Omertà

             

Эта история не могла похвастаться

оригинальными истоками.

Она зародилась в книжной пыли,

а началась со сладковато дождливой сырости,

васильковых глаз и строк из романа Джейн Остин.

             Наконец, все было разложено по полочкам.        Одежда поселилась в шкафу. С пяток книг выстроилось на небольшой книжной полке корешок к корешку в алфавитном порядке. Все остальное осталось в чемодане — не было смысла раскладываться в «Дырявом котле» полностью, ведь через несколько дней поезд в Хогвартс.        Ещё в самолёте Гермиона задавалась вопросом: «Намного ли она изменилась с того дня, когда паковала чемоданы во Францию?». Выходило, что не очень — по крайней мере, внутри себя никаких разительных перемен не ощущала.              Гермиона глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и осторожно присела на аккуратно заправленную кровать, стараясь ни чем не нарушить заданный порядок — стоит даже взять книгу с полки, и это может вывести из равновесия: порядок в комнате казался слишком хрупким и шатким.        Кто такая Гермиона Джин Грейнджер? Она никогда не была из тех маленьких девочек, что обычно выигрывают конкурсы красоты, а потом их невинные лица с искрящимися широкими улыбками красуются на всех билбордах города. Впору было бы огорчиться, но саму Гермиону подобное никогда не задевало, наоборот, она по-своему гордилась тем, что «милое личико» — не единственное, чем она могла бы похвастать, ведь если так подумать, это даже не достижение. Гермиона пошла по иному пути — вознамерилась стать идеальной, причем, если и не в плане внешности, то во всем остальном точно. Она не знала, откуда все взялось. Может, это было в крови, а может… что-то повлияло, но в ней буквально выдрессировалось стремление «угодить», «соответствовать чужим ожиданиям». Это стремление быть лучшей и идеальной стало тем самым, что помогало твердо стоять обеими ногами на земле. Оно, казалось бы, давно проникло под кожу, вплетаясь в сложную цепочку ДНК такой правильной Гермионы Грейнджер со строгостью и геометричностью даже в линиях скул, что беспощадно рассекали воздух, стоило ей упрямо вздернуть подбородок.        И для Гермионы контроль являлся буквально всем. Когда происходящее было под контролем, ей даже дышалось легче. Все становилось сразу просто, понятно и хорошо — так, как нужно. Контроль для девушки стал своего рода гарантом безопасности. И если его не хватало, если жизнь снова поглощал хаос случайных и совершенно незапланированных событий, нарушая тем самым точность и выверенность линий всего того ей привычного, которые испещряли жизнь Грейнджер в сложном, но таком понятном геометрическом рисунке, возникала потребность в контроле, в желании все упорядочить, пока волнение и тревожность скребли внутри желая вонзить свои заостренные когти в плоть, пуская кровь, вспарывая. И чем дольше отсутствовал контроль, тем больше все усиливалось — порезы растерянности и внутреннего страха собственной беспомощности становились глубже, а Гермиона начинала терять контроль не только над окружающим миром, но и над своими эмоциями, чувствами, действиями… над собой.        Изначально Гермиона не планировала оставаться в «Дырявом котле» за несколько дней до начала учебы. Вернувшись из Франции, она с родителями должна была ещё немного пожить дома, почитать дополнительную литературу, чтобы лучше подготовиться к занятиям, но все изменилось в один момент. Родители вынуждены были поехать к родственникам, чтобы помочь им. Дочь не могла поехать с ними, ведь тогда бы точно не успела на поезд. Было решено оставить ее в «Дырявом котле» в ожидании приезда семейства Уизли, с которыми в последствии отправится на платформу. Казалось бы, ничего страшного, просто небольшая «накладка», которая не могла слишком сильно нарушить выверенный порядок жизни Грейнджер. Однако ею это все равно рассматривалось, как потеря контроля. Именно поэтому расставленные корешок к корешку в алфавитном порядке книги были так важны — попытка вернуть этот самый контроль, ну, или хотя создать его иллюзию. Все просто.        Гермиона поднялась с края кровати, не забыв после себя разгладить покрывало, тем самым невольно ладонями стирая следы своего пребывания на кровати, в виде небольших складок и вмятин. Идеально ровно.        Следующим пунктом в плане дальнейших действий значился душ — после перелёта хотелось освежиться. И именно туда девушка и направилась, взъерошивая на ходу свои волосы…              

