Печеньки-карамельки

      — «…В самом сердце чёрной-пречёрной чащобы — там, где небо затянула паутина ссохшихся, поскрипывающих на ветру ветвей и куда не отваживались ступить даже дикие звери — жила-была старая ведьма…»              Кто-то ойкает в полумраке гостиной, остальные шикают. Тени, преломляясь, скачут по стенам; зыбко дрожит от сбивчивого детского дыхания огонёк свечи. Аманда в кругу малышни читает сказку про ведьму, живущую в пряничном домике в глубине леса.              — «…и оказалось, что весь домик, от пола до потолка, сложен из сладостей, покрытых разноцветной глазурью. Голодные дети с восторгом набросились на угощение, не замечая, как понемногу начинают тяжелеть их веки, как сдавливает плечи усталость. Им было невдомёк, что печенье и пряники, марципановая крошка и мармелад, на которые заблудившиеся детишки всегда слетались, как мухи на мёд…» — Аманда будто нарочно тянет паузу, с неспешным хрустом переворачивая страницу, — «…были густо пропитаны сонным зельем…»              Катакури, рассевшийся на другом конце комнаты в высоком Мамином кресле, зарывается носом в складки шарфа, всматриваясь в темень за окном. Он не боится никого и ничего — ни людей, ни чудовищ, ни морских водоворотов и бурь, ни пожаров, ни пиратской битвы, — но и у него при виде застывшего бледной восковой маской лица сестры и звуках её невыразительного голоса по спине, шее и рукам пробегают редкие мурашки.              Нашли кого просить о сказке на ночь! Аманда и при свете дня на кого угодно наведёт жути — и в кого она такая пошла?.. Катакури отвлекается на мысли о сестре и пропускает завершение истории, которое выходит весьма неожиданным:              — «…А ведьма так и продолжала жить в своём домике, ожидая новых жертв, и её зловещий смех разносился по всему лесу!» — Аманда коротко, одним резким «ха!» выдыхает перед собой губами, свечка гаснет, и комната погружается в кромешный мрак. Все визжат, кроме Брюле — Катакури ясно различает её весёлый смех, как та хлопает в ладоши.              Это удивляет его даже сильнее, чем то, что Аманда в какой-то момент решила переиначить сказку на свой лад. Трусишка Брюле в последние дни стала ужасно бесстрашной, хотя Катакури в её смехе мерещится давнее, притворное: «Всё в порядке, братик, тебе не стоит за меня переживать!..»              Он стискивает челюсти; клыки под шарфом больно впиваются в губы.

***

      Бах! Бах!.. Бах!              Малиновые желейные бобы пулями срываются с крепких загорелых пальцев Катакури. С огородного пугала, которое он избрал своей мишенью, сквозь образовавшиеся дырки в холстине сыплются солома и щепки.              Овэн и Дайфуку, присев у стены покосившегося сарайчика, внимательно наблюдают за ним, время от времени подъедая запасные желатинки из объёмистого кулька, переданного им на сохранение. Под левым глазом Овэна красуется приличного размера синяк — брат неудачно попал под один из бобов пару дней назад, когда Катакури только-только начал пристреливаться. Деревянная стена сарая тоже несёт на себе отпечаток пробных желейных выстрелов.              Впрочем, местные жители в кои-то веки не жалуются на подобное безобразие со стороны Шарлотт. Тем более, что Шарлотты для них уже и не чужаки, а в каком-то роде… свои. Даже больше, чем свои.              Когда месяц назад Мама погрузила Катакури и всех его братьев и сестёр на корабль и перевезла сюда, на очередной остров, то отвела их не на захудалый гостевой двор на окраине, а прямо в центральный городской особняк, чем-то напоминающий дворец, — раньше там проживал мэр.              Теперь это их новый дом, переезжать и болтаться в море больше не требуется. В одном из рейдов Мама завоевала этот край и торжественно объявила своей резиденцией и столицей — началом великой пиратской империи, где найдётся место каждому, невзирая на внешний вид, происхождение или расу. И переименовала остров, вкусно-вкусно, по своему обыкновению: Пирожный.              