Хрустальный купол

Теперь я цепляюсь за соломинку, опустив голову, Я теперь сам не свой, Голоса у меня в голове слишком расшумелись, Они стали громче тысячи барабанов. Я всё считаю дни и не могу остановиться, Я не сломаюсь, я слишком горд для этого, Подкинем им тем для пересудов. Давление ото всей тяжести мира не согнёт меня, На этот раз я верну своё, К этому всё шло очень давно, и я уже не остановлюсь Давай! Давай, попробуй сломать меня, Как крыса в гонке до самого рассвета, Давай, заставь их заплатить, пора Вернуться на своё место, На своё место.

«The Fall And The Rise» — Sum 41

Корабль покачивался на волнах подобно детской колыбели, которую мягко толкала нежная рука океана. Ветер трепетал паруса, тихо завывая на грани слышимости и заставляя думать, что это тихая колыбельная матери-природы. Над головой, словно украшения полупрозрачного небесного полога, мягко сияли далекие звезды, отчего рука сама тянулась ввысь, желая схватить этот чистый свет неба и уколоться о его края. Но бледная ладонь, обтянутая тугими бинтами и окропленная свежей кровью, слишком дико смотрелась на фоне прекрасного ночного театра, а потому юноша лишь сжал руку в кулак, слегка поморщился от новой вспышки боли и опустил ее вниз, желая спрятать от чужих глаз. Скрыть доказательство своей никчемности. — И поздно, и темно, — сорвался с тонких губ тихий шепот, а после потонул в уютной колыбельной, что окутала опустевшую палубу, над которой сгустилась полночь. — Покину без желаний бунтующий весельем божий дом. В сияющем во тьме изумруде отразилась падающая звезда, которая словно сделала пируэт на далеком небесном балу. — Окончу светлый путь, не буду ждать свиданий, — в голосе послышался хрип, а голова опустилась вниз, дабы взор больше не старался зацепиться за далекий мир небесных созданий, — как шел туда, — и выйду, незнаком. Молодой человек подхватил наполненное водой ведро, а потом, с трудом передвигая ноги, пошел в другой конец палубы. — Последний вздох, и тайный, и бездонный, — в голове пронесся образ сада в их замке, цветочный запах которого ему так приятно было вдыхать, — слова последние, последний ясный взгляд. И подхваченные ветром короткие пряди золотых волос взметнулись в воздух, будто он снова очутился в поместье его дяди, где горный ветер ласкал его волосы, заставляя неловко улыбаться и заправлять их за ухо, чтобы увидеть взгляд родных глаз, так ясно смотревших на него. А после услышать украшенные пением ветра тихие слова мужчины, чей голос всегда был мягким и спокойным. — И кружный мрак, мечтою озаренный, — юноша посмотрел на свои руки, мозоли на которых не были видны в окружающей его тьме, после чего прикрыл глаза, желая вновь очутиться в родных стенах и увидеть мягкий взгляд голубых глаз, которые уже больше никогда не будут светиться этим теплым светом, поскольку горный ручей сковал холодный лед смерти, — а светлых лет — не возвратить назад. Голос стих, отчего мрачный оскал тишины сверкнул в лунном свете, а после скрылся за облаками, что медленно заволокли небо. И еще более густая тьма обняла озябшие плечи. — Еще в иную тьму, уже без старой силы, — на бледноватых губах появилась кривая улыбка, а после так же неожиданно исчезла, — безгласно отхожу, покинув ясный берег. И вдали, там, где небо сливается с океаном, померещились высокие башни, что были украшением их замка. Такие знакомые, такие родные, такие внушающие спокойствие. Ведь это был его дом. Это были стены, в которые хотелось возвращаться и за которыми он чувствовал себя в безопасности. Рука безвольно потянулась в направлении миража, пытаясь схватить бесплотный отголосок прошлого. — И не видать его — быть может, до могилы, — голос под конец фразы сорвался, а рука безвольной плетью повисла вдоль тела, — а может быть, не встретиться вовек. И не успел Рейн оторвать взгляда от горизонта, как что-то сильно ударило его в спину, из-за чего он, не ожидая этого, упал грудью на палубу и больно ударился своей пробитой насквозь рукой о доски. — Что ты там бормочешь?! Работай давай! Не успел закончить днем, трудись ночью. И не вздумай спать на ходу! — раздался грубый голос сзади, отчего Финниан повернул голову, и ему тут же в лицо прилетела порция дыма, которую выдохнул низкий, но крупный мужчина, держа в руке свою трубку. Сейчас все пираты спали, но этот, похоже, вышел для того, чтобы еще истощить свои запасы табака. И молодой человек даже догадываться не хотел, чем именно его сейчас ударили в спину. Хотя скорее всего след от подошвы на его поношенной рубашке говорил сам за себя. Опустив голову, он мелко кивнул на реплику разбойника, а тот лишь фыркнул и потряс трубкой за бортом, чтобы избавить ее от непригодных остатков табака, после чего скрылся за дверьми, ведущими в глубь корабля. Юноша же вновь остался наедине со своими мыслями и даже уже не удивлялся уровню неприязни к нему со стороны остальной команды. Ведь какой из него пират? Астре мотнул головой, пытаясь выбросить из нее ненужные мысли, и снова окунул тряпку в ведро с водой, а потом стал с силой ее выжимать. Свежие мозоли болели, но он продолжал скручивать ткань, так как его уже не раз отчитывали, если можно так выразиться, за лужи на судне. Вот только некогда чистокровный аристократ и в помине не знал как это делать правильно. И когда сквозная рана вновь пронзила уставшие мышцы болью, он неосознанно выронил тряпку, и она упала обратно в ведро, отчего брызги грязной воды окропили его рубашку, заставляя замереть со смесью отвращения и злобы на лице. Но уже через мгновение это выражение сменилось на простую усталость, а сам он сел прямо на палубу. Астре Рейн невероятно устал. В голове вновь всплыли строчки этого чарующего стиха, из-за чего он криво усмехнулся, прикрывая глаза и пытаясь собраться с мыслями. Практически во всем мире вера в богов считалась нерушимой, поэтому любые произведения, где ставили под сомнения светлый образ божеств, считались порождением демонов. И этот стих тоже подходил под это определение. На самом деле, боги упоминались только в одной строчке, и то скорее в переносном смысле. Но вера должна быть абсолютной, и никакие переносные смыслы не допускались. Поэтому подобную литературу сжигали. Вот только семья Рейн не поклонялась богам. Знаниям о небожителях учили всех юных наследников, но это были лишь знания. А потому порой члены этого аристократического рода оберегали запрещенные книги и хранили их в своих библиотеках. В детстве Астре часто убегал в одну из таких и читал подобные книги, чтобы не заучивать скучные магические термины. У него с малых лет была феноменальная память, а потому он даже сейчас мог без ошибки повторить любой стих, даже если видел его более десяти лет назад. Любой, но вспомнился ему именно этот. «Бунтующий весельем божий дом, да?» — повторил про себя Рейн, после чего поднял голову и посмотрел на пробивающийся через дымчатые облака небесный свет. Многие смертные верят, что боги следят за ними, поэтому за зло тебя накажут, а за добро поощрят. Следовательно все события в твоей жизни ты сам и заслужил. Не то, чтобы юноша в это верил, но если даже предположить, что это так, он все не мог никак понять одну простую вещь. Чем же он заслужил все это? Он не был существом с белоснежными крыльями, но и как такого зла он никому и не делал. Да, порой он был эгоистичен, желая, чтобы родители больше уделяли ему времени. Порой капризничал, а иногда и пакостил. Детские проказы, ничего более. Он не унижал прислугу, не пользовался своим положением для самоутверждения за счет людей, которые были ниже его по статусу. Бывало, что он даже сочувствовал деревенским мальчишкам. Пару раз, во время прогулок по городу, он отдавал босоногим детям свои украшения. Да, его ругали за это, и он даже понимал почему. В этом мире смертные не равны, и если не поддерживать разницу между разными классами, все обратится хаосом. Его учили тому, что он приказывает, а они подчиняются. Кто-то всегда должен быть сверху, иначе необразованные простолюдины разворуют все, да спустят на выпивку и продажных женщин. Поэтому делиться с ними тем, что доказывает статус аристократа, попросту нельзя. И Астре это понимал, но… У него много, ему не убудет. И даже если он и ошибался когда-то, даже если приносил кому-то неудобства своими капризами, разве… Разве он заслужил это? Где он настолько провинился, чтобы у него заслуженно отняли его дом? Когда он кого-то лишил жизни, чтобы у него на глазах убили его мать? Когда он хотя бы раз унизил девушку, чтобы теперь постоянно ощущать на своем теле чужие грязные руки? Какого же небожителя он осквернил, чтобы в его теле поселился этот треклятый демон, который ежедневно сводит его с ума?! Говорят, что чернокнижники по собственной воле уходят на сторону тьмы из-за жажды силы. Но разве он хотел этого? Он бы отдал все, что угодно, чтобы изгнать этого монстра обратно в другой мир. Но он не может. Он ничего не может сделать. И теперь ему остается только подчиняться и унижаться перед теми, кто не достоин даже жить в этом ужасном мире. Возможно, это наказание за его гордыню? Ведь он считал себя выше других, а теперь вынужден пресмыкаться. Вот только он не выбирал, кем родиться. Его с детства учили, словно неопровержимой истине, что он выше остальных. Так кто в этом мире в итоге ошибается?! Ответа Рейн не знал.