***

                    Лондон встретил Гермиону контрастным холодом, особенно по сравнению с тем, что было в Париже, и концентрированной влажностью. Погоду для прогулки девушка, очевидно, выбрала не самую лучшую, но оставаться в номере не хотелось настолько, что подрагивали даже кончики пальцев на руках.        Англичане говорят: «В других странах — климат, а у нас — погода!». У жителей Шотландии и англичан, к слову, отношение к погоде примерно одинаковое. Не зря же у шотландцев есть своя фраза на этот счет: «Не нравится погода у нас? Подождите три часа, и она изменится!». Все из-за переменчивости этой самой погоды. Солнце, ветер и проливные дожди — все это следует друг за другом, как на дежурстве, но менее спланированном и более непредсказуемым. Поэтому погоду так сложно спрогнозировать, так что, во всем винят не нестабильный климат, а «ничего не знающих метеорологов», что не совсем правильно, если так подумать. Единственная постоянная величина — повышенная влажность.        Гермиона любила историю, да и читать, изучать новое тоже — не зря была в числе лучших учеников. И, согласно историческим данным, погода являлась чрезвычайно важной частью жизни людей той же Шотландии и Англии в течение многих веков. Число и разнообразие слов в языке показывают, насколько важно это было для предков нынешнего поколения — говорить о погоде, которая могла легко повлиять на их существование. Ведь те же шотландцы, да и не только они, любят говорить о погоде, принеся эту привычку из прошлого. Проанализировав исторический словарь шотландского языка, маггловские филологи выяснили, что у жителей Шотландии для снега имеется четыреста двадцать одно слово, что является абсолютным рекордом среди других языковых групп. Это все и правда интересно, по крайней мере, самой Гермионе это нравилось.        Но сегодня с утра девушка была готова поспорить с данными статистики и со всем остальным в придачу. Потому как несмотря на давно доказанный факт о переменчивости погоды в той же Шотландии и Англии, погода в этот раз не сильно изменилась. Наоборот, сохранила раздражающее постоянство, обрадовав этим разве что только метеорологов. Солнце так и не нашло в себе ни сил, ни желания выглянуть, чтобы разогнать сгустившиеся тучи.        А казалось бы… на календаре был конец лета, но погода не радовала напоследок теплыми и солнечными деньками. Натянутая до предела, и от того дрожащая, нить из тускло-серых дней — колючая и режущая — опутывала весь Лондон, подобно паутине. Шипящая почти-дождем реальность нависала над городом небом цвета пустоты и тяжелых туч, готовых в любой момент разразиться самым настоящим ливнем. Настолько влажно, что, казалось, воздух можно было пить вместо воды. Приходилось задерживать дыхание, чтобы не чувствовать этого аромата прелой листвы, которым пропитался все вокруг. По земле и вовсе уже целые сутки стелился влажными комками туман, забираясь сейчас своей невозможной сыростью за шиворот мантии, в которую Гермиона невольно запахнулась посильнее, буквально обнимая себя, цепко хватаясь холодными пальцами за ткань одежды. Она продолжала идти вперед, не обращая внимания на непогоду, на холод, на то, что волосы стремительно пропитывались влагой, запахом дождя и мокрого камня.        Гермионе очень понравилось во Франции. Не зря же говорили, что ещё со времён сиятельтеного Людовика Франция была бриллиантом Европы. Одним казалось, что приехать туда стоило только ради того, чтобы познать блаженства, что вознесут тебя до небес, другие же считали, что один вдох французского воздуха ниспошлет в огненную, где придется вечность гореть за свои прегрешения. И те, и другие ошибались. Франция… Ох, они еще не знали, что совсем скоро она проникнет в их дом, в их постель, она будет все время рядом; куда бы они ни уезжали, она будет сидеть у них под кожей… стоит лишь раз там побывать. Париж, как часть Франции, был так же многолик: для одних он был прибежищем влюбленных, для других — местом обогащения, для третьих — ненавистная свалка, средоточие грязных улиц и нищих, что не просили подаяния, а забирали его, пуская в ход ловкие руки. Гермионе нравилось там, а в самый последний день даже уезжать не хотелось. Но именно оказавшись в Лондоне, смогла понять, что безумно соскучилась по Туманному Альбиону со всей его непогодой. Она множество раз мечтала о том, чтобы пройтись пешком по улице — всего-лишь прогулка, не более. Но ноги буквально покалывало от остроты желания. Хотелось слышать звук собственных шагов по мостовой, что звонким стуком разлетался бы в стороны. Хотелось слышать само дыхание города.        