TIME ADAPTER: step_by_step

      — Господи. Ты даже не узнал, на каком моменте остановились его воспоминания.       На первый взгляд могло показаться, что каблуки Сёко цокают на весь коридор — на самом же деле это Годжо энергично отбивал морзянку пятками туфель. Когда Сатору прискакал с новостью «Сугуру отдался ностальгии и помолодел на 12 лет», Иейри пожалела, что впустила его в медпункт, а в более широкой перспективе — что впустила его в свою жизнь.       — Сейчас сама у Сугуру и спросишь. Мы обсуждали более важные вопросы. Ручные проклятия — это очень большая ответственность.       Нанами, которого выловили по пути абсолютно случайно, невдохновлённо высказался:       — Не хочу принижать ничьё мнение, но самый важный вопрос, который мог возникнуть — это отношение Гето к Мегуми. Ты сказал, они едва не подрались.       До столовой остался один поворот. С каждым шагом гул из множества голосов, причины которого были неизвестны, доносился всё отчётливей.       Годжо немного потянулся, проскрежетав:       — Да ладно, всё пучком. — и с широкой ноги ввалился в кухню.       Зашедшие следом Сёко и Нанами, оправдывая свои самые худшие ожидания, застали стычку Мегуми и Гето.       Правда, в армрестлинг.       Маки, Нанако и Мимико болели за Гето, в то время как Итадори, Нобара и Панда — за Мегуми. Инумаки со свистком во рту (откуда, интересно, взял?) судил и от напряжения выпускал воздух, извлекая из свистка тонкую ноту, будто закипающий чайник.       — Видите? — расхохотался Годжо, — Худшее, что сейчас может случиться с Мегуми — разгромный проигрыш.       Гето бросил скользящий взгляд в сторону входа, пока Фушигуро сосредоточенно вкладывал силы в победу. Спина Сугуру внезапно вытянулась, как у вставшей на задние лапы ласки.       — Сёко?.. Нанами?.. — Гето тут же закончил игру одним резким импульсом.       Всё случилось так стремительно, что на осознание потребовалось время. Инумаки свистнул с задержкой в две долгие секунды.       Маки раскаменела первее друзей:       — Ха! А я говорила, что сильные мышцы видно издалека! — она поочерёдно дала пять Нанако и Мимико. — Полноценный ужин в кафе с команды хлюпиков.       — Эх, непросвещённые. — Годжо перекрутил стул спинкой вперёд и сел, закинув на неё локти. — То, что юный Сугуру ходит в мешках вместо одежды, ещё не означает, что он пытается нарисовать себе массы. Зря вы поставили его в одну с Мегуми весовую категорию.       Случайно нащупав способ сместить фокус с его позорной истории про проклятую собачку на кого-то другого, Сатору вполголоса добавил, чтобы услышали только ученики:       — А вот Нанами в школьные годы был осинкой. Ждите фотки вечером.       Нанами, поймав группку коротких заинтересованных взглядов, пожаловался Сёко, с которой всё ещё стоял в проходе:       — Я отчётливо ощущаю, что их разговор меня касается.       Сёко, навалившаяся на дверной косяк плечом, молча выпустила из лёгких сигаретный дым.       Подойдя поближе, она присела рядом с Гето, которого Маки с энтузиазмом уламывала на новый поединок, только на этот раз с ней.       — Эх, Сугуру. Таким ты мне нравился больше. — вздохнула Иейри, — Когда ваши с Сатору личности ещё не сцепились, и ты почти ничем его не напоминал…       — Вынужден поддержать. — Кенто нашёл себе место рядом.       — Ладно, присутствующие, тишина. — Годжо звонко лопнул в ладоши. — Настала моя очередь проводить допрос.       Где-то на фоне Инумаки случайно дунул в свисток, пока толкался с Пандой за стул.       — Сугуру, хорошенько подумай и ответь: на какое задание нас с тобой направили в последний раз?       Лицо Гето дёрнулось, словно кто-то потянул за вшитую в него ниточку. Его взгляд наполнился опасной глубиной, но ответ, тем не менее, был ровным и исчерпывающим:       — Сосуд звёздной плазмы, Рико Аманай. Знаешь, в моей осевой жизни я должен сражаться с Тоджи Фушигуро прямо сейчас. Он исчез из поля зрения на секунду — и я оказался тут. Рико мертва. Ты, по словам Тоджи, тоже. Глубоко внутри… — молодой Сугуру снова притих, словно любое громкое слово могло превратить окружающий мир в карточный домик, выстроенный на веранде в преддверии грозы. — Глубоко внутри мне кажется, что всё это…       Он скользнул взглядом по знакомому виду из окна, по молодым дружелюбным магам, по повзрослевшему без него Сатору.       — …Моё предсмертное видение, в котором мы прожили долгую и счастливую жизнь.       Гето разомлел так, словно дыхание смерти уже коснулось его шеи и ничего исправить уже нельзя. На его лице отразилось печальная благодарность — с такой можно принять слова наподобие «Мы есть только потому, что ты хочешь нас видеть», «Прости» или «Не самый худший конец для нас, Сугуру».       Но вместо этого он услышал:       — Верь в меня. — Годжо озарился сомкнутой улыбкой, излучающей уверенность; такой, чтобы в нём хотелось быть уверенным. — В молодости я не так часто об этом говорил, но, Сугуру. Когда знаешь, что не можешь ничего другого, доверия будет достаточно.       Убеждение почти сработало — в уголках чужих глаз появился намёк на облегчение. Но прежде, чем Гето успел сказать что-нибудь в ответ, вклинилась Сёко:       — Ладно, я всё понимаю, но дайте и мне сделать свою работу. Сугуру, — она проехалась стулом по кафелю, создавая пространство вокруг себя. — Встань напротив.