***

Пираты внушают страх, но, несмотря на это, порой кажется, что от них веет свободой. Ведь они не подчиняются никаким правилам, живут так, как хотят, и никого не слушают. Наверняка некоторые хотя бы раз думали о том, чтобы обрести хоть часть их свободы. Но мало кто знает, что так называемая «свобода» выжжена до крови клеймом на предплечье. Мир разбойников жесток, беспощаден и несправедлив. Обычно, если ты родился в семье фермеров, ты будешь фермером. В семье аристократов — аристократом. Это кажется в чем-то несправедливым, да? Ведь у тебя нет права выбирать. Поэтому, казалось бы, разбойникам живется лучше, ведь их не сковывают общепринятые рамки. Вот только если ты фермер, тебе не нужно изо дня в день доказывать, что ты достоин этого звания, и ты не боишься, что тебя растопчут, если дашь слабину. А вот пираты не просто растопчут, а разорвут на части. Если ты слаб, ты не заслуживаешь жить. Вот и вся свобода, которая заключается в ежедневной борьбе и подчинении сильным, какими бы глупцами они не были. Астре понял законы этого нового для него мира довольно быстро, и, к превеликому несчастью, также быстро понял, что по здешним меркам он слаб. Он не был пиратом, а юнга из него был и того хуже. Поэтому об него буквально все на корабле вытирали ноги. И он, сжав зубы до оглушительного хруста, терпел. Ведь нужно было всего лишь дождаться, пока пиратский корабль зайдет в порт, а там можно будет уже без труда сбежать от недальновидных разбойников. Всего лишь пару недель, возможно пару месяцев, это не имеет значения, ведь когда он окажется на суше, перед побегом он постарается перебить как можно больше мнящих себя богами мерзавцев. Именно так юноша успокаивал себя, понимая, что в открытом море конфликтовать с командой нельзя. Именно эти мысли поддерживали его, когда он уже был на грани. Именно эти мысли позволяли ему терпеть унижения. Но надежда на отмщение и свободу из-под гнета этих существ, которых даже мертами не поворачивается язык называть, осыпалась песком, когда он понял, что побег невозможен. Это произошло абсолютно случайно, он вновь драил палубу и подслушал разговор касательно стигм на руках у всей команды. А когда, пораженный, он даже забыл о страхе и напрямую спросил у пиратов о том, что они только что сказали, те лишь посмеялись, но все же соизволили ответить. — А ты не знал? Капитан может всех нас контролировать через этот знак. Его особое заклинание. Он может заставить тебя звезды перед глазами считать, или кромсать толстосумов, или… Да что угодно! Поэтому даже не пытайся свинтить. Он всегда знает, где каждый из нас. Всегда. И слова, произнесенные этим самодовольным голосом, пробили череп Финниана насквозь, отчего алые брызги окрасили доски. Всегда? Он здесь навсегда? Он не хотел верить в это до самого конца, надеялся, что легко сможет снять это заклинание и сбежать. Но все надежды рухнули, когда он увидел капитана в бою. То был обычный торговый корабль, на который они наткнулись по удачному стечению обстоятельств. Пиратское судно было быстроходнее, и у торговцев просто не было шансов. И когда два парусника подплыли на расстояние пушечного обстрела, по телу юноши, которому приказали сидеть в трюме и не высовываться, пронесся магический разряд. Кожу в том месте, где была стигма, обожгло раскаленными нитями магии, а в голове, на краю сознания, билась лишь одна мысль: убить. А уже через мгновение его силы стали таять, будто в сосуде с маной пробили небольшое отверстие, из которого медленно вытекала сверкающая жидкость. Капитан высасывал из него и, скорее всего, из всех членов команды, магическую энергию. Юный маг попытался заблокировать утечку потока, попытался разорвать нити магии, окружившие его, но все было тщетно. Это заклинание было похоже на мощный поток, который не разбить одной нити, что втянули в него. Астре не знал, что ему делать, а потому, повинуясь какой-то своевольной мысли, осторожно поднялся на палубу, с которой отчетливо были слышны пушечные выстрелы, скрежет металла и крики. И первое, что он увидел, — это стоящего прямо на перилах капитана. Его рука была направлена вперед, словно он был командиром, приказывающим своим солдатам ринуться в бой. Вот только он не приказывал, а повелевал. И пираты с криками бросались на торговцев так, будто те были самыми страшными их врагами. Они буквально раздирали их в клочья, отрезали им конечности, а когда их лишали оружия, зубами вгрызались в плоть. Палуба торгового корабля была полностью залита кровью. И в глазах разбойников горел такой демонический огонь, что становилось очевидным: это заклинание так просто не разорвать. Оно было способно превращать смертных в демонов, которые не остановятся, даже если отрубить им ноги. Они будут ползти на обрубках, не чувствуя боли и страха, не чувствуя ничего, кроме желания убить. Нет, уничтожить. И императором этого кровавого царства был капитан. Его светлые волосы развивались от морского ветра, камзол трепетал, а его глаза горели жаждой крови. Он не был подвержен собственному заклинанию, нет. Он передавал свою жажду крови подчиненным. Этот человек был настоящим монстром, который обожает купаться в крови. И подтверждением этого служила удовлетворенная улыбка. Мужчина улыбался, наблюдая за этим кошмаром наяву. Именно в тот день Финниан узнал прозвище их капитана. Его называли Вирсанг, что означало кровожадный. И это имя идеально ему подходило. С тех пор юноша понял, что так просто отсюда он не сбежит. Чтобы его тут же не убили щелчком пальцев, ему необходимо было найти лазейку в этом заклинании, а для этого ему нужно было подобраться к капитану. Как бы ужасно не было это осознавать, но он здесь надолго.

