слегка сощурились.       — Он знает, чей это ребенок?       — Я не говорила ему — он сам догадался.       Поджав губы, Златорог несколько секунд озабоченно молчал.       — Тогда, верно, ему и другое известно?       Слегка покраснев, Шира отрицательно качнула головой. Поборов смущение, она взглянула на Ярриса и заметила, что тот помрачнел.       — Тебя это беспокоит?       — Знание дает власть. Мы оба в его руках.       Помолчав, Ледоруб подобрал сухую веточку и бросил ее в огонь, затем пожелал Шире спокойной ночи и вернулся в шатер.              Как только путники ступили на хорошую, вымощенную каменными плитами дорогу с канавами по бокам, стало ясно, что город неподалеку. И действительно — стоило им взобраться на пригорок, как взору открылся удивительный пейзаж: синее море, сливавшееся с сумеречным куполом неба, и пологий холм, увенчанный белокаменными развалинами, словно короной с кривыми и неравными зубцами.       Бьюк, поднявшийся последним, издал восхищенное: «Ах! Язви меня тьма…», — и завалился бы набок со всей поклажей, если бы брат не подпер его, как башню, широким плечом. Тут же Брэд столкнулся с противоположной проблемой: Бьюк врос в землю, точно мул, и никак не сдвигался с места.       — Чего встал? Его чародейство ждать не станет, — нетерпеливо проворчал мечник. — Эй! Эй! Заколдовали тебя, что ли?       Андермун, которая подмечала все вокруг, обратила внимание Барадуна на двух отставших членов отряда.       — А, — небрежно махнул рукой Верховный чародей, — потом догонят.       — Но Бьюк…       — Это не чары. Поторопимся: я уже два часа не ел! Только мечника верни, и пусть держится рядом.       — А с Бьюком-то что делать?       — Ну заладила… Он всего лишь очарован Спеллтоном — это пройдет. Бригги, отвлеки его!       Эльфийка развела руками, но Барадун сделал вид, что этого не заметил, так что ей пришлось вернуться на пригорок и сменить Брэда, караулившего старшего брата. Шира, глядевшая ей вслед, пробормотала:       — На чем ты основываешься, принимая решения?       Ледоруб, бредущий чуть поодаль и расслышавший слова лучницы, подавил смешок.              Городская стена, хоть и разрушенная во многих местах, а кое-где едва ли не стертая в пыль, все еще выглядела внушительно: ужасные бреши открывали взору крепкую кладку из плотно подогнанных друг к другу каменных плит. Обшитые металлическими листами дубовые ворота, сорванные с петель, покореженные и поржавевшие, валялись неподалеку. Странным было то, что они лежали так уже несколько лет и никто из жителей Спеллтона не прикасался к ним.       Чародей, волшебник, мечник и лучница брели по мостовой, глазея на живописные развалины, пока не встретили местных жителей, обитавших в заново отстроенном квартале. Люди подходили, спрашивали о последних новостях, предлагали свои услуги. В какой-то момент их приветствия сделались чересчур почтительными и стало ясно, что кто-то узнал Верховного чародея. Барадун приосанился, горделиво поднимая подбородок, обросший короткой бородкой, и важно поинтересовался, где он может найти Линду Северн.       — Эрдегаст! — громко прошептала лучница, но Барадун, естественно, не снизошел до ее подсказок.       — Неподалеку от входа в Городской сад, господин Верховный чародей. То есть, там ее дом. А сама госпожа… — молодой человек благоговейно возвел очи горе, — …почила.       — Чего?! — лицо Барадуна, мгновенно утеряв величавость, вытянулось.       — Госпожа Линда на исходе осени скончалась в родах.       — Чего-чего?!       — Спасибо, мы разыщем дорогу, — вмешалась Шира, выглядывая из-за Верховного чародея. — Мастер Эрдегаст живет в том же доме?       Порывшись в собственной памяти, лучница в самом деле вспомнила дорогу к прекрасному белокаменному дому с колоннами.       — В городском саду теперь одни лишь молодые деревца, да и в это время года он выглядит уныло… — начала было Шира, но осеклась, напомнив себе, что ее спутников мало интересуют такие подробности.       — Умерла… — бормотал Барадун, спотыкаясь на ровном месте. Яррису пришлось взять его под локоть. — Умерла! Родила?! Родила… Что же тут происходит?       — Известное дело, — пробормотал себе в усы Брэд. Он хмурился и то и дело оглядывался в поисках брата, но Бьюк и Бригги все не объявлялись.       