Косой переулок никогда не бывал пустым, ведь средоточие почти всего самого необходимого, что так нужно волшебникам, было именно в здешних магазинах и лавках. И даже устойчивая и такая давящая непогода не заставила здешние улицы опустеть.        Кто-то хотел обновить свой гардероб, в основном это касалось волшебниц, причем, любого возраста. А у кого-то, возможно, закончились ингредиенты для зелий, и именно поэтому рядом со входом в магазин со всевозможными ингредиентами образовалась такая очередь. Неподалёку от магазина волшебных палочек можно было встретить будущих первокурсников Хогвартса, да и кто-то из более умудренных опытом и возрастом тоже крутился здесь — наверное, сломал свою палочку… что ж, и такое бывает. Некоторые же надумали приобрести домашнего питомца: вот из дверей вышел улыбающийся мальчик, с щенком на руках. Ему, наверное, долго пришлось уговаривать собственных родителей, но в итоге те сдались и сейчас вымученно переглядывались — наверное, пытались мысленно решить, кто же будет кормить щенка, а кто его выгуливать, так как их сын, похоже, даже и не думал об этом. А девочка постарше решила выбрать более оригинального зверька: летучая мышь в клетке, которую держала девочка, никак не могла успокоиться — наверное, потому что не привыкла, когда ее дом постоянно встряхивают. Вон там, у магазина с гоночными волшебными метлами, собралась целая компания рослых ребят. Спортсмены? Очень даже может быть. Скорее всего, они подбирали себе новые метлы для игры. А что? Скоро ведь новый спортивный сезон намечается, и Волшебная Британия должна очень постараться, чтобы вырваться хотя бы в полуфинал, о финале же говорить сейчас еще слишком рано. Да… Косой Переулок всегда был заполнен до отказа, и у продавцов никогда не было недостатка в клиентах. На этой волшебной улочке даже самые деловитые на вид волшебники отбрасывали все свои не самые радужные мысли в сторону и шли на поводу у торгашей, которые уж точно знали, как привлечь потенциального покупателя. Это место совершенно не изменилось с того раза, когда Гермиона была здесь впервые.        Девушка шла вперёд, пока туман оставлял колючие холодно-влажные поцелуи на ее щеках. Можно было зайти во «Флориш и Блоттс», но Гермиона лишь прошла мимо, направляясь в ту часть Косого переулка, куда раньше ни разу не захаживала. Куда же направлялась? Просто ещё во время учебы слышала, что, оказывается, в Косом переулке есть ещё один книжный: не такой известный и популярный, как «Флориш и Блоттс», да и поменьше будет. Вот тогда-то Грейнджер и загорелась идеей попасть туда. Посреди учебного года, конечно, сделать это не вышло бы, но сейчас возможность появилась и упускать ее девушка была не намерена.        И… Гермиона едва не прошла мимо. Взгляд случайно упал на странную вывеску, с нужным названием: «Вороной Тайник».        Девушка зашла внутрь под звон колокольчика. С каштановых, потемневших от влаги, волос сорвалась пара капель, но никто это не заметил. Девушка огляделась, изучая взглядом совершенно безлюдное помещение — это и место и правда не слишком популярно, ведь во «Флориш и Блоттс», к примеру, сейчас было не протолкнуться, здесь же даже продавца не было видно.        Гермиона прошла глубже, невольно скользя пальчиком по корешкам книг с ближайшей книжной полки.        Честно? Задержаться здесь хотелось все больше. Хотя на первый взгляд ничего особенного тут не было: скрипучий пол, полки, книги, книжная пыль, видавшие лучшие времена подушки на широких подоконниках, оставленные там, видимо, для тех, кто решит остаться почитать прямо здесь. Во «Флориш и Блоттс» чище и как-то оживленней, но здесь почему-то все равно нравилось больше — странно даже.        Хотя… той же Лаванде Браун, наверняка, бы здесь не понравилось. Да что там… Ей вообще вряд ли известно об этом месте: все ее последние разговоры до летних каникул сводились к тому, как обратить на себя внимание того или иного парня — интересно, к чему она только появилась в её мыслях сейчас?..              — Женщины придают слишком большое значение единственному восхищённому взгляду… — невольно вспомнились слова Джейн Беннет из романа «Гордость и предубеждение» авторства Джейн Остин.              — …а мужчины стараются их в этом заблуждении поддержать, — прозвучало неожиданно с подоконника, что был скрыт от общего зала толстой и будто бы лишней здесь колонной. — «Гордость и предубеждение». Джейн Остин.        Голос. Да, все так и было. Сначала… сначала был именно голос. Он оказался совершеннейшей неожиданностью, почему-то выбивая из колеи, стоило тому только зазвучать, невольно сбивая дыхание Гермионы с ровного ритма, заставляя глаза на миг расшириться, а ее саму замереть. Гармоничный, спокойный, густой, глубокий, бархатный… В голову девушки пришло совершенно дурацкое сравнение с заклинателями змей, но от чего-то прямо сейчас это сравнение казалось наиболее точным, близким — должно быть, те умельцы в чурбанах звучали так же.        Наверное, то, что с ней кто-то заговорит не было чем-то неожиданным. На самом деле, это прекрасно вписывалось в схему из сотни вероятностей, почти сразу прорываясь в основную десятку — «топ 10», кажется, именно так назывался рейтинг самых популярных песен. Что сказать? В матрице вероятностей все сложнее хотя бы тем, что у каждого случая, у каждого события, вне зависимости от его значимости, есть свой топ вероятностей. Этот «топ», как правило, мы выбираем сами с помощью нашего восприятия, мировоззрения, привычек и прочего. И если так посмотреть, то этот топ весьма субъективен и ненадёжен. Но лично Гермиона считала себя чуть более объективной, чем все остальные. А все из-за того, что в ее голове не было типичной девчачьей чепухи о том, с кем бы пойти в Хогсмид и прочих глупостей. А значит меньше и того, что могло повлиять на ее выбор. Однако общей субъективности это все равно не отменяло, что не могло не расстраивать. Но как уж есть…        Вот только для Гермионы это все равно оставалось чем-то слишком внезапным. Да, вероятность того, что с ней заговорит тот же владелец лавки, которого она так, к слову, и не увидела, даже мельком, была. Однако… это был не продавец, а такой же покупатель, как сама девушку, к тому же, он не спросил что-то дежурное и около бытовое, а продолжил цитату из маггловского романа — Грейнджер даже среди магглорожденных и полукровок Хогвартса не встречала тех, кто мог похвастаться начитанностью, словно маггловская художественная литература была в школе под запретом или что-то вроде того. А вышло… так внезапно, а главное… просто и буднично. Подобное сбивало столку. Однако внутри все равно тлел восторг, замешанный на восхищении и радости — пусть Гермиона себе в этом не признавалась, но ей очень хотелось встретить хоть кого-то, кто читал не только школьные учебники с целью получить больше очков для своего факультета, и, по правде говоря, на подобное уже не надеялась. А тут вдруг случилось…        Только спустя долгих несколько секунд удалось «отмереть». Пришлось сделать несколько шагов и обойти колонну, чтобы увидеть обладателя голоса.        Взгляд позволил отметить отсутствие каких-либо опознавательных знаков о принадлежности к одному из четырёх факультетов: ни мантии, ни галстука, зато неподалёку лежало серое удлинённое пальто явно не из дешёвых, а на нем самом чёрный свитер под горло, чёрные брюки, кожаный ремень с бляшкой, кожаные ботинки с острыми носами. Только потом оказался отмечен средний рост и крепкое телосложение. Не такое тяжеловесное, какое было у вечных прихлебателей того же Малфоя. Нет, у него оно было крепким и жилистым, если судить по плечам и рукам. Наверняка, состоял в команде по квиддичу по нормам и комплекции вполне подходил, да и все парни Хогвартса были помешаны на этом виде спорта, который Грейнджер совершенно чужд. Еще этот парень являлся шатеном, волосы чуть волнистые, а челка в небрежном порыве пыталась скрыть глаза. Черты лица ровные, даже резкие. Его можно было бы назвать мрачным. Но вся тяжеловесность темного цвета, контрастирующего с бледной кожей, покрывается трещинами из-за васильковых глаз, которые ему не подходят, не вписываются и воспринимаются совершенно неправильно, как если бы на черно-белой картине появилась гротескная и лишняя, искрящаяся насыщенностью весеннего цвета, клякса, растекаясь по холсту не ровным краями.        