***

Для начала было необходимо хотя бы научиться жить на корабле, что оказалось сделать очень трудно. Вначале Астре сильно переживал из-за того, что многие пираты видели его печать в глазу, но, как оказалось, те приняли его за безумного сектанта, который выжег прямо на радужке какой-то демонический символ. И это ему было только на руку. Его одежда, украшения, артефакты, — все это забрали, в том числе и повязку. Она была особенной, в нее было вшито множество защитных заклинаний, но эти пираты сильно в магии не разбирались, а потому приняли ее за обычную тряпку. И, после долгих уговоров, Финниан все же смог выпросить ее обратно. Это единственное, что он смог сохранить в память о своей прошлой жизни, но и это уже было победой. Молодой человек никак не мог избавиться от морской болезни, отчего его на протяжении дня тошнило раза по три, ведь качка не прекращалась. Становилась то слабее, то сильнее, но не прекращалась. Пираты над ним только посмеивались и никак не собирались помогать. А порой ему казалось, что с каждым днем становится все хуже. Особенно при учете, что на фоне плохого самочувствия ему нужно было выполнять огромный перечень задач. Поручения, которые ему давали, были довольно простыми. Отнести, принести, помыть, убрать. Все это было на уровне низшей прислуги в замке и, следовательно, не должно было занимать много сил. Подумаешь, он раньше фехтованием занимался часы напролет, постоянно тренировался, поддерживая свое тело в форме, езда на лошади также отнимала много сил, а еще он постоянно занимался и учил что-то новое, поэтому голова к вечеру невероятно болела. А тут какие-то задания на несколько минут. Именно так думал наследник аристократического рода, пока не столкнулся с этими легкими обязанностями нос к носу. И пока не понял, что ничегошеньки не умеет делать. У него буквально все валилось из рук, он постоянно ронял что-то, разбивал, разливал, рассыпал и так далее и тому подобное. За все это его награждали побоями, а после засыпали еще большим количеством дел. Как оказалось, даже задания на уровне принеси-подай были трудными, ведь это нужно было пробежать весь корабль с ношей на руках, которая зачастую была по-настоящему тяжелой. Он раньше и не предполагал, насколько слаб физически. А самым ненавистным для Рейна была уборка. Он даже тряпку нормально выжимать не мог, а оттереть что-то прилипшее было и вовсе выше его сил. А самое главное, что это было просто отвратительно. Самое безобидное, что ему приходилось оттирать, — это кровь. Но чаще всего он находил в глубине кают поистине отвратительные вещи, которые выглядели и воняли так, словно это была разложившаяся крыса. А ведь и такое ему приходилось убирать! И от вида подобных изысков его тошнило даже сильнее, чем от качки. Привыкший к чистоте и порядку аристократ просто не мог это вынести, а также не мог понять, почему он, наследник семьи Рейн, должен этим заниматься. Это было невероятно унизительно. Однажды, когда одного из членов команды стошнило прямо на палубу от количества выпитого и Финниану сказали это убрать, он просто застыл, не в силах пошевелиться. Ему было даже противно на это смотреть, не то, что убирать. И не успел он даже вымолвить тихое «нет», как его схватили за волосы и с силой дернули в сторону этой картины. Он чудом не свалился прямо в это произведение искусства, а потому готов был вспороть брюхо той твари, что посмела схватить его за волосы, и медленно вытащить все внутренности наружу. Его так сильно колотило от злости, что за изумрудом уже стало разгораться демоническое пламя. Он мог убить всех и каждого здесь, и он хотел это сделать. Хотел настолько, что руки дрожали. Если Коллапсар вырвется, то, естественно, он сможет убить всех пиратов и даже разорвать заклинание капитана. Но кто после этого спасет самого юношу от демона? Раньше у него были подчиненные дяди с запечатывающими заклинаниями, артефактами, ритуалами и многим еще. А сейчас у него был лишь он сам. И в том состоянии, в котором он сейчас находился, ему было не под силу подавить демона. Да и сражаться с разбойниками в море нельзя, ведь тогда он просто не доберется до суши. Все это было из области наивных фантазий, поэтому полагаться на демона было сродни полету в пропасть. Захватывающее приключение, но разовое. Необходимо было самому справляться. Именно поэтому он с невероятными усилиями наклонился и вытащил из ведра тряпку. Он должен был терпеть. Должен был. Сквозная рана на руке проходила очень долго, так как была раздроблена кость, порваны связки и мышцы. Астре помогал себе магией крови, но собственная кровь была не так эффективна для этого заклинания, а чужую ему получить было неоткуда. И никаких магических зелий ему, естественно, не давали. Кроме того, он постоянно напрягал руку, и поэтому от раны практически всегда исходили волны боли. И из-за того, что ему нужно было все время убирать палубу, бинты намокали и в рану заносилась грязь. Да и в принципе не привыкшие к труду руки сильно травмировались. Ранее мягкая и нежная кожа покрылась мозолями, стала шелушиться от морской воды, а около ногтей и вовсе лопалась и кровоточила. А когда он в очередной раз перевязывал руку, то увидел вытекающую из-под только что наросшей кожицы белую жидкость. Рейн так и застыл, смотря на свою дрожащую руку и не веря своим глазам. Она гноилась? Ему стало просто до безобразия страшно. Он слышал истории о том, что конечности отрезали из-за нагноения. Слышал, но все это было так далеко от него, словно в другом мире. Ужасном, безобразном мире. Он и представить не мог, что когда-то это коснется его. Но теперь все изменилось, и с ним может произойти все, что угодно. Из скудных слухов юноша знал, что в таких ситуациях нужно делать. Поэтому он нашел как можно чистую воду на корабле, довел ее до кипения с помощью огненного заклинания, а после охладил морозным дыханием. Убедившись, что она достаточно чистая, он раскалил лезвие кинжала огнем на пальце, а после, закусив свою рубашку, поднес острый кончик к ране и воткнул его туда. По руке пронеслась волна боли, а сам Астре замычал, прикусывая ткань еще сильнее и чувствуя, как его трясет, после чего стал срезать тонкую кожицу и ковыряться в только недавно слегка зажившей ране, чтобы выпустить гной. Когда из-за крови и гноя уже было ничего не видно, он промывал рану водой, а после продолжал. Его руки тряслись, перед глазами было мутно от слез, которые против воли выступали из-за боли, но гной все продолжал течь, отчего приходилось лишь сильнее раскрывать рану. И когда дрожащая рука задела кость, Рейн приглушенно вскрикнул, выронив кинжал и наклонившись всем корпусом вперед. Вся правая рука была в крови, и с кончиков пальцев она капала на пол, а после к ней прибавились и прозрачные капли. Он был один. В алой тьме пульсирующей боли. После этого маг стал как можно более осторожно обращаться с рукой, обматывая ее тряпками и накладывая заклинание водонепроницаемости. В истощенном теле запас маны был слишком мал для постоянного использования заклятий, но выбора не оставалось. Помимо этого, он не мог нормально питаться, так как кок на их корабле был просто ужасным, и готовил он отвратительно. И так не блещущая изысками морская кухня в его руках превращалась в настоящие помои. Всем остальным пиратам, судя по наблюдениям молодого человека, было не привыкать, да и никто бы не сготовил лучше. А вот он, избалованный лучшими блюдами мира, не мог есть что-то то ли жидкое, то ли твердое, да еще и зеленоватого цвета. А вкупе с морской болезнью и постоянной тошнотой, впихнуть в себя хотя бы ложку было невозможно. Отчего Астре сильно похудел, лицо осунулось, а слабость в его теле стала возрастать с каждым днем. Ему казалось, что еще немного и он потеряет сознание, поэтому порой ему