Никто в доме Эрдегастов не спустился открыть им дверь, так что, толкнув створки и убедившись, что они легко поддаются, путники беспрепятственно вошли в холл. После наводнения дом был заново отстроен и роскошно обставлен. Со второго этажа на первый вела широкая раздвоенная мраморная лестница. Над пролетом, налево и направо от которого разбегались ступеньки, висела хрустальная люстра. В тени она казалась блестящей, но небольшой луч света делал видимым слой пыли, покрывавший прозрачные капли и кристаллы. Пыль покрывала также ковровую дорожку, каминную полку, шторы и пустовавшие вазы.       — Вряд ли здесь кто-то живет, — заметил Брэд, не выпуская все же рукоять меча. Едва он договорил последнее слово, как тишину оцепеневшего дома разорвал крик, доносившийся из комнат на втором этаже. То был плач младенца.       — Святые пирожки! — воскликнул Барадун и рысью бросился вверх по лестнице.       — Стой же! Ловушки! — Ледоруб невольно вытянул руку, пытаясь ухватить чародея за мантию, но не успел.       Шира тут же прянула с места и за пару прыжков догнала Барадуна, но вместо того, чтобы ему препятствовать, последовала за ним. В коридоре до них донеслись еще чьи-то голоса. Они шли из дальней спальни, дверь в которую была распахнута настежь.       — Что же такое? Ты уверен, что так и должно быть?       — Успокойся, пожалуйста, я делаю все возможное! Я испробовал разные варианты, но именно козье молоко вкупе…       — Ладно! Я тебе верю: ты не навредишь Лори. Впрочем, ш-ш! Продолжай говорить, но тише: кажется, твой занудный голос его успокаивает.       Когда Шира и Барадун заглянули в комнату, их взглядам открылась весьма трогательная картина: суровый дворф и изысканный дженази, с одинаковой нежностью склонившиеся над люлькой, лентами прикрепленной к потолку.       — Мы все должны тебе по золотому, — пробормотал Верховный чародей.       — Ш-ш! — зашипел дворф, выпучивая глаза. — Вашему чародейству лучше говорить потише!       Дженази молча поклонился.       — Вот дела! — гаркнул Брэд, заглядывая в комнату через плечо Ширы. Яррис тоже подошел, но удивлялся молча.       Дворф показал мечнику кулак и замахал руками, явно требуя, чтобы гости удалились. Все как можно тише вышли в коридор. Выходя последним, дженази плотно прикрыл за собой дверь.       — Чей это ребенок? — выпалил Барадун.       Роггер Эрдегаст и Мариул Риволет переглянулись. Первый нахмурился, второй пожал плечами.       — Это сын Линды Эрдегаст. Его имя Лоренс.       — Да, но кто оте… Ай! Ты зачем щиплешься?! С ума сошла?       — Это не-веж-ли-во, — сквозь зубы едва слышно произнесла Шира.       — В соседней комнате мы пьем чай. Не желаете?       Мужчины выбрали себе две комнаты, которые старались содержать в порядке, тогда как остальной дом оставался в запустении. Не то чтобы им были чужды представления о чистоте и уюте, но младенец полностью завладел вниманием обоих и, похоже, забирал все их силы.       Гости расселись на креслах, стульях и кроватях. Роггер грел чайник в камине, Мариул принес откуда-то фарфоровые чашки. Барадун нетерпеливо ерзал, изнемогая от любопытства, но Шира уже шепнула ему, что сама раздобудет всю необходимую информацию, и в этом был смысл: лучница посещала Спеллтон чаще и лучше знала его обитателей.       — Такой чудесный малыш, — мягко начала она, принимая чашку от Мариула.       — О да, спасибо, — ответил тот.       — Родился в конце осени?       — Да, ему двенадцать недель.       — Мне очень жаль, что вы потеряли госпожу Линду…       — Увы… — дженази печально смолк.       — Как же это могло произойти?       Роггер нахмурился и несколько раз ткнул угли кочергой, затем отставил ее в сторону и ответил:       — Срок подошел, но ребенок не опускался. Линда истекла кровью. Эта мразь…       — Скаво, жрец, — пояснил Мариул. Его светло-фиолетовые глаза сделались чернильного цвета. — Он знал, что может понадобиться его помощь и…       — Напился вдрызг, жук навозный!       — Мы не добились от него толка. Время истекло.       — Ведьму ему в тещи и черта в зятья! — прорычал Роггер. Он хотел сплюнуть в камин, но потом вспомнил, что там подогревается чай для гостей, и передумал.       Дженази дружески сжал плечо дворфа.       — Я совсем обезумел от горя, но Роггер не потерял голову. Лишь благодаря ему Лори появился на свет, хоть и не тем путем, каким… задумано природой.       — Кесарево? — будничным голосом поинтересовался Барадун. К счастью, его никто не понял. — Так, мне нужно взглянуть на ребенка!       После короткого сопротивления — а нужно было иметь немалую смелость, чтобы противиться воле Верховного чародея — небольшая процессия из трех человек была допущена к младенцу. Недолго думая, Барадун вытащил его из люльки и осмотрел со всех сторон. Проснувшийся ребенок сначала замер от изумления, а затем разразился душераздирающим воплем.       — Понятно! — повышая голос, чтобы перекрыть звук плача, подытожил чародей. — Нормальный ребенок, живой и здоровый. Настоящий!       — Ну конечно, настоящий! — Шира осторожно забрала младенца и аккуратно прижала его к себе. — Смотри, какой красавчик!       И действительно, было, на что посмотреть и чему удивляться: малыш одновременно походил на обоих своих приемных отцов. От дженази ему достались волосы цвета морской волны, от дворфа — темная кожа и большие глаза, черные, как спелая черешня. Выяснить, с кем из них Лори на самом деле состоял в кровном родстве, представлялось затруднительным.       «Тем лучше», — улыбаясь про себя, подумала Шира.              Хозяева дома предложили гостям расположиться в любой из пустующих спален и свободно пользоваться запасами провизии.       — Только вот готовить разносолы нам некогда, — заметил Роггер. — Мы не можем оставлять Лори одного. Впрочем, кладовые забиты под завязку, вы уж позаботьтесь о Верховном чародее сами.       Шира, ни на минуту не загораясь намерением готовить, заверила дворфа, что с его чародейством в любом случае все будет отлично.       Члены отряда спустились в кухню и, так как никто не захотел заняться стряпней, а Бьюк еще не вернулся, подкрепились хлебом, пивом и холодным копченым мясом.       — Вы почувствовали какие-нибудь чары? — поинтересовалась лучница. — Спеллтон заколдован? Как нам понять, в чем дело?       Ледоруб отрицательно покачал головой, Барадун усмехнулся.       — Я-то, конечно, сразу смекнул, но не смогу объясниться на вашем простолюдинском языке.       — Попытайся.       — Раньше всех авантюристов при входе в город встречала сама Линда Эрдегаст. Она начинала для героев цепочку квестов, которые приводили их в Спеллтон, а там уже для них делались доступными прочие задания. Линда умерла и не возродилась, так что цепочку начать некому, и ни один новенький авантюрист не может сюда попасть. Ясно?       — Это что-то на чародейском? — поинтересовалась Шира у Ярриса. Тот отрицательно покачал головой. — Ладно, Линда провожала новоприбывших и знакомила их с полезными людьми, так?       — Типа того, — снисходительно согласился Барадун.       — А почему она должна была возродиться? Думаешь, жрец…       — Ой, все! — Чародей нетерпеливо махнул рукой. — Я объяснял это тысячу раз: обычные существа этого мира ходят по кругу, умирая и возрождаясь в прежней роли и в своей начальной локации. А те, кто по-настоящему оживают, исчезают из игры как NPC и могут переродиться только в другом качестве, чтобы прожить совсем иную, полноценную, жизнь.       Шира взглянула на Ярриса, надеясь, встретить понимающий и сочувственный взгляд, но тот, прищурившись, очень внимательно слушал Барадуна.       — Вот он, — чародей указал на Ледоруба, — так напряженно думал, что ожил. Тебя оживило любопытство. Иногда достаточно лишь одного светлого чувства, чтобы стать человеком. То есть я хотел сказать, истинно живым, одушевленным существом. Так что вы оба будьте осторожны и не дайте себя убить: ты, старина Яррис, уже никогда не очнешься в Ледяной башне после тяжкого сна, а ты, милая Шира, не проснешься в дрянной гостинице в отряде Мэйнела Прауда.       — Не пойму я, — пробормотала лучница, — это пиво в моей голове разбушевалось или вино все еще гуляет по венам Верховного чародея…       Златорог многозначительно молчал.       — Все просто. — Барадун пожал плечами. — Ты ожила, поэтому смогла понести и родить ребенка. Линде тоже удалось забеременеть, а значит, и ожить перед тем. Весьма любопытно, что оживило волшебницу? Может, страх потерять красоту? Или одного из ее любовников? А так как в этой игре есть только заскриптованные дети, традиционным путем на свет появляются живые — чьи-то ожившие души.       — Это означает, — вмешался Яррис, — что перед тем, как родился младенец, умер тот, кто при жизни обрел душу? Умер, выражаясь твоим благородным языком, по-настоящему?       — Именно! — просиял чародей. — Вот я знал, что хотя бы ты мне поверишь!       — Чушь какая-то, — проворчала Шира. — Амаррис — ребенок своих отца и матери, а не какая-то безвременно покинувшая этот мир несчастная душа. Адепты магии вечно все мистифицируют. Лично я всегда чувствовала себя живой.       — О, жизнь коварна! Она постепенно заполняет каждую выемку, каждую щель и просачивается даже в прошлое. Впрочем, ты всегда была приземленной, не так ли?       — Хорошо, что я ничего не готовила, — отвечала лучница, — иначе надела бы кастрюлю тебе на голову.              Барадун разрывался между необходимостью выбрать самую шикарную из спален — с пышной двухместной кроватью и шелковым балдахином — или заманить к себе на ночлег Ледоруба, чтобы продолжить увлекательную дискуссию. К сожалению, Яррис не пожелал спать на полу или на пуфике в ногах у Верховного чародея, так что оба коротали ночь в одиночестве.       Брэд не спал, поджидая брата, и караулил у входа в дом. Бьюк и Бригги пришли глубокой ночью. Эльфийка старалась бесшумно прокрасться в комнату Ширы, но все же разбудила ее.       — Вы чего так долго?       Бригги взмахнула руками, но, будучи бессильной на этот раз объясниться жестами, сдернула маску с лица. Оно оказалось на удивление миловидным, с по-детски пухлыми щечками и маленьким кукольным ртом, и совершенно не соответствовало суровой натуре эльфийки.       — Не знаю, что с этим Бьюком, но мы раз десять останавливались, пока добирались сюда! То вид на море божественный, то развалины живописные, то камень неописуемой красоты! А потом луна из-за облака вышла, и он натурально разрыдался, твердя, что слишком уродлив, чтобы жить в таком прекрасном мире!       — О… И как ты его успокоила?       — Как-как… Сказала, что всегда можно надеть маску.              Верховному чародею снился сон.       Барадун все падал и падал, прорывая одно легкое облако за другим, пока его не подхватила на руки гигантская женщина размером с целую гору. Женщина была обнажена и прекрасна. По ее плечам и спине струились блестящие волнистые волосы цвета сочной травы, кожа напоминала нежнейший шелк, переливающийся бежевым и нежно-салатовым цветом, глаза излучали солнечный свет, а с ресниц падали дождинки. Каждое движение богини сопровождалось пышным цветением пространства, словно в тех местах, где ее тело касалось ткани реальности, миллиарды былинок проживали миллиарды жизней, похожих на вспышки.       Женщина качнула головой, встряхивая волосами, и повела плечом — за плечом в течение нескольких мгновений возникло и сгинуло несколько лесов и рощ. Она нежно привлекла Барадуна к своей груди, и в ее пригоршнях распустились и заблагоухали цветочные поляны. Чародей подумал, что в жизни не видел такой красивой груди, и какое-то время силился понять, нравится ему, что она гигантского размера, или кажется странным.       Словно прочитав его мысли, женщина улыбнулась, и над Барадуном развернулась радуга. Нежась в теплых лучах божественного взора, чародей чувствовал себя как ребенок в объятиях матери. Затем он заметил, что за спиной богини разрастается крона огромного дерева. Она раскрывалась, как веер или хвост павлина, пуская во все стороны новые пышные побеги. В ветвях дерева одновременно цвели цветы и наливались плоды, похожие на маленькие звездочки.       — Видишь? — произнесла богиня таким ласковым голосом, что Барадун затрепетал от нежности и прослезился от умиления. — Одни угасают, другие загораются.       Плоды отделились от веток и, подобно сверчкам, перелетали, мерцая, с места на место.       — А может, они никогда не перестают сиять и лишь прикрепляются черенком к другой ветке?       — Откуда мне знать? — робко отвечал чародей. — Только ты знаешь.       — О нет, — вновь улыбнулась богиня. — Если бы не ты, я бы никогда не узнала, что такое жизнь. Видишь, как она струится во мне? Проходя через сердце… Наконец-то я могу изукрасить ею свои первые творения — все они рано или поздно засияют светом жизни. Но ты… ты всегда будешь особенным! Первым. Единственным.       Наклонившись к чародею, богиня словно погрузила его в бассейн, до краев наполненный солнечным светом. Ее алые губы были больше всего его крошечного существа. Они приблизились к Барадуну, овевая его свежим ветерком, полным аромата луговых трав и цветов, и с них сорвалось нежное:       — Тот, Кто Научил Меня Жизни, да прибудет с тобой мое вечное благословение…       И тут Барадун проснулся.       Несколько минут чародей приходил в себя, боясь шевельнуться и потерять ощущение умиротворения и сладкой неги, разливавшееся по его телу, изучая глазами вышитые на шелке балдахина узоры. Затем по губам его скользнула счастливая улыбка.       — Что ж, если и видеть сны, то такие, в которых оплодотворяешь богиню всего сущего, не иначе! Эх, смогу ли я когда-нибудь найти похожую женщину не во сне? До сих пор бабочки в животе порхают… Надо непременно принести дары какому-нибудь из храмов Маэдры. После всего, что между нами было…