Помимо сладостей Мама ужасно любит разнообразие. У будущих подданных оно радостно приветствуется. И не только у них.              Каждый новый муж, которого она приводит в семью, отличается от предыдущего — и чем больше отличается, тем больше имеет шансов удержать её переменчивое, алчное ко всему новому внимание. Однако рано или поздно Шарлотта Линлин перегорает к любому мужчине. Отчимы меняются как перчатки. Детям Шарлотты даже неинтересно знать своих отцов — те навсегда остаются для них чужаками.              Вот и сейчас она вышла в море с очередным отчимом — и прихватила с собой братца Пероса. Перосперо старше Катакури на два года, но порой кажется — на все двадцать. Брат не может похвастаться силой, но ума, выдержки и ответственности ему не занимать. А ещё у Перосперо есть дьявольский фрукт…              Бах!              Катакури морщится, концентрация ломается, и мармеладный боб уходит слишком высоко — с пугала слетает дырявая шляпа.              Мама так осерчала за случай с Брюле… Поэтому в этот раз не взяла тройняшек в плаванье. И, разумеется, им не досталось давно обещанного фрукта, хотя Катакури не сомневается, что подходящие дьявольские плоды уже найдены и лежат на дне моряцкого рундука в её каюте.              «Ветер в голове — беда на корабле!» — ругалась она тогда, поглаживая вновь округлившийся живот. Хотя мир не видал более ветреного и легкомысленного пирата, чем Шарлотта Линлин. Додуматься вручить фрукт мелкому Крекеру!               Тот теперь днями напролёт хлопает в ладоши и бестолково производит печенье. Катакури не завидует младшему брату: всё-таки Крекер по-своему старается быть полезным и сильным. Да и печенье выходит вкусным — недавно тот придумал добавлять в него джем… Но всё равно, Катакури самую капельку обидно. Мама наверняка сделала это лишь ради того, чтобы усилить воспитательный эффект наказания.              Как же она не понимает: именно он, Катакури, должен быть самым сильным, чтобы никто из семьи больше не пострадал! Тем более из-за него!.. Фрукт даст ему эту силу. Ведь Катакури знает: высокого роста, крепких рук и ног, острого трезубца явно недостаточно. Всего месяц назад он был по-детски беспечен и самонадеян, но отныне обязан стать сильнее всех. Грознее и опаснее всех. Лучше и безупречнее.              Должен защитить свою семью — чтобы смех братьев и сестёр никогда не казался ему фальшивым.              Но пока что остаётся смириться и оттачивать то немногое, что ему доступно. К счастью, от Штрейзена ему довелось услышать про хаки. Всплеск этой странной силы Катакури ярко ощутил в тот день, когда дал выход кипящей ярости и мести за Брюле. Он и до этого примечал за собой всякие мелочи: смутное предчувствие того, куда в следующий миг ударит соперник, куда тот отскочит, пытаясь уклониться… В ушах иногда звенят раздражающим эхом обрывки ещё не произнесённых собеседниками фраз. А Компот и Перосперо твердят, что порой от него исходит почти осязаемая… угроза.              Но использование хаки требует предельного напряжения и внимания. Спокойствия. Идеального контроля. Хаки не работает на одном лишь желании и упрямстве. Поэтому надо тренироваться — для начала в чём-то малом. Желейные бобы подходят идеально: тренировка не только в меткости, но и в управлении самим собой.              Бах! Бах!              Катакури раз за разом заставляет хаки стечь с кончиков своих пальцев, напитать упругое, пахнущее малиной желе, сделать его твёрже стали…              — …Мальчишки говорят, что в той старой чаще, за холмами, живёт чудовище, — Дайфуку тем временем делится с Овэном местными завиральными сплетнями, и тот в возбуждении сжимает кулаки:              — А я слышал, что ведьма!              Катакури ухмыляется, прицеливаясь в пуговицу на ветхом сюртуке пугала. Чудовища ему не страшны, тем более — воображаемые. А диких хищников Мама вытравила со всего острова одним своим присутствием, своей колоссальной и невидимой волей, которую, увы, нельзя натренировать — с такой можно только родиться.              