приходилось есть хотя бы чуть-чуть. Но зачастую вся эта пища оказывалась за бортом, потому что его мутило от этого вкуса. И самым ужасным, что с ним происходило на корабле, были сами пираты. Они были грубыми, неотесанными, часто подымали на него руку, но еще чаще… приставали к нему. И это было просто невыносимо. Финни был самым «щуплым» на корабле, да еще и с «красивой мордашкой». И порой он слышал за спиной разговоры о том, что если его нарядить в платье, то от девушки и не отличишь. И это не просто задевало его гордость, которая и так была замучена до смерти, это пугало. До дрожи пугало. Эти мужчины находились в плавание месяцами, без единой женщины на борту, а судя по их взглядам, которыми они провожали юнгу, для них это было серьезной проблемой. Вначале его пребывания на борту они почему-то лишь смотрели да подшучивали, но близко не подходили. Он не знал, с чем это было связано. Слышал только какие-то разговоры про капитана. Астре предположил, что разбойники посчитали его личным интересом Вирсанга, и при учете любви того к крови, которой он заливал все встречающиеся им на пути судна, эта мысль была хоть и абсурдной, но не лишенной смысла, ведь он был магом крови. Но тот, к превеликому удовольствию самого мага, не обращал на него никакого внимания. Капитан сутками сидел в своей каюте и выходил оттуда только если на горизонте появлялась жертва его неуемной кровожадности. Поэтому всем заправлял его старший помощник, старпом. Рейн же называл его Циклоп. Это был тот самый пират, что хотел его отдать в рабство. После того, как он пробил ему череп, того, естественно, вылечили магией. И он лишь потом понял, как сильно ошибся, решив не добивать эту ошибку природы. Ведь Джо, как его тут называли, новичка просто ненавидел. Он был тут самый главный не только потому, что капитан его выбрал, отнюдь. Он доказал, что сильнее всех членов команды, и продолжал доказывать и по сей день. С его размерами и громадным мечом он и правда кому-то внушал страх. Но не потомственному магу, именно поэтому тот тогда практически добил его. И этот досадный факт приводил старпома в бешенство. Он еще долго восстанавливал свою репутацию после проигрыша какому-то парнишке. И потому постоянно доставал Финни и выводил его тем самым из себя. Он заставлял его мыть трижды чистый пол, носить ведро на голове, а однажды и вовсе приказал стать на колени, отчего сначала он получил перелом ноги, а после Астре получил сотрясение. И потому он совершенно ненамеренно как-то назвал его Циклопом в присутствии посторонних. Тот этого не услышал, а вот другие услышали. И эта кличка так понравилась разбойникам, что из Джо тот быстро превратился в Циклопа. И старпому, каким бы идиот он ни был, долго искать автора этого прозвища не пришлось. Это было очевидно с самого начала. Самый главный пират на корабле ненавидел его до полусмерти. Как же все удачно складывалось. И, как потом выяснилось, Циклоп лично дал добро команде на приставания к нему. Когда все убедились, что капитану абсолютно все равно на новичка, то набрались смелости и стали действовать все более открыто. Началось все с каких-то грязных словечек, которые они говорили ему прямо в глаза. Но Рейн даже сначала не понимал, что это значит. Он и представить не мог, что это направлено в его адрес. В его роде одним из нерушимых правил было сохранение достоинства и чести. Брак заключался раз и навсегда, а второй раз связать себя брачными узами можно было только при учете смерти жены и отсутствия наследников. Ни о каких сторонних связях и речи не шло, это считалось настоящим позором, как и связь до брака. А младший сын в главной ветви вообще был обязан всю свою жизнь посвятить роду, отчего не имел права жениться и заводить семью. Поэтому его дядю с детства готовили к тому, что в его жизни не будет такого понятия, как семейные узы. А вступление в связь с кем-то без заключения брачных уз вообще казалось наследнику рода Рейн чем-то странным и неестественным. А тут к нему проявляли интерес, если это можно так назвать. К нему, мужчине! Это было настолько абсурдным и страшным, что он даже не мог поверить, что с ним это происходит. Конечно, не все были такими умалишенными, лишь несколько мужчин смотрели на него как-то странно. Один из тех пиратов, что провожали его взглядом, был особенно раздражающим, его звали Бродягой. Он первым начал мерзко шутить в сторону Финниана, первым кидать какие-то странные предложения и первым… коснулся его. Однажды, когда Астре нес какие-то ящики в камбуз, он столкнулся в узком проходе с этим самым Бродягой и, пытаясь пройти мимо него, ощутил на поясе его горячую руку. В него как будто молния ударила, он крупно вздрогнул и выронил свою ношу, после чего тут же отпрыгнул, ошарашенно смотря на мужчину рядом с собой. Тот же лишь засмеялся, подшучивая над тем, что он выглядит как испуганный котенок, а после с какой-то странной усмешкой спросил, почему это он пугается прикосновений мужчины, ведь не девушка его грудью задела. На это молодой человек ничего не ответил и, быстро собрав раскиданные ящики, буквально убежал оттуда. Тогда он и правда подивился своей реакции, предположив, что его случайно задели. Но с каждым днем его задевали все чаще, плюс определенные личности. Они все время придумывали какие-то отговорки и как-то странно усмехались, а его буквально трясло. Это ощущение отвратительно-горячих рук на своем теле выводило его из равновесия, а еще пугало, по-настоящему пугало. И с каждым днем его касались все чаще и все наглее, а шутки в его сторону стали просто невыносимы. И когда он уже подумал, что еще одно прикосновение и он сломает кому-то руку, случилось еще более ужасная вещь. Тогда команда отмечала крайне удачную охоту, которая принесла им ни один мешок с золотом. И в тот день пили практически все, даже капитан ненадолго вышел из своей каюты и перекинулся парой слов со своими людьми. И единственным исключением являлся сам Рейн, которого, естественно, не позвали к столу, так как тот был на корабле никем. Но и он сам не горел желанием пить то вонючее пойло, которым они давились. Да и никакого ощущения праздника, естественно, у него не было. Он лишь красочно представлял, как будет все это потом за пиратами убирать. Да и во время самого торжества его загрузили работой, так как кто-то что-то обязательно разливал, и это приходилось убирать ему. Юнга возился вокруг широкой лужи в углу склада, который обычно расчищали во время различных попоек, отчего сейчас он был заполнен грубо сколоченными столами. За ними сидели разбойники и что-то громко пели, но разобрать их пьяную речь было невозможно. И когда он в очередной раз наклонился к ведру, дабы выжать сильно воняющую ромом тряпку, его кто-то неожиданно схватил за пояс на широких штанах и дернул назад. И не успел юноша осознать ситуацию, как он оказался на коленях Бродяги, полностью растерянный и даже слегка шокированный. — Кто это тут такой неловкий? Тебе помочь удержаться на ногах? — ухо обдало чужим дыханием, из-за чего он поморщился, ясно чувствуя концентрированный запах алкоголя. Эту речь с трудом можно было назвать разборчивой, но он все же понял смысл слов и поэтому нахмурился. — Я не… — Только если на моих, — и отвратительно-горячие руки схватили его за талию и прижали к мужчине, а после шеи коснулось что-то влажное. И фиолетовое пламя, охватившее склад, было пирату ответом. Последнее, что помнил Астре, — это язычки демонического пламени, пожирающие тело Бродяги. И его восхитительные вопли, наполненные ни с чем не сравнимой болью от сожжения заживо. Последнее, что помнил тот, — это возвышающийся над ним юноша с горящим алым цветом левым глазом, в то время как из-под повязки выбивался яркий фиолетовый свет. На тонких губах была довольная улыбка, а в глазах