Слизеринец? Нет, точно, нет. Хотя бы из-за того, что никто из этих, заносчивых и лопающихся от собственной значимости только лишь по причине якобы «чистой крови», не смог бы спокойно процитировать Джейн Остин — подобное они точно не читают. Гриффиндорец? Пуффендуец? Когтевранец? Гермиона училась с этим парнем в одной школе, но не знала его. Факт разных факультетов не мог считаться за оправдание. Девушка не могла прикрыться этим в попытке объяснить, почему этот парень ей казался лишь «смутно знакомым».        Гермиона поняла, что смотрела непозволительно долго, слишком поздно.        В такие моменты те же романтичные и сентиментальные барышни, начитавшись бульварных романов, обязательно упомянули бы, что время будто бы замерло, дабы продлить магнетический и волшебный момент. Но это не было чем-то волшебным. Для Грейнджер это был момент позора, собственной несдержанности. Время не остановилось, оно просто замедлилось, издеваясь, вгрызаясь острыми зубами в выверенную идеальность «одной из лучших учениц Хогвартса».        Молчаливая пауза тем временем затягивалась. Ситуация из статуса «нечто простое и будничное» плавно переходила в «некомфортное и странное». И вроде бы Гермионе не из-за чего было нервничать или беспокоиться, ведь это обычный день, а перед ней обычный волшебник, причём, скорее всего, полукровка или магглорожденный, хотя не сказать, что для самой девушки такой «статус» был хоть сколько-нибудь важен. Однако по какой-то неизвестной причине стремительно усиливающуюся неловкость из них двоих, казалось, испытывала лишь она, а он, видимо, ждал, просто терпеливо ждал, когда Грейнджер, наконец, полностью отомрет.        Наверное, стоило сказать хоть что-то, чтобы избавиться от этой вязкой, давящей тишины, пропитанной неловкостью. Шестеренки в голове вращались с бешеной скоростью. С десяток самых разных вариантов, словесных конструкций промелькнуло в голове. Они теснились, толкались и разлетались на ошмётки, помеченные, как «забракованные». Что-то просто не подходило, что-то подняло бы уровень неловкости до прямо-таки недостижимой высоты, что-то звучало слишком глупо и не похоже на неё — не подходило решительно ничего. Гермиона сейчас была явно вне зоны комфорта. Рождённая этим, затаившаяся после первого курса, неуверенность вдруг так удобно расположилась на хрупких и острых плечах, распласталась по всей поверхности, не давая ни малейшего шанса себя скинуть. И вот уже юрким тараканом пробегает по изнаночной стороне сознания оборонительная мысль: «Может, не стоит ничего говорить и спрашивать? Может, он просто возьмёт и уйдёт по каким-то своим делам? В конце концов, он вряд ли настроен продолжать разговор, верно?».        Гермиона тряхнула головой.        Ей нужно взять себя в руки. Прямо сейчас. Если не хотела выставить себя полной идиоткой.        Глубокий вдох. Прикрытые на мгновение глаза. Шумный выдох. Ее глаза распахнулись.        Помогло не сильно, но легче стало.              — Неужели сама Гермиона Грейнджер не знает, что сказать? — первым молчание нарушил, как ни странно, именно незнакомец, склонив голову набок, смотря при этом на девушку с каким-то лукавым прищуром. — Похоже, этот день и вовсе удивительный.        Как это нечего? Слов наоборот скопилось на языке слишком много, но почти каждое казалось почему-то совершенно неподходящим, даже больше того… неуместным.              — И вовсе нет! — тут же взвилась Гермиона, уязвлённая заявлением о том, что ей было нечего сказать.        Правда тут же спохватилась, что ее «и вовсе нет!» могло прозвучать грубо.        Все же в чем-чем, а в отсутствии манер и отточенной вежливости, Грейнджер обвинить было нельзя, несмотря на ее некоторую прямолинейность и импульсивность — родители воспитали ее хорошо. Она с детства усвоила, что, когда тебе помогают, ты говоришь «спасибо» или оказываешь услугу в ответ, хотя можно и совместить. Заученная на зубок формальность, коих бесконечное множество на каждый случай. Так принято. Так принято, что, когда что-то огорчило твоего знакомого, надо обязательно спросить, что у него случилось. Надо учитывать и то, что, спрашивая подобное, можно думать совершенно о другом. Самое странное, что спрашивают не из-за беспокойства за человека и не из-за банального любопытства, а просто потому, что так принято. Простое «что случилось?», а в голове на самом деле список покупок и мысли о том, что надо было встать с правой ноги, а не с левой. Просто формальности… давно отточенные, выдрессированные и такие правильные в своей уместности.        