***

      — Он абсолютно цел, за исключением своей проклятой энергии. — резюмировала Иейри после короткого обследования. — Я немного поигралась с ним обраткой, но ничего не смогла изменить.       Гето отошёл к графину у холодильника, чтобы попить воды. Его немного мутило после вмешательства Сёко.       Иейри рассказывала преимущественно для Годжо и Нанами, но все слушали её с интересом.       — Полагаю, что его тело слегка моложе воспоминаний. Всего на час или два, но иначе мы бы сейчас откачивали Сугуру от ран, нанесённых Тоджи. Такой диссонанс провоцирует перегрузку. Думаю, в ближайшее время можно ожидать сильного выброса…       Сёко успела только моргнуть — и над её головой уже нависал бетонный булыжник, удерживаемый от падения лишь голубым сиянием бесконечности Годжо. Пыль витала в воздухе, слышался стук камней о плитку. В комнате резко посветлело, но на присутствующих легла сплошная тень.       Потолок был пробит Лазурным драконом — проклятием особого ранга, которым владел Сугуру.       — …Эм. Ему сейчас стоит прилечь. Срочно.       Подавляющее большинство обломков удерживалось техникой Сатору, ещё парочку оперативно расколол Нанами. Итадори и Мегуми оказались к Сугуру ближе всех, когда тот начал терять сознание и оседать на пол.       Годжо скомандовал:       — Мегуми, отведи его в нашу комнату. — когда Юджи направился к выходу вместе с Фушигуро, волочащим на себе Гето, он добавил, — Итадори, а ты лучше останься. Пригодишься здесь.       Инумаки споткнулся о кусок бетона и резко подул во всё ещё зажатый во рту свисток. Маки беспристрастно сорвала ниточку со свистком с его шеи, прописав подзатыльник.