отражалось лицо разбойника, перекошенное рваными ранами ужаса. Исчадье Тьмы перед ним получало удовольствие от чужой боли. А потом была сплошная тьма. Рейн бродил по закоулкам собственного сознания, пытаясь найти выход, но его не было. Его разум скрылся в пасти Тьмы, что смотрела на него в ответ глазами Бездны. И у него не было сил, чтобы пробить темный дым, который заполонил все в этом месте. Отчего он лишь беспомощно ходил из стороны в сторону, кого-то звал, что-то просил. Все еще хотел жить. Все еще. Ему было смертельно холодно, он обнимал себя за дрожащие плечи и продолжал куда-то идти. Он не знал, куда, но понимал, что если остановится хоть на секунду, то тени поглотят его окончательно, и он растворится в тысячах душ, что сожрал демон Бездны. Станет одной из них. Поэтому он продолжал идти, с трудом переставляя ноги, но продолжал. Он должен выжить, обязан. Его семья все еще не отомщена. Он все еще не знает ответа! Чем же он все это заслужил?! И тут тьма вокруг словно стала таять. Она растворялась в воздухе, размыкая свои загробные объятия, и уносилась прочь. Оставляла юношу наедине с непониманием и тревогой. Он не верил, что силы нижнего мира могли так просто отступить, ведь уже успел убедиться на собственном опыте, что они успокоятся только если разорвут его сознание на лоскуты. Но, приглядевшись, он смог заметить, что тени не ускользали прочь по собственной воле, нет, их что-то отталкивало от дрожащего тела носителя демона. Вокруг него стали проступать очертания какого-то барьера, который отгонял черную дымку, до этого плотно обступившую его. Правда вместе с ней уходило и что-то очень привычное потомственному магу. Он не мог сказать что именно, но его словно лишали зрения. Но не успел он разобраться в своих ощущениях, как заметил, что… исчезает. Он не знал как описать это чувство, но точно понял, что еще пару мгновений и он растворится подобно туману вокруг. Опустив голову, он уставился на свои полупрозрачные руки, а после сжал их в кулаки и попытался что-то сказать, но было уже поздно. Тень, сверкающая изумрудным блеском, растаяла, оставляя за собой лишь отголоски солоноватого волнения. — Да приди же ты в себя, вобла сушеная! — крикнул кто-то прямо над ухом Астре, а после щеку обожгло болью, и голова мотнулась в сторону, взорвавшись яркими цветами, что впились в буквально ноющее болью сознание тонкими иглами. — А вы уверены, что нам нужно приводить его в чувства? Можно просто скинуть его за борт, пока не очухался, — флегматично протянул кто-то сбоку, а после его голос потонул в темном мареве, которое манило своей тишиной. — Капитан сказал, чтобы привели его в чувства. Ты смеешь перечить капитану?! — Да я просто… — Просто посчитал, что этот безумный малец нам не нужен. И правильно сделал. Он чуть Бродягу не убил, его еле оттащили. — Подожди, так это он его так? Я просто пришел, когда его уже скручивали. — Не только Бродягу, а еще с десяток наших. Если бы не капитан, мы бы все тут погорели! Вы видели этот странный огонь? Его вода не тушила! Все эти громкие, а порой даже визгливые голоса приносили Рейну невероятную головную боль, и он пытался попросить их замолчать, но не был в силах сказать и слова. Но и терпеть это уже не было сил, отчего он собрал лоскуты разрозненного сознания и попытался прорваться через заслон болезненной сонливости, приоткрывая глаза и ничего не смыслящим взором смотря перед собой. И как только он это сделал, голоса смолкли, из-за чего он уже хотел было поблагодарить всех известных ему богов или же демонов за это, но не успел, так как новая реплика пронзила голову насквозь. — Смотрите-ка, очнулась принцесса, да неужели! — А мне кажется нет… — Так, мне это надоело, — грубо прервал своего собеседника какой-то мужчина, чей образ расплывался перед глазами Астре. После этого послышались звуки шагов, какой-то возни, а после всплеск воды. И его окатило холодом с головы до ног, заставляя дернуться и зашипеть от боли в руках. Сознание тут же прояснилось, а перед глазами все стало ясным и четким. Он увидел перед собой столпившихся пиратов, которые пронизывали его раздраженными взглядами. Небо было все таким же темным, и эту тьму разбивали лишь масляные лампы, зажженные на палубе. Юноша весь дрожал и сам не понимал почему, но когда с его насквозь мокрых волос сорвалась очередная капля и скатилась по лицу, он наконец осознал, что вся его одежда промокла, а под ним была уже целая лужа, в которой отражалось его взволнованное лицо. И, стоило поймать взглядом стоящее рядом пустое ведро, он понял, что его только что облили. Он хотел было спросить, зачем разбойники это сделали и что тут вообще происходит, но воспоминания загорелись в глубине подсознания фиолетовым пламенем. Носитель демона так и застыл с приоткрытым ртом, смотря на мужчин перед собой. Коллапсар вырвался, судно объяло огнем, а Бродягу он пытался убить. Потому что тот хотел его… Он не смог даже у себя в голове закончить эту фразу, так как внутренности свело судорогой, и, если бы в желудке было хотя бы что-то, его бы обязательно вывернуло этим. Но, к превеликому счастью, он не помнил, когда последний раз нормально ел. — Циклоп, мы же его убьем? — обратился к старпому низкий, но широкий в плечах мужчина, которого все на корабле называли Дварфом, хотя он и не принадлежал к этой расе. Тот же и так выглядел раздраженнее некуда, а после этого так ненавистного ему прозвища он и вовсе сжал до побелевших костяшек рукоять своего меча, но после все же выдохнул и не стал его вытаскивать. Он лишь смерил Финни таким презрительным взглядом, словно смотрел на натуральные помои, и пророкотал. — Смерть для него — милость. После чего, под аккомпанемент звенящей тишины, воцарившейся на палубе, Циклоп медленно подошел к нему. Астре попытался хоть немного отодвинуться от омерзительного ему человека, но при попытке сдвинуться хоть немного запястья обожгло болью, а в ночи зазвенели цепи. Опять. Он поднял голову и наконец заметил уже до боли знакомые ему кандалы, которыми его за руки привязали к мачте, а сверху еще прилепили бумажные печати, которые не давали ему колдовать. И не успел он осознать всю плачевность своего положения, как чужая рука схватила его за волосы и дернула назад с такой силой, что, кажется, ему чуть не сняли скальп. — Слушай ты, отброс, сейчас напрягись и ответь мне: какое правило ты сегодня нарушил? — буквально прошипел ему на ухо старпом, продолжая тянуть за волосы, и Финниану казалось, что ему на голову вылили раскаленный свинец. — Я сказал отвечать! Хватка лишь усилилась, и из-за этого соображать ему было только еще труднее, ведь кожа головы буквально взрывалась болью. Но все же он попытался вспомнить о каком именно правиле говорил мужчина, но в голову ничего не шло. Он понимал, что его должны наказать за такое огненное представление, но не мог вспомнить никакого конкретного закона на эту тему. Нельзя поджигать корабль? Нельзя ломать кости ублюдкам, которые распускают руки? Нельзя вызывать демона? Все это звучало так же абсурдно, как и в принципе существование правил на пиратском корабле. Поэтому, чуть приоткрыв зажмуренные от боли глаза, он сбивчиво произнес. — Я… я не знаю. И тут же его голову с силой откинули назад, и он ударился затылком о мачту, и перед глазами на пару мгновений потемнело. Еще не до конца зажившая рана на голове от удара бутылкой тут же открылась, тонкая кожица лопнула, и на шею вновь потекло что-то горячее. Боль, вечная его спутница, вновь оставила на его теле свой незабываемый поцелуй. — Ах, не знаешь. Так я тебе открою секрет, который ничерта не секрет, — раздраженно сказал Циклоп, отпуская волосы, и из его руки высыпалось несколько золотых прядей, что опали на доски увядшими листьями. — У нас запрещены драки. И Рейн тут же