Завсегдатаи кабачка на углу улицы, куда Катакури ходит за карамельным ликёром по поручению кухарки, называют эту чащу Лесом Соблазнов и рассказывают, что когда-то там действительно обитала ведьма, заманивающая к себе в логово непослушных детей и варившая из них рагу в большом горшке (прямо как в сказке Аманды). Бармен возражает: мол, ведьма была молодой и красивой и уводила исключительно чужих мужей. Заглядывающий пропустить стаканчик-другой рома Штрейзен, которого Мама в этот раз оставила за старшего, шутит со странным смешком, что легенды о Линлин возникли задолго до того, как та появилась в этих краях.              Катакури не совсем понимает эти шутки. Обычно Штрейзен, будучи в хорошем расположении духа, рассаживает малышню на заднем дворе по ожившим и раздутым до размера пуфиков зефиркам и начинает рассказывать им про захватывающие похождения пиратки Линлин в детстве и юности. Братишки и сестрички возбуждённо попискивают и в нужных местах охают и ахают. Братец Перосперо, если ему случается проходить мимо, ехидно усмехается, покачивая головой, — он уже перерос эти назидательные истории. Чем-то в эти моменты старший брат неуловимо схож со Штрейзеном — скорее всего, по-лисьему хитрым разрезом глаз…              — Братики! Братики-и-и! Братик Ката!.. — врывается в его медитативную сосредоточенность жалобный голосок. Зарёванная Брое несётся вприпрыжку через грядки с капустой. — Помогите! Сестричка Брюле пошла в лес и пропала!..              Бах!              Желейный снаряд срывается с пальцев и вместо пуговицы перешибает толстую жердь-подставку. Соломенная кукла, неуклюже накренившись, валится на землю.

***

      …Брюле со дня переезда постоянно твердила про чёртов лес. Чаща на юго-западном побережье завораживала её, притягивала, как магнитом. После того как Брюле побывала на летнем острове, она растеряла всякий страх перед зарослями и дикими животными.              Глупышка! Зачем она туда полезла? Братья не могут всегда быть рядом, отводить угрозу, защищать её, если та сама ищет неприятностей себе на голову!              В памяти Катакури, решительно вышагивающего к лесу по узкой, малохоженой тропке с Могурой в руках, отзывается звонкий (и притворный — он притворный, никак иначе!) смех сестры.              «Люди страшнее зверей, братик», — улыбаясь, говорила ему Брюле накануне. Тогда Катакури, виновато разглядывая безобразный шрам, прошедшийся косым росчерком по её милому личику, не нашёлся, как ей возразить. И сейчас он ощущает лёгкую беспомощность: да, Мама прогнала опасных зверей, но что, если не до конца — и кто-то затаился в самой глубине леса?              Что там братья болтали про чудовище?..               Он поворачивает голову: Овэн и Дайфуку едва поспевают за ним. Дайфуку по-прежнему стискивает куль с мармеладными бобами, этот сластёна так и не решился оставить угощение без присмотра. Сказать ему, что в кульке прореха, и желатинки утекают из неё редкими малиновыми зёрнышками? Ну его, у Катакури нет времени на эту ерунду!              Тройняшки вступают под сень деревьев; крохотные цветочки под мальчишескими башмаками разбегаются кто куда — Мама чересчур беспечно и щедро разменивает свой дар жизни на эти глупо верещащие создания. Взять хотя бы её парадный флагман — «Квин Мама Шантэ»… C недавних пор носовая фигура улыбается и поёт бессмысленные песни, а брат Перос по Маминому приказу с помощью своего фрукта сделал часть кают и обшивки празднично-карамельными. Отчасти Катакури это даже нравится — ещё бы добавить в декор пончиков, — но ему, будущему безупречному воину, негоже признаваться в таком вслух.              Должно быть, Мама во время прогулки по этим местам оживила не только цветы, но и пару-другую деревьев. Бестолковые шатуны бродят по лесу — вот местные, не привыкшие пока к подобному буйству душек, и выдумывают слухи и сказки. Дай Маме волю — и она оживит всё вокруг! Каждый цветок, каждую травинку, каждый куст, каждое дерево… Даже землю под ногами!              