***

      Эй, а вы знали?       Говорят, если ты вырос со злым человеком в доме, то в твоём доме всегда будет злой человек.       Точно так же, если ты вырос с несчастным родителем в доме, то в твоём доме всегда будет несчастный родитель.       «На всё есть воля Твоя, Боже.» — твердила мать, каясь по воскресеньям у домашнего алтаря.       Семилетний Сугуру преклонял с ней колени далеко не впервые, но до сих пор ещё не понял, что такое эта Божья воля. Зачем всё так, как оно есть? Зачем вообще сидеть у алтаря вместо того, чтобы играть с друзьями?       Недавно Акацуко сказал, что больше не будет с ним дружить, потому что его мама назвала маму Сугуру «набожной психичкой».       Вообще-то, Акацуко не первый, чьи родители такое заявляют. Если в том же духе пойдёт и дальше, то у Сугуру закончатся друзья. У него останется только… мама.       Боже, неужели такова Твоя воля?       «Милостив Господь и справедлив, сострадателен наш Бог!» — восклицали старухи, приходившие крестить десятилетнего Сугуру, лишь бы бедный мальчик прекратил видеть «бесов» и «нечисть».       Как бы они отреагировали, если бы узнали, что Сугуру справедливости Господа не чувствовал? Например, почему он один видит всякую дрянь? Он изначально родился хуже других детей? Он недостаточно молился?       А, может, Господь просто где-то ошибся? Все ведь могут ошибаться.       «Отец Михаэль прозревший человек. Он постиг не только свою душу, но и души других людей через единение со Спасителем.» — шептала ему на ухо мать, представляя старика в чёрной рясе, который потом долго и нараспев читал писание в маленьком переплёте, прикладывая к его лбу холодный крест.       Двенадцатилетний Сугуру был настроен к отцу Михаэлю как-то скептически. Он решил так: если человек считает, что полностью понимает себя, не говоря уже о других, то он не только этого не делает, но ещё и занимается самообманом.       Сугуру пытался разучиться чувству времени, пока священник продолжал бормотать писания. Молись или нет, это ему не поможет.       «Я записала тебя в хорошую воскресную школу.»       Сугуру всё чаще боялся своего будущего, ведь оно слишком очевидно — оно лежит на ладони его матери.       В этой воскресной школе другие дети не захотели с ним связываться, потому что учитель сразу выделил Сугуру. Но ему самому это не в радость. Ну и что, что он знает священные писания наизусть? Сугуру же всё детство за ними провёл. Именно поэтому и понимает, какая чушь туда вписана.       А ещё он понимает, что, чем более одиноким человеком себя чувствует, тем сильнее сердцем становится похож на мать. Сугуру это ужасает. Только не сердцем.

«У всего есть причина и есть следствие. Всё вместе — хаос. Если Бог есть, то он часть этого хаоса, а никак не его создатель.»

      В четырнадцать Сугуру самостоятельно покалывает уши швейной иглой. Чем-то это напоминает ему сцену распятия, и мысли об этом его смешат.

«Я вижу демонов, Святой отец. Я принимаю их, они живут во мне и послушны моей воле. Я им рад.»

      Это секрет, который хранила его мать, а он взял и выдал его учителю.       Ну и что? Сугуру уже плевать. Нечестивым в храме не место, и его заботит только то, как быстро его вышвырнут из этой часовни, воняющей ладаном. У Сугуру с детства болит от него голова.       Чего Сугуру не ожидал, так это странных людей в костюмах, которые пришли к нему домой и завели разговор о «проклятиях».

«Даже если Бог существует, пусть остаётся там, откуда я бегу со всех ног.»

      В пятнадцать Сугуру соглашается покинуть дом, чтобы начать жизнь мага.       Проклятия, в отличие от Бога, он действительно видел.       Мать вспылила. Может, она не замечает в нём личность, потому что свою потеряла давным-давно?       «Одна я плохая»       «Ты больше всего меня не любишь»       «Только и ищешь повод оставить меня одну»       Но если им плохо вместе, то зачем вообще быть рядом? Эти эпизоды болезненного отчаяния, сменяющиеся так стремительно, будто ты заточён в варио-картинке с неограниченным числом изображений. Пора остановить карусель.       «Спаситель является тем, кто считает себя недостойным Его явления.»       Наверное, проблема Сугуру в том, что он всегда считал себя достойным.       И вот, он смог покинуть мать. Но смог ли он избавиться от её маленькой копии внутри себя? Сугуру тошно от того, как они стали похожи.       «…И снимет кожу с жертвы всесожжения, и рассечёт её на части…» — сказано в Левите. Сугуру готов стать хоть жертвой, хоть рассекателем, лишь бы содрать с тела плоть, под которой его мать, как под тёплым одеялом, устроилась.       Этот крест, крест родительского отношения — к миру, к своему ребёнку, к окружающим — с человеком на всю жизнь.       Иногда Сугуру страшно. Сможет ли он скинуть свой крест раньше, чем взвалит на того, кто придёт взрослеть следующим?