распахнул глаза, не веря собственным ушам. Драки запрещены? Правда, что ли?! Нет, он как-то слышал об этом от одного пирата, но при этом его ежедневно продолжали колотить, поэтому эти слова как-то затерялись во всплесках боли. Да и такое правило на пиратском то корабле было чушью, из-за чего он подумал, что оно как бы есть, но при этом его нет. И сейчас, именно сейчас, это кусок плоти, не наделенный разумом, посмел ему об этом напомнить? Это было настолько же поразительно, насколько и смешно. И Финниан не выдержал. Нервы, натянутые подобно струнам, лопнули с оглушающим звоном, отчего с губ сорвался первый тихий смешок. А потом еще один, и еще. И первые капли сменились безумным ливнем смеха, что колотил по палубе. Он смеялся, да так весело, что сам не мог в это поверить. Как же это было смешно! — Драки запрещены?! Какая новость! Неудивительно, что я об этом не знал! — сквозь навернувшиеся от смеха слезы прерывисто говорил Астре и не слышал собственных слов. В его ушах звенели лопающиеся друг за другом струны, а он все никак не мог прекратить смеяться. Циклоп же был столь ошарашен этим смехом, что так и застыл без движения, забыв даже прервать безумца, что улыбался ему в лицо. — Ведь каждый день вы не гнушались поднимать на меня не только руки, но и ноги. А как я первый раз ответил тем же, так сразу «драки запрещены»? Как великолепно! А что же у вас не запрещено? Путать меня с девушкой?! Или… Но слова застряли в горле, а после и вовсе сменились хрипом, когда от сильного удара кулаком в живот все внутренности будто смяло в кашу, а дыхание перехватило от болевого шока. Сердце бешено стучало, этот стук звоном отдавался в ушах, и перед глазами все плясало. Юноша попытался инстинктивно согнуться, но в итоге лишь содрал кожу на запястьях, ведь он все еще был привязан. И, пребывая где-то на границе потери сознания, он даже толком не отреагировал на то, что его вновь схватили за волосы и дернули вверх. Циклоп посмотрел прямо в сверкающий болью изумруд, а после ухмыльнулся. Так, будто был невероятно доволен услышанным. — Да, драки запрещены. Но избиение — это разве драка? — его единственный глаз словно засветился в темноте, но он продолжал. — И у нас много что не запрещено. Вот только это не касается тебя. А если что-то не нравится, можешь пожаловаться акулам на дне морском. Потому что нам на твои сопли насрать. Рука вновь разжалась, и светловолосая голова безвольно повисла, а взгляд уткнулся в мокрые доски. Конечно, на что ему было рассчитывать? Что накажут кого-то кроме него? Что за него кто-то заступится? Никому нет дела. Нет дела до того, избивают его или нет. Даже если им воспользуются как девушкой легкого поведения, никто и бровью не пошевелит. Никому в этом мире нет дела. И влага, что выступила на глазах от смеха, скатилась по впалым щекам, обводя изогнутые в улыбке дрожащие губы и срываясь с острого подбородка. Это все еще было смешно. Смешно, что он надеялся хотя бы на чью-то помощь. До боли в животе забавно, что он ждал от этого мира сострадания. — Будь моя воля, ты бы уже был мертв, ведь никого никчемнее тебя я еще не видел. Но благодари капитана за то, что тебе дали последний шанс, — продолжал Циклоп, упиваясь своей властью над ненавистным ему человеком. На самом деле, он совсем не хотел, чтобы Финни умирал. Напротив, он наслаждался чужими страданиями, поэтому он бы вечность любовался тем, как того избивают или делают из него подстилку для утех. Именно поэтому он в который раз благодарил Вирсанга за его непостоянство. Ведь тот ненавидел грызню на своем корабле, а потому всех зачинщиков устранял быстро и без разговоров. Но почему-то в этот раз он этого не сделал, что было лишь на руку его помощнику. — Поэтому сегодня ты отделаешься всего лишь плетью. Тебе явно повезло, — произнес мужчина, после чего обратился к команде. — Принесите мне нашу любимую кошку и подержите его, чтобы не брыкался. А то я так могу и по голове попасть. И тут притихшие до этого момента пираты тут же оживились, явно учуяв интересное представление. Они стали негромко переговариваться между собой, но все они говорили об одном. И из потока перебивающих друг друга слов практически затуманенное дребезжащими струнами сознание смогло выцепить одно-единственное слово: кошка-девятихвостка. И страх сковал все тело Астре, заставив резко поднять голову и широко распахнуть глаза, в которых плескалось неверие. Он не верил, что все это реально. Будучи наследником дворянского рода, он мало что знал о наказаниях рабов да прислуги. Но кое-какие слухи доходили и до него. А именно о плети, которую в народе прозвали кошка-девятихвостка. Это было самым распространенным наказанием на флоте, но и самым жестоким. Он слышал о том, что эта плеть раздирала мясо до кости и рубцы от рваных ран не проходили до конца жизни, если провинившийся вообще выживал после такой порки. Когда он первый раз услышал об этом, то лишь поморщился, представив эту картину, и подумал о том, что это ведь бессмысленно, наказывать так, чтобы твои подчиненные от этого умирали. Тогда он испытал лишь отвращение и… жалость. Но уже через мгновение эти чувства испарились, ведь это его не касается. Не должно коснуться. Никогда. Но вот один из пиратов набрал за бортом ведро с морской водой и поставил его рядом с ухмыляющимся старпомом, а после передал ему в руки так печально-известную плеть. Рейн узнал ее, хотя вживую никогда не видел. Узнал, потому что рукоять, к которой крепилось девять тонких хлыстов с узлами на конце, было ни с чем не спутать. Его не должно это коснуться. Правда ведь?.. Нервный смешок срывается с побелевших губ, и его грубо разворачивают лицом к столбу мачты, из-за чего он утыкается в него лбом, а потом рвут на его спине рубашку, которая трещит в унисон с чем-то внутри. С чем-то таким тонким, таким хрупким. С тем, что уже не собрать по осколкам. — Как думаете, сколько ударов ему полагается? — спрашивает Циклоп, смачивая плеть в соленой воде. На его лице гуляет довольная улыбка, а он говорит так, будто разыгрывает представление, в котором может принять участие каждый желающий. Так, будто Финниан какая-то зверюшка, которую он будет наказывать на глазах беснующейся толпы. А, собственно, в чем же отличие? Зверюшка уже и сама не знает. С разных сторон на мужчину начинают сыпаться цифры, выкрикиваемые такими громкими и веселыми голосами, что все это кажется нереальным. Ведь не могут смертные быть настолько ужасными. Не могут же… Не могут?! А цифры самые разные. Восемьдесят, семьдесят семь, девяносто три, сто. Один удар оставляет девять рваных ран. И юноша не хотел считать. Он просто не мог. — Двадцать, сэр, — донесся тихий голос откуда-то сбоку, и после этого воцарилась тишина. Рейну даже показалось, что голос знакомый, но он не мог точно сказать, где его слышал. Возможно, это был тот парень, что пришел к нему с Циклопом в первый его день на корабле. Джим, кажется, он уже не помнил точно. Самый обыкновенный матрос, который не шибко то и на пирата походил. Вот только пронесшаяся в голове мысль тут же угасла, когда он понял, что это уже не имеет значения. Уже ничего не имеет значения. — Хорошо, — неожиданно согласился Циклоп, и все протестующие тут же заголосили, но он быстро пресек недовольства. — Вы его видели? Да он после первого сознание потеряет. Так что для начала пойдет. Они все продолжали что-то говорить, подначивать мужчину начать представление, или даже делали ставки, как быстро «этот сопляк» потеряет сознание. А Астре вжимался лбом в мачту и умолял себя проснуться. Просил, чтобы все это оказалось сном. Он хотел проснуться. Так сильно, что его трясло. Он пытался себя убедить, что это не может быть реальностью. Он даже усилием воли выдавил на лице улыбку, сокрушаясь тому, как он может бояться