Грубить парню не хотелось. Ведь в его «Неужели сама Гермиона Грейнджер не знает, что сказать?» не прозвучало ни нот грубости, ни стремления задеть, скорее уж, беззлобная лукавая насмешливость, которая в сочетании с васильковыми глазами казалась даже тёплой.              — Извини, — все же сказала Гермиона. — Но… мы знакомы разве? — от желания задать этот вопрос язык практически жгло.              — Лично не общались, если ты об этом, — отозвался он.              — А ты… с какого факультета?              — Это так важно?        Действительно. Важно ли?..        Она прекрасно помнила тот момент, перевернувший всю ее жизнь, разделивший ее на «до» и «после» еще в одиннадцать лет. Помнила холод конверта, что впитал в себя морозность и влажность воздуха за окном — погода тогда стояла не лучшая, но она в тот момент волновала ее меньше всего. Помнила, как собственный чуть вздернутый носик улавливал аромат нового пергамента и чернил. Помнила, как подрагивающие от волнения и неверия пальцы удерживали письмо так, словно это было нечто хрупкое, готовое разлететься на мириады микрочастиц от любого неаккуратного движения. Помнила, как карие глаза скользили по строчкам, написанными каллиграфическим почерком, жадно вчитываясь в каждое слово. Помнила, как сердце отчаянно трепыхалось о чугунные ребра, в то время как ноги становились слабыми, почти ватными. Помнила, что прочитала письмо трижды прежде, чем поднять взгляд на родителей, прижимая заветный, наполненный таинственным пергамент к груди. Именно после этого момента все прошлые достижения потеряли какой-либо вес и значимость. Новое… Гермиона любила все новое, особенно когда это касалось знаний и возможностей. Родители поддерживали ее. В семье родилась волшебница. Это замечательно!        Поначалу все действительно так и было. Замечательно. И тогда будущий факультет точно не имел ещё никакого значения.        В Гермионе было много надежд, амбиций и желаний. Как только у нее появились новые книги — источник знаний, о существовании которых она раньше и не подозревала, она готова была читать их сутками напролет, не замечая усталости или голода. А в голове уже тогда строились воздушные и эфемерные замки из целей: стать лучшей, но уже не выпускницей частной школы, а Хогвартса, стать сильной ведьмой и много такого, что так или иначе перекликалось с обозначениями «лучшая» и «идеальная». Была уверенность, что все получится, ведь Грейнджер знала главный закон: тот, кто учится и следует правилам, добивается поставленных целей. Но, оказалось, в волшебном мире он не работал. Недостаточно… хорошо учиться и следовать правилам. И первым препятствием стало то, что ее родители — не маги — казалось бы, сущая мелочь, но она была важна. Для чистокровных магов Гермиона навсегда останется грязнокровкой, насколько бы идеальной ни была её успеваемость. Это, конечно, не единственное препятствие, просто самое непреодолимое. Второе же... «Она ночной кошмар, самый настоящий. Не удивительно, что у нее нет друзей!». Нельзя сказать, что Грейнджер так уж были нужны друзья. Это бы только отвлекало от цели, было глупостью, так она считала. Однако сказанное рыжим мальчишкой, который несмотря на не лучшие оценки имел достаточно друзей, неожиданно задело. Он смеялся и веселился, не стремясь стать лучшим и идеальным, но все равно имел друзей. Подобное не вписывалось в картину мира одиннадцатилетней упрямой девочки, которая смотрела на своих однокурсников с высока, хотя бы в силу возраста, знаний, оценок и расположения учителей, считая, что именно она была достойна друзей и уважения, признания, а не этот мальчик, который даже не мог оттереть грязь возле носа. Вот только этого было мало. Примерно в то время цвет галстука и начал обретать свою важность, а у самой девочки появились друзья.        