В общем, нет тут никаких ведьм и чудовищ. Брюле просто сошла с тропинки, отвлёкшись на пробежавшую белку или лисичку, — вот и заблудилась. Быстро отыщется!              Вопреки этим здравым мыслям, Катакури всё равно стискивает рукоять трезубца, прислушиваясь к шорохам, напряжённо всматриваясь в лесные тени.              Здесь, в глубине леса, царит полумрак, несмотря на то что день в самом разгаре. Впрочем, солнце сегодня скрыто за облаками, а густые кроны деревьев-великанов почти целиком заслоняют пасмурное небо.              Совсем скоро тропинка окончательно исчезает, трава и мох между деревьями примяты уже не людскими ногами — лапами зверей.              В какой-то момент шаг Катакури сбивается: среди одинаково кривоватых, расходящихся во все стороны древесных стволов полностью пропадает чувство направления. Обычно он отлично ориентируется на любой местности — в джунглях с этим не было никаких проблем. Но сейчас внутренний компас отчего-то сбоит… Судя по растерянным лицам братьев, у них тоже возникли проблемы с определением сторон света.              Впереди среди деревьев неожиданно мелькает просвет, оттуда доносятся размеренные шум и плеск: очередная звериная стёжка ведёт к водопою. Катакури первым выходит на берег лесного ручья и тут же застывает, приметив яркое пятнышко в траве у самой воды — обрывок розовой девчачьей ленточки.              Но Катакури не успевает ничего сказать или сделать: перед глазами вдруг всё заволакивает малиновым туманом, сквозь который ему на удивление ясно видно, как… Он на мгновение жмурится, стряхивая наваждение, и резко обращает острие трезубца к чаще, откуда они только что вышли:              — Овэн, Дайфуку, назад!!! — и несколько секунд спустя видит то же самое во второй раз — но уже безо всякого тумана. И во второй раз не может поверить своим глазам.              Вспархивают в воздух спугнутые птицы, порскают по сторонам белки. С оглушительным треском продираясь через кусты и деревья, заслоняя своей колоссальной фигурой блёклый пасмурный свет, навстречу трём мальчишкам выползает нечто… нечто…              Да это же действительно самое настоящее чудовище!              Гигантский и толстый старый дуб выдвигается на прогалину близ ручья, потрясая сучковатыми серыми ветвями, перебирая мощными корнями, заменяющими ему ноги. Ни одно дерево в лесу не сравнится по размерам с этим серым великаном! Овэн, заслышав предупреждение, вовремя отскакивает с его пути, но нерасторопный Дайфуку мешкает, и древесный корень тотчас сшибает брата с ног, опрокидывает плашмя на землю. Кулёк вылетает из его ладоней и, описав рассыпающуюся малиновыми бобами дугу, плюхается в воду.              Дуб зыркает колючими жёлтыми глазками и вновь поднимает массивный корень:              — Нарушитель!.. Опасен для леса!.. Уничтожить!.. — в коре горизонтальным широким дуплом прорезается рот (полная острых зубов щель), и оттуда доносится голос, сухой и потрескивающе-хриплый — будто кто-то глубоко внутри перетирает древесную труху.              Трезубец в руках Катакури приходит в движение, вращается бешено и неумолимо — и отсекает готовый раздавить брата корень. Дайфуку, едва отошедший от шока после встречи с лесным монстром, перекатывается по траве, уходя от рухнувшего обрубка.              Чудовище ревёт и переключается на Катакури, тянет к нему крючковатые ветки — чересчур быстро для такой громадины. Катакури отбивает атаку трезубцем, но вонзившееся лезвие застревает в плотной древесине, вынуждая выпустить оружие. Отпрыгнув, Катакури вскидывает на противника кулаки. Он не уверен, что натренированного за несколько дней на желатинках хаки хватит, чтобы в должной мере укрепить кожу и кости, но пока не проверишь — не узнаешь.              — Далась тебе эта тварь! — кричит из-за спины (из-за ствола?) чудовища Овэн, помогая Дайфуку подняться с земли. — Она нам не по зубам! Бежим!              