какого-то кошмара. Это всего лишь сон. Он всего лишь спит. И эта улыбка треснула, осколками впиваясь прямо в душу еще совсем молодого парнишки, когда на спину обрушился первый удар. Его выгнуло дугой, отчего цепи оглушающе зазвенели, но он ничего не слышал из-за собственного крика, что вырвался даже за пределы корабля. Плеть буквально разодрала мясо, оставляя первые девять ран, что зияли ошметками плоти и брызнувшей в разные стороны кровью. Соль, которой были смазаны хвосты, въедалась прямо в открытые раны, заставляя юношу буквально биться в припадке, желая развернуться и стереть соль с ран, даже если он только сделает себе хуже. Плевать, ему было все равно, он лишь хотел избавиться от этого ужасающего зуда, он лишь хотел избавиться от этого отвратительного соленого вкуса на губах. Но ему не дали. Его с силой прижали к мачте, пока старпом смывал стекающую с плети кровь, обмакивая ее в ту же самую морскую воду. А после последовал еще один удар, который был в сто крат больнее. Потому что плеть попала по уже нанесенным ранам, раздирая их еще сильнее, заставляя Рейна выворачивать себе руки в попытке отстраниться и кричать, снова и снова. Это было невыносимо больно. Он никогда раньше не ощущал такой боли. Ведь даже после ритуала заточения демона в его теле его тут же погрузили в магический сон, а после вылечили. Он никогда так сильно не страдал. Он никогда не молил о пощаде. Ведь он гордый член рода Рейн. Он наследник известнейшей фамилии! Но сейчас мольбы сами срывались с его губ, вылетали сгустками крови, отрывались кусками плоти. А пираты лишь смеялись. Их веселила его слабость. Но он не верил этому, не верил. Пока не повернул голову, пока не проморгался, давая скатиться по щекам слезами боли и унижения. Пока не увидел эти улыбки. Он застыл, на мгновение даже забыв о боли, и просто смотрел на изогнутые губы. Один, второй, третий… Они все улыбались. И эти улыбки оставили рваные раны уже не просто на его теле, а на том, что называют душой. Они порвали тонкое шелковое полотно в клочья. И вновь брызги крови окрашивают доски, его снова выгибает в невообразимой позе, а голос хрипит, срываясь. Слезы стекают по щекам потоком, и Астре не может их остановить. Ему больно, больно, невообразимо больно. Он не может думать ни о чем, кроме боли. Он пытается отвлечься, пытается, но как же чертовски больно. — Матушка… Слово падает хрустальной слезой вниз, рассыпаясь кровавыми брызгами осознания, что его мать мертва. Что его семья мертва. Ни осталось никого, кто мог бы ему помочь. Он совершенно один. Наедине с этой болью. Больно. Юноша не знает, где болит сильнее. Очередной удар все же раздирает уже нанесенные раны до кости. Он чувствует, как узел бьет прямо по ней. Он чувствует, потому что перед глазами взрывается алый цунами. Но он не знает, где болит сильнее. Потому что внутри также нестерпимо больно. Ему хочется домой. А потому, когда разум затмевает тьма, а сознание уносится в пучины боли, Рейн безумно этому рад. Потому что это закончилось. Потому что у него есть шанс хоть немного отдохнуть. Даже в водовороте боли не так уж и плохо, нежели в этом ужасающем мире. Мире, где улыбки убийственнее кинжала. Ему хочется остаться здесь навечно. В забвении, что заберет и его израненное тело, и его разорванную душу. Ему хочется умереть. Хочется, но… Юношу рывком возвращают назад, в реальность, пестрящую всеми оттенками ужаса, страха и боли. Как же ее здесь много. И тут же все тело начинает гореть, кожа словно пытается отслоится, а его трясет так неистово, что он почти теряет сознание снова. А все потому, что его обливают ведром с морской водой, и она заливается в раны на спине. Кажется, она даже проникает внутрь, туда, где болит еще сильнее. Вместе со смехом, что прорывается через какофонию боли. Астре невидящим взглядом смотрит вперед, но ему и не нужно видеть обладателя этого отвратительного смеха, чтобы представить это мерзкое лицо с одним глазом. Циклоп смеется, а после бьет еще раз. Потому что его привели в чувства только для того, чтобы он не пропустил собственное наказание. И все повторяется снова. Взмах плети, свист, кровь, ошметки плоти на досках, сверкающие слезы, что срываются с щек. Боль. Потерянный в мареве ужаса ребенок уже не кричит, нет. Голос давно сорван, и изо рта вырываются лишь хрипы. Он просто молча умирает, не способный ничегошеньки с этим сделать. Почему он не умер вместе с дорогими ему людьми? Неужели он не заслужил даже легкой смерти?! И снова удар. Он раздирает запястья, когда ноги подкашиваются, и он в очередной раз падает в лужу собственной крови. Ему бы безумно хотелось здесь же и остаться, но, естественно, ему этого не дают. Двое мужчин хватают его под руки и поднимают, прижимая все к той же мачте, после чего спину вновь разрывают росчерки алой агонии. И искусанные в кровь губы уже даже не пытаются сдержать вырывающиеся хрипы и крики, полные раздирающего слух скрежета от сорванного голоса. Это невозможно терпеть, это слишком невыносимо. Это слишком больно. Все это продолжается, кажется, целую вечность. Астре второй раз теряет сознания от болевого шока, он уже не способен стоять на ногах, отчего буквально висит на руках пиратов, которые все также крепко его держат. А рычащая кошка все продолжает оставлять на кровавом месиве, по ошибке все еще называющемся спиной, новые продольные царапины. Хотя это нельзя называть царапинами, даже ранами уже невозможно окрестить. Это следы чистой концентрированной боли, наносимые зверем под названием смертный. Как же они отвратительны. Все смертные отвратительны. Даже наследник семьи Рейн до глубины души противен самому себе. Ведь он не может сделать ровным счетом ничего. Он до омерзения слаб. Окончание экзекуции для него становится неожиданностью, ведь он настолько потерялся в сжигающем пламени унижений, что чисто физически не мог уже считать удары. Но он понял, что двадцать ударов подошли к концу не по исчезнувшей боли, ведь спина, представляющая сейчас из себя куски мяса и оголившиеся кости, не прекращала болеть ни на секунду, а сознание настолько растворилась в этой агонии, что услышать чужие слова было просто невозможно. Юноша понял, что жизнь дала ему небольшую передышку, лишь потому, что его куда-то понесли. Перед глазами проносились смазанные картины лестницы, коридора, освещенного масляными лампами, дверей, ободранных и залитых чем-то. А после одну такую распахнули и его буквально толкнули внутрь, и по каюте разнесся очередной крик от того, что удар пришелся прямо на спину. Его толкнули на грязный пол раной, для которой слово «тяжелая» даже не подходит. Для него она могла быть смертельной. Но это никого не волнует, а оттого ему лишь что-то бросает один из разбойников, а после дверь захлопывается. И он остается один. Снова. И только страдания, сжигающие некогда блестящую на солнце гладь души, являются теперь вечным его спутником. Рейну надо бы осмотреться, чтобы понять, куда именно его закинули, найти бинты и попытаться перевязать раны на спине. Надо бы, но… Все, на что у него хватает сил, — это лишь уткнуться в пол лбом и распахнуть рот в беззвучном крике. У него уже нет сил кричать, но слезы все продолжают срываться с длинных ресниц, оставляя на полу зеркало, в которое у него нет сил заглянуть. Потому что он не сможет пережить то, что он там увидит. Он не хочет видеть то, насколько он никчемен. Потому что ощущает он это даже еще ярче. Все его тело буквально трясется, он задыхается в рыданиях, что сотрясают не только тело, но и рассудок, но и саму его суть. Астре слышит треск, под которым что-то внутри него ломается безвозвратно. Как же ему больно! Рука дергается вверх, а после опускается на доски, что даже не радуют его глухим стуком. А потому он повторяет это действие снова, уже громче. А после раз за разом, пока дерево не трещит точно так же, как у него внутри. Пока костяшки не разбиваются в кровь, пока к этим отвратительно-мутным слезам не прибавляются алые цветущие бутоны, что источают аромат страданий. Он кричит, кричит так громко, что в ушах что-то взрывается, но все равно не слышит своего голоса. Он настолько беспомощен, что даже закричать не может. Юноша пытается подняться, но тело пронзает болью от попытки выгнуть спину и он падает обратно. Он ничего не может. Его раздавили, превратили в месиво, которое пачкает ноги. Как множество, бесчисленное множество смертных по всему миру! Так кто же в итоге ошибается?! Ответ пришел так неожиданно, словно что-то свалилось сверху прямо на голову. Вот только принес с собой чувство, что нет, ничего не упало. Столь очевидная вещь всю жизнь лежала под ногами каждого в этом мире, но никто ее почему-то не замечал. Словно все специально ходили с закрытыми глазами, не желая признавать очевидного. Астре понял, что ошибаются все. Все в этом обреченном мире заблуждаются, потому что сам мир — ошибка. Нет правых или виноватых, нет добра или зла, нет понятия «заслужил». Есть лишь поступки и их последствия. Есть лишь те, кто достигают целей, и те, кого они растаптывают на своем пути. Те неизвестные в масках, что сожгли их родовой замок, не думали о том, заслужили ли Рейны этого или нет. Не думали о том, сколько страданий они этим принесут. Они просто сделали то, что хотели. И всем в этом мире плевать, правильно это или нет. Конечно неправильно! Потому что правильных вещей не существует. Если боги существуют, им еще более безразличны простые смертные. Делай добро, и оно тебе воздастся? Какая чушь. Кем, кем оно должно «воздастся»? Богами, которые даже не заглядывают в этот погрязший в боли мир? Или самими смертными, которые живут своими желаниями и целями? О нет, ничего тебе не воздастся. Потому что ты один во всем мире. А самому миру до тебя нет дела. И остается лишь два пути: идти вперед или быть растоптанным. Все смертные отвратительны. Он омерзителен, потому что слаб. И будет еще более омерзительным, если станет сильным за счет слабых. Но если он и так ужасен, какая Бездне разница степень этого ужаса? Вот именно, никакой. Они все одинаковые. Все в этом мире искореженные отражения друг друга, отражения ужасающей действительности вокруг. Так что же остается делать? Лечь и умереть, смирившись с обреченностью своего существования? Как вариант. Но он не хочет. Астре хочет жить. Ему еще рано умирать. Поэтому он будет сражаться. До последней капли крови, до последней нити, что связывает его с этим миром. Он будет бороться, и неважно, скольких он растопчет на пути. Ему все равно настолько, насколько миру все равно на каждого из них. Так чем же он должен быть лучше? Он, что, герой, который способен искоренить боль в этом мире? Ничего подобного. Он такой же никчемный, как и все. Поэтому играть в добродетеля он не собирается. Все, что теперь его волнует, — это его цель. Юноша с трудом поднялся на ноги, опираясь на какой-то качающийся стол, и последняя слеза скатилась по его щеке, падая на деревянную столешницу. Опустив взгляд, он некоторое время молча смотрел на влажный след, а после с остервенением его стер. После чего стал также яростно стирать влагу и со своих щек, сжимая зубы до тихого скрипа. Он обязан выжить, чтобы узнать правду о своей семье и найти напавших. Он положит свою жизнь на это, но отомстит. Обязательно. А для этого он должен стать сильным. Ему необходимо забыть о таком понятии, как «слезы». Чтобы ни случилось, он больше никогда не заплачет. Никогда. — Это клятва. Я клянусь, что забуду о любой слабости, пока не отомщу, — тихо произносит последний член рода Рейн, смотря куда-то вниз. А после медленно поднимает голову. — Я пойду на все, чтобы достигнуть цели. Клянусь. И слово взрывается багряными кляксами, пока последняя струна где-то глубоко рвется с оглушительным звоном. А изумруды сверкают так ярко, словно драгоценные камни отшлифовал самый искусный мастер, который носит имя «жизнь», после чего положил под испепеляющие лучи боли. И в этой маленькой каюте пиратского корабля, именно там, когда кровь стекала по его разодранной спине и обрывкам струн, Астре понял, что назад пути нет. Он выйдет в одиночку против всего мира и либо победит, либо сгинет во тьме. Всегда один. Потому что никому нельзя доверять. Ведь лучшее, что ты получишь, — это улыбку в ответ на страдания. Мир до безумия ужасен. Но он научится играть по его правилам.

***

Рейн запнулся, сбившись на полуслове и запутавшись в переплетении своих мыслей, которые сейчас были такими раздражающе-быстрыми, что убегали тут же, стоило лишь протянуть к ним руку. Правда, сейчас ловить их стало чуть проще, чем сразу после того отвратительного рома, что ему пришлось испить. Кролики, маячившие своими длинными ушами-воспоминаниями, словно начинали потихоньку уставать, вглядываясь в цветущие кусты забвения, которые так манили своей сонной тишиной. И сам юноша уже начинал ощущать дуновение сонливости, отчего, не сдержавшись, сладко зевнул, прикрывая рот ладонью и затуманено смотря куда-то вверх. Ему уже хотелось спать, но в голове все еще бегали навязчивые образы. И если ранее воспоминания резали своими испачканными кровью краями, то эти ластились, заманивая их обладателя своей одурманивающей жестокостью. Точно, ему хотелось еще кое-что рассказать. А зачем? Кому? Эти размытые обжигающим потоком мысли заставили Рейна чуть нахмуриться, но после тут же исчезли под действием мягкого одурманивающего облака. Неважно кому, главное выпустить все это наружу. Главное избавиться от боли. Однако он сбился, и потому замолк, стараясь сконцентрироваться. Он смотрел в точку прямо перед собой, но она уплывала, будто его глаза находились на разных кораблях, что стремительно удалялись друг от друга. А слова, что он только что произносил, не удержались в памяти. Они упали — и сразу же стерлись волной пьянящих паров от рома, который он недавно пил. Это же было недавно, да?.. Молчание продлилось всего несколько минут, но его разбили. Разбил хриплый голос, принадлежавший столетнему старику. Он дрожал, будто этот несчастный был на пороге смерти. Он дрожал от боли… или страха неизведанного, что таилось за черной чертой кончины? Или же это злость на собственное слабое тело сквозила в нем? Астре не мог сказать. Совершенно точно не мог. Даже все эти мысли были скорее идеями, что привыкший анализировать мозг услужливо показал опьяненному сознанию, а то, в свою очередь, уронило их в бездонную яму, даже не удосужившись вспомнить, кто, кроме юноши, находится в каюте. — Как? Он непонимающе поднял голову и прищурился. Глаза устали, очень устали, и никак не хотели уловить, что это за красное пятно сидит перед ним. Он моргнул, и на ресницах выступила влага, стремившаяся оживить два тусклых изумруда. И он наконец понял, что это перед ним. То был вампир, который наклонил голову так, что его красные волосы напоминали фату, которая закрывала его лицо. И только рубины смотрели на собеседника сквозь эту занавесь. Они не блестели алым весельем, не светились изнутри багровой злобой. То были стекляшки, окрашенные в красный, чтобы издалека их можно было спутать с драгоценными камнями. Пустые, не отражавшие ничего, не говорившие ни слова. Но почему-то, смотря в них, Рейн чувствовал… участие? Словно этому существу было не просто интересно слушать чужую историю, словно он… Сочувствовал? Потрескавшиеся бледные губы с красными следами зубов раскрылись и выпустили из себя голос столетнего старика. — Как вы сумели исполнить клятву, Астре? Юноша усмехнулся и вновь опустил голову, чтобы упереться ею в подставленную ладонь. Вопросы были излишни. Он уже вспомнил, где остановился.