Но важно ли было сейчас, с какого факультета этот парень? Гермиона к собственному удивлению поймала себя на мысли, что… нет. Возможно, она просто устала опираться на цвет галстуков и впервые решила дать себе передышку. А может, ей не хотелось терять возможность общения с тем, кто читал Джейн Остин. К тому же, Грейнджер была уверена, что он не со Слизерина. А что? Хотя единственный, с кем она имела опыт взаимодействия, был Малфой, лично для нее это ничего не меняло. Слишком уж дикой была мысль о том, что слизеринец взял бы так просто и заговорил с ней, как с человеком, а не как с грязнокровкой, которая портит жизнь одним своим существованием. Да и… ещё была уверенность в том, что никто из слизеринцев не стал бы читать маггловскую художественную литературу. Так что… нет, он точно не слизеринец.              — Нет, это… я думаю, это не важно. Тем более, мы не в Хогвартсе… — ответила Гермиона. — Хотя… немного нечестно.              — Нечестно? — его бровь приподнялась. — Что именно?              — Ты знаешь моё имя, а я твоё нет.              — И правда… — его указательный палец в жесте некоторой задумчивости постучал по нижней губе. — Несправедливо получается, — продолжил. — Хотя мне даже немного обидно, что ты не знаешь моего, — лукавый флёр из его взгляда никуда не исчез при этом. — Но я сам виноват. Не часто бываю в центре внимания, чего нельзя сказать о тебе. Не думаю, что в Хогвартсе найдется хоть кто-то, кто не знает Гермиону Грейнджер. Как считаешь?              — Прекрати… — чуть приглушенно, а щеки, хотела того или нет, слегка потеплели. — А то звучит так, будто я какая-нибудь знаменитость, — и вроде привыкла оказываться в центре внимания, но он говорил так, что это даже немного смущало.              — Почет и честь — не в знатности и званье. А в скромности и честном воспитанье, — неожиданно стихами проговорил парень, очевидно, отмечая скромность девушки.              — Это чьё-то изречение? — утончила чисто на всякий случай, ибо прозвучавшие строки были совершенно незнакомы.              — Да. Это сказал Алишер Навои. Тюркский поэт и философ суфийского направления.        Глаза Гермионы распахнулись в нескрываемом удивлении.        Тюркский поэт? Серьезно?..        Просто читать Джейн Остин — это одно. Хотя, если подумать, парни редко признаются в том, что читали «Гордость и Предупреждение», считая по какой-то невнятной причине ее книгу чисто «для девушек» — Грейнджер никогда не понимала это разделение книг по половому признаку… глупо это. Впрочем, сейчас не об этом. Как уже говорилось ранее, читать Джейн Остин — это одно. Но тюркский поэт и философ… Лично Гермиона вообще не знала про его существование и, тем более, не читала его творчество: может, и прочла бы, но она даже случайно на него не натыкалась, несмотря на всю свою любовь к чтению, из-за которой порою забывала про сон и еду.              — У тебя такое удивлённое лицо… — протянул тем временем парень, возвращая её в реальность. — Я сказал что-то не то?              — Нет… Нет-нет, — поспешила ответить Гермиона. — Просто не думала, что ты знаешь Алишера Навои… Я сама, честно признаться, услышала о нём сейчас впервые.              — Неужели всезнающая Грейнджер чего-то не знает? — он беззлобно усмехнулся, но девушка заметила больше то, что её назвали не обидным «всезнайкой», а «всезнающей», что звучало мягче и совсем не задевало. — Я просто люблю читать, — пожал плечами. — Хотя мне больше интересно читать труды в направлении неклассической немецкой философии.              — Неклассическая немецкая философия? Характерная особенность… «эклектика»? — переспросила Грейнджер, а на ее лбу появилась морщинка, как метка сосредоточенных размышлений. — Фридрих Ницше один из довольно ярких философов в этом направлении?              — Десять очков Гриффиндору, — подмигнул.              — Эй! Ты же сам не хотел упоминать факультеты! — тут же насупилась Грейнджер, хотя глаза поблёскивали гордостью за собственную эрудированность.              — Прости, не удержался, — усмешка стала шире, и из-под верхней губы показалась пара чуть заострённых клыков, придававших образу хищности, что причудливо сочеталось с хулиганским взглядом полного все того же пресловутого лукавства.        И вот так, слово за слово, Гермиона даже не заметила, как сняла пальто и устроилась на том же подоконнике — настолько широком, что поместились еще двое — что и ее новый знакомый. Да что там… Девушка даже упустила тот факт, что имя так и не прозвучало. Важно ли это? Видимо, не очень, раз Грейнджер увлечённая разговором так ничего и не заметила. Ладно — имя. Гермиона даже напрочь позабыла о времени!        О чем именно говорили? Да обо всем. Конечно, поднялся вопрос и о том, как Грейнджер оказалась в «Вороном Тайнике». Что в этом такого? Ну, помимо того, что само место не слишком популярно и мало кто о нем вообще знал, выяснилось, что девушка была первой гриффиндоркой, которая сюда заглянула, точнее, первой представительницей своего факультета с их потока. Ну, Гермиона и рассказала, как все было: узнала о этом месте по чистой случайности и с самого начала планировала сюда заглянуть перед началом учёбы — а что тут сказать? Ещё поговорили о Франции. Ее новый знакомый, оказывается, там бывал, хотя в Италии ему все равно понравилось больше — сложно не согласиться, ведь Грейнджер сама грезила о том, чтобы побывать в той же Флоренции. Иногда даже их разговор обращался причудливым обменом реплик из книг: Достоевский, Джейн Остин, Шекспир, Диккенс, Уайльд и другие — пожалуй, впервые за долгое время в разговоре с волшебником, да ещё и с ровесником у Гермионы горели глаза. Нет, у неё были Рон и Гарри, которые воспринимались не иначе, как братья. Имелись и знакомые среди когтевранцев. Ну, и ещё по парочке знакомых из обоих миров. Да, круг общения неплохой, но ей хватало, особенно за неимением альтернатив — по крайней мере, так казалось до сегодняшнего дня, до этой неожиданной встречи в «Вороном Тайнике».              — Надо же… уже стемнело, — совершенно неожиданно протянул парень.              — Что?..        Гермиона даже растерялась, не сразу поняв, о чем речь.        Ещё несколько мгновений назад они обсуждали «Посмертные записки Пиквикского клуба» и то, как смерть иллюстратора стала поводом для нападок критиков на тогда ещё совсем молодого Диккенса — его творчество всегда критиковали, причём, делал это даже тот же Оскар Уальд, обвиняя своего «коллегу-по-цеху» в излишней карикатурности и сентиментальности, при этом отмечая его талант, но даже так, оканчивал свою оценку Диккенса и его работ на неизменно депрессивной ноте. Собственно, именно из-за этого фраза: «Надо же… уже стемнело.», казалась внеконтекстной, лишней и от того не сразу понятно — Гермиона моргнула трижды, перевела растерянный взгляд на окно, словно бы за ним ища толкование для такого вдруг непонятного слова «стемнело»… и лишь после до неё неохотно дошёл смысл сказанного.              — Я не думала, что уже так поздно… — Гермиона невольно закусила нижнюю губу, чувствуя укол вины, ведь у парня могли быть свои планы, а в итоге они проговорили три часа к ряду, если не больше, он даже угостил ее горячим кофе, что был у него с собой в термосе. — Прости… я, наверно, тебя задержала? Я не хотела… — ее голос звучал искренне.              — Ничего страшного, — отозвался тот. — С кем бы я ещё обсудил сложные отношения Диккенса и Уальда и процитировал Джейн Остин? Так что, все в порядке. Или… — склонил голову набок. — …у тебя самой были какие-то планы?              — Нет, я… Я только сегодня заселилась в «Дырявый котёл». Буду здесь почти до самого начала учёбы. И ещё не успела построить никаких планов, так что…        Наверное, стоило сказать что-то ещё, может, договориться о ещё одной встрече, если у её нового знакомого будет время и желание — не то, что Гермиона была не способна занять себя чем-нибудь, ей неплохо и одной, да и книг взяла с собой достаточно, вот только, несмотря на это, от ещё одной такой встречи не отказалась бы. Вот только подобрать правильные слова, чтобы не показаться навязчивой или нуждающейся в компании, никак получалось. Прямо как в самом начале, когда в голове мелькало с десяток самых разных словесных конструкций, которые теснились, толкались и разлетались на ошмётки, помеченные, как «забракованные».        Наверное, поэтому Гермиона и поднялась с подоконника, этим действием пытаясь скрыть свои тщетные попытки отыскать «правильные слова». Взяла своё пальто, как-то неловко и спешно вдевая руки в рукава под цепким и внимательным почти до физической ощутимости взглядом васильковых глаз — сам парень тоже молчал, даже не пытаясь нарушить хоть как-то возникшую после всего странно неловкую тишину.              — Я… наверное, пойду… Да, точно. До встречи.        И не дожидаясь ответа, буквально сбежала. Хотя… Нет-нет, конечно же, не сбежала. Ведь храбрые гриффиндорки не сбегают, верно?