Катакури склоняется к мысли, что брат прав, и рыскает глазами в поисках путей для отступления, стараясь не выпускать из виду извивающиеся корни и дёргающиеся кривые сучья. Один из корней несётся в новую атаку, заставляя уйти вбок, перекатиться по примятой траве… И в тот же миг Катакури замечает недостающий кусочек порванной ленточки Брюле — на остром сучке, прямо над самой пастью чудовища.              «Нет! Нет! Нет!.. Я опять не справился… не уследил… Брюле!»              Вместо того чтобы вскочить на ноги и спасаться бегством, Катакури орёт на монстра во всю глотку — неверяще, гневно и исступлённо. И вместе с криком в нём снова прорывается Мамина ярость, Мамина наэлектризованная, кусаче-давящая жуть. Дремавшая до поры до времени, та неудержимыми волнами разлетается от него во всех направлениях. Овэн и Дайфуку, болезненно морщась, зажимают ладонями уши.              Шарф, к которому Катакури пока не успел привыкнуть, размотался и сполз, обнажая ощеренный оскал клыков. У чудовища тоже полно клыков — длиной с локоть взрослого мужчины! — но оно замирает, отступив на шаг (на корень?) назад и ошарашенно вперившись в пылающие малиновым глаза мальчишки.              — Джу-у-у?.. — вслед трухлявому голосу что-то переполошенно пищит из глубины густой кроны, не иначе как птицы свили там гнездо.              Катакури не замечает заминки, в голове лишь одна мысль, вибрирующая туго натянутой струной: он сокрушит этого монстра-древня, поедателя детей, даже если придётся поломать его в щепки собственными голыми руками! Он привстаёт — и под пальцы попадается что-то маленькое, упруго-резиновое, пахнущее малиной. Не сознавая, что делает, Катакури со всей прорезавшейся мощью запускает желейный боб ровнёхонько в лоб чудовищу (ну, или то место, которое больше всего напоминает лоб).              Столкнувшись с древесной корой, боб не отскакивает, а вонзается в дерево — гораздо сильнее, чем до этого острое лезвие Могуры, — образуя в точке столкновения глубокую вмятину размером с дупло. Клыкастая пасть горестно взрыкивает:              — Больно, джу-у-у!              — Не надо, братик, не обижай его! — снова вторит тоненький, еле слышный писк.              Ему не померещилось!.. Катакури ошарашенно вскидывает голову: из густой кроны на него таращатся знакомые встревоженные глаза… Брюле, живая и невредимая, сидит на плече-ветке чудовища. В своём скромном повседневном платьице — точно ещё один маленький серый листик, крохотная серая веточка-побег…              — Брюле, не двигайся! Я сражу его и обязательно спасу тебя!              — Уничтожь эту страшилину, братик Ката! — вклинивается и поддерживает Катакури злой, испуганный голос. Из-за куста лещины высовывается светло-розовая макушка Брое. И как она умудрилась пробраться за старшими, не ведая дороги? Только её здесь не хватало!..              — Нет, нет! Не трогайте Кингбаума! Он хороший, он друг! — возражает своей близняшке Брюле, изо всех сил цепляясь за ветку тонкими ручками, словно обнимая её.              — Да, джу-у-у! Я хороший, джу-у-у! Я больше не нападу! Я чувствую на вас отпечаток души госпожи Линлин… — растерянно тянет дуб. Он уже не просто сдвинулся назад, но и мелко трясётся, растеряв остатки запала — и несколько десятков желудей — после явленного Катакури мощного всплеска воли. — Точно такой же отпечаток, как и на госпоже Брюле…              Теперь, если присмотреться спокойно, монстр не выглядит таким уж страшным — даже отчасти забавным: с заострённым сучком-носом и усами из почерневшего мха. Катакури настороженно обматывает шарф вокруг подбородка, скрывая клыки, — и ожившее дерево с явным облегчением переводит дух.              Ещё одно творение Мамы? Но при этом куда более опасное и сообразительное, нежели мелкие душки…              — Кто ты такой? — Катакури спрашивает как можно более грозно. Дуб между тем услужливо пододвигает к нему корень, из которого до сих пор торчит Могура, — предлагает забрать оружие.              — Кингбаум, юный господин, — с готовностью отвечает тот. — Я Хранитель Леса Соблазнов. Госпожа Линлин создала меня для его защиты и лично дала мне имя. Она была очень довольна, что я вышел таким крупным и сильным. О, для этого она подарила мне много-много своей вкусной души… — для бывшего растения Хранитель Леса чересчур хищно облизывается.              — Я немножко заблудилась, братик Ката. Но, честное слово, совсем не плакала, — заверяет тем временем Брюле, ловко спрыгивая с ветки на корень и оттуда на землю. И ласково гладит серую древесную кору ладошкой. — А Кингбаум меня нашёл, спел мне песенку про листики, почки и жёлуди, чтобы я не грустила… А потом по Маминым цветочкам прокатился слух, что в лесу новые гости — с острым-преострым оружием, таким только деревья на дрова рубить… Вот он и обозлился на нарушителей, сказал мне спрятаться у него на плече, пока с ними не разберётся. А там сидеть так славно, всё шелестит и покачивается… Вот я и заснула — и не заметила, что нарушителями оказались вы. Он бы ни за что не тронул никого из нашей семьи, если бы знал!              — Простите, джу-у-у… — печально кается тот. — Я ещё так молод и неопытен… Теперь-то знаю.              Брое подбегает к сестричке и крепко её обнимает, одновременно с подозрением и неприязнью косясь на оживлённое Мамой дерево. В отличие от Брюле она не любит лес — предпочитает открытые пространства: холмы, поля, океан… Нависающие над головой деревья-великаны кажутся ей неуютными и опасными.              — Позвольте доказать свою преданность и вывести вас из леса, — продолжает дуб. — Он небольшой, но госпожа Линлин своей волей случайно сбила здесь все лог-посы. Да и деревья иногда от скуки переходят с места на место… Блуждать можно долго.              — Тут есть ещё такие, как ты? — заинтересованно спрашивает Овэн. Он явно не прочь поколотить дерево — разве что не такое огромное.              — Немного, но они обычные, не такие сильные, да и умишком не вышли. А младший ясень — и вовсе падок на выпивку… — пренебрежительно подтверждает Кингбаум недавнюю теорию Катакури.              — Нет, не надо, мы и сами выберемся! Обойдёмся без помощи страхолюдины! — Брое показывает Хранителю Леса язык, понемногу оттаскивая от него сестру. Дома она, вне всяких сомнений, нажалуется на него Крекеру — хотя дуб виноват только в том, что напугал её.              Кингбаум огорчённо вздыхает.              — Это как же ты предлагаешь искать выход? — с ухмылкой интересуется Дайфуку у чересчур уверенной в себе малявки.              — А что его искать? — Брое невинно пожимает плечами. — Можно пойти по дорожке из желейных бобов. Какой-то растяпа их везде рассыпал…

***

      Забравшись на высокий зелёный холм, Брюле оборачивается к темнеющей у его подножия чаще. На детском личике проскальзывает мечтательное выражение:              — Вот бы у меня был домик в лесу! Как думаешь, Брое, Мама разрешит?              — Что за ерунда! — с возмущением отвергает эту мысль сестра. — Там одни страшилища и водятся.              — Зато Кингбаум всегда придёт на помощь, он добрый! — не отступает Брюле. А поднимающийся следом за ними на холм Катакури думает, что в чём-то она права: с преданным Кингбаумом ей нечего — и некого — бояться. Пожалуй, в лесу сестрёнке и в самом деле будет безопаснее, чем где бы то ни было. И ему больше не придётся за неё беспокоиться…              — Будешь жить там одна-одинёшенька, как ведьма из сказки, — Брое фыркает, но уже не так уверенно.              — Глупая ты, Брое, я не ведьма, я принцесса! — заявляет Брюле, поправляя в волосах новую, завязанную сестрой ленточку. — Разве ведьм спасают? Спасают только принцесс, а братик Ката и остальные — как раз пришли меня спасать.              Она улыбается старшим братьям — широко-широко, и ужасный шрам бледнеет, расплывается, становится почти незаметным. Светящиеся от счастья глаза Брюле такие красивые…              Впервые за долгое время Катакури верит её улыбке.