***

      — Мегуми… Прости…       Рука Фушигуро замерла на дверной ручке.       Послышалось? Или молодая версия папы только что?..       — Папа?       Гето заёрзал на его спине, и Мегуми прекратил топтаться в дверях. Он успел уложить Сугуру прежде, чем тот окончательно очнулся.       — …Где я? — Гето схватился за голову, заозиравшись по сторонам. При взгляде на Мегуми в чертах его лица мелькнуло узнавание.       — Ты в своей комнате.       — Извини, что не запомнил… Как тебя зовут?       — Мегуми. — парень нахмурился, размышляя, стоит ли уточнять. — Мегуми Фушигуро. Ты потерял сознание в столовой.       Ну, зато теперь он точно уверен, что там, в дверях, ему послышалось. Молодой папа не знал его имени, а значит, то были лишь игры воображения.       — Фушигуро, значит… — Гето сел на кровати с трудом, едва не потеряв опору. — Я, кажется, не спрашивал этого раньше. Кем тебе приходится Тоджи Фушигуро?       — Отец. Биологический.       Сугуру помолчал, укладывая эту новость в стопочку среди других мыслей. Мегуми вспомнилось, что таким взглядом, как сейчас, папа смотрел на него в детстве, если мелким он где-то портачил. Это будто бы его привычка — какое-то время просто осознавать положение дел. Молча думать, что им делать.       Папа так редко злился.       — Но рос ты со мной и Сатору?       — Тоджи оставил меня, когда я был совсем ребёнком. Спустя какое-то время ты и папа Годжо забрали меня в колледж.       Сугуру выглядел довольным таким исходом, почти одержимо довольным. Фушигуро впервые задумался, на что его родителям пришлось пойти в тот день, о котором папа Гето не пожелал рассказывать.       — Не стоило нападать на тебя тогда, в столовой. — тень довольства быстро сошла с бледного лица. — Было глупо с моей стороны предполагать, что ты связан с Тоджи, только из-за внешнего сходства. Извини.       — Всё в порядке. — Мегуми сел на кровать, незаметно стянув обувь и прибрав к груди колени. — Знаешь, со взрослым тобой мы сейчас в ссоре, в которой вина стопроцентно на мне. Поэтому не извиняйся. Просто странно это слышать.       Гето отвернулся к окну. Солнце в своей беспристрастной норме светило и ему, и его собеседнику одинаково.       — Скажи… Ты считаешь меня, то есть, другого меня, хорошим отцом?       Мегуми омрачился так, будто получил личное оскорбление:       — Почему ты сомневаешься?       Две чёрные бездны, обращённые в себя, безжизненно замерли. Гето опять задумался.       «А вот этот взгляд уже что-то новое…» — Фушигуро впервые осознал, что лоскут времени, особенно длинной в декаду, не выйдет намотать на ладонь. Человек перед ним не мог разобраться в себе, потому что время ещё не расставило всё по своим местам. Сейчас в плане личных переживаний он был ближе к Мегуми, чем к будущему себе.       — Я… Наверное, я боюсь, что однажды переступлю черту в отношении своего ребёнка. Даже если не специально. Даже если из страха одиночества, как моя мать.       Сугуру проявил равнодушие к попытке Мегуми заглянуть ему в лицо, продолжив таращиться в окно до рези в глазах.       — Я боюсь возомнить, будто знаю о нём больше него самого. А больше всего боюсь, что мой ребёнок закроется раньше, чем я осознаю ошибку. Ведь это та грань, которую я не мог нащупать даже для себя и неё…       — Эй, оглянись. Она больше не рядом.       Для Мегуми было неоднозначным опытом вступаться за отца перед ним же. Но если это хоть чем-то поможет, то ему плевать на свои двойственные чувства.       Он настоятельно продолжил:       — Что бы ты сделал для своего ребёнка несмотря ни на что? Давай. — Мегуми словно бросал вызов, — Назови мне своё самое глубокое желание.       Наконец, Гето отвернулся от окна. В этот раз он не взял время поразмыслить — у него уже был ответ:       — Больше всего на свете я хочу подарить своему ребёнку уверенность, что буду любить его. Любым.       Мегуми дотянулся до фоторамки на прикроватной тумбочке — в светочувствительной плёнке уместился их с Нанако и Мимико первый день в статусе первокурсников. Мимико и Нанако обнимали его с обеих сторон — и даже сейчас Фушигуро ощущал насыщенный аромат лака от локонов Нанако и небрежный шлейф крема с кокосом от Мимико. Он лично дарил сёстрам и то, и другое.       — Я знал, что ты так ответишь. Это знают и Нанако, и Мимико, и папа Годжо. Потому что это именно то, что ты для нас делаешь каждый день. Без выходных и праздников.       Мегуми не ожидал, что выйдет подобрать слова. Но эти не были его мнением — это была ничего не стоящая, общедоступная, очевидная любому прохожему правда. Обыденность. Реальность для него, но не более, чем летаргический сон для юного Гето.       — В будущем у тебя будет замечательная семья. Потому что ты — не тень личной трагедии своей матери. Ты постарался для себя, — «для меня», мысленно исправлялся Фушигуро, «для всех нас», — достаточно. Я бы не смог желать отца лучше.       Мегуми протянул рамку Сугуру, и тот её принял.       — Возможно, это не я хороший отец. — большим пальцем Гето погладил край снимка сквозь стеклянную пластину. — Просто мне достались восхитительные дети.       Он сам и Сатору выглядели такими счастливыми и гордыми, стоя позади детей. На фото этого почти не было заметно, но в крохотном просвете между рукой Нанако и жакетом Мегуми показывался краешек сцепленных ладоней. Годжо деликатно переплёл с ним пальцы. Гето согласился: этому фото место исключительно на прикроватной тумбочке.       Мегуми не хотелось портить атмосферу, однако любопытство пересилило чувство такта:       — Ты ненавидишь свою мать?       Гето ничуть не смутился — даже лёгкая улыбка растворилась не сразу и скорее от возвратившейся задумчивости, чем неприятных воспоминаний.       — Иногда. И всё-таки одно то, что мы никогда не поладим, ещё не повод ненавидеть. Наверное, если бы Сатору не показал мне свою любовь, я бы вырос таким же озлобленным на всех и глубоко обиженным человеком. Мне искренне кажется, что ей просто повезло меньше.       Словно на безусловном рефлексе в мыслях Сугуру всплыло:       «Если ты готов сам справляться с последствиями, то давай. Давай! Позорь меня перед всеми.»       Но теперь он знает, что бесконечная игра «попробуй себя защитить» рано или поздно подойдёт к концу. Рано или поздно любые страхи отступают, сменяясь новыми, с которыми проще иметь дело, потому что ты больше не один.       Как Сугуру может быть так уверен? Ну, будущее словами его сына пообещало быть — пускай и не в идеальном, но в порядке.       Фушигуро, честно говоря, разговоры по душам крайне выматывали. Последним, что он сказал, было:       — Взрослый ты никогда о своём детстве не рассказывал. Я даже начал подозревать, что ты рос вроде как «Меня продали чёрному шаману в шесть, и я шлялся по суеверным бабкам, пока случайно не сожрал проклятую плюшу директора Яги, перепутав с проклятием. Так меня приютили в колледже.»       Сугуру фыркнул:       — Тебе реально хватило воображения?       Они притихли и, не сговариваясь, одновременно посмотрели на фотографию в руках Гето.       В полуденной тишине комнаты задрожали невидимые паутинки времени. Крохотные пылинки от их трения плыли по воздуху, купаясь в солнечных лучах.       Может ли быть, что время и есть Бог? Бесстрастный судья, вездесущий дух и терпеливый надзиратель. Такой Бог един для всех. Сугуру кажется, что он готов ему молиться.       — Ладно, я пойду. — не очень чутко отрезал Мегуми, — А ты отдыхай.       Когда дверь закрылась с обратной стороны, Сугуру с размаха откинулся на подушки. Каковы были шансы, что пара заядлых одиночек так душевно потрещит?       Сонливость напала внезапно — то ли от эмоционального перенасыщения, то ли от примитивной усталости. Фоторамка так и осталась в руке. Без особого рвения тянуться к тумбочке, Гето закинул её под подушку и нашарил под собой край пледа.       Перед тем, как прикрыть глаза, он заприметил целлофановый пакетик, полный коричневого сахара, явно на развес. Тот аккуратно лежал, окружённый другими специями, на подвесной полке.       — Что за барахольщики тут живут… — промямлил он, уступая сну.       Отдавшись своему подсознанию, первым же делом Сугуру увидел курортный базар, уйму пряностей и обгоревшую на южной жаре руку. От метра к метру она понемножку взрослела, но неизменно тянула его вперёд, мимо пёстрых палаток.       И почему